Владислав Анатольевич Бахревский
Нормальная температура
Что тут ответишь? Молчит Илюха.
— Ты почему у Танечки отнял лыжи?
— Я ей отдал.
— Он с обрыва прыгал! — кричит Танечка.
— Подумаешь, один раз, — мрачно соглашается Илюха.
— Не один, а два раза ты прыгал.
— С какого обрыва? — Глаза у мамы становятся круглые, как копеечки. — От сосны?
— От сосны! — злорадствует Танечка.
— Ты забыл, что твой отец, настоящий лыжник, на этом злосчастном обрыве сломал ногу?
— Я же маленький! — не соглашается Илюха. — У маленьких кости гибкие.
— Кости у него гибкие! — кричит мама гневно. — Разве это сын? Это!.. Сосульку грыз, со взрослыми, со здоровенными парнями снежками кидался… Бабушку Весёлкину с ног сшиб…
— Я извинился. Я её из снега достал.
— Но ведь и это не всё! — скорбно говорит мама.
— Не всё! — торжествует противнейшая из самых противных девчонок, доставшаяся хорошему человеку в родные сестры. — Ты ещё мне и моей подруженьке Аллочке натолкал снегу за воротник. И теперь у меня — температура!
Илюха опускает голову.
— Они наябедничать грозились. Чего ж было делать-то?
— А что делать? Одевайся, мама, обувайся и ступай за доктором. Ты ведь, дорогая мамочка, мало сегодня работала…
Илюха бросается в прихожую за пальто.
— Я сам сбегаю!
— Ну уж нет! — твёрдо говорит мама. — Посиди, дружочек, дома! Будешь сидеть, покуда Танечке не разрешат выходить. Чтоб ты понял, наконец! Ступай в свою комнату и учи таблицу умножения.
Такой вот невесёлый выдался вечер.
А ночь получилась и того хуже. Хоть врач приходил, хоть Танечке ещё два раза ставили градусник, и лекарство она пила, температура у неё поднялась высокая. Девочка бредила, и всё убегала в бреду. От него, от Илюхи. Она так и кричала: «Илюха! Илюха! Прячься!»
Только под утро лекарство, наконец, подействовало, Танечка вспотела и уснула крепким сном.
Тогда и мама уснула.
А Илюха уснуть никак не мог.
Ну, спрашивается, чем ему помешала старая ворона? Она у них, как своя. Если её нет на верхушке сосны, и поглядеть не на что. Илюха, прежде чем задачки решать, всегда на сосну глядит. У него своя примета: сидит ворона — значит, задачка простая, а не сидит — лучше и не браться. Ни за что с ответом не сойдётся.
И с большими дураками зря связался. Они разве понимают, что ведь и вправду — лбы. Федул этот такие снежки жмёт — хуже булыжника.
Илюха пощупал синяк на боку. Здоровенный. Если бы не бабушка Весёлкина, Федул ни за что бы в него не залепил!
Илюха убегал, а бабушка — вот она. Тропа узкая, снег глубокий. Сама виновата, загородила дорогу и кричит: «Светы! Светы!»
Какие «светы»?
Илюхе стало вдруг стыдно: взялся себя выгораживать.
Чего уж там! С девчонками ума хватило связаться. Танечка-то, как сосулька, тоненькая, недаром мама говорит: «Светочка ты моя!» Каждую зиму болеет. И вот опять. Из-за братца родненького.
«Вырасту большой, возьму я тебя, сестричка, к себе на корабль. И на экватор махнём! Пропалю до черноты. Чтоб уж никакая простуда не брала».
И опять Илюха оборвал себя:
«Экватор! Ты ещё вырасти, выучись».
Горько стало Илюхе: ни разу — вот ведь, что обидно! — ни единого разу не сделал он для Танечки что-нибудь хорошее. Всегда у них вражда: крики, щипки, затрещины и всякое другое.
Чёрные окна не торопились не то чтобы порозоветь — посинеть как следует. Такое уж время пришло. Не хочется утру людям показываться. Зима стоит непонятная: то мороз, то оттепель, небо серое.
«Привести бы Танечке Снегурочку! — подумал Илюха. — Вот, пожалуйста, сестричка. Играйте».
— Опять выдумки! — сказал вслух Илюха, встал и потихоньку оделся.
Ноги были ватные после бессонной ночи. Мама и Танечка спали. Надел пальто, шапку, валенки.
«А мамин запрет? — подумал Илюха, отпирая дверь, и сразу нашёлся: — А я в булочную! Танечке горячую булку принесу. Она любит с пылу с жару».
Ночью приморозило и ветром намело снега в подъезд.
Илюха вышел на улицу: люди уже проснулись, по делам бегут.
Булочная уже издали поманила душистым запахом тёплого хлеба. Продавщица поглядела на Илюху с одобрением.
— Вот и вырос матери помощник.
Покраснел Илюха, будто крапивой его стеганули, — хорош помощник. Ничего не скажешь.
Взял булку, побежал домой.
Ветер дул в лицо, и пришлось нагнуть голову. Под ноги глядел. А поднял глаза уже возле дома, когда сворачивал с дороги на тропинку, — Снегурочка.
Снегурочка стояла отвернувшись, словно бы кого поджидала.
— Эй! — вежливым голосом позвал Илюха. — Пойдём к нам. К Танечке! К сестрёнке моей!.. У неё знаешь какие куклы! И говорящие, и которые танцуют. Ей слона купили. Уши хлопают, хобот в колечко свёртывается. Пошли, чего тебе? Ну хоть на полсекундочки.
Илюха глазам своим не поверил: Снегурочка сошла с дороги на его тропинку.
По лестнице он первым взлетел, дверь отомкнул, пальто скинул, чтоб холодом Танечку не обдать. Дверь в спальню настежь.
— Танюха! Держи, тёпленькая. А эта тоже к тебе!
Танечка, хлопая ресницами, смотрела на Илюху с булкой в руках, на Снегурочку и вдруг всхлипнула:
— Илюша, миленький! Спасибо тебе.
И тут из Илюхиных глаз потекли слезы. Ручьём!
И оба сквозь свои всхлипы услышали: дзинь! дзинь!
Это упали на пол ледяные слезинки Снегурочки.
— Ты-то что плачешь? — испугался Илюха. — Да вы поиграйте! Мама! Где слон-то Танечкин, у которого уши хлопают?
А мама стояла в тёмной прихожей и говорила:
— Это она от радости. На вас, дурачков, глядя.
— Мама! Илюша! Снегурочка! — крикнула Танечка, трогая голову. — У меня нормальная температура. Совершенно нормальная. И глотать не больно.
