Айзек Азимов
Неясный рокот
Я стараюсь не верить тому, что рассказывает мне мой друг Джордж. Ну как можно верить человеку, утверждающему, что умеет вызывать демона по имени Азазел ростом в два сантиметра, который на самом деле – некоторое внеземное существо с необычными, хотя и очень ограниченными, возможностями.
Но под прямым немигающим взглядом простодушных глаз Джорджа я начинаю ему верить и верю – пока он говорит. Это, я думаю, эффект Старого Моряка.
Однажды я сказал, что его демон, похоже, дал ему нечто вроде дара вербального гипноза. Джордж в ответ вздохнул и сказал:
– Увы, нет! Уж если он мне что и даровал, так это дар вызывать людей на откровенную исповедь, хотя это проклятие преследовало меня еще до всякого знакомства с Азазелом. Самые необычные люди взваливали на меня бремя своих горестей. А бывало… – Он помотал головой, как будто отгоняя невыносимо печальную мысль – бывало, что и такое бремя на меня падало, что не людской плоти выносить его. Вот, помню, встретил я однажды человека по имени Ганнибал Уэст…
Впервые я его заметил (так говорил Джордж} в ресторане того отеля, где жил. Я его заметил прежде всего потому, что он мне загораживал вид на официантку с фигурой статуэтки, одетую со вкусом, но совершенно недостаточно. Ему же, я полагаю, показалось, что я смотрю на него (чего я бы никогда по собственной воле делать не стал), я он это воспринял как приглашение к началу дружеских взаимоотношений.
Он подошел к моему столу, прихватив с собой свой бокал, и уселся без всякого там «с вашего разрешения». Я по натуре человек вежливый, так что я приветствовал его чем-то вроде хрюканья и уставился прямо на него, что он воспринял абсолютно спокойно. У него были волосы песочного цвета, спадающие по обеим сторонам черепа, белесые глаза и бледная физиономия им под цвет и еще – взгляд фанатика, хотя в тот момент я этого, признаюсь, не заметил.
– Меня зовут Ганнибал Уэст, – заявил он, – я профессор геологии. Моя узкая специальность – спелеология. Вы, случайно, не спелеолог?
Я сразу понял, что ему кажется, будто он встретил родственную душу. У меня от такой мысли ком к горлу подкатил, но человек я вежливый.
– Непонятные слова всегда меня интересовали, – сказал я. – Что такое спелеология?
– Пещеры. Изучение и исследование пещер, – ответил он. – Это мое хобби, сэр. Я исследовал пещеры всех континентов, кроме Антарктиды. О пещерах никто в мире не знает больше моего.
– Очень приятно, – сказал я, – это впечатляет.
Посчитав, что дал ему насколько возможно более холодный ответ, я помахал официантке, чтобы она принесла мне новый бокал, и с чисто научной внимательностью наблюдал за ее неспешным приближением. Однако Ганнибал Уэст не счел мой прием холодным.
– Да-да, – он энергично закивал головой, – впечатляет – это уж точно. Я исследовал пещеры, о которых никто в мире ничего не знает. Я спускался в подземные гроты, где не ступала нога человека. Я единственный из ныне живущих, кто первый входил в такие места, где не бывало ни одно человеческое существо. Я вдыхал воздух, который никогда не тревожили человеческие легкие, и я видел и слышал такое, чего не видел и не слышал никто, кто выжил бы и рассказал.
Он передернулся.
Тут прибыл мой бокал, и я благодарно взял его, любуясь тем, как низко наклонилась официантка, ставя его передо мной на стол. Совершенно механически я сказал:
– Вы – счастливый человек.
– Вот это нет, – ответил Уэст. – Я жалкий грешник, коего призвал Господь для отмщения грехов сынов человеческих.
Тут-то я посмотрел на него внимательно и заметил взгляд фанатика, сверлящий меня насквозь.
– В пещерах? – спросил я.
– В пещерах, – торжественно и мрачно ответил он. Уж поверьте мне. Я профессор геологии, и я знаю, о чем говорю.
Я за мою долгую жизнь встречал много профессоров, которые понятия не имели, о чем говорили, но этот факт я счел излишним подчеркивать. Наверное, Уэст по моим выразительным глазам прочел, что я о нем думаю, потому что вдруг щелкнул замком портфеля у себя на коленях, выудил оттуда газету и сунул ее мне.
– Вот! – сказал он. – Читайте вот это.
Не могу сказать, что материал заслуживал углубленного изучения. Какая-то заметка в местном листке размером в три абзаца. В заголовке было написано: «Неясный рокот», а в скобках стояло: «Восточный Хренборо, штат Нью-Йорк». Там что-то было насчет неясного рокочущего шума, на который жаловались в полицию местные жители и который приводил в неистовство все собачье-кошачье население городка. Полиция списала этот звук на дальнюю грозу, хотя метеорологический отдел клялся и божился, что гроз в этот день в регионе не было ни одной.
– Ну, и как вам это? – спросил Уэст.
– Может, это была эпидемия несварения желудка?
Он скривился так, как будто эта идея не стоила даже презрения – хотя любой, кто хоть раз испытал несварение желудка, с ним бы не согласился.
– У меня, – сказал он, – есть точно такие же сообщения из Ливерпуля в Англии, из Боготы в Колумбии, из Милана в Италии, из Рангуна в Бирме и еще из полусотни различных точек земного шара. Я их собираю. И во всех говорится о глухом рокочущем шуме, наводящем страх и беспокойство и вгоняющем в панику домашних животных. И все эти случаи укладываются в два дня.
– Какое-то событие мирового масштаба, – заметил я.
– Именно! А то скажете – несварение. – Он состроил мне гримасу, отхлебнул из своего бокала и постучал себя по груди: – Ибо Господь вложил мне в руки оружие, и я должен узнать, как применять его.
– А что за оружие? – спросил я.
Он не дал прямого ответа.
– Эту пещеру я нашел случайно, что мне больше нравится, потому что пещера с кричащим входом – это публичная девка, и там уже толпы топтались. Вы мне покажите вход узкий и скрытый, загороженный камнепадом и заросший бурьяном, да еще чтобы он был за водопадом и в недоступном месте – и я вам скажу, что эта пещера девственна и туда стоит лезть. Вы сказали, что спелеологии не знаете?
– Ну, я, конечно, бывал в пещерах. Вот, например, Люрейские пещеры в Виргинии…
– С платным входом! – Уэст сморщился, ища на полу место, куда плюнуть. К счастью, не нашел. – Раз вы ничего не знаете о божественных радостях исследования пещер, – начал он, – я не буду вас утомлять рассказом о том, как я ее нашел и как обследовал. Вообще говоря, исследовать новую пещеру без напарника небезопасно, однако я всегда к этому готов. В конце концов, в этом деле мне нет равных, не говоря уже о том, что я храбр как лев. Но в этом случае мне как раз повезло, что я был один, ибо то, что нашел я, не было предназначено ни для кого другого. Продвигаясь вперед, я обнаружил большой безмолвный зал, где сталагмиты гордо воздымались навстречу не менее величественным сталактитам. Я шел, огибая сталагмиты и разматывая за собой бечеву, поскольку не люблю терять дорогу, как вдруг наткнулся на сталагмит, сломанный посередине там, где сцепление плоских слоев было почему-то слабее. По одну сторону от обломка пол был покрыт известняковой крошкой.
Не знаю, отчего он сломался – то ли какая-то тварь налетела на него, спасаясь от преследования, то ли какому-то небольшому землетрясению этот сталагмит показался слабее других. В любом случае сейчас на вершинке этого обломка была гладкая плоская площадка, влажно блеснувшая в свете моего фонарика. Она так напоминала барабан, что я не выдержал и постучал по ней пальцем. – Тут он залпом допил бокал и добавил: – Это и был барабан, или, по крайней мере, структура, отвечающая вибрацией на постукивание. Как только я тронул обломок, зал наполнил глухой рокот – тяжелый звук на грани порога слышимости, инфразвук. Как я позже определил, только ничтожная доля звуковых волн пришлась на слышимый диапазон, а почти весь звук выражался в мощных колебаниях, слишком медленных для человеческого уха, но сотрясающих тело. От этого неслышимого эха я испытал наиболее неприятные ощущения, которые только можно вообразить. Раньше я никогда ничего подобного не встречал, Энергия постукивания ничтожна, как же могла она вызвать такие мощные колебания? Этого я полностью так и не понял. Конечно, где-то под землей есть источники энергии. Может существовать способ освобождения тепловой энергии магмы и превращения ее в звук. А начальное постукивание могло сыграть роль спускового механизма этого звукового лазера, или, если создавать новый термин, «звазера».
Я растерянно заметил:
– Никогда о таком не слышал.
– Да уж конечно, – Уэст неприятно хихикнул, – наверняка не слышали. Никто никогда ни о чем таком не слышал. Естественный звазер, образовавшийся в результате редкой комбинации геологических условий. Такая штука может случиться не чаще раза в миллион лет и не больше чем в одной точке планеты. Это должен быть редчайший феномен всей Земли.
Я заметил:
– Это довольно далеко идущие выводы из одного щелчка пальцем по барабану.
– Заверяю вас, сэр, как ученый, что я не удовлетворился одним щелчком. Я продолжил эксперимент. Попробовав стукнуть сильнее, я убедился, что могу серьезно пострадать от реверберации инфразвука в замкнутом пространстве. Тогда я соорудил систему, которая позволяла мне бросать камешки на звазер извне пещеры – некий аппарат с дистанционным управлением. И с удивлением обнаружил, что звук слышен в довольно далеких от пещеры местах. Простеньким сейсмографом я обнаружил колебания на расстояний нескольких миль. А бросив случайно серию камешков, я убедился в кумулятивности эффекта.
– Это было, – спросил я, – в тот день, когда по всему миру слышался глухой рокот?
– Абсолютно верно, – ответил он. – Вы совсем не такой дебил, каким кажетесь. Вся планета звенела, как колокол.
– Я слышал, что это бывает только при особо сильных землетрясениях.
– Верно, однако звазер может вызвать колебания более сильные, чем любое землетрясение, при этом с определенной длиной волны, например такой, от которой вытряхивается содержимое клеток, – допустим, нуклеиновые кислоты хромосом.
Я обдумал сказанное.
– Это убило бы живые клетки.
– Наверняка. Может быть, так погибли динозавры.
– Я слыхал, что они погибли из-за столкновения Земли с астероидом.
– Это так, но, чтобы так подействовало простое столкновение, мы должны допустить, что астероид был гигантским – десять километров в поперечнике. И тогда приходится предполагать пыль в стратосфере, трехлетнюю зиму и прочее, чтобы весьма нелогичным способом объяснить, почему одни организмы погибли, а другие выжили. А теперь допустим, что астероид был гораздо меньше, но стукнул по звазеру, а его колебания стали разрушать клетки. Около девяноста процентов всех живых клеток в мире распались за несколько минут без видимых изменений в окружающей среде. Какие-то организмы погибли, а какие-то выжили. Это уже полностью зависит от сравнительных структур нуклеиновых кислот.
– Это и есть, – спросил я с жутким ощущением, что этот фанатик говорит всерьез, – это и есть то оружие, что вложил в ваши руки Господь?
– Воистину, – ответил он. – Я узнал, как генерировать волны заданной длины, меняя способ постукивания, и теперь мне осталось только точно определить длину волны, от которой разрушаются клетки человека.
– Почему человека? – спросил я.
– А почему нет? – ответил он вопросом на вопрос. – Какой другой вид наводняет планету, разрушает среду, поражает радиацией другие виды и насыщает биосферу химической дрянью? Кто разрушает Землю так, что через пару десятков лет на ней не останется ничего живого? Кто, кроме Homo sapiens? Если мне удастся найти нужную волну, я ударю по звазеру с нужной частотой и силой, на Землю обрушится волна омывающего звука, и за день или два, которые понадобятся звуковым волнам на обход всей планеты, ее поверхность очистится от людской скверны без вреда для других форм жизни с другой структурой нуклеиновых кислот.
Я спросил:
– Вы собираетесь оборвать миллиарды людских жизней?
– Так поступил Господь во время потопа…
– Ну, мы же не можем верить библейским легендам о…
– Я – геолог-креационист, сэр, – оборвал он мою речь. И я все понял.
– А, – сказал я, – и Господь обещал никогда не посылать на Землю новый потоп, но ничего не указал о звуковых волнах.
– Именно так! И миллиарды мертвых удобрят и оплодотворят землю, послужат пищей для тех форм жизни, что страдали от рук людских и заслужили воздаяние. Но самое главное: несомненно, какие-то остатки человечества выживут. Те, чьи нуклеиновые кислоты окажутся нечувствительны к звуковым колебаниям. И эти остатки, благословенные Господом, смогут начать снова, запомнив урок воздаяния, так сказать, злом за зло.
– А зачем вы это мне рассказываете? – спросил я. Это действительно было странно.
Он подался вперед и схватил меня за лацкан (весьма неприятное ощущение, поскольку от его дыхания могло стошнить) и сказал:
– У меня такое внутреннее убеждение, что вы мне можете помочь.
– Я? Уверяю вас, что я ничего не знаю о длинах волн, о нуклеиновых кислотах, и вообще ни… – Но тут же, сообразив на ходу, я сказал: – Вы знаете, кажется, есть одна вещь, которую именно я мог бы для вас сделать. – И со свойственной мне безукоризненной вежливостью я обратился к нему: – Не сделаете ли вы мне одолжение, сэр, соблаговолить подождать вашего покорного слугу минут пятнадцать?
– Разумеется, сэр, – ответил он, так же соблюдая этикет. – Я пока займусь уточнением математических расчетов.
Быстрым шагом выходя из зада, я сунул десятку бармену и прошептал:
– Проследите, чтобы вон тот джентльмен не ушел до моего возвращения. Если это будет абсолютно необходимо, ставьте, ему выпивку за мой счет.
Все, что нужно для вызова Азазела, у меня всегда с собой, и через несколько минут он уже сидел на настольной лампе у меня в номере, окруженный своим обычным розовым сиянием.
– Ты, – пропищал он с интонацией прокурора, – прервал меня в середине построения такого пасмаратцо, перед которым не устояло бы сердце ни одной прекрасной самини.
– Прости, если можешь, Азазел, – сказал я, надеясь, что он не пустится в объяснения, что такое пасмаратцо, и не станет описывать очарование самини, поскольку для меня все это яйца выеденного не стоило, – но у меня тут дело первостепенной срочности.
– У тебя всегда все первостепенной срочности, – буркнул он недовольно.
Я поспешно обрисовал ситуацию, и надо отдать ему должное – он тут же все понял. В этом смысле с ним приятно общаться – никогда не требуется долгих объяснений. Я лично считаю, что он просто читает мысли, хотя он всегда уверяет, что моих мыслей не касается. Однако как можно доверять двухсантиметровому демону, который сам сознается, что в погоне за симпатичными самини применяет какие-то гнусные ухищрения? Да и к тому ж я не уверен, что он имеет в виду – что к моим мыслям не притрагивается или что от этого в них ничего не меняется. Но все это к делу не относится.
– Где этот человек, о котором ты говоришь?
– В зале ресторана. Он расположен…
– Не надо. Я найду его по эманациям нравственного разложения. Так, нашел. Как узнать этого человека?
– Волосы песочного цвета, бледные глаза…
– Не это. Склад его ума.
– Фанатик.
– Ах да. Ты говорил. Так, контакт я установил и теперь вижу, что дома придется отмываться горячим паром. Он еще хуже тебя.
– Это неважно. Его слова соответствуют истине?
– Насчет звазера? Кстати, неплохой термин.
– Да.
– Что ж, этот вопрос не прост. Есть у меня приятель, считающий себя большим духовным лидером, так я часто подначиваю его вопросом: что есть истина? Скажу так: он считает это истиной, он в это верит. Но то, во что верит человек, независимо от силы его веры, не обязательно будет объективной истиной. Ты в своей жизни с этим, вероятно, сталкивался.
– Бывало. Но есть ли способ отличить веру, в основе которой лежит истина, от той, что основана на заблуждении?
– У разумных существ – да. У людей – нет. Но ты, похоже, видишь в этом человеке небывалую опасность. Давай я переставлю у него в мозгу пару молекул, и он умрет.
– Нет, – сказал я. Пусть это с моей стороны глупо, но я противник убийств. – Ты можешь так переставить молекулы, чтобы он забыл о звазере?
Азазел тоненько вздохнул, поежился:
– Это же гораздо труднее. Эти молекулы такие тяжелые, да еще цепляются друг за друга. Ну почему не поступить радикально…
– Я настаиваю.
– Ладно, – уныло согласился Азазел и погрузился в долгую литанию вздохов, пыхтений и бормотаний, долженствующих мне показать, как он тяжело работает. Наконец он сказал: – Готово.
– Ладно, подожди здесь. Я только проверю и вернусь.
Сбежав вниз, я увидел Ганнибала Уэста там, где я его оставил. Бармен подмигнул мне, когда я с ним поравняйся:
– Выпивка не потребовалась, сэр.
Я выдал этому достойному человеку еще пять долларов.
Уэст радостно воскликнул:
– А, это вы!
– Разумеется, – ответил я. – Вы весьма наблюдательны. Я решил проблему звазера.
– Проблему чего?
– Того предмета, который был открыт вами в процессе спелеологических исследований.
– Каких исследований?
– Спелеологических. Осмотра пещер.
– Сэр, – Уэст поморщился. – Я в жизни не был ни в одной пещере. Вы – душевнобольной?
– Нет. Но я вспомнил, что у меня важная встреча. Прощайте, сэр. Возможно, мы больше не увидимся.
Я поспешил наверх, слегка, запыхавшись, и услышал, как Азазел жужжит себе под нос мотивчик, популярный среди его народа. Тамошний музыкальный вкус – если его можно так назвать – весьма извращен.
– Он лишился памяти, – сказал я. – Надеюсь, навсегда.
– Конечно, – отозвался Азазел. – Теперь надо бы заняться самим звазером. Раз он может усиливать звук за счет тепловой энергии Земли, значит, у него должна быть очень тонко подогнанная структура. А тогда мелкое нарушение регулировки в какой-нибудь ключевой точке выведет его из строя навеки. Где он находиться?
Я посмотрел на него, как громом пораженный:
– Откуда мне знать?
Он на меня уставился, тоже как будто громом пораженный, хотя на его миниатюрном личике трудно что-нибудь разобрать.
– Ты хочешь сказать, что мы отерли его память до того, как ты узнал столь важную вещь?
– Да мне и в голову не приходило, – сказал я.
– Но ведь если звазер существует – то есть если его убежденность основывается на фактах, – то кто-то может в него вляпаться снова, или какая-то тварь на него налетит, или просто метеорит стукнет, и это может случиться в любую минуту дня и ночи. И вся жизнь на Земле погибнет.
– Боже правый, – простонал я.
Очевидно, мое отчаяние его тронуло, и он произнес:
– Ну ладно, ладно, друг, не так все страшно. Худшее, что может случиться – исчезнут люди. Всего только люди, а не путное что.
Закончив свой рассказ, Джордж безнадежным голосом добавил:
– И вот так оно и есть. Приходится жить, зная, что весь мир может в любую секунду кончиться.
– Чушь, – совершенно искренне заметил я. – Если даже вы не вре… – извините – говорите правду про этого Ганнибала Уэста, все это может быть просто порождением его больной фантазии.
Джордж высокомерно посмотрел на меня поверх собственного носа и после некоторой паузы произнес:
– Даже за самых прекрасных самини с родины Азазела не согласился бы я разделять эту вашу склонность к дешевому скептицизму. Что вы скажете на это?
Из бумажника он достал кусок газеты. Это была вырезка из вчерашней «Нью-Йорк таймс» с заголовком: «Неясный рокот». Там говорилось о неясном рокоте, который перебудоражил жителей Гренобля во Франции.
– Объяснение, Джордж, единственное. Вы увидели эту статью и присочинили к ней целую историю.
Джордж чуть было не взорвался, но тут я взял в руки счет на довольно приличную сумму, положенный между нами официанткой, и тогда его чувства смягчились, и мы с ним очень дружелюбно попрощались за руку, Но должен признать, мне с тех пор как-то неспокойно спится. И где-то примерно в полтретьего ночи я сижу в кровати и прислушиваюсь к глухому рокоту, который как раз меня и будит.
Но под прямым немигающим взглядом простодушных глаз Джорджа я начинаю ему верить и верю – пока он говорит. Это, я думаю, эффект Старого Моряка.
Однажды я сказал, что его демон, похоже, дал ему нечто вроде дара вербального гипноза. Джордж в ответ вздохнул и сказал:
– Увы, нет! Уж если он мне что и даровал, так это дар вызывать людей на откровенную исповедь, хотя это проклятие преследовало меня еще до всякого знакомства с Азазелом. Самые необычные люди взваливали на меня бремя своих горестей. А бывало… – Он помотал головой, как будто отгоняя невыносимо печальную мысль – бывало, что и такое бремя на меня падало, что не людской плоти выносить его. Вот, помню, встретил я однажды человека по имени Ганнибал Уэст…
Впервые я его заметил (так говорил Джордж} в ресторане того отеля, где жил. Я его заметил прежде всего потому, что он мне загораживал вид на официантку с фигурой статуэтки, одетую со вкусом, но совершенно недостаточно. Ему же, я полагаю, показалось, что я смотрю на него (чего я бы никогда по собственной воле делать не стал), я он это воспринял как приглашение к началу дружеских взаимоотношений.
Он подошел к моему столу, прихватив с собой свой бокал, и уселся без всякого там «с вашего разрешения». Я по натуре человек вежливый, так что я приветствовал его чем-то вроде хрюканья и уставился прямо на него, что он воспринял абсолютно спокойно. У него были волосы песочного цвета, спадающие по обеим сторонам черепа, белесые глаза и бледная физиономия им под цвет и еще – взгляд фанатика, хотя в тот момент я этого, признаюсь, не заметил.
– Меня зовут Ганнибал Уэст, – заявил он, – я профессор геологии. Моя узкая специальность – спелеология. Вы, случайно, не спелеолог?
Я сразу понял, что ему кажется, будто он встретил родственную душу. У меня от такой мысли ком к горлу подкатил, но человек я вежливый.
– Непонятные слова всегда меня интересовали, – сказал я. – Что такое спелеология?
– Пещеры. Изучение и исследование пещер, – ответил он. – Это мое хобби, сэр. Я исследовал пещеры всех континентов, кроме Антарктиды. О пещерах никто в мире не знает больше моего.
– Очень приятно, – сказал я, – это впечатляет.
Посчитав, что дал ему насколько возможно более холодный ответ, я помахал официантке, чтобы она принесла мне новый бокал, и с чисто научной внимательностью наблюдал за ее неспешным приближением. Однако Ганнибал Уэст не счел мой прием холодным.
– Да-да, – он энергично закивал головой, – впечатляет – это уж точно. Я исследовал пещеры, о которых никто в мире ничего не знает. Я спускался в подземные гроты, где не ступала нога человека. Я единственный из ныне живущих, кто первый входил в такие места, где не бывало ни одно человеческое существо. Я вдыхал воздух, который никогда не тревожили человеческие легкие, и я видел и слышал такое, чего не видел и не слышал никто, кто выжил бы и рассказал.
Он передернулся.
Тут прибыл мой бокал, и я благодарно взял его, любуясь тем, как низко наклонилась официантка, ставя его передо мной на стол. Совершенно механически я сказал:
– Вы – счастливый человек.
– Вот это нет, – ответил Уэст. – Я жалкий грешник, коего призвал Господь для отмщения грехов сынов человеческих.
Тут-то я посмотрел на него внимательно и заметил взгляд фанатика, сверлящий меня насквозь.
– В пещерах? – спросил я.
– В пещерах, – торжественно и мрачно ответил он. Уж поверьте мне. Я профессор геологии, и я знаю, о чем говорю.
Я за мою долгую жизнь встречал много профессоров, которые понятия не имели, о чем говорили, но этот факт я счел излишним подчеркивать. Наверное, Уэст по моим выразительным глазам прочел, что я о нем думаю, потому что вдруг щелкнул замком портфеля у себя на коленях, выудил оттуда газету и сунул ее мне.
– Вот! – сказал он. – Читайте вот это.
Не могу сказать, что материал заслуживал углубленного изучения. Какая-то заметка в местном листке размером в три абзаца. В заголовке было написано: «Неясный рокот», а в скобках стояло: «Восточный Хренборо, штат Нью-Йорк». Там что-то было насчет неясного рокочущего шума, на который жаловались в полицию местные жители и который приводил в неистовство все собачье-кошачье население городка. Полиция списала этот звук на дальнюю грозу, хотя метеорологический отдел клялся и божился, что гроз в этот день в регионе не было ни одной.
– Ну, и как вам это? – спросил Уэст.
– Может, это была эпидемия несварения желудка?
Он скривился так, как будто эта идея не стоила даже презрения – хотя любой, кто хоть раз испытал несварение желудка, с ним бы не согласился.
– У меня, – сказал он, – есть точно такие же сообщения из Ливерпуля в Англии, из Боготы в Колумбии, из Милана в Италии, из Рангуна в Бирме и еще из полусотни различных точек земного шара. Я их собираю. И во всех говорится о глухом рокочущем шуме, наводящем страх и беспокойство и вгоняющем в панику домашних животных. И все эти случаи укладываются в два дня.
– Какое-то событие мирового масштаба, – заметил я.
– Именно! А то скажете – несварение. – Он состроил мне гримасу, отхлебнул из своего бокала и постучал себя по груди: – Ибо Господь вложил мне в руки оружие, и я должен узнать, как применять его.
– А что за оружие? – спросил я.
Он не дал прямого ответа.
– Эту пещеру я нашел случайно, что мне больше нравится, потому что пещера с кричащим входом – это публичная девка, и там уже толпы топтались. Вы мне покажите вход узкий и скрытый, загороженный камнепадом и заросший бурьяном, да еще чтобы он был за водопадом и в недоступном месте – и я вам скажу, что эта пещера девственна и туда стоит лезть. Вы сказали, что спелеологии не знаете?
– Ну, я, конечно, бывал в пещерах. Вот, например, Люрейские пещеры в Виргинии…
– С платным входом! – Уэст сморщился, ища на полу место, куда плюнуть. К счастью, не нашел. – Раз вы ничего не знаете о божественных радостях исследования пещер, – начал он, – я не буду вас утомлять рассказом о том, как я ее нашел и как обследовал. Вообще говоря, исследовать новую пещеру без напарника небезопасно, однако я всегда к этому готов. В конце концов, в этом деле мне нет равных, не говоря уже о том, что я храбр как лев. Но в этом случае мне как раз повезло, что я был один, ибо то, что нашел я, не было предназначено ни для кого другого. Продвигаясь вперед, я обнаружил большой безмолвный зал, где сталагмиты гордо воздымались навстречу не менее величественным сталактитам. Я шел, огибая сталагмиты и разматывая за собой бечеву, поскольку не люблю терять дорогу, как вдруг наткнулся на сталагмит, сломанный посередине там, где сцепление плоских слоев было почему-то слабее. По одну сторону от обломка пол был покрыт известняковой крошкой.
Не знаю, отчего он сломался – то ли какая-то тварь налетела на него, спасаясь от преследования, то ли какому-то небольшому землетрясению этот сталагмит показался слабее других. В любом случае сейчас на вершинке этого обломка была гладкая плоская площадка, влажно блеснувшая в свете моего фонарика. Она так напоминала барабан, что я не выдержал и постучал по ней пальцем. – Тут он залпом допил бокал и добавил: – Это и был барабан, или, по крайней мере, структура, отвечающая вибрацией на постукивание. Как только я тронул обломок, зал наполнил глухой рокот – тяжелый звук на грани порога слышимости, инфразвук. Как я позже определил, только ничтожная доля звуковых волн пришлась на слышимый диапазон, а почти весь звук выражался в мощных колебаниях, слишком медленных для человеческого уха, но сотрясающих тело. От этого неслышимого эха я испытал наиболее неприятные ощущения, которые только можно вообразить. Раньше я никогда ничего подобного не встречал, Энергия постукивания ничтожна, как же могла она вызвать такие мощные колебания? Этого я полностью так и не понял. Конечно, где-то под землей есть источники энергии. Может существовать способ освобождения тепловой энергии магмы и превращения ее в звук. А начальное постукивание могло сыграть роль спускового механизма этого звукового лазера, или, если создавать новый термин, «звазера».
Я растерянно заметил:
– Никогда о таком не слышал.
– Да уж конечно, – Уэст неприятно хихикнул, – наверняка не слышали. Никто никогда ни о чем таком не слышал. Естественный звазер, образовавшийся в результате редкой комбинации геологических условий. Такая штука может случиться не чаще раза в миллион лет и не больше чем в одной точке планеты. Это должен быть редчайший феномен всей Земли.
Я заметил:
– Это довольно далеко идущие выводы из одного щелчка пальцем по барабану.
– Заверяю вас, сэр, как ученый, что я не удовлетворился одним щелчком. Я продолжил эксперимент. Попробовав стукнуть сильнее, я убедился, что могу серьезно пострадать от реверберации инфразвука в замкнутом пространстве. Тогда я соорудил систему, которая позволяла мне бросать камешки на звазер извне пещеры – некий аппарат с дистанционным управлением. И с удивлением обнаружил, что звук слышен в довольно далеких от пещеры местах. Простеньким сейсмографом я обнаружил колебания на расстояний нескольких миль. А бросив случайно серию камешков, я убедился в кумулятивности эффекта.
– Это было, – спросил я, – в тот день, когда по всему миру слышался глухой рокот?
– Абсолютно верно, – ответил он. – Вы совсем не такой дебил, каким кажетесь. Вся планета звенела, как колокол.
– Я слышал, что это бывает только при особо сильных землетрясениях.
– Верно, однако звазер может вызвать колебания более сильные, чем любое землетрясение, при этом с определенной длиной волны, например такой, от которой вытряхивается содержимое клеток, – допустим, нуклеиновые кислоты хромосом.
Я обдумал сказанное.
– Это убило бы живые клетки.
– Наверняка. Может быть, так погибли динозавры.
– Я слыхал, что они погибли из-за столкновения Земли с астероидом.
– Это так, но, чтобы так подействовало простое столкновение, мы должны допустить, что астероид был гигантским – десять километров в поперечнике. И тогда приходится предполагать пыль в стратосфере, трехлетнюю зиму и прочее, чтобы весьма нелогичным способом объяснить, почему одни организмы погибли, а другие выжили. А теперь допустим, что астероид был гораздо меньше, но стукнул по звазеру, а его колебания стали разрушать клетки. Около девяноста процентов всех живых клеток в мире распались за несколько минут без видимых изменений в окружающей среде. Какие-то организмы погибли, а какие-то выжили. Это уже полностью зависит от сравнительных структур нуклеиновых кислот.
– Это и есть, – спросил я с жутким ощущением, что этот фанатик говорит всерьез, – это и есть то оружие, что вложил в ваши руки Господь?
– Воистину, – ответил он. – Я узнал, как генерировать волны заданной длины, меняя способ постукивания, и теперь мне осталось только точно определить длину волны, от которой разрушаются клетки человека.
– Почему человека? – спросил я.
– А почему нет? – ответил он вопросом на вопрос. – Какой другой вид наводняет планету, разрушает среду, поражает радиацией другие виды и насыщает биосферу химической дрянью? Кто разрушает Землю так, что через пару десятков лет на ней не останется ничего живого? Кто, кроме Homo sapiens? Если мне удастся найти нужную волну, я ударю по звазеру с нужной частотой и силой, на Землю обрушится волна омывающего звука, и за день или два, которые понадобятся звуковым волнам на обход всей планеты, ее поверхность очистится от людской скверны без вреда для других форм жизни с другой структурой нуклеиновых кислот.
Я спросил:
– Вы собираетесь оборвать миллиарды людских жизней?
– Так поступил Господь во время потопа…
– Ну, мы же не можем верить библейским легендам о…
– Я – геолог-креационист, сэр, – оборвал он мою речь. И я все понял.
– А, – сказал я, – и Господь обещал никогда не посылать на Землю новый потоп, но ничего не указал о звуковых волнах.
– Именно так! И миллиарды мертвых удобрят и оплодотворят землю, послужат пищей для тех форм жизни, что страдали от рук людских и заслужили воздаяние. Но самое главное: несомненно, какие-то остатки человечества выживут. Те, чьи нуклеиновые кислоты окажутся нечувствительны к звуковым колебаниям. И эти остатки, благословенные Господом, смогут начать снова, запомнив урок воздаяния, так сказать, злом за зло.
– А зачем вы это мне рассказываете? – спросил я. Это действительно было странно.
Он подался вперед и схватил меня за лацкан (весьма неприятное ощущение, поскольку от его дыхания могло стошнить) и сказал:
– У меня такое внутреннее убеждение, что вы мне можете помочь.
– Я? Уверяю вас, что я ничего не знаю о длинах волн, о нуклеиновых кислотах, и вообще ни… – Но тут же, сообразив на ходу, я сказал: – Вы знаете, кажется, есть одна вещь, которую именно я мог бы для вас сделать. – И со свойственной мне безукоризненной вежливостью я обратился к нему: – Не сделаете ли вы мне одолжение, сэр, соблаговолить подождать вашего покорного слугу минут пятнадцать?
– Разумеется, сэр, – ответил он, так же соблюдая этикет. – Я пока займусь уточнением математических расчетов.
Быстрым шагом выходя из зада, я сунул десятку бармену и прошептал:
– Проследите, чтобы вон тот джентльмен не ушел до моего возвращения. Если это будет абсолютно необходимо, ставьте, ему выпивку за мой счет.
Все, что нужно для вызова Азазела, у меня всегда с собой, и через несколько минут он уже сидел на настольной лампе у меня в номере, окруженный своим обычным розовым сиянием.
– Ты, – пропищал он с интонацией прокурора, – прервал меня в середине построения такого пасмаратцо, перед которым не устояло бы сердце ни одной прекрасной самини.
– Прости, если можешь, Азазел, – сказал я, надеясь, что он не пустится в объяснения, что такое пасмаратцо, и не станет описывать очарование самини, поскольку для меня все это яйца выеденного не стоило, – но у меня тут дело первостепенной срочности.
– У тебя всегда все первостепенной срочности, – буркнул он недовольно.
Я поспешно обрисовал ситуацию, и надо отдать ему должное – он тут же все понял. В этом смысле с ним приятно общаться – никогда не требуется долгих объяснений. Я лично считаю, что он просто читает мысли, хотя он всегда уверяет, что моих мыслей не касается. Однако как можно доверять двухсантиметровому демону, который сам сознается, что в погоне за симпатичными самини применяет какие-то гнусные ухищрения? Да и к тому ж я не уверен, что он имеет в виду – что к моим мыслям не притрагивается или что от этого в них ничего не меняется. Но все это к делу не относится.
– Где этот человек, о котором ты говоришь?
– В зале ресторана. Он расположен…
– Не надо. Я найду его по эманациям нравственного разложения. Так, нашел. Как узнать этого человека?
– Волосы песочного цвета, бледные глаза…
– Не это. Склад его ума.
– Фанатик.
– Ах да. Ты говорил. Так, контакт я установил и теперь вижу, что дома придется отмываться горячим паром. Он еще хуже тебя.
– Это неважно. Его слова соответствуют истине?
– Насчет звазера? Кстати, неплохой термин.
– Да.
– Что ж, этот вопрос не прост. Есть у меня приятель, считающий себя большим духовным лидером, так я часто подначиваю его вопросом: что есть истина? Скажу так: он считает это истиной, он в это верит. Но то, во что верит человек, независимо от силы его веры, не обязательно будет объективной истиной. Ты в своей жизни с этим, вероятно, сталкивался.
– Бывало. Но есть ли способ отличить веру, в основе которой лежит истина, от той, что основана на заблуждении?
– У разумных существ – да. У людей – нет. Но ты, похоже, видишь в этом человеке небывалую опасность. Давай я переставлю у него в мозгу пару молекул, и он умрет.
– Нет, – сказал я. Пусть это с моей стороны глупо, но я противник убийств. – Ты можешь так переставить молекулы, чтобы он забыл о звазере?
Азазел тоненько вздохнул, поежился:
– Это же гораздо труднее. Эти молекулы такие тяжелые, да еще цепляются друг за друга. Ну почему не поступить радикально…
– Я настаиваю.
– Ладно, – уныло согласился Азазел и погрузился в долгую литанию вздохов, пыхтений и бормотаний, долженствующих мне показать, как он тяжело работает. Наконец он сказал: – Готово.
– Ладно, подожди здесь. Я только проверю и вернусь.
Сбежав вниз, я увидел Ганнибала Уэста там, где я его оставил. Бармен подмигнул мне, когда я с ним поравняйся:
– Выпивка не потребовалась, сэр.
Я выдал этому достойному человеку еще пять долларов.
Уэст радостно воскликнул:
– А, это вы!
– Разумеется, – ответил я. – Вы весьма наблюдательны. Я решил проблему звазера.
– Проблему чего?
– Того предмета, который был открыт вами в процессе спелеологических исследований.
– Каких исследований?
– Спелеологических. Осмотра пещер.
– Сэр, – Уэст поморщился. – Я в жизни не был ни в одной пещере. Вы – душевнобольной?
– Нет. Но я вспомнил, что у меня важная встреча. Прощайте, сэр. Возможно, мы больше не увидимся.
Я поспешил наверх, слегка, запыхавшись, и услышал, как Азазел жужжит себе под нос мотивчик, популярный среди его народа. Тамошний музыкальный вкус – если его можно так назвать – весьма извращен.
– Он лишился памяти, – сказал я. – Надеюсь, навсегда.
– Конечно, – отозвался Азазел. – Теперь надо бы заняться самим звазером. Раз он может усиливать звук за счет тепловой энергии Земли, значит, у него должна быть очень тонко подогнанная структура. А тогда мелкое нарушение регулировки в какой-нибудь ключевой точке выведет его из строя навеки. Где он находиться?
Я посмотрел на него, как громом пораженный:
– Откуда мне знать?
Он на меня уставился, тоже как будто громом пораженный, хотя на его миниатюрном личике трудно что-нибудь разобрать.
– Ты хочешь сказать, что мы отерли его память до того, как ты узнал столь важную вещь?
– Да мне и в голову не приходило, – сказал я.
– Но ведь если звазер существует – то есть если его убежденность основывается на фактах, – то кто-то может в него вляпаться снова, или какая-то тварь на него налетит, или просто метеорит стукнет, и это может случиться в любую минуту дня и ночи. И вся жизнь на Земле погибнет.
– Боже правый, – простонал я.
Очевидно, мое отчаяние его тронуло, и он произнес:
– Ну ладно, ладно, друг, не так все страшно. Худшее, что может случиться – исчезнут люди. Всего только люди, а не путное что.
Закончив свой рассказ, Джордж безнадежным голосом добавил:
– И вот так оно и есть. Приходится жить, зная, что весь мир может в любую секунду кончиться.
– Чушь, – совершенно искренне заметил я. – Если даже вы не вре… – извините – говорите правду про этого Ганнибала Уэста, все это может быть просто порождением его больной фантазии.
Джордж высокомерно посмотрел на меня поверх собственного носа и после некоторой паузы произнес:
– Даже за самых прекрасных самини с родины Азазела не согласился бы я разделять эту вашу склонность к дешевому скептицизму. Что вы скажете на это?
Из бумажника он достал кусок газеты. Это была вырезка из вчерашней «Нью-Йорк таймс» с заголовком: «Неясный рокот». Там говорилось о неясном рокоте, который перебудоражил жителей Гренобля во Франции.
– Объяснение, Джордж, единственное. Вы увидели эту статью и присочинили к ней целую историю.
Джордж чуть было не взорвался, но тут я взял в руки счет на довольно приличную сумму, положенный между нами официанткой, и тогда его чувства смягчились, и мы с ним очень дружелюбно попрощались за руку, Но должен признать, мне с тех пор как-то неспокойно спится. И где-то примерно в полтретьего ночи я сижу в кровати и прислушиваюсь к глухому рокоту, который как раз меня и будит.