Айзек Азимов
О вреде пьянства
– Вред пьянства, – с тяжелым пьяным выдохом сказал Джордж, – измерить невозможно.
– Это доступно лишь трезвому, – поддержал я.
Он посмотрел на меня с упреком и возмущением.
– А когда, – спросил он, – когда не был я трезвым?
– Никогда, с тех пор как родились, – сказал я и, чувствуя, что несправедлив, поправился: – С тех пор как вас отлучили от груди.
– Я это воспринимаю, – сказал Джордж, – как одну из ваших неудачных потуг на юмор. – И с отсутствующим видом взял мой стакан, поднес к губам и отхлебнул, а потом опустил на стол, не ослабляя, однако, железной хватки.
Я не стал сопротивляться. Пусть отнимают выпивку у Джорджа те, кто не боится отнимать кость у голодного бульдога.
– Я, – сказал Джордж, – имел в виду не абстрактный вред, а то, что случилось с одной молодой дамой, которую я бескорыстно опекал. Ее звали Иштар Мистик.
– Имя необычное, – заметил я.
– Но очень удачное, потому что Иштар – это имя богини любви у вавилонян, а сама Иштар Мистик как раз и была богиней любви, по крайней мере потенциальной богиней.
Иштар Мистик (рассказывал Джордж) была тем, что человек с врожденной склонностью к недооценке мог бы назвать идеалом женщины. Ее лицо было красивым в том классическом смысле, который подразумевает совершенство каждой черты, и увенчано короной золотых волос, сиявших, как ореол. Ее тело можно было сравнить только с телом Афродиты. Оно было гладко и красиво, как морская волна, и в нем мягко перетекали друг в друга податливость и твердость.
В меру своей испорченности вы начинаете уже строить предположения, откуда я так хорошо знаю тактильные свойства этого объекта, но могу вас заверить, что эти познания – чисто теоретические, основанные на большом опыте общения с подобными объектами и никоим образом не связанные с непосредственными исследованиями в данном конкретном случае.
В строгом закрытом костюме она бы гораздо лучше выглядела на развороте журнала, чем то, что в них можно найти, несмотря на все их претензии на искусство. Тонкая талия, сама узость которой уравновешивалась сверху и снизу настолько удачно, что вообразить себе невозможно – надо было видеть; длинные ноги, грациозные руки, и каждое движение – как музыка танца. И хотя вряд ли найдется столь черствый человек, чтобы от такого физического совершенства потребовать чего-то еще, Иштар обладала живым и обширным умом, закончила Колумбийский университет Magna Cum Laude, хотя, должен сказать, средний университетский профессор, оценивая знания Иштар Мистик, мог бы сделать это лишь с натяжкой, Поскольку вы – также университетский профессор (я не хотел бы задевать ваших чувств), мое невысокое мнение об этой корпорации вполне оправданно.
Из всего этого можно было, казалось бы, сделать вывод, что у нее всегда был большой выбор кавалеров и каждый день она обновляла список за счет новых соискателей. На самом же деле мне приходила иногда в голову мысль, что если бы она выбрала меня, то я бы принял вызов, как рыцарь, из уважения к ее прекрасному полу, но сказать ей об этом я так никогда и не осмелился.
Дело в том, что у Иштар был один маленький недостаток: она была довольно крупной особой. Не слишком, конечно, – сантиметров десяти она до двух метров не дотянула – зато ее голос был похож на призыв трубы, и рассказывали, как она дала окорот здоровенному бродяге, когда он попытался с ней вольничать: она его подняла и бросила через дорогу, довольно широкую, прямо об фонарный столб. Ему пришлось провести в больнице полгода.
Так что местное мужское население было очень осмотрительно насчет авансов – даже самых почтительных – в ее сторону. Непосредственный импульс всегда подавлялся после тщательного рассмотрения вопроса о физической безопасности такого поведения. Вы знаете мою львиную храбрость, но и я иногда прикидывал шансы на перелом костей. Так размышленье нас превращает в трусов, как правильно сказал поэт.
Иштар здраво смотрела на вещи, что не мешало ей горько мне жаловаться. Один такой случай я помню. Это был прекрасный день поздней весны, и мы сидели на скамеечке в Центральном парке. Я помню, как по крайней мере трое выбежавших на зарядку мужиков, глядя на Иштар, один за другим не вписались в поворот и врезались в дерево.
– Похоже, что я на всю жизнь останусь девственной, – пожаловалась Иштар, и ее изысканной формы нижняя губка трогательно вздрогнула. – Мною никто не интересуется, совсем никто. А мне скоро двадцать пять.
– Видишь ли, моя… моя дорогая, – произнес я, осторожно дотрагиваясь до ее руки. – Нынешние молодые люди очень скромны и не чувствуют себя достойными твоих физических совершенств.
– Да это просто смехотворно, – сказала она, чуть повысив голос, и несколько прохожих вдалеке, подпрыгнув, обернулись на нас. – Вы хотите сказать, что они меня просто по-идиотски боятся. Они действительно глупые. Если бы вы видели, какие у них делаются физиономии, когда нас знакомят, как они украдкой разминают пальцы после рукопожатия, и уже сразу ясно, что ничего не выйдет. Они мямлят свое «рад познакомиться» – и быстренько исчезают.
– Их надо ободрять и поощрять, моя милая. На мужчину надо смотреть как на хрупкий цветок, который только и может цвести под солнцем твоей улыбки. Надо дать ему понять, что ты совеем не против его авансов и ни в коем случае не собираешься брать его за шиворот и кидать головой в стенку.
– Этого я никогда не делала! – возмущенно воскликнула она. – Почти совсем никогда. И как, ради всего святого, мне показать ему мою заинтересованность?! Я улыбаюсь, я говорю: «Здравствуйте, как поживаете?», я говорю: «Прекрасная погода, не правда ли?», даже если льет как из ведра.
– Моя дорогая, этого мало. Надо взять его за руку и продеть под свою, его можно потрепать по щечке, погладить по головке, пальчики ему поперебирать. Такие мелочи говорят об определенном интересе, о некоторой с твоей стороны заинтересованности в дружеских объятиях и поцелуях.
Иштар была перепугана.
– Этого я сделать не могу. Просто не могу, и все. Меня так строго воспитывали, что я могу вести себя только респектабельно. Проявлять инициативу должен мужчина, да и то я должна сопротивляться как можно дольше. Так всегда говорила моя мама.
– Ну, Иштар, это надо делать, когда мама не видит.
– Все равно не могу. Я для этого слишком сухая. Вот если бы нашелся человек, который просто подошел бы ко мне…
При этих словах она вспыхнула, как будто от какой-то ассоциации, и ее большая, но красивая рука прижалась к сердцу. Я не совсем к месту подумал, знает ли она, сколько народу могло бы сейчас этой руке позавидовать.
Но слово «сухая» дало мне идею.
– Иштар, дитя мое, – сказал я ей. – Твое спасение – в алкоголе. Есть несколько десятков различных его видов, многие из них приятны на вкус и веселят душу человека. Если ты пригласишь какого-нибудь кавалера на пару грассхоперов, или маргариток, или любых других коктейлей, которые я мог бы тебе назвать, ты увидишь, как быстро исчезнет твоя скованность, да и его тоже. Он осмелеет до такой степени, что начнет делать тебе предложения, которые джентльмен не должен делать леди ни при каких обстоятельствах, а ты осмелеешь до того, что будешь только счастливо хихикать, когда он предложит тебе для продолжения вашего знакомства поехать в отель, где твоя мамочка вас не найдет.
Иштар вздохнула:
– Ах, как это было бы чудесно! Но не выйдет.
– Выйдет, выйдет. Любой нормальный мужчина будет счастлив разделить с тобой выпивку. Если он засомневается, объясни, что ты угощаешь. Тут уж ни один джентльмен не сможет усто…
– Не в этом дело, – перебила она меня. – Дело во мне. Я не могу пить.
Я ни о чем подобном за всю жизнь не слыхал.
– Это просто, дорогая. Надо открыть рот…
– Это я знаю. Пить я могу – в том смысле, что могу проглотить жидкость. Но меня от нее страшно мутит.
– Но не надо пить так много, надо просто…
– Меня начинает мутить от одной рюмки, если только сразу не стошнит. Я много раз пыталась, но не могу выпить больше одной. А потом меня так мутит, что никакого настроения нет для… ни для чего. Это, как я понимаю, дефект метаболизма, хотя мама говорит, что это дар божий, ниспосланный мне для сохранения чистоты в этом порочном мире развратных мужчин, посягающих на мою добродетель.
Тут я, должен признать, чуть не лишился дара слова от одной мысли, что кто-то видит доблесть в проклятии, не дающем человеку насладиться благословением лозы. И сама мысль о такой извращенности укрепила мою решимость и внушила такое безразличие к опасности, что я и в самом деле взял ее за плечо и произнес:
– Это, дитя мое, предоставь мне. Я все устрою.
Я точно знал, что надо делать.
Несомненно, я никогда не упоминал при вас моего приятеля Азазела, поскольку я на эту тему очень щепетилен – я вижу, вы хотите возразить, что вы о нем знаете, и, учитывая вашу широко известную репутацию человека, не слишком приверженного к правде (я не желаю вас обидеть), я этому не удивляюсь.
Азазел – это демон, обладающий волшебной силой. Маленький демон. Честно говоря, у него рост всего дна сантиметра. Вот он и старается показать, какой он важный и могучий. Поразить, понимаете ли, своей мощью кого-нибудь вроде меня, кого он считает низшим существом. Он, как всегда, откликнулся на мой зов, хотя вы напрасно ожидаете от меня подробностей насчет того, как я его вызываю. Для вашего не очень мощного, мягко говоря, разума (не хочу вас обидеть) задача управлять. Азазелом абсолютно непосильна.
Прибыл он в весьма плохом настроении. Очевидно, он смотрел что-то типа спортивного состязания, на исход которого он поставил что-то около ста тысяч закини, и ему, похоже, было не по душе, что он не может следить за результатом. Я напомнил, что деньги – мусор и что его, Азазела, предназначение в этой вселенной – помогать разумным существам в нужде, а не складывать в штабеля какие-то никому не нужные закини, которые он все равно проиграет, даже если выиграет в этот раз, что тоже сомнительно.
Поначалу столь разумные и неопровержимые аргументы никак не успокаивали это жалкое создание с сильно развитыми эгоистическими наклонностями, так что пришлось предложить ему монетку в четверть доллара. Алюминий у них в мире является, я полагаю, средством обмена, и, хотя в мои планы не входит вырабатывать у Азазела привычку к материальному поощрению за те малозначительные услуги, которые он иногда оказывает, я предположил, что четвертак будет для него гораздо больше ста тысяч закини, следовательно, он поймет, что мои дела настолько же важнее его собственных. Как я всегда говорил, сила логики в конце концов свое возьмет.
Я объяснил ему, в чем было дело с Иштар, и он сказал:
– Наконец-то ты разумно ставишь задачу.
– Разумеется, – согласился я. Как вы знаете, я не могу назвать себя неразумным человеком. Просто у меня свои цели и способы.
– Да, – сказал Азазел. – Это твое несчастное насекомое твоего вида не может эффективно перерабатывать алкоголь, и у нее в крови накапливаются промежуточные продукты его обмена, и неприятные ощущения вызываются интоксикацией – очень точное слово, происходящее, как я понял из изучения твоего словаря, от греческого «яд внутри».
Я скривился. Современные греки смешивают, как вы знаете, вино со смолой, а древние смешивали его с водой. Естественно, что они говорят о «яде внутри», если еще до питья сами отравили вино.
Азазел продолжал:
– Необходимо будет только переделать ферментную схему так, чтобы у нее алкоголь быстро и надежно преобразовывался во фрагменты с двойной углеродной связью, – это перекресток метаболических путей, ведущих к жирам, углеводам и белкам, и тогда никакой интоксикации не будет. Алкоголь станет для нее обыкновенной здоровой пищей.
– Азазел, кое-какая интоксикация нам нужна – необходима для появления веселого безразличия к глупым строгостям, всосанным с молоком матери.
Это он понял сразу.
– Да, насчет матерей – это мне понятно. Помню, как моя третья матушка меня учила: «Азазел, никогда не хлопай следоподелательными мембранами в присутствии юной малобы». А как иначе добиться, чтобы она…
Я снова его перебил:
– Так ты можешь организовать минимальную интоксикацию промежуточными продуктами до состояния легкой эйфории?
– Проще простого, – ответил Азазел, и надо сказать, у него был довольно неприятный вид, когда он сцапал монетку, превышавшую в высоту его рост (если ее поставить на ребро).
Только через неделю я смог проверить, что делается с Иштар. Это было в баре одного из городских отелей, который так озарился, когда она вошла, что несколько завсегдатаев были вынуждены надеть темные очки. Она усмехнулась:
– А что мы тут делаем? Вы же знаете, что я пить не могу.
– Это не выпивка, дитя мое, пить мы не будем. Это мятный напиток, и тебе он понравится.
Сговорившись с барменом заранее, я ему мигнул, и он подал грассхопер. Она слегка попробовала и сказала:
– О, это хорошо.
Потом она откинулась назад и дала напитку проскользнуть в горло. Прислушалась к своим ощущениям, провела изящным язычком по не менее изящным губам и спросила:
– А еще можно?
– Ну, конечно, – благородно ответил я. – По крайней мере еще один можно было бы, если бы я не забыл, как дурак, дома свой бумажник…
– Я плачу. У меня денег полно.
Я всегда говорил, что никогда не поднимается красивая женщина до таких высот, как наклоняясь за кошельком к стоящей у ее ног сумке. В таких условиях мы пили без оглядки. По крайней мере она. Еще один грассхопер, потом рюмка водки, двойной виски-сода и еще несколько других, а когда все это было принято, никаких признаков интоксикации у девушки не наблюдалось, хотя улыбка ее опьяняла больше, чем все ею выпитое.
– Мне так хорошо, так тепло, – заявила девушка, – и у меня такая… готовность, если вы правильно меня понимаете.
Я думал, что понимаю, но не хотел спешить с выводами.
– Не думаю, что твоей маме это могло бы понравиться (проверка, проверка и еще раз проверка).
– А при чем здесь моя мама? – сказала она. – Ни при чем. И как она об этом узнает? Никак! – Она испытующе на меня взглянула и вдруг наклонилась ко мне и поднесла мою руку к губам: – Куда мы могли бы пойти?
Вы, мой друг, я полагаю, знаете мой взгляд на такие вещи. Отказывать юной леди, которая столь вежливо просит о мелкой услуге, – это не в моих: правилах. Меня воспитали в твердых правилах – всегда и во веем быть джентльменом. Но тут я слегка заколебался.
Во-первых, хотя вы этому вряд ли поверите, мои лучшие дни уже позади – хотя и недалеко, но позади. А чтобы удовлетворить такую женщину, как Иштар, столь юную и сильную, может понадобиться довольно много времени – надеюсь, вы меня понимаете. Далее, если она потом вспомнит, что произошло, и решит, что я воспользовался ее состоянием, то могут быть неприятности. Она девушка импульсивная и может наломать костей раньше, чем я ей что бы то ни было объясню.
Поэтому я предложил пойти ко мне и выбрал кружной путь. Прохладный вечерний ветерок остудил ее разгоряченную головку, и я избежал опасности.
Другие – нет. Не один молодой человек приходил потом ко мне с рассказами об Иштар, потому что, как вы знаете, мое спокойное дружелюбное достоинство располагает людей к откровенности. Этого никогда, к сожалению, не случалось в барах, поскольку те ребята, о которых идет речь, от баров шарахались – по крайней мере какое-то время. Дело в том, что они пытались пить наравне с Иштар – и всегда с плачевным результатом.
– Голову даю на отсечение, – говорил мне один из них, – что у нее потайная трубка изо рта в сорокаведерную бочку где-то под столом, но поймать ее не удалось. Однако это ерунда по сравнению с тем, что было потом.
Бедняга отощал от того ужаса, что довелось ему пережить. Он пытался что-то рассказать, но слов не находил.
– Запросы, ну запросы, – повторял он, дрожа и оглядываясь. – Ненасытная! Ненасытная!
А я радовался, что так удачно избежал такой опасности, которая и молодых парней в расцвете мужских сил еле-еле оставляла в живых.
Как вы понимаете, в это время я с Иштар виделся нечасто. Она была очень занята, но я знал, что она со страшной скоростью потребляет всех доступных мужиков на выданье. Раньше или позже ей придется расширить свой диапазон. Оказалось – раньше.
Однажды утром мы с ней встретились, когда она собиралась в аэропорт. Она была еще более zaftig, чем обычно, более воздушной, как-то заметнее во всех отношениях. На ней никак не сказалась ее бурная жизнь, она только стала больше и лучше.
Из сумки она вытащила бутылку.
– Ром, – сказала она. – Его на Карибском море пьют. Очень такой мягкий и приятный напиток.
– Ты собираешься на Карибское море, дорогая?
– Да, и еще много куда. Наши местные мужчины какие-то нестойкие и слабодушные. Они меня разочаровали, хотя бывали и очень увлекательные моменты. Я вам так благодарна, Джордж, – без вас ничего бы не было. Это началось, когда вы впервые угостили меня мятным напитком. Знаете, просто стыдно, что я с вами ни разу…
– Ну, это чепуха, моя милая. Я ведь не о себе думал, как ты знаешь, а действовал из чисто гуманных соображений.
Она влепила мне в щеку поцелуй, горячий, как серная кислота, и удалилась. Я с видимым облегчением почесал бровь, но поздравил себя с тем, что наконец-то хоть какое-то из предприятий Азазела закончилось удачно, потому что теперь Иштар, будучи финансово независимой благодаря наследству, могла безраздельно наслаждаться алкоголем и мужчинами.
Так я думал.
Но прошло чуть больше года, и я вновь услышал ее голос. Она вернулась из своего путешествия и позвонила мне. Я далеко не сразу ее узнал. Она была в истерике.
– Моя жизнь кончена! – ревела она в трубку. – Даже мама больше меня не любит. Я не могу понять, в чем дело, но виноват ты. Если бы не твой мятный напиток, ничего бы не случилось, я знаю!
– Но что случилось, моя милая? – спросил я, трепеща. Иштар, которая на тебя взъярилась, это не та Иштар, к которой безопасно подходить.
– А ты приезжай. Я тебе покажу. Любопытство когда-нибудь меня погубит. В этот раз чуть не погубило совсем. Удержаться от поездки к ней на окраину я не смог. Однако я предусмотрительно не закрыл за собой входную дверь. И когда она с мясницким ножом в руках пошла на меня, я повернулся и удрал с такой скоростью, которой и в молодые годы стал бы гордиться. А она, к счастью, из-за своего состояния не могла за мной угнаться.
Вскоре она опять уехала и, насколько мне известно, до сих пор не вернулась. Но я живу в страхе, что однажды это случится. Иштар Мистик не забывает и не прощает.
Очевидно, Джордж считал свою историю законченной.
– Но что произошло? – спросил я.
– Вы не понимаете? Ее биохимию Азазел перестроил так, что алкоголь эффективно перерабатывался во фрагменты из двух атомов углерода с двойной связью, а это – кирпичи для строительства жиров, углеводов и белков. Алкоголь стал для нее нормальной пищей. Пила же она, как двухметровый насос, – неимоверно. Все это превращалось в двухуглеродные фрагменты, а потом – в жир. Одним словом – разжирела, двумя словами – как бочка. Вся эта горделивая красота скрылась под слоями и слоями сала. Джордж встряхнул головой, отгоняя ужасные воспоминания и бесполезные сожаления, и повторил:
– Вред пьянства измерить невозможно.
– Это доступно лишь трезвому, – поддержал я.
Он посмотрел на меня с упреком и возмущением.
– А когда, – спросил он, – когда не был я трезвым?
– Никогда, с тех пор как родились, – сказал я и, чувствуя, что несправедлив, поправился: – С тех пор как вас отлучили от груди.
– Я это воспринимаю, – сказал Джордж, – как одну из ваших неудачных потуг на юмор. – И с отсутствующим видом взял мой стакан, поднес к губам и отхлебнул, а потом опустил на стол, не ослабляя, однако, железной хватки.
Я не стал сопротивляться. Пусть отнимают выпивку у Джорджа те, кто не боится отнимать кость у голодного бульдога.
– Я, – сказал Джордж, – имел в виду не абстрактный вред, а то, что случилось с одной молодой дамой, которую я бескорыстно опекал. Ее звали Иштар Мистик.
– Имя необычное, – заметил я.
– Но очень удачное, потому что Иштар – это имя богини любви у вавилонян, а сама Иштар Мистик как раз и была богиней любви, по крайней мере потенциальной богиней.
Иштар Мистик (рассказывал Джордж) была тем, что человек с врожденной склонностью к недооценке мог бы назвать идеалом женщины. Ее лицо было красивым в том классическом смысле, который подразумевает совершенство каждой черты, и увенчано короной золотых волос, сиявших, как ореол. Ее тело можно было сравнить только с телом Афродиты. Оно было гладко и красиво, как морская волна, и в нем мягко перетекали друг в друга податливость и твердость.
В меру своей испорченности вы начинаете уже строить предположения, откуда я так хорошо знаю тактильные свойства этого объекта, но могу вас заверить, что эти познания – чисто теоретические, основанные на большом опыте общения с подобными объектами и никоим образом не связанные с непосредственными исследованиями в данном конкретном случае.
В строгом закрытом костюме она бы гораздо лучше выглядела на развороте журнала, чем то, что в них можно найти, несмотря на все их претензии на искусство. Тонкая талия, сама узость которой уравновешивалась сверху и снизу настолько удачно, что вообразить себе невозможно – надо было видеть; длинные ноги, грациозные руки, и каждое движение – как музыка танца. И хотя вряд ли найдется столь черствый человек, чтобы от такого физического совершенства потребовать чего-то еще, Иштар обладала живым и обширным умом, закончила Колумбийский университет Magna Cum Laude, хотя, должен сказать, средний университетский профессор, оценивая знания Иштар Мистик, мог бы сделать это лишь с натяжкой, Поскольку вы – также университетский профессор (я не хотел бы задевать ваших чувств), мое невысокое мнение об этой корпорации вполне оправданно.
Из всего этого можно было, казалось бы, сделать вывод, что у нее всегда был большой выбор кавалеров и каждый день она обновляла список за счет новых соискателей. На самом же деле мне приходила иногда в голову мысль, что если бы она выбрала меня, то я бы принял вызов, как рыцарь, из уважения к ее прекрасному полу, но сказать ей об этом я так никогда и не осмелился.
Дело в том, что у Иштар был один маленький недостаток: она была довольно крупной особой. Не слишком, конечно, – сантиметров десяти она до двух метров не дотянула – зато ее голос был похож на призыв трубы, и рассказывали, как она дала окорот здоровенному бродяге, когда он попытался с ней вольничать: она его подняла и бросила через дорогу, довольно широкую, прямо об фонарный столб. Ему пришлось провести в больнице полгода.
Так что местное мужское население было очень осмотрительно насчет авансов – даже самых почтительных – в ее сторону. Непосредственный импульс всегда подавлялся после тщательного рассмотрения вопроса о физической безопасности такого поведения. Вы знаете мою львиную храбрость, но и я иногда прикидывал шансы на перелом костей. Так размышленье нас превращает в трусов, как правильно сказал поэт.
Иштар здраво смотрела на вещи, что не мешало ей горько мне жаловаться. Один такой случай я помню. Это был прекрасный день поздней весны, и мы сидели на скамеечке в Центральном парке. Я помню, как по крайней мере трое выбежавших на зарядку мужиков, глядя на Иштар, один за другим не вписались в поворот и врезались в дерево.
– Похоже, что я на всю жизнь останусь девственной, – пожаловалась Иштар, и ее изысканной формы нижняя губка трогательно вздрогнула. – Мною никто не интересуется, совсем никто. А мне скоро двадцать пять.
– Видишь ли, моя… моя дорогая, – произнес я, осторожно дотрагиваясь до ее руки. – Нынешние молодые люди очень скромны и не чувствуют себя достойными твоих физических совершенств.
– Да это просто смехотворно, – сказала она, чуть повысив голос, и несколько прохожих вдалеке, подпрыгнув, обернулись на нас. – Вы хотите сказать, что они меня просто по-идиотски боятся. Они действительно глупые. Если бы вы видели, какие у них делаются физиономии, когда нас знакомят, как они украдкой разминают пальцы после рукопожатия, и уже сразу ясно, что ничего не выйдет. Они мямлят свое «рад познакомиться» – и быстренько исчезают.
– Их надо ободрять и поощрять, моя милая. На мужчину надо смотреть как на хрупкий цветок, который только и может цвести под солнцем твоей улыбки. Надо дать ему понять, что ты совеем не против его авансов и ни в коем случае не собираешься брать его за шиворот и кидать головой в стенку.
– Этого я никогда не делала! – возмущенно воскликнула она. – Почти совсем никогда. И как, ради всего святого, мне показать ему мою заинтересованность?! Я улыбаюсь, я говорю: «Здравствуйте, как поживаете?», я говорю: «Прекрасная погода, не правда ли?», даже если льет как из ведра.
– Моя дорогая, этого мало. Надо взять его за руку и продеть под свою, его можно потрепать по щечке, погладить по головке, пальчики ему поперебирать. Такие мелочи говорят об определенном интересе, о некоторой с твоей стороны заинтересованности в дружеских объятиях и поцелуях.
Иштар была перепугана.
– Этого я сделать не могу. Просто не могу, и все. Меня так строго воспитывали, что я могу вести себя только респектабельно. Проявлять инициативу должен мужчина, да и то я должна сопротивляться как можно дольше. Так всегда говорила моя мама.
– Ну, Иштар, это надо делать, когда мама не видит.
– Все равно не могу. Я для этого слишком сухая. Вот если бы нашелся человек, который просто подошел бы ко мне…
При этих словах она вспыхнула, как будто от какой-то ассоциации, и ее большая, но красивая рука прижалась к сердцу. Я не совсем к месту подумал, знает ли она, сколько народу могло бы сейчас этой руке позавидовать.
Но слово «сухая» дало мне идею.
– Иштар, дитя мое, – сказал я ей. – Твое спасение – в алкоголе. Есть несколько десятков различных его видов, многие из них приятны на вкус и веселят душу человека. Если ты пригласишь какого-нибудь кавалера на пару грассхоперов, или маргариток, или любых других коктейлей, которые я мог бы тебе назвать, ты увидишь, как быстро исчезнет твоя скованность, да и его тоже. Он осмелеет до такой степени, что начнет делать тебе предложения, которые джентльмен не должен делать леди ни при каких обстоятельствах, а ты осмелеешь до того, что будешь только счастливо хихикать, когда он предложит тебе для продолжения вашего знакомства поехать в отель, где твоя мамочка вас не найдет.
Иштар вздохнула:
– Ах, как это было бы чудесно! Но не выйдет.
– Выйдет, выйдет. Любой нормальный мужчина будет счастлив разделить с тобой выпивку. Если он засомневается, объясни, что ты угощаешь. Тут уж ни один джентльмен не сможет усто…
– Не в этом дело, – перебила она меня. – Дело во мне. Я не могу пить.
Я ни о чем подобном за всю жизнь не слыхал.
– Это просто, дорогая. Надо открыть рот…
– Это я знаю. Пить я могу – в том смысле, что могу проглотить жидкость. Но меня от нее страшно мутит.
– Но не надо пить так много, надо просто…
– Меня начинает мутить от одной рюмки, если только сразу не стошнит. Я много раз пыталась, но не могу выпить больше одной. А потом меня так мутит, что никакого настроения нет для… ни для чего. Это, как я понимаю, дефект метаболизма, хотя мама говорит, что это дар божий, ниспосланный мне для сохранения чистоты в этом порочном мире развратных мужчин, посягающих на мою добродетель.
Тут я, должен признать, чуть не лишился дара слова от одной мысли, что кто-то видит доблесть в проклятии, не дающем человеку насладиться благословением лозы. И сама мысль о такой извращенности укрепила мою решимость и внушила такое безразличие к опасности, что я и в самом деле взял ее за плечо и произнес:
– Это, дитя мое, предоставь мне. Я все устрою.
Я точно знал, что надо делать.
Несомненно, я никогда не упоминал при вас моего приятеля Азазела, поскольку я на эту тему очень щепетилен – я вижу, вы хотите возразить, что вы о нем знаете, и, учитывая вашу широко известную репутацию человека, не слишком приверженного к правде (я не желаю вас обидеть), я этому не удивляюсь.
Азазел – это демон, обладающий волшебной силой. Маленький демон. Честно говоря, у него рост всего дна сантиметра. Вот он и старается показать, какой он важный и могучий. Поразить, понимаете ли, своей мощью кого-нибудь вроде меня, кого он считает низшим существом. Он, как всегда, откликнулся на мой зов, хотя вы напрасно ожидаете от меня подробностей насчет того, как я его вызываю. Для вашего не очень мощного, мягко говоря, разума (не хочу вас обидеть) задача управлять. Азазелом абсолютно непосильна.
Прибыл он в весьма плохом настроении. Очевидно, он смотрел что-то типа спортивного состязания, на исход которого он поставил что-то около ста тысяч закини, и ему, похоже, было не по душе, что он не может следить за результатом. Я напомнил, что деньги – мусор и что его, Азазела, предназначение в этой вселенной – помогать разумным существам в нужде, а не складывать в штабеля какие-то никому не нужные закини, которые он все равно проиграет, даже если выиграет в этот раз, что тоже сомнительно.
Поначалу столь разумные и неопровержимые аргументы никак не успокаивали это жалкое создание с сильно развитыми эгоистическими наклонностями, так что пришлось предложить ему монетку в четверть доллара. Алюминий у них в мире является, я полагаю, средством обмена, и, хотя в мои планы не входит вырабатывать у Азазела привычку к материальному поощрению за те малозначительные услуги, которые он иногда оказывает, я предположил, что четвертак будет для него гораздо больше ста тысяч закини, следовательно, он поймет, что мои дела настолько же важнее его собственных. Как я всегда говорил, сила логики в конце концов свое возьмет.
Я объяснил ему, в чем было дело с Иштар, и он сказал:
– Наконец-то ты разумно ставишь задачу.
– Разумеется, – согласился я. Как вы знаете, я не могу назвать себя неразумным человеком. Просто у меня свои цели и способы.
– Да, – сказал Азазел. – Это твое несчастное насекомое твоего вида не может эффективно перерабатывать алкоголь, и у нее в крови накапливаются промежуточные продукты его обмена, и неприятные ощущения вызываются интоксикацией – очень точное слово, происходящее, как я понял из изучения твоего словаря, от греческого «яд внутри».
Я скривился. Современные греки смешивают, как вы знаете, вино со смолой, а древние смешивали его с водой. Естественно, что они говорят о «яде внутри», если еще до питья сами отравили вино.
Азазел продолжал:
– Необходимо будет только переделать ферментную схему так, чтобы у нее алкоголь быстро и надежно преобразовывался во фрагменты с двойной углеродной связью, – это перекресток метаболических путей, ведущих к жирам, углеводам и белкам, и тогда никакой интоксикации не будет. Алкоголь станет для нее обыкновенной здоровой пищей.
– Азазел, кое-какая интоксикация нам нужна – необходима для появления веселого безразличия к глупым строгостям, всосанным с молоком матери.
Это он понял сразу.
– Да, насчет матерей – это мне понятно. Помню, как моя третья матушка меня учила: «Азазел, никогда не хлопай следоподелательными мембранами в присутствии юной малобы». А как иначе добиться, чтобы она…
Я снова его перебил:
– Так ты можешь организовать минимальную интоксикацию промежуточными продуктами до состояния легкой эйфории?
– Проще простого, – ответил Азазел, и надо сказать, у него был довольно неприятный вид, когда он сцапал монетку, превышавшую в высоту его рост (если ее поставить на ребро).
Только через неделю я смог проверить, что делается с Иштар. Это было в баре одного из городских отелей, который так озарился, когда она вошла, что несколько завсегдатаев были вынуждены надеть темные очки. Она усмехнулась:
– А что мы тут делаем? Вы же знаете, что я пить не могу.
– Это не выпивка, дитя мое, пить мы не будем. Это мятный напиток, и тебе он понравится.
Сговорившись с барменом заранее, я ему мигнул, и он подал грассхопер. Она слегка попробовала и сказала:
– О, это хорошо.
Потом она откинулась назад и дала напитку проскользнуть в горло. Прислушалась к своим ощущениям, провела изящным язычком по не менее изящным губам и спросила:
– А еще можно?
– Ну, конечно, – благородно ответил я. – По крайней мере еще один можно было бы, если бы я не забыл, как дурак, дома свой бумажник…
– Я плачу. У меня денег полно.
Я всегда говорил, что никогда не поднимается красивая женщина до таких высот, как наклоняясь за кошельком к стоящей у ее ног сумке. В таких условиях мы пили без оглядки. По крайней мере она. Еще один грассхопер, потом рюмка водки, двойной виски-сода и еще несколько других, а когда все это было принято, никаких признаков интоксикации у девушки не наблюдалось, хотя улыбка ее опьяняла больше, чем все ею выпитое.
– Мне так хорошо, так тепло, – заявила девушка, – и у меня такая… готовность, если вы правильно меня понимаете.
Я думал, что понимаю, но не хотел спешить с выводами.
– Не думаю, что твоей маме это могло бы понравиться (проверка, проверка и еще раз проверка).
– А при чем здесь моя мама? – сказала она. – Ни при чем. И как она об этом узнает? Никак! – Она испытующе на меня взглянула и вдруг наклонилась ко мне и поднесла мою руку к губам: – Куда мы могли бы пойти?
Вы, мой друг, я полагаю, знаете мой взгляд на такие вещи. Отказывать юной леди, которая столь вежливо просит о мелкой услуге, – это не в моих: правилах. Меня воспитали в твердых правилах – всегда и во веем быть джентльменом. Но тут я слегка заколебался.
Во-первых, хотя вы этому вряд ли поверите, мои лучшие дни уже позади – хотя и недалеко, но позади. А чтобы удовлетворить такую женщину, как Иштар, столь юную и сильную, может понадобиться довольно много времени – надеюсь, вы меня понимаете. Далее, если она потом вспомнит, что произошло, и решит, что я воспользовался ее состоянием, то могут быть неприятности. Она девушка импульсивная и может наломать костей раньше, чем я ей что бы то ни было объясню.
Поэтому я предложил пойти ко мне и выбрал кружной путь. Прохладный вечерний ветерок остудил ее разгоряченную головку, и я избежал опасности.
Другие – нет. Не один молодой человек приходил потом ко мне с рассказами об Иштар, потому что, как вы знаете, мое спокойное дружелюбное достоинство располагает людей к откровенности. Этого никогда, к сожалению, не случалось в барах, поскольку те ребята, о которых идет речь, от баров шарахались – по крайней мере какое-то время. Дело в том, что они пытались пить наравне с Иштар – и всегда с плачевным результатом.
– Голову даю на отсечение, – говорил мне один из них, – что у нее потайная трубка изо рта в сорокаведерную бочку где-то под столом, но поймать ее не удалось. Однако это ерунда по сравнению с тем, что было потом.
Бедняга отощал от того ужаса, что довелось ему пережить. Он пытался что-то рассказать, но слов не находил.
– Запросы, ну запросы, – повторял он, дрожа и оглядываясь. – Ненасытная! Ненасытная!
А я радовался, что так удачно избежал такой опасности, которая и молодых парней в расцвете мужских сил еле-еле оставляла в живых.
Как вы понимаете, в это время я с Иштар виделся нечасто. Она была очень занята, но я знал, что она со страшной скоростью потребляет всех доступных мужиков на выданье. Раньше или позже ей придется расширить свой диапазон. Оказалось – раньше.
Однажды утром мы с ней встретились, когда она собиралась в аэропорт. Она была еще более zaftig, чем обычно, более воздушной, как-то заметнее во всех отношениях. На ней никак не сказалась ее бурная жизнь, она только стала больше и лучше.
Из сумки она вытащила бутылку.
– Ром, – сказала она. – Его на Карибском море пьют. Очень такой мягкий и приятный напиток.
– Ты собираешься на Карибское море, дорогая?
– Да, и еще много куда. Наши местные мужчины какие-то нестойкие и слабодушные. Они меня разочаровали, хотя бывали и очень увлекательные моменты. Я вам так благодарна, Джордж, – без вас ничего бы не было. Это началось, когда вы впервые угостили меня мятным напитком. Знаете, просто стыдно, что я с вами ни разу…
– Ну, это чепуха, моя милая. Я ведь не о себе думал, как ты знаешь, а действовал из чисто гуманных соображений.
Она влепила мне в щеку поцелуй, горячий, как серная кислота, и удалилась. Я с видимым облегчением почесал бровь, но поздравил себя с тем, что наконец-то хоть какое-то из предприятий Азазела закончилось удачно, потому что теперь Иштар, будучи финансово независимой благодаря наследству, могла безраздельно наслаждаться алкоголем и мужчинами.
Так я думал.
Но прошло чуть больше года, и я вновь услышал ее голос. Она вернулась из своего путешествия и позвонила мне. Я далеко не сразу ее узнал. Она была в истерике.
– Моя жизнь кончена! – ревела она в трубку. – Даже мама больше меня не любит. Я не могу понять, в чем дело, но виноват ты. Если бы не твой мятный напиток, ничего бы не случилось, я знаю!
– Но что случилось, моя милая? – спросил я, трепеща. Иштар, которая на тебя взъярилась, это не та Иштар, к которой безопасно подходить.
– А ты приезжай. Я тебе покажу. Любопытство когда-нибудь меня погубит. В этот раз чуть не погубило совсем. Удержаться от поездки к ней на окраину я не смог. Однако я предусмотрительно не закрыл за собой входную дверь. И когда она с мясницким ножом в руках пошла на меня, я повернулся и удрал с такой скоростью, которой и в молодые годы стал бы гордиться. А она, к счастью, из-за своего состояния не могла за мной угнаться.
Вскоре она опять уехала и, насколько мне известно, до сих пор не вернулась. Но я живу в страхе, что однажды это случится. Иштар Мистик не забывает и не прощает.
Очевидно, Джордж считал свою историю законченной.
– Но что произошло? – спросил я.
– Вы не понимаете? Ее биохимию Азазел перестроил так, что алкоголь эффективно перерабатывался во фрагменты из двух атомов углерода с двойной связью, а это – кирпичи для строительства жиров, углеводов и белков. Алкоголь стал для нее нормальной пищей. Пила же она, как двухметровый насос, – неимоверно. Все это превращалось в двухуглеродные фрагменты, а потом – в жир. Одним словом – разжирела, двумя словами – как бочка. Вся эта горделивая красота скрылась под слоями и слоями сала. Джордж встряхнул головой, отгоняя ужасные воспоминания и бесполезные сожаления, и повторил:
– Вред пьянства измерить невозможно.