Аскильдсен Хьелль. Теперь я всегда буду провожать тебя домой

Хьелль Аскильдсен
Теперь я всегда буду провожать тебя домой

* * *

   – И уроки ты делаешь кое-как. Пообедаешь и тут же убегаешь. Чем ты там в лесу занимаешься?
   – Говорю тебе, гуляю.
   – Смотришь на деревья и слушаешь пение птиц?
   – Это тоже плохо?
   – Только смотришь да слушаешь? Ты уверен?
   – А что еще?
   – Тебе лучше знать. И вообще, что ты все один да один. Так и свихнуться недолго.
   – Ну и ладно.
   – Не смей разговаривать с матерью в таком тоне!
   – А может, мне хочется свихнуться!
   – Только попробуй!
   Она шагнула к нему. Он равнодушно ждал. Она смазала ему рукой по щеке. Он не шелохнулся.
   – Если ты еще раз ударишь меня, я чертыхнусь, – сказал он.
   – И не посмеешь! – сказала она и снова хлестнула его по щеке.
   – Дьявол, – сказал он. – Дьявол всех задери.
   Он произнес все это спокойно как мог. Потом почувствовал, что подступают слезы, слезы ярости, развернулся и выскочил из дому. Он продолжал бежать, уже очутившись на улице. Он никуда не спешил, но его подстегивал гнев. «Дьявол всех задери», – шептал он, пока бежал.
   Только когда дома остались позади, а впереди легли лес и луга, он сбавил ход. Посмотрел на часы, полученные на шестнадцатилетие: уйма времени в запасе. Потом подумал: так тебе и надо, будет у тебя сын придурок. Когда-нибудь я тебе это скажу. Так и заявлю: вот тебе, я сошел с ума из-за тебя. Потому что ты ничегошеньки не понимаешь, а только орешь и пристаешь.
   Он шел по лесной тропинке. Между стволами просвечивало опустившееся наполовину солнце. Он увидел его и сказал себе: в лесу красивее, когда нет яркого солнца. И лучше всего в дождь. Раньше он так никогда не думал и теперь почувствовал, как радостно защемило сердце. Солнце способно предать, мелькнуло в голове; он остановился и вытащил из кармана блокнот. В него был вложен огрызок карандаша, юноша записал: «Солнце способно предать». Теперь не забуду, подумал он, пряча в карман блокнот. Юноша был счастлив. Счастлив без затей.
   Он дошел до условленного места, сел на камень и подумал: если она сегодня не придет, то не потому, что я соврал матери. И не из-за того, что сегодня я все равно решусь на это. Она может не прийти только потому, что ее запрягли по дому и она не сумела отвертеться.
   Он снова вытащил блокнот. Раскрыл его и вслух прочел себе то, чем сегодня одарило его вдохновение: «Ее молитвы потревожили слух придуманного Бога как чавканье обжоры», «Дом-не только-удовольствий», «Ее ноги длятся выше подола юбки». Он закрыл блокнот и улыбнулся. Когда-нибудь, подумал он, когда-нибудь...
   Она появилась. Она бежала бегом, и казалась то светлой – на солнце, то темной – в тени. На ней была желтая рубашка и длинные коричневые брюки.
   – Как прекрасно, что ты пришла, – сказал он, и она села на камень рядом с ним.
   – А чего б я не пришла? – ответила она. – Я всегда прихожу. Ты скучал по мне сегодня?
   – Скучал.
   – Я бежала почти всю дорогу.
   Он положил руку ей на плечо. Она повернула к нему лицо, и серые глаза улыбались, пока не закрылись. Она подыгрывает мне, подумал он, целуя ее.
   – Пойдем на вчерашнее место, – сказал он.
   – А что мы там будем делать? – улыбнулась она.
   – Посмотрим.
   – Нет, скажи, что мы будем делать.
   – Что вчера.
   – Хорошо.
   Они пошли по тропинке в глубь леса. Они держались за руки, а когда свернули с дороги в вересковые заросли, она сказала, что сегодня на немецком думала о том, что не годы определяют возраст человека. Не годы, отозвался он. И я подумала, что должна тебе сказать, что с твоей стороны было бы глупостью обращать внимание на то, что ты младше меня, потому что на самом деле ты гораздо старше. Я не обращаю, сказал он. Я просто подумала, что должна тебе это сказать. Конечно, ответил он, а сам обрадовался: если она рассказала все это с умыслом, то только из желания подыграть мне. И значит, все пройдет гладко, раз нам обоим хочется одного и того же. Он легонько сжал ее руку, и девушка повернула к нему лицо: и рот, и глаза улыбались.
   Они пришли туда, где лежали накануне. Они сели, и он сказал, не глядя на нее, что вчера, вернувшись домой, сочинил стихотворение. Прочти, попросила она. Ладно, согласился он, если только вспомню. Он не смел взглянуть на нее.

 
Она вернуть мечтала лето,
Сперва она шепнула это,
Потом легла —
Сухая хрустнула трава.
Я целовал ее в глаза,
Они чернели как гроза.
Ее отверзлися уста,
Слов осыпая два куста:
Что жизнь – лишь краткий миг,
Вот ирис в ночь поник,
Что к солнцу бег стремил крылатый конь —
Но крылья опалил огонь.
Потом она взяла
И поцелуем залила слова,
Июльским жаром обожгло —
Так лето ожило.
 

   Она легла на спину, и он почувствовал, что она смотрит на него. Это необычное стихотворение, сказала она, и его обрадовало, как она это сказала. Тебе понравилось? – спросил он. Иди ко мне, я тебе отвечу, позвала она. Он лег на бок, и его ладонь опустилась на ее плечо, а рука на грудь. Я обожаю тебя, сказала она. Говоря это, она смотрела на него в упор, и он поразился: как она может говорить такие слова прямо в глаза? Он переложил ладонь ей на грудь, и она сказала, что он же не будет мять рубашку. Нет, конечно, ответил он, расстегивая пуговицы.
   – Ты никогда не насмотришься досыта?
   – Эту рубашку я не расстегивал ни разу.
   – Она новая.
   – На ней больше пуговиц, чем на старых.
   Он расстегнул рубашку. Потом взял девушку за плечо и приподнял, чтобы просунуть руку под спину. Разомкнул лифчик и сказал, что хочет снять с нее рубашку совсем. Она только улыбнулась. Он снял с нее рубашку с лифчиком, груди легко опали. Все, больше преград не осталось. Теперь он снова мог смотреть ей в глаза. Ты счастлив? – спросила она. Он ответил «да» и подумал, что вряд ли что-нибудь могло бы сделать его более счастливым. Но я должен попробовать и то, другое.
   – Я хочу раздеть тебя, – сказал он, глядя ей прямо в глаза.
   – Не надо, – ответила она.
   – Почему не надо?
   – Не надо и все.
   – Я не сделаю тебе ничего.
   – Как ты можешь знать заранее?
   – Я должен раздеть тебя. Если я не сделаю этого теперь, то придется потом, но это не будет легче. Когда ты не разрешаешь, ты делаешь мне больно, и так продолжается уже неделю каждый день, и каждый день мне все больнее и больнее.
   – Поцелуй меня, – попросила она, и, целуя ее, он расстегнул молнию на коричневых брюках. Я должен, думал он, я делаю все правильно. Он целовал ее все то время, что пытался стянуть брюки с бедер. Она извивалась под ним, и он отлепил губы и посмотрел ей в глаза.
   – Я ничего тебе не сделаю, – сказа он. – Если ты так хочешь, я только посмотрю.
   Он снял с нее брюки, и она не сделала попытки помешать ему.
   – Скажи: я тебя люблю, – попросила она.
   – Я люблю тебя.
   Она улыбнулась.
   – Нравится?
   – Очень. Красивее всех картин и статуй, которые я видел.
   – Я просто стеснялась, – объяснила она. – Поэтому.
   – Ясно.
   – Больше я не стесняюсь.
   – И я не стесняюсь.
   – Ты можешь потрогать.
   Он провел рукой по ее животу и скользнул вниз, между ног.
   – Целуй меня, – сказала она, и пока он целовал ее, она сама рассупонила его, высвободила и направила. Там было чудно, тепло и хорошо. Будь осторожен, предупредила она, поэтому он лежал тихо. Я с ней переспал! – ликовал он. Это лучший день в моей жизни, и теперь все дни будут прекрасными, потому что теперь я знаю, как прекрасно прекрасное.
   – Будь осторожен, – напомнила она.
   – Не бойся, я буду очень осторожен. Я ничего тебе не сделаю.
   – Тебе хорошо? – спросила она.
   – Да.
   – Даже когда ты просто так лежишь?
   – Да, – ответил он, немного удивившись. – Это то, о чем я грезил.
   – И я.
   – Я думаю, больше я не стану мечтать о том, чего не пробовал.
   – А обо мне? – спросила она.
   – О тебе буду. О тебе и об этом.
   – Ты не будешь считать меня ведьмой, если я скажу, что мерзну? – Она улыбнулась ему.
   – Нет, – сказал он и осторожно выскользнул из нее. Он перекатился на спину, разлегся на вереске и посмотрел вверх на деревья. Зелень уже поблекла, и он подумал, что скоро осень и зима.
   – А что мы станем делать зимой? – спросил он.
   – Не думай об этом, это еще не скоро.
   – Ладно, – ответил он, думая только об этом.
   Когда он перевел взгляд на нее, она надела уже все, кроме рубашки.
   – Хочешь, я застегну? – сказал он. Она кивнула. Он считал пуговицы – одиннадцать. Потом они поднялись и пошли обратно к тропинке. Она сказала, что больше им не к чему стесняться. Да уж, согласился он. Они шли по тропинке, и она сжимала его руку в своей. О чем ты думаешь, спросила она. Ни о чем, ответил он. Думаешь, я же вижу. Я думаю о том, что тебе показалось странным, что я лежу просто так. Наверняка все так делают в первый раз, сказала она. К тому же я сама тебя попросила, вот ты и лежал. Нет, подумал он, не поэтому: не знаю, почему я вел себя так, но точно не поэтому.
   – Вряд ли все так делают, – сказал он.
   – Не думай об этом.
   – Не могу.
   – Это и моя вина, я ж тебя сама попросила, потому что боялась.
   – Этого так просто не объяснишь, – сказал он, – мне самому так захотелось.
   – Потому что ты тоже боялся.
   – Вовсе нет.
   – Ты просто не чувствовал своего страха. Так часто бывает.
   – Бывает, – согласился он.
   Они вышли из лесу, и никто из них не хотел возвращаться домой в одиночку, как они делали всегда.
   – Я провожу тебя, – сказал он.
   – Ты думаешь?
   – Да. Теперь я всегда буду провожать тебя домой.