---------------------------------------------------------------
(Warriors of Blood & Dream, 1995)
OCR: Алексей Павленко
---------------------------------------------------------------
Учитель оказывает воздействие на вечность:
он никогда не может сказать, где оканчивается его влияние.
Генри Адамс
На единственной сохранившейся у меня фотографии Фила Клеверли он
бросает меня на землю с помощью неуловимого приема айкидо, которым
безупречно отразил мою атаку. На снимке ему лет тридцать пять, бедра
задрапированы хакама (широкие черные брюки для айкидо), словно у античной
статуи, длинные волосы не растрепаны, лицо с аккуратной бородой абсолютно
бесстрастно. Снимок сделан проходившим мимо фотографом журнала
"New-Mexican", который решил в субботу с утра пораньше побродить в поисках
интересного человеческого материала.
Насколько я помню, тогда был пряный весенний день, солнечный,
приправленный птичьим пением и легким ветерком. Ночью прошел небольшой
дождь, но земля была не мокрая, лишь слегка влажная. На моей доге (одежда
для тренировок) должны были остаться пятна от травы, вполне устранимые с
помощью отбеливателя. В то утро никто больше не пришел на занятия в парк, и
я получил индивидуальный урок. Кажется, в то время у меня был коричневый
пояс.
Фил преподавал очень мягкий стиль айкидо: то есть в нем не было рывков,
выкручивающих движений, жестких захватов -- все это допускалось лишь со
стороны нападавшего. Бывали случаи, когда я даже не чувствовал его
прикосновений, перед тем как внезапно потерять равновесие и упасть. У этого
стиля не было ничего общего с дзюдо, которое я изучал прежде в колледже.
Однако он был не менее эффективен.
В течение нескольких лет я занимался с Филом в парке Патрика Смита
между Каньон-Роуд и Западной Аламедой в Санта-Фе, штат Нью-Мексико. Занятия
в парке проходили обычно с апреля по октябрь. Зимой Фил арендовал помещение
в додзЈ (зал для занятий боевыми искусствами), у Керри Ли или Коди
Темплетона, где мы бросали друг друга на маты. Однако он предпочитал
травянистую землю парка, утверждая, что там была наша настоящая школа.
Во-первых, как он говорил, в жизни на человека редко нападают, когда он
стоит на мате, а во-вторых, ему просто нравилось заниматься на воздухе.
Мягкий стиль. Жесткий стиль... Припоминаю Билла Гэвела, бывшего
инструктора рукопашного боя в морской пехоте, который говорил во время моих
первых занятий по дзюдо, что когда тебя тянут, ты должен толкать, а когда
толкают, должен тянуть. Помимо этого он обучал множеству чисто боевых
приемов, не имевших ничего общего со спортом -- как смять гортань, сломать
шею или позвоночник, -- и все это казалось весьма полезным, да и техника
"тяни-толкай" после длительной практики действовала вполне эффективно. Позже
Фил втолковывал мне, что когда тебя толкают или тянут, ты должен
развернуться. Техника "тяни-толкай" также была ему известна, и когда я
спросил его, в чем преимущества его приемов, он пожал плечами и сказал: "Не
лучше. Не хуже. Просто иначе".
Фил пришел к айкидо, имея за плечами опыт школы шотокан карате-до,
кэмпо и тай-чи. Однажды, когда я пристал к нему с расспросами о
преимуществах
той или иной школы, он сказал мне: "В карате, парируя удар, ты уходишь
от атаки, уходишь от атакующего. В айкидо ты принимаешь атаку, обнимаешь
атакующего и разворачиваешься".
-- А что неправильного в том, чтобы уходить от атаки и атакующего? --
спросил я. Он покачал головой.
-- Ничего, -- сказал он. -- Здесь нет правильных или неправильных
путей. Просто разные подходы. Принимай это как метафоры.
Позже я в течение шести месяцев дважды в неделю занимался тхэквондо,
чтобы отточить свои атаки в айкидо. Не то чтобы мне этого очень хотелось, но
атаки Фила, а также других учеников нашего класса, практикующих различные
школы карате, были настолько отточеннее моих, что я почувствовал
настоятельную потребность в совершенствовании. Поскольку айкидо
действительно является в основном искусством защиты, половина времени на
занятиях вы проводите в роли атакующего -- уке, чтобы дать другому партнеру
-- наге возможность попрактиковаться в обороне.
Концепция блокировки и нападения не была для меня новостью. Я
познакомился с ней, когда четыре года занимался фехтованием, будучи
студентом "Кейс Вестерн Резерв" и набирая очки по физкультуре. Я выбрал
фехтование для регулярных занятий по физподготовке, так как не переносил
командного спорта. Мне больше подходили индивидуальные тренировки. После
первого года занятий, однако, преподаватель предложил мне попробовать себя в
команде, и я согласился. К последнему курсу я уже стал капитаном шпажистов,
возможно, благодаря неправильному сочленению сустава, который давал мне
возможность отводить локоть назад под неестественным углом, уходя из-под
удара. Парировать и нападать, отбивать клинок в сторону и нападать -- все
это не что иное, как разнообразные варианты блоков и ударов: уход от атаки,
уход от атакующего. Выпад!
Как-то в ходе занятий боевыми искусствами я узнал японский термин,
которого мне всегда не хватало: "суки". Он означает раскрытие. Можно
углубляться в философию относительно инь и ян и взаимного воодушевления, но
в основном это означает, что любые твои действия делают тебя уязвимым. Боец,
искушенный в искусстве обороны, вызывает атаку на себя и переходит к
раскрытию, суки, вызываемому атакой. Даже мощные, целенаправленные удары
создают свое собственное суки, ибо вкладываемая в удар сила имеет
волнообразную схему -- напряжение, расслабление, напряжение, расслабление,
-- и любой боец мягкого стиля подтвердит вам, что каждый момент силы у бойца
жесткого стиля сменяется моментом слабости. Уклонись от удара или парируй
его, и наступит суки. Боец мягкого стиля старается избежать собственного
чередования силы и слабости, заставляя свою силу течь все время на одном и
том же уровне. Никаких подъемов, никаких спадов, раскрываемся, принимаем
атаку, разворачиваемся.
Я стою напротив одной из учениц в классе, где преподаю. Я прошу ее
нанести удар в центр моего туловища. Первоначально я стою перед ней прямо.
Когда начинается нападение, я двигаюсь вперед и разворачиваюсь. Если удар
достигнет цели, он не сработает. Он просто скатится с меня в процессе
разворота. Я применяю прием. Разворачиваюсь в обратном направлении. Она
оказывается на земле.
Жесткий стиль, мягкий стиль, "тяни-толкай", уход-уход,
вращение-выравнивание. Все эти термины стали понятны, когда я на практике
осознал, что они означают. "Боевые искусства -- это микрокосм большого мира,
-- говорил Фил. -- Он весь там".
-- А что делать, если нападающий изучал силат,
или капоэйру, или один из стилей кунг-фу, о котором я не слышал? --
спросил я его.
-- Ты не можешь изучить их все, -- сказал он. -- Я скажу тебе, чего
нельзя делать никогда: ни при каких обстоятельствах не вторгайся в мир
другого человека, ибо там он -- Бог.
-- Что ты имеешь в виду?
-- Не старайся играть по его правилам. Он знает их лучше тебя.
Постарайся заставить его вторгнуться в твой мир.
-- Каким образом?
-- Ты должен спровоцировать его ки.
-- Что это такое?
Он протянул мне палец.
Окончание дзэн-буддийской притчи.
Зима, конец пятидесятых: небеса пепельно-серые и скучные, вдоль
тротуаров на 185-й улице лежат небольшие сугробики снега. Мои родители
всегда делали покупки на неделю по пятницам в магазинчиках, выстроившихся
вдоль магистрали. Пока они были заняты этим, я рылся в дешевых книжных
развалах и слонялся в аптеке вдоль полок (В США в аптеках продают книги).
Как-то раз я ждал просвета в потоке транспорта, а дождавшись, заторопился
перебежать улицу. На полпути я наткнулся на ледяной каточек, присыпанный
снегом, и почувствовал, что земля уходит из-под ног. Мне повезло, что я
упал, не думая. Правая рука ударилась о мостовую под углом в сорок пять
градусов и одновременно бедро развернулось, распределив силу удара по
внешней стороне ноги как раз в тот момент, когда левая ступня соприкоснулась
с асфальтом. Это было хорошее падение: я поднялся, отряхнулся и направился к
тому магазину, куда хотел заглянуть. Помнится, я тогда подумал: "Хотя бы для
этого мне пригодилось дзюдо". К тому времени я занимался им с год или около
того.
Несколько лет назад, в такой же зимний день, я спускался по крутой
заасфальтированной дорожке, ведущей от дома к воротам, чтобы забрать
утренние газеты, когда вновь наткнулся на ледяной каток. На этот раз,
почувствовав, что скольжу вперед, я расслабил туловище; это было похоже на
то, словно вся плоть от плеч до талии мгновенно стекла вниз. Я плавно
перетек в скольжение и покатился, словно на лыжах. Добравшись до края льда,
я шагнул вперед, выпрямился во весь рост и пошел дальше, к подножию холма.
Позже я пытался повторить это намеренно, просто из интереса, и каждый раз
моя реакция была той же самой. Я принимал падение и двигался с ним дальше. К
тому времени я занимался айкидо в течение трех или четырех лет.
В айкидо боец осуществляет те же укеми (падения), что и в дзюдо, и в
дзю-дзюцу; он совершает такие же перекаты, подтягивая спину к ногам.
Определенные варианты укеми зависят от вектора броска, и через некоторое
время тело уже само знает, какой вариант применить, ощущает это на уровне
нервных окончаний позвоночника. Человек учится падать от центра тела и
двигаться от вертикальной оси.
Одним из учеников нашего класса айкидо был Лерой Йеркса-младший, сын
старого писателя-фантаста. Овдовев, его мать вышла замуж вторично за Уильяма
Хэмлинга, который вскоре привлек Лероя к чтению рукописей, присылаемых в его
журнал "Имэджинейшн". Мы с Лероем одного возраста, то есть он читал эти
рукописи в юности, как раз в то время, когда я писал свои первые рассказы и
пытался их продать. Вполне возможно, что он отверг некоторые из моих ранних
рассказов, хотя я никогда не обсуждал с ним подобной возможности. Хотелось
бы только узнать теперь, много лет спустя, не он ли нацарапал на некоторых
из этих рукописей неизменное: "Просим прощения, попытайтесь еще". Один из
причудливых поворотов жизни.
Бихевиоризм поражает меня как чудовищно циничный взгляд на человеческую
природу: мы бежим по лабиринту потому, что нам за это платят, или потому,
что мы боимся последствий отказа. Но с другой стороны, я всегда задавался
вопросом, верил ли сам Фрейд, как, похоже, верят многие из его
последователей, в то, что каждое действие человека является результатом
некоего скрытого принуждения. Мне интересно: неужели людям несвойственно
просто выбирать для себя определенные ценности и руководствоваться ими? Или
это слишком наивно? Вспоминаю своего преподавателя политологии доктора
Хотца, призывавшего класс не доверять любой системе, которая слишком
полагается на разумность животного под названием "человек". Он предпочитал
ориентироваться на природу и возможности человеческой иррациональности.
Достаточно лишь знать о ее существовании, сказал он мне однажды. Позже я
пришел к осмыслению его слов как идеи коллективного человеческого суки.
На меня произвела впечатление книга Ноэля Перрина "Отказ от ружья"
("Японский возврат к мечу, 1543-- 1879"), где он рассказывает о том, что
огнестрельное оружие впервые появилось в этой стране в 1543 году и в течение
последующих тридцати лет довольно успешно вытеснило из обращения мечи; этот
процесс не затронул лишь самых твердолобых самураев. Но в результате
военачальники осознали, что они могут затратить годы на обучение
непревзойденных бойцов, которых затем легко сможет убить любой, кто научится
целиться и стрелять, прежде чем великий воин сумеет приблизиться к стрелку.
Последней кампанией того периода, в которой огнестрельное оружие играло
главную роль, было восстание Шимабары в 1637 году, в ходе которого
христианство потеряло свой последний шанс на успех в этой стране. После того
военачальники начали выдавать всем оружейникам лицензии; они строго
регулировали объемы производства, скупали всю продукцию на корню и запирали
ее на складах; самураи же вернулись к фехтованию, монахи -- к изготовлению
стрел, а кузнецы -- к созданию доспехов. Огнестрельное оружие с тех пор
использовалось лишь для охоты и демонстрации. Только двумя веками позже,
после поражения самурайства в восстании Сацумы в конце 1870-х годов,
огнестрельное оружие отстояло свои позиции -- на этот раз окончательно.
Автор не делает самоочевидных сравнений этой истории с добровольным отказом
от ядерного оружия; он просто описывает то, что произошло однажды, в
результате чего цивилизация отказалась от одной из форм военной технологии.
Однако, как говорил мой ментор, воспитанный в духе Моргентау, не
следует доверять системе, которая слишком полагается... В насильственном
сравнении разных цивилизаций обнаруживается слишком много прорех.
Однако истории, подобные этой, завораживают меня, потому что я
технологический наркоман. У греков был эолипл, ротационная паровая машина. С
этой технологией они с легкостью могли бы научиться дистиллировать вино и
производить коньяк, сделав свою жизнь еще приятнее, однако посмотрите,
сколько человечеству пришлось ждать появления настоящего спирта.
Взаимодействие технологии и общества -- один из тех вопросов, которые всегда
завораживали меня в научной фантастике. Даже если на них нет простых
ответов.
Некоторое время назад, во время интеллектуальной схватки с другом, я
дал весьма приблизительный ответ на заданный им политический вопрос, и это
заставило меня задуматься о более обобщенном определении.
Мне как-то сказали, что по моим рассказам трудно судить о моих
политических взглядах. Этому можно было бы дать объяснение, слегка отдающее
извращенчеством, если бы не то обстоятельство, что я был таким задолго до
момента, как начал об этом задумываться: когда в стране воцаряется
консервативный политический климат, я становлюсь либералом. Когда страну
бросает к другому политическому полюсу, я начинаю замечать в себе явные
признаки консерватизма. Причины этого коренятся в моем неприятии всякого
рода экстремизма. Не знаю, делает ли это меня радикалом или крайним
консерватором. Скорее всего это говорит о моем глубинном недоверии как к
правительству, так и к общественным настроениям в целом. Я сознаю, что в
моем образе мыслей существует некий параноидальный элемент, оживляющийся
каждый раз, когда кто-то или что-то пытается проявить власть надо мной.
Трудно сказать, похожа ли эта реакция на "тяни-толкай" или "разворот". А
жесткий или мягкий стиль моих действий зависит от того, насколько активным я
предпочитаю быть в том или ином случае.
-- Айкидо -- чисто оборонительная школа, -- "сказал мне однажды Фил,
когда золотистые тополиные листья падали на нас в парке. -- Она учит
реагировать на агрессию. Но как определить, когда начинается нападение?
Когда другой человек замахивается на тебя? Или когда в нем зарождается
намерение это сделать? Существуют ли способы выявления этого намерения
прежде, чем оно превратится в действие?
-- Если у тебя есть пример, пожалуйста, приведи его, -- попросил я.
-- Как-то я работал в больнице, -- отозвался он, -- и один раздраженный
пациент обозвал меня и двинулся на меня, пока мы ждали лифта. Это можно было
принять за намерение напасть.
-- И что ты сделал? -- спросил я.
-- Я поднял руки перед собой, -- сказал он, -- и улыбнулся.
-- А тот человек?
-- Он передумал. Может, на него подействовали мои руки. А может,
улыбка.
Некоторое время назад я прочитал "Краткую историю времени" Стивена
Хокинга, поскольку считаю себя обязанным читать популярные издания в этой
области, особенно написанные человеком с такими рекомендациями. При том, что
книга в целом обобщает сюжеты, хорошо знакомые всем писателям-фантастам,
последние главы, раскрывающие космологическое мышление автора, действительно
заинтересовали меня. Еще более интересным, однако, является победа этого
человека над тяжелой, изнурительной болезнью, амиотрофическим латеральным
склерозом (АЛС) -- болезнью Лу Герига, -- который, терзая его тело, оказался
бессильным остановить его разум, несущийся сквозь время, пространство,
гравитацию, от количества к относительности, в поисках единств. В книге
"Нейро" ("Жизнь на передовой линии мозговой хирургии и неврологии") Дэвида
Нунана говорится:
"...Известно, что у АЛС различают три формы течения: типичная форма,
при которой пациент может прожить от двух до трех лет; ускоренное течение,
при котором смерть наступает в течение месяцев и даже недель; и очень
медленное течение, когда пациент может прожить десять, двадцать лет и даже
дольше".
Трудно сказать, благодарить или проклинать судьбу в случаях, подобных
случаю доктора Хокинга. Можно лишь поражаться мужественному сердцу, которое
продолжало любить мир и работать ради максимально возможного осмысления
этого мира, не будучи способным "тянуть-толкать" или уходить от нападения
собственной ускоряющейся энтропии, а способное лишь "разворачиваться",
лавировать среди тайн человека и Вселенной.
-- Однажды на меня напали какие-то парни на улице, -- как-то
рассказывал Фил холодным вечером после занятий, пока мы натягивали теплую
одежду и собирались возле стола, накрытого для пикника. -- Один из них
бросил в меня бутылку коки. Я автоматически поставил блок. Бутылка
разбилась, ударившись о левое предплечье -- несколько осколков в нем
застряли, -- и разлетелась вдребезги. Довольно впечатляющее зрелище. Должно
быть, я выглядел как человек, который знает, что делает, потому что они
разбежались.
-- Похоже скорее на уход от нападения, чем на "разворот" вместе с ним,
-- высказался я.
-- Да, действительно, -- согласился он. -- Все, что ты узнаешь о боевых
искусствах, в конце концов сливается в нечто цельное. Ты вырабатываешь
собственный стиль. Каждый раз действуешь по обстоятельствам.
Фил умер в понедельник 26 февраля 1990 года от амиотрофического
латерального склероза. Это была типичная форма; она убила его за пару лет.
Он боролся с болезнью, отражая ее нападения и применяя все приемы, на
которые был способен при каждом ее приступе, теряя силы и энергию. Он ставил
блоки и наносил удары; он тянул и толкал. Но у него не было иного выбора,
кроме как войти в ее мир и играть по ее правилам. Я стал заниматься с
учениками Фила сначала под его руководством. Потом, когда он уже не мог
приходить, при всеобщем согласии класса, продолжал вести занятия,
периодически докладывая ему о результатах по телефону и выслушивая его
советы. Я продолжал преподавать еще несколько лет после того, как его не
стало.
Его хоронили в Санта-Фе в четверг 1 марта. Его пришли проводить все те,
кого он учил.
(Warriors of Blood & Dream, 1995)
OCR: Алексей Павленко
---------------------------------------------------------------
Учитель оказывает воздействие на вечность:
он никогда не может сказать, где оканчивается его влияние.
Генри Адамс
На единственной сохранившейся у меня фотографии Фила Клеверли он
бросает меня на землю с помощью неуловимого приема айкидо, которым
безупречно отразил мою атаку. На снимке ему лет тридцать пять, бедра
задрапированы хакама (широкие черные брюки для айкидо), словно у античной
статуи, длинные волосы не растрепаны, лицо с аккуратной бородой абсолютно
бесстрастно. Снимок сделан проходившим мимо фотографом журнала
"New-Mexican", который решил в субботу с утра пораньше побродить в поисках
интересного человеческого материала.
Насколько я помню, тогда был пряный весенний день, солнечный,
приправленный птичьим пением и легким ветерком. Ночью прошел небольшой
дождь, но земля была не мокрая, лишь слегка влажная. На моей доге (одежда
для тренировок) должны были остаться пятна от травы, вполне устранимые с
помощью отбеливателя. В то утро никто больше не пришел на занятия в парк, и
я получил индивидуальный урок. Кажется, в то время у меня был коричневый
пояс.
Фил преподавал очень мягкий стиль айкидо: то есть в нем не было рывков,
выкручивающих движений, жестких захватов -- все это допускалось лишь со
стороны нападавшего. Бывали случаи, когда я даже не чувствовал его
прикосновений, перед тем как внезапно потерять равновесие и упасть. У этого
стиля не было ничего общего с дзюдо, которое я изучал прежде в колледже.
Однако он был не менее эффективен.
В течение нескольких лет я занимался с Филом в парке Патрика Смита
между Каньон-Роуд и Западной Аламедой в Санта-Фе, штат Нью-Мексико. Занятия
в парке проходили обычно с апреля по октябрь. Зимой Фил арендовал помещение
в додзЈ (зал для занятий боевыми искусствами), у Керри Ли или Коди
Темплетона, где мы бросали друг друга на маты. Однако он предпочитал
травянистую землю парка, утверждая, что там была наша настоящая школа.
Во-первых, как он говорил, в жизни на человека редко нападают, когда он
стоит на мате, а во-вторых, ему просто нравилось заниматься на воздухе.
Мягкий стиль. Жесткий стиль... Припоминаю Билла Гэвела, бывшего
инструктора рукопашного боя в морской пехоте, который говорил во время моих
первых занятий по дзюдо, что когда тебя тянут, ты должен толкать, а когда
толкают, должен тянуть. Помимо этого он обучал множеству чисто боевых
приемов, не имевших ничего общего со спортом -- как смять гортань, сломать
шею или позвоночник, -- и все это казалось весьма полезным, да и техника
"тяни-толкай" после длительной практики действовала вполне эффективно. Позже
Фил втолковывал мне, что когда тебя толкают или тянут, ты должен
развернуться. Техника "тяни-толкай" также была ему известна, и когда я
спросил его, в чем преимущества его приемов, он пожал плечами и сказал: "Не
лучше. Не хуже. Просто иначе".
Фил пришел к айкидо, имея за плечами опыт школы шотокан карате-до,
кэмпо и тай-чи. Однажды, когда я пристал к нему с расспросами о
преимуществах
той или иной школы, он сказал мне: "В карате, парируя удар, ты уходишь
от атаки, уходишь от атакующего. В айкидо ты принимаешь атаку, обнимаешь
атакующего и разворачиваешься".
-- А что неправильного в том, чтобы уходить от атаки и атакующего? --
спросил я. Он покачал головой.
-- Ничего, -- сказал он. -- Здесь нет правильных или неправильных
путей. Просто разные подходы. Принимай это как метафоры.
Позже я в течение шести месяцев дважды в неделю занимался тхэквондо,
чтобы отточить свои атаки в айкидо. Не то чтобы мне этого очень хотелось, но
атаки Фила, а также других учеников нашего класса, практикующих различные
школы карате, были настолько отточеннее моих, что я почувствовал
настоятельную потребность в совершенствовании. Поскольку айкидо
действительно является в основном искусством защиты, половина времени на
занятиях вы проводите в роли атакующего -- уке, чтобы дать другому партнеру
-- наге возможность попрактиковаться в обороне.
Концепция блокировки и нападения не была для меня новостью. Я
познакомился с ней, когда четыре года занимался фехтованием, будучи
студентом "Кейс Вестерн Резерв" и набирая очки по физкультуре. Я выбрал
фехтование для регулярных занятий по физподготовке, так как не переносил
командного спорта. Мне больше подходили индивидуальные тренировки. После
первого года занятий, однако, преподаватель предложил мне попробовать себя в
команде, и я согласился. К последнему курсу я уже стал капитаном шпажистов,
возможно, благодаря неправильному сочленению сустава, который давал мне
возможность отводить локоть назад под неестественным углом, уходя из-под
удара. Парировать и нападать, отбивать клинок в сторону и нападать -- все
это не что иное, как разнообразные варианты блоков и ударов: уход от атаки,
уход от атакующего. Выпад!
Как-то в ходе занятий боевыми искусствами я узнал японский термин,
которого мне всегда не хватало: "суки". Он означает раскрытие. Можно
углубляться в философию относительно инь и ян и взаимного воодушевления, но
в основном это означает, что любые твои действия делают тебя уязвимым. Боец,
искушенный в искусстве обороны, вызывает атаку на себя и переходит к
раскрытию, суки, вызываемому атакой. Даже мощные, целенаправленные удары
создают свое собственное суки, ибо вкладываемая в удар сила имеет
волнообразную схему -- напряжение, расслабление, напряжение, расслабление,
-- и любой боец мягкого стиля подтвердит вам, что каждый момент силы у бойца
жесткого стиля сменяется моментом слабости. Уклонись от удара или парируй
его, и наступит суки. Боец мягкого стиля старается избежать собственного
чередования силы и слабости, заставляя свою силу течь все время на одном и
том же уровне. Никаких подъемов, никаких спадов, раскрываемся, принимаем
атаку, разворачиваемся.
Я стою напротив одной из учениц в классе, где преподаю. Я прошу ее
нанести удар в центр моего туловища. Первоначально я стою перед ней прямо.
Когда начинается нападение, я двигаюсь вперед и разворачиваюсь. Если удар
достигнет цели, он не сработает. Он просто скатится с меня в процессе
разворота. Я применяю прием. Разворачиваюсь в обратном направлении. Она
оказывается на земле.
Жесткий стиль, мягкий стиль, "тяни-толкай", уход-уход,
вращение-выравнивание. Все эти термины стали понятны, когда я на практике
осознал, что они означают. "Боевые искусства -- это микрокосм большого мира,
-- говорил Фил. -- Он весь там".
-- А что делать, если нападающий изучал силат,
или капоэйру, или один из стилей кунг-фу, о котором я не слышал? --
спросил я его.
-- Ты не можешь изучить их все, -- сказал он. -- Я скажу тебе, чего
нельзя делать никогда: ни при каких обстоятельствах не вторгайся в мир
другого человека, ибо там он -- Бог.
-- Что ты имеешь в виду?
-- Не старайся играть по его правилам. Он знает их лучше тебя.
Постарайся заставить его вторгнуться в твой мир.
-- Каким образом?
-- Ты должен спровоцировать его ки.
-- Что это такое?
Он протянул мне палец.
Окончание дзэн-буддийской притчи.
Зима, конец пятидесятых: небеса пепельно-серые и скучные, вдоль
тротуаров на 185-й улице лежат небольшие сугробики снега. Мои родители
всегда делали покупки на неделю по пятницам в магазинчиках, выстроившихся
вдоль магистрали. Пока они были заняты этим, я рылся в дешевых книжных
развалах и слонялся в аптеке вдоль полок (В США в аптеках продают книги).
Как-то раз я ждал просвета в потоке транспорта, а дождавшись, заторопился
перебежать улицу. На полпути я наткнулся на ледяной каточек, присыпанный
снегом, и почувствовал, что земля уходит из-под ног. Мне повезло, что я
упал, не думая. Правая рука ударилась о мостовую под углом в сорок пять
градусов и одновременно бедро развернулось, распределив силу удара по
внешней стороне ноги как раз в тот момент, когда левая ступня соприкоснулась
с асфальтом. Это было хорошее падение: я поднялся, отряхнулся и направился к
тому магазину, куда хотел заглянуть. Помнится, я тогда подумал: "Хотя бы для
этого мне пригодилось дзюдо". К тому времени я занимался им с год или около
того.
Несколько лет назад, в такой же зимний день, я спускался по крутой
заасфальтированной дорожке, ведущей от дома к воротам, чтобы забрать
утренние газеты, когда вновь наткнулся на ледяной каток. На этот раз,
почувствовав, что скольжу вперед, я расслабил туловище; это было похоже на
то, словно вся плоть от плеч до талии мгновенно стекла вниз. Я плавно
перетек в скольжение и покатился, словно на лыжах. Добравшись до края льда,
я шагнул вперед, выпрямился во весь рост и пошел дальше, к подножию холма.
Позже я пытался повторить это намеренно, просто из интереса, и каждый раз
моя реакция была той же самой. Я принимал падение и двигался с ним дальше. К
тому времени я занимался айкидо в течение трех или четырех лет.
В айкидо боец осуществляет те же укеми (падения), что и в дзюдо, и в
дзю-дзюцу; он совершает такие же перекаты, подтягивая спину к ногам.
Определенные варианты укеми зависят от вектора броска, и через некоторое
время тело уже само знает, какой вариант применить, ощущает это на уровне
нервных окончаний позвоночника. Человек учится падать от центра тела и
двигаться от вертикальной оси.
Одним из учеников нашего класса айкидо был Лерой Йеркса-младший, сын
старого писателя-фантаста. Овдовев, его мать вышла замуж вторично за Уильяма
Хэмлинга, который вскоре привлек Лероя к чтению рукописей, присылаемых в его
журнал "Имэджинейшн". Мы с Лероем одного возраста, то есть он читал эти
рукописи в юности, как раз в то время, когда я писал свои первые рассказы и
пытался их продать. Вполне возможно, что он отверг некоторые из моих ранних
рассказов, хотя я никогда не обсуждал с ним подобной возможности. Хотелось
бы только узнать теперь, много лет спустя, не он ли нацарапал на некоторых
из этих рукописей неизменное: "Просим прощения, попытайтесь еще". Один из
причудливых поворотов жизни.
Бихевиоризм поражает меня как чудовищно циничный взгляд на человеческую
природу: мы бежим по лабиринту потому, что нам за это платят, или потому,
что мы боимся последствий отказа. Но с другой стороны, я всегда задавался
вопросом, верил ли сам Фрейд, как, похоже, верят многие из его
последователей, в то, что каждое действие человека является результатом
некоего скрытого принуждения. Мне интересно: неужели людям несвойственно
просто выбирать для себя определенные ценности и руководствоваться ими? Или
это слишком наивно? Вспоминаю своего преподавателя политологии доктора
Хотца, призывавшего класс не доверять любой системе, которая слишком
полагается на разумность животного под названием "человек". Он предпочитал
ориентироваться на природу и возможности человеческой иррациональности.
Достаточно лишь знать о ее существовании, сказал он мне однажды. Позже я
пришел к осмыслению его слов как идеи коллективного человеческого суки.
На меня произвела впечатление книга Ноэля Перрина "Отказ от ружья"
("Японский возврат к мечу, 1543-- 1879"), где он рассказывает о том, что
огнестрельное оружие впервые появилось в этой стране в 1543 году и в течение
последующих тридцати лет довольно успешно вытеснило из обращения мечи; этот
процесс не затронул лишь самых твердолобых самураев. Но в результате
военачальники осознали, что они могут затратить годы на обучение
непревзойденных бойцов, которых затем легко сможет убить любой, кто научится
целиться и стрелять, прежде чем великий воин сумеет приблизиться к стрелку.
Последней кампанией того периода, в которой огнестрельное оружие играло
главную роль, было восстание Шимабары в 1637 году, в ходе которого
христианство потеряло свой последний шанс на успех в этой стране. После того
военачальники начали выдавать всем оружейникам лицензии; они строго
регулировали объемы производства, скупали всю продукцию на корню и запирали
ее на складах; самураи же вернулись к фехтованию, монахи -- к изготовлению
стрел, а кузнецы -- к созданию доспехов. Огнестрельное оружие с тех пор
использовалось лишь для охоты и демонстрации. Только двумя веками позже,
после поражения самурайства в восстании Сацумы в конце 1870-х годов,
огнестрельное оружие отстояло свои позиции -- на этот раз окончательно.
Автор не делает самоочевидных сравнений этой истории с добровольным отказом
от ядерного оружия; он просто описывает то, что произошло однажды, в
результате чего цивилизация отказалась от одной из форм военной технологии.
Однако, как говорил мой ментор, воспитанный в духе Моргентау, не
следует доверять системе, которая слишком полагается... В насильственном
сравнении разных цивилизаций обнаруживается слишком много прорех.
Однако истории, подобные этой, завораживают меня, потому что я
технологический наркоман. У греков был эолипл, ротационная паровая машина. С
этой технологией они с легкостью могли бы научиться дистиллировать вино и
производить коньяк, сделав свою жизнь еще приятнее, однако посмотрите,
сколько человечеству пришлось ждать появления настоящего спирта.
Взаимодействие технологии и общества -- один из тех вопросов, которые всегда
завораживали меня в научной фантастике. Даже если на них нет простых
ответов.
Некоторое время назад, во время интеллектуальной схватки с другом, я
дал весьма приблизительный ответ на заданный им политический вопрос, и это
заставило меня задуматься о более обобщенном определении.
Мне как-то сказали, что по моим рассказам трудно судить о моих
политических взглядах. Этому можно было бы дать объяснение, слегка отдающее
извращенчеством, если бы не то обстоятельство, что я был таким задолго до
момента, как начал об этом задумываться: когда в стране воцаряется
консервативный политический климат, я становлюсь либералом. Когда страну
бросает к другому политическому полюсу, я начинаю замечать в себе явные
признаки консерватизма. Причины этого коренятся в моем неприятии всякого
рода экстремизма. Не знаю, делает ли это меня радикалом или крайним
консерватором. Скорее всего это говорит о моем глубинном недоверии как к
правительству, так и к общественным настроениям в целом. Я сознаю, что в
моем образе мыслей существует некий параноидальный элемент, оживляющийся
каждый раз, когда кто-то или что-то пытается проявить власть надо мной.
Трудно сказать, похожа ли эта реакция на "тяни-толкай" или "разворот". А
жесткий или мягкий стиль моих действий зависит от того, насколько активным я
предпочитаю быть в том или ином случае.
-- Айкидо -- чисто оборонительная школа, -- "сказал мне однажды Фил,
когда золотистые тополиные листья падали на нас в парке. -- Она учит
реагировать на агрессию. Но как определить, когда начинается нападение?
Когда другой человек замахивается на тебя? Или когда в нем зарождается
намерение это сделать? Существуют ли способы выявления этого намерения
прежде, чем оно превратится в действие?
-- Если у тебя есть пример, пожалуйста, приведи его, -- попросил я.
-- Как-то я работал в больнице, -- отозвался он, -- и один раздраженный
пациент обозвал меня и двинулся на меня, пока мы ждали лифта. Это можно было
принять за намерение напасть.
-- И что ты сделал? -- спросил я.
-- Я поднял руки перед собой, -- сказал он, -- и улыбнулся.
-- А тот человек?
-- Он передумал. Может, на него подействовали мои руки. А может,
улыбка.
Некоторое время назад я прочитал "Краткую историю времени" Стивена
Хокинга, поскольку считаю себя обязанным читать популярные издания в этой
области, особенно написанные человеком с такими рекомендациями. При том, что
книга в целом обобщает сюжеты, хорошо знакомые всем писателям-фантастам,
последние главы, раскрывающие космологическое мышление автора, действительно
заинтересовали меня. Еще более интересным, однако, является победа этого
человека над тяжелой, изнурительной болезнью, амиотрофическим латеральным
склерозом (АЛС) -- болезнью Лу Герига, -- который, терзая его тело, оказался
бессильным остановить его разум, несущийся сквозь время, пространство,
гравитацию, от количества к относительности, в поисках единств. В книге
"Нейро" ("Жизнь на передовой линии мозговой хирургии и неврологии") Дэвида
Нунана говорится:
"...Известно, что у АЛС различают три формы течения: типичная форма,
при которой пациент может прожить от двух до трех лет; ускоренное течение,
при котором смерть наступает в течение месяцев и даже недель; и очень
медленное течение, когда пациент может прожить десять, двадцать лет и даже
дольше".
Трудно сказать, благодарить или проклинать судьбу в случаях, подобных
случаю доктора Хокинга. Можно лишь поражаться мужественному сердцу, которое
продолжало любить мир и работать ради максимально возможного осмысления
этого мира, не будучи способным "тянуть-толкать" или уходить от нападения
собственной ускоряющейся энтропии, а способное лишь "разворачиваться",
лавировать среди тайн человека и Вселенной.
-- Однажды на меня напали какие-то парни на улице, -- как-то
рассказывал Фил холодным вечером после занятий, пока мы натягивали теплую
одежду и собирались возле стола, накрытого для пикника. -- Один из них
бросил в меня бутылку коки. Я автоматически поставил блок. Бутылка
разбилась, ударившись о левое предплечье -- несколько осколков в нем
застряли, -- и разлетелась вдребезги. Довольно впечатляющее зрелище. Должно
быть, я выглядел как человек, который знает, что делает, потому что они
разбежались.
-- Похоже скорее на уход от нападения, чем на "разворот" вместе с ним,
-- высказался я.
-- Да, действительно, -- согласился он. -- Все, что ты узнаешь о боевых
искусствах, в конце концов сливается в нечто цельное. Ты вырабатываешь
собственный стиль. Каждый раз действуешь по обстоятельствам.
Фил умер в понедельник 26 февраля 1990 года от амиотрофического
латерального склероза. Это была типичная форма; она убила его за пару лет.
Он боролся с болезнью, отражая ее нападения и применяя все приемы, на
которые был способен при каждом ее приступе, теряя силы и энергию. Он ставил
блоки и наносил удары; он тянул и толкал. Но у него не было иного выбора,
кроме как войти в ее мир и играть по ее правилам. Я стал заниматься с
учениками Фила сначала под его руководством. Потом, когда он уже не мог
приходить, при всеобщем согласии класса, продолжал вести занятия,
периодически докладывая ему о результатах по телефону и выслушивая его
советы. Я продолжал преподавать еще несколько лет после того, как его не
стало.
Его хоронили в Санта-Фе в четверг 1 марта. Его пришли проводить все те,
кого он учил.