Виктор Петрович Астафьев
Странность
(Из романа «Прокляты и убиты»)
Довелось Зарубину уже в качестве командира бригады сдавать старенькие гаубицы-шнейдеровки и принимать новые, лучшие в ту пору, стомиллиметровые орудия, и пережить еще одну странную, так до конца и не уясненную им историю.
Кургузые, с тупыми, поросячьими рыльями, с избитыми осколками щитами и вареными да клепаными-переклепаными станинами, гаубицы собрали в одно место, почистили и сняли с них прицелы. Капитан из какой-то техчасти небрежно окинул орудия беглым взглядом, пересчитал, тыкая в каждую боевую единицу пальцем, и в присутствии двух комбатов, двух командиров орудий, дал расписаться Зарубину в актах и еще в каких-то бумагах. Зарубин, подложив планшет на калено, расписался за каждое орудие в отдельности, вернул акты капитану и увидел, что комбаты его и командиры орудий, сняв фуражки, понуро стоят возле своих отвоевавших старушек-гаубиц и молчат.
— Все, товарищи! — бодро сказал им технический капитан. — Можете быть свободны.
— Как все?! — поднял на него растерянные глаза командир орудия Анциферов, Герой Советского Союза за Ахтырку.
— Все и все! Старушки поедут на переплавку. А вы получите новые пушки. Красавицы!..
Анциферов отвернулся от технического капитана, обнял свою старую гаубицу за люльку, на которой копоти, въевшейся в железо, было больше, чем краски. За ним и комбаты, боевые, битые офицеры, забыв обо всякой субординации, стали обнимать свои орудия и не смахивали слезы с прокаленных коричневых лиц.
— Ну, что вы, что вы, ей-Богу! — ничего не понимая, спрашивал капитан. — Товарищ подполковник, что происходит?..
Но подполковника не было рядом. Прихрамывая, он широко шагал, нет убегал к ближнему лесу, чтобы никому не показать своих слез, и билось в его голове: «Ну как понять человека? Как постичь? Это ж орудия! Это ж смертоносные орудия! Что о них жалеть? Зачем плакать?»
1991
Кургузые, с тупыми, поросячьими рыльями, с избитыми осколками щитами и вареными да клепаными-переклепаными станинами, гаубицы собрали в одно место, почистили и сняли с них прицелы. Капитан из какой-то техчасти небрежно окинул орудия беглым взглядом, пересчитал, тыкая в каждую боевую единицу пальцем, и в присутствии двух комбатов, двух командиров орудий, дал расписаться Зарубину в актах и еще в каких-то бумагах. Зарубин, подложив планшет на калено, расписался за каждое орудие в отдельности, вернул акты капитану и увидел, что комбаты его и командиры орудий, сняв фуражки, понуро стоят возле своих отвоевавших старушек-гаубиц и молчат.
— Все, товарищи! — бодро сказал им технический капитан. — Можете быть свободны.
— Как все?! — поднял на него растерянные глаза командир орудия Анциферов, Герой Советского Союза за Ахтырку.
— Все и все! Старушки поедут на переплавку. А вы получите новые пушки. Красавицы!..
Анциферов отвернулся от технического капитана, обнял свою старую гаубицу за люльку, на которой копоти, въевшейся в железо, было больше, чем краски. За ним и комбаты, боевые, битые офицеры, забыв обо всякой субординации, стали обнимать свои орудия и не смахивали слезы с прокаленных коричневых лиц.
— Ну, что вы, что вы, ей-Богу! — ничего не понимая, спрашивал капитан. — Товарищ подполковник, что происходит?..
Но подполковника не было рядом. Прихрамывая, он широко шагал, нет убегал к ближнему лесу, чтобы никому не показать своих слез, и билось в его голове: «Ну как понять человека? Как постичь? Это ж орудия! Это ж смертоносные орудия! Что о них жалеть? Зачем плакать?»
1991