Балашявичус Бангуолис
Знакомый солдат
Бангуолис Балашявичус
Знакомый солдат
Недалеко от Плишкяя, чуть выше устья безымянного ручья, по правому берегу Немана тянется болото. С остальных трех сторон его опоясывает лес, глухой сырой ельник: земля здесь жирная, но грунтовые воды стоят у самой поверхности. А на болоте растут корявые, чахлые сосенки. Они и умирают недорослями; подгнившие стволы падают на белесый торфяной мох, пропитываются водой и вскоре истлевают; так в болоте напластовывается торф. Сейчас этот пласт уже толст, окон в трясине осталось немного, и ступать по болоту можно без опаски. Здесь находят пристанище звери, а вот местные жители почти не заглядывают на болото, хотя клюквы на нем видимо-невидимо.
Болото пользуется дурной славой. В нем полно неразорвавшихся снарядов и бомб, оставшихся с войны. Когда в тот засушливый год загорелся торфяник, взрывы два месяца сотрясали окрестности. Не нашлось смельчаков, которые бы сунулись сюда, и пожар в конце концов погас сам собой. Но и сейчас люди обходят болото, ведь неизвестно, какие еще в нем таятся опасности.
На южной стороне болота есть островок - песчаный пригорок на самом его краю, который местные жители называют Кочкой. От тропы, петляющей по берегу Немана, отделяет его метров двести трясины. Если здесь взобраться на сосенку, можно окинуть взглядом все болото. В голубых клочках открытой воды и зеленых купах хилых сосенок, простирается оно без конца и края - не отличишь, где же вдали кончается топь и начинается твердь, сухой лес или небо. На юге, рукой подать, спокойно несет свои воды Неман, скрытый за зарослями ивняка, а чуть поодаль, ниже по течению, торчит из этих кустов искореженный металлический остов. Там когда-то был мост; его взорвали еще в сорок первом, а потом не восстановили - шоссе прошло в стороне.
В тот день на болоте оказались шестеро: Вилюс Арвидас, лесничий, и Ричардас Станюлис, журналист, - оба с женами и сыновьями. Попали они сюда по воле случая. Приехали отдохнуть в Палангу, поселились по соседству и подружились. Скверная погода - дождь лил каждый день с утра до вечера помогла им сойтись, и они вместе коротали скучные дни запоздалого отпуска. С курорта решили уехать, Ричардас Станюлис предложил по дороге домой насобирать клюквы. Он знал славное местечко - по рассказам...
Хмурое утро снова обещало дождь. Однако к концу дня ветер разогнал тучи, оголив по-осеннему тусклое небо, и лишь на западе еще алели прозрачные перья, сплетенные в кудрявые, взъерошенные по краям гирлянды. Они висели неподвижно. А может, так только казалось - облака были очень уж далеко, наверное над морем.
Голубые тени, отбрасываемые негустыми кронами сосенок, все удлинялись, наконец слились, рваным покрывалом застлав порыжевшие кочки. Ягоды клюквы прятались в пропитанном водой мху и казались бурыми, как болотная вода. А извлеченные на свет, алели, словно капли крови.
Клюквой была густо усыпана каждая кочка. Мужчин охватил неуемный азарт, возникающий в такие минуты, когда времени в обрез, а работы еще непочатый край, и ты спешишь, зная, что все равно не успеешь...
Маленькие сыновья не столько собирали ягоды, сколько прыгали наперегонки с кочки на кочку. Одно горе с ними - оба уже успели промокнуть до пояса; правда, не зябли, только раскраснелись от беготни на чистом воздухе. Отцы все унимали их, стращая змеями, для которых здесь на самом деле было слишком мокрое место. Хорошо, что дети скоро устали.
Мужчины собирали клюкву у самого островка, женщины готовили ужин. Горел костер, шипел пропитанный водой хворост, хотя на первый взгляд сучья казались совершенно сухими. Странное дело - трава на островке, несмотря на дожди, так и не ожила после летней засухи, рыжела высохшими пучками.
В ожидании мужчин женщины успели сделать бутерброды и вскипятить чай. Вместо стола расстелили на земле газеты, пришпилив их по углам сучками, а скамьи заменял прикрытый травой валежник.
Наконец-то вернулись мужчины. Поставили ведра, до краев заполненные клюквой, поручили детей опеке мамаш и уселись отдохнуть.
В тишине раздавалось лишь потрескивание сучьев. Со всех сторон обступали их сосны, багровые в свете костра и закатного солнца. Ветер играл отшелушившимися пластинками коры на стволах; они уютно блестели в этом вечернем освещении.
Над болотом поднялся густой белесый туман. Исподволь закрывая до половины сосенки, полз он к реке, а от Немана уже надвигался другой вал. Туман колыхался, и казалось, что деревья медленно уплывают в речную Долину, покачиваясь на полупрозрачных волнах.
Вилюс Арвидас глядел на стелющийся туман, на ярко пылающие облака, опустившиеся до самой земли, и думал, что он тысячи раз видел закат - в лесу, в поле - и обязательно в эти минуты любовался им, любовался, когда никого рядом не было, ни души, когда кругом царила тишина... Как прекрасна первозданная природа!.. А вот с Ричардасом не поделишься этим чувством, даже не скажешь: "Какая красота!", потому что журналист приведет к случаю изречение какой-нибудь знаменитости, и вся красота сразу померкнет. Почувствуешь, что не умеешь так точно и изящно выразить свое чувство, рассердишься, и даже пройдет охота любоваться...
Ричардас Станюлис, кажется, почувствовал, о чем задумался Вилюс. Посматривал на него с усмешечкой. Немного деланной, правда; Вилюс подметил эту иронию уже в первый день их знакомства.
Вот и сейчас Ричардас с привычной насмешливостью предложил:
- Ладно уж, поделись воспоминаниями, как в детстве на болоте клюкву собирал!..
Вилюс вытянул уставшие за день ноги, потер ладонью икры.
- Могу придумать, если нужно для твоего очерка. Хотя по правде - клюквы не собирал, вокруг нас были сосняки. Песок. А всей воды - мелкий ручеек, больше смахивающий на канаву. Я даже плавать толком не научился.
- Тогда поделись, как по грибы ходил. Подосиновики, подберезовики, лисички и всякие там маслята... Почему молчишь? Обстановка-то ведь подходящая; вечер тихий, даже комары не кусают, - не унимался Ричардас.
- Не хочется. Прошлое... Ты больше мог бы рассказать всякого, ведь ездил много.
- Ничего путного не могу придумать.
- А зачем придумывать? Ты ведь журналист... - бесстрастно сказал Вилюс.
Ричардас только плечами пожал.
А Вилюс усмехнулся. До сих пор Ричардас мало говорил о своей работе. Разумеется, много ли интересного видит журналист, пишущий о сельском хозяйстве? Во всех статьях одно и то же: больше молока, мяса, зерна; сев, уборка, кормление, дойка; позор разгильдяям и расхитителям... Слушателя этим только отпугнешь, Вилюс так и сказал Ричардасу, когда разговор зашел об этом.
- А эти развалины могли бы и убрать, - сказал Вилюс, решив сменить тему. - Хоть они и оживляют пейзаж, напоминают о былом.
- Ты о мосте?.. История простая: взорвали наши, во время отступления.
- Оказывается, и ты кое о чем знаешь!.. - удивился Вилюс. - Не только сочиняешь в своих статьях...
- Случайно узнал. Ездил в соседний колхоз к мелиораторам. Прораба не застал, а без материала возвращаться не хотелось. Заглянул к следопытам восьмилетки. Хороший музей они создали - я об этом писал... - Ричардас помолчал. В его голосе не было всегдашней иронии. - А вообще-то толком знаю только главные сражения, как и ты. Школьный учебник истории, страница такая-то, несколько строчек. О мостах в учебниках не пишут. Места бы не хватило...
- Мужики, хватит воевать! - окликнула их жена Вилюса. - Чай стынет!
- С женщинами, ясное дело, не повоюешь! - пошутил Вилюс. - Они велят вовремя есть, вовремя спать... Буры когда-то проиграли войну с англичанами только потому, что таскали с собой пожитки и своих жен...
Его слова прервал сухой щелчок. Невероятно громким был этот щелчок, наверное, потому, что никто не ждал его в этой тишине.
Вилюс поднял голову.
На другом краю островка, шагах в двадцати, стоял его сынишка и сжимал в руке гранату. Фигуру мальчика освещало трепетное пламя костра.
Над костром как бы застыл огромный темнокрылый мотылек. Крылья его уже лизнул яркий огонь, а мотылек падал и все не мог упасть, повис в воздухе. Мотылек не махал крыльями, пламя не занималось ярче. Мотыльку было страшно - так долго падать в жгучее солнце.
Ветер совсем затих, и было темно вокруг. А вылетевшая из костра искорка горела без треска, ровным огнем, как подвешенный на парашюте фонарь, такой яркий на фоне черного неба.
После щелчка прошла минута, другая, третья.
Граната должна была взорваться через три секунды. Вилюс знал это, бросал точно такие гранаты в армии, из глубокого окопа, и едва успевал нагнуться, выпустив ее из пальцев, как осколки со свистом проносились над бруствером... А сейчас он не мог шевельнуться, кинуться к сынишке. Три секунды - очень много и очень мало, но надо успеть...
И человек в заляпанной грязью солдатской форме, видно, знал это назубок. Бросился к оцепеневшему ребенку, вырвал из руки гранату и, почти не замахиваясь, зашвырнул ее в болото.
Тотчас взлетел столб воды и ила. Эхо взрыва не вернулось назад.
Чай был горячим. Солдат пил не торопясь, сжимая в ладонях кружку, словно грел озябшие руки. А вечер был теплый, и костер горел жарко. От мокрой одежды солдата шел пар.
Женщины предлагали солдату колбасы, нарезанного ломтиками окорока, но тот отказался, только попросил еще кипятку. Достал из кармана галету, жевал ее, то и дело макая в чай. И женщины замолчали, боясь обидеть солдата преувеличенным радушием, не зная, как отблагодарить его.
Тишина длилась долго; всем стало даже не по себе.
А Вилюс давно уже хотел спросить, что здесь делает солдат и как он столь незаметно и, главное, вовремя оказался на островке. Вилюс даже подумал, что это актер, что где-нибудь поблизости, может у взорванного моста, обосновалась съемочная группа, ставит фильм про войну; но человек так решительно схватил гранату... Как настоящий солдат - уметь надо.
- Надо уметь... - вслух подумал Вилюс.
- Служба, - ответил солдат.
- Служите, значит?
- Воюем... Все воюем. Но лучше тем, что наступают. Отступать очень уж тяжело...
Солдат сосредоточенно глядел на темно-бурую, в темноте совсем черную воду болотного окна и думал, что побурела она не только от таящихся в земле вездесущих частиц железа: шли века, а в болотах тонули закованные в железо рыцари, редели здесь разноязыкие полчища. Ведь только за последних полвека два раза прокатился по болоту огненный вихрь, каждый раз оставляя в нем частицу своей нескончаемой ярости. Ярости, которую подавляли не болота.
- А мне почему-то подумалось - вы здесь на съемках. - Вилюс рассмеялся, ему почему-то стало легче, когда узнал, что солдат - настоящий солдат и просто исполнил свой долг. Актеры - народ интеллектуальный, с ними и разговор другой, да и обхождение не то. Чувствуешь себя не в своей тарелке, когда общаешься со знаменитостями. - Хотя фильмы про войну - тоже вещь хорошая. Люди должны знать о войне, о солдатской профессии. - Вилюс на секунду запнулся, подумав, что неверно выразился. - Да, тогда ничто не забудется. Сейчас много хороших картин о войне. - По правде, Вилюс не любил картины про войну, ходил на них редко, разве что на отмеченные на фестивалях. Но сейчас, когда солдат спас его сынишку, не с руки было говорить иначе.
Вилюс посмотрел на исчерна-бурую воду и подумал, что война кончилась давно. Если начать вспоминать, придется вспоминать очень о многом, а все было так давно, что скоро нигде на нашей земле не останется невзорвавшихся гранат - их уничтожит время...
- В кино войну доказывают, - сказал солдат.
- Смотреть страшно, - добавил Вилюс.
Звезды мерцали тускло, по-осеннему. За кругом, очерченным пламенем костра, застыла, напрягшись, темнота, лишь кое-где испещренная неподвижными огоньками - отраженными небесными светилами.
- Мне пора, - сказал солдат и посмотрел на звезды. - Пора.
- Переночевали бы с нами, - предложил Вилюс. - Места хватит, спальный мешок найдется. Куда вы теперь пойдете - тьма кромешная, чего доброго, в трясину угодите.
- Надо. - Солдат встал. - Служба, опаздывать не положено.
Солдат шагнул в темноту. Черный силуэт растворился в тумане. Мелькнул еще раз, закрывая отражение звезд в воде, и исчез. Вроде и не было человека.
- Я тут не заблужусь.
Эти слова прозвучали отчетливо, будто сказанные рядом, и люди на островке вздрогнули.
Мужчинам не спалось. Легли они вместе со всеми, проворочались с боку на бок битых полчаса, но сон не брал. Сейчас они сидели на валежнике у погасшего костра. Пойдут покурить - так сказали женам.
Вилюс дымил уже не первой сигаретой, все оборачиваясь к палатке, темнеющей в густом тумане. Изредка находило непреодолимое желание взглянуть на сынишку, он вставал и, подкравшись к палатке, прислушивался. Внутри было тихо. Сынишка спокойно сопел, наверное, так и не поняв, что ему грозило час назад.
- Противная работа у этого солдата, - сказал Вилюс. - Даже ошибиться нельзя.
- Как вовремя он подоспел... - наверно, в десятый раз повторил Ричардас.
- Вовремя...
Туман сгущался, плавающие в воздухе капельки увлажняли одежду, но мужчины не чувствовали ни сырости, ни холода. А за Неманом глухо грохотали взрывы, по небу блуждали лучи прожекторов - неяркие, размытые, как светлые полосы, прочерченные на плохой бумаге. Грозно рокотали тяжелые самолеты. Видно, там проходили маневры, и тысячи человек - солдаты, офицеры, генералы - не спали этой ночью.
- Даже ночью человеку выспаться не дают!.. - буркнул Вилюс.
- Бывает, эти занятия нужны и в мирное время... А тебя, видно, мало старшина гонял.
- Я санитаром был, - огрызнулся Вилюс.
Ричардас промолчал.
- Лучше бы вообще не было армий! - снова сказал Вилюс.
- Может, и не будет когда-нибудь. Забудут люди про войны. Станут...
- Журналистами!.. - торопливо вставил Вилюс, обрадовавшись случаю сменить тему. И почему он сам не бросился тогда к сынишке?..
Вдали все грохотали взрывы, а ночные птицы на болоте молчали.
- Это уж кто кем захочет... - протянул Ричардас.
В стороне моста внезапно взметнулся слепящий столб пламени. Белый неестественный свет озарил болото, и мужчинам показалось, что остов моста ожил, взметнулся в воздух и застыл - на одно мгновение.
Долетела запоздалая взрывная волна.
- Неужели... ошибся? - прошептал Вилюс.
- Наверно, учебная грохнула. Или зверь какой на мину напоролся, спокойно возразил Ричардас.
- Завтра с самого утра уходим отсюда.
- Да уж, после этого клюкву собирать не станешь... Такое впечатление, будто на фронт угодили.
- Какое счастье, что можно идти спать и завтра мирно проснуться, улыбнулся Вилюс.
Этот взрыв был последним. Стало совсем тихо. Погасли лучи прожекторов одновременно, вместе с эхом взрыва.
Тоненьким голоском пискнула иволга и тут же замолкла - видно, решила, что не годится ей, дневной птице, распевать среди ночи.
До шоссе было далеко. Гуськом шли они узкой тропкой, протоптанной через поле, и Вилюс шагал последним. Дети скоро угомонились и стали ныть, но матери молча тащили их за ручонки, будто боясь опоздать. А спешить было некуда.
Наконец-то показалось шоссе. Издали светилась автобусная остановка, отмеченная желтым диском.
Доска с расписанием облупилась. Но Ричардасу удалось кое-как разобрать, что автобус на Вильнюс придет через час. Он оглянулся.
Вилюс стоял в стороне от всех и глядел куда-то вдаль.
- Послушай... - сказал, подойдя к нему, Ричардас. - Нет, пожалуй, не стоит...
- Да, говори.
- Ерунда, - махнул рукой Ричардас. - Правда, иногда всякая чепуха в голову лезет. Даже странно... Давай погуляем, чего тут торчать...
Вилюс послушно последовал за Ричардасом.
Шагали они по обочине шоссе. Прошли довольно далеко, но Вилюс ни о чем не спрашивал - куда они идут, что хотел сказать Ричардас. Пожалуй, Вилюс даже не заметил, как далеко они ушли от остановки.
- Мне все время кажется, что я уже видел этого солдата, - наконец заговорил Ричардас. - Действительно странно.
- Надо было спросить.
- Я только сегодня вспомнил.
- Много ездишь. Встречаешься с людьми.
- Вот именно встречаюсь...
Чуть поодаль от шоссе стояло длинное кирпичное здание, обнесенное живой изгородью из боярышника Во двор вела посыпанная щебнем дорожка.
- Школа, - пояснил Ричардас. - Зайдем?
Вилюс только пожал плечами. Времени еще было много, и ему все равно, куда идти. Не хотелось возвращаться на остановку, ему не о чем было говорить с женой.
Коридор с белыми стенами, на которых висели плакаты, диаграммы и стенгазеты, пустовал. Только в классах, за дверьми, на которых чернели таблички со светлыми римскими цифрами, приглушенно звучали голоса учителей.
- Все на уроках, - сказал Вилюс и почему-то грубо добавил: - А ты, конечно, вздумал корреспонденцию написать? На автобус не успеем.
- Надеюсь, дверь не заперта...
Вилюс не понял.
Ричардас толкнул одну из дверей, и она приоткрылась.
На полках были разложены искореженные каски, ржавое дуло пулемета, осколки снарядов, пожелтевшая тетрадка. Напротив, на стене, висел большой портрет солдата, видно переснятый со старой фотографии.
- Я знал, что это он, - негромко сказал Ричардас. - Не ошибся...
Внизу чернела подпись: "Погиб 22 июня 1941 года, взрывая мост с фашистскими танками".
- Нет! - закричал Вилюс. - Нет!..
Знакомый солдат
Недалеко от Плишкяя, чуть выше устья безымянного ручья, по правому берегу Немана тянется болото. С остальных трех сторон его опоясывает лес, глухой сырой ельник: земля здесь жирная, но грунтовые воды стоят у самой поверхности. А на болоте растут корявые, чахлые сосенки. Они и умирают недорослями; подгнившие стволы падают на белесый торфяной мох, пропитываются водой и вскоре истлевают; так в болоте напластовывается торф. Сейчас этот пласт уже толст, окон в трясине осталось немного, и ступать по болоту можно без опаски. Здесь находят пристанище звери, а вот местные жители почти не заглядывают на болото, хотя клюквы на нем видимо-невидимо.
Болото пользуется дурной славой. В нем полно неразорвавшихся снарядов и бомб, оставшихся с войны. Когда в тот засушливый год загорелся торфяник, взрывы два месяца сотрясали окрестности. Не нашлось смельчаков, которые бы сунулись сюда, и пожар в конце концов погас сам собой. Но и сейчас люди обходят болото, ведь неизвестно, какие еще в нем таятся опасности.
На южной стороне болота есть островок - песчаный пригорок на самом его краю, который местные жители называют Кочкой. От тропы, петляющей по берегу Немана, отделяет его метров двести трясины. Если здесь взобраться на сосенку, можно окинуть взглядом все болото. В голубых клочках открытой воды и зеленых купах хилых сосенок, простирается оно без конца и края - не отличишь, где же вдали кончается топь и начинается твердь, сухой лес или небо. На юге, рукой подать, спокойно несет свои воды Неман, скрытый за зарослями ивняка, а чуть поодаль, ниже по течению, торчит из этих кустов искореженный металлический остов. Там когда-то был мост; его взорвали еще в сорок первом, а потом не восстановили - шоссе прошло в стороне.
В тот день на болоте оказались шестеро: Вилюс Арвидас, лесничий, и Ричардас Станюлис, журналист, - оба с женами и сыновьями. Попали они сюда по воле случая. Приехали отдохнуть в Палангу, поселились по соседству и подружились. Скверная погода - дождь лил каждый день с утра до вечера помогла им сойтись, и они вместе коротали скучные дни запоздалого отпуска. С курорта решили уехать, Ричардас Станюлис предложил по дороге домой насобирать клюквы. Он знал славное местечко - по рассказам...
Хмурое утро снова обещало дождь. Однако к концу дня ветер разогнал тучи, оголив по-осеннему тусклое небо, и лишь на западе еще алели прозрачные перья, сплетенные в кудрявые, взъерошенные по краям гирлянды. Они висели неподвижно. А может, так только казалось - облака были очень уж далеко, наверное над морем.
Голубые тени, отбрасываемые негустыми кронами сосенок, все удлинялись, наконец слились, рваным покрывалом застлав порыжевшие кочки. Ягоды клюквы прятались в пропитанном водой мху и казались бурыми, как болотная вода. А извлеченные на свет, алели, словно капли крови.
Клюквой была густо усыпана каждая кочка. Мужчин охватил неуемный азарт, возникающий в такие минуты, когда времени в обрез, а работы еще непочатый край, и ты спешишь, зная, что все равно не успеешь...
Маленькие сыновья не столько собирали ягоды, сколько прыгали наперегонки с кочки на кочку. Одно горе с ними - оба уже успели промокнуть до пояса; правда, не зябли, только раскраснелись от беготни на чистом воздухе. Отцы все унимали их, стращая змеями, для которых здесь на самом деле было слишком мокрое место. Хорошо, что дети скоро устали.
Мужчины собирали клюкву у самого островка, женщины готовили ужин. Горел костер, шипел пропитанный водой хворост, хотя на первый взгляд сучья казались совершенно сухими. Странное дело - трава на островке, несмотря на дожди, так и не ожила после летней засухи, рыжела высохшими пучками.
В ожидании мужчин женщины успели сделать бутерброды и вскипятить чай. Вместо стола расстелили на земле газеты, пришпилив их по углам сучками, а скамьи заменял прикрытый травой валежник.
Наконец-то вернулись мужчины. Поставили ведра, до краев заполненные клюквой, поручили детей опеке мамаш и уселись отдохнуть.
В тишине раздавалось лишь потрескивание сучьев. Со всех сторон обступали их сосны, багровые в свете костра и закатного солнца. Ветер играл отшелушившимися пластинками коры на стволах; они уютно блестели в этом вечернем освещении.
Над болотом поднялся густой белесый туман. Исподволь закрывая до половины сосенки, полз он к реке, а от Немана уже надвигался другой вал. Туман колыхался, и казалось, что деревья медленно уплывают в речную Долину, покачиваясь на полупрозрачных волнах.
Вилюс Арвидас глядел на стелющийся туман, на ярко пылающие облака, опустившиеся до самой земли, и думал, что он тысячи раз видел закат - в лесу, в поле - и обязательно в эти минуты любовался им, любовался, когда никого рядом не было, ни души, когда кругом царила тишина... Как прекрасна первозданная природа!.. А вот с Ричардасом не поделишься этим чувством, даже не скажешь: "Какая красота!", потому что журналист приведет к случаю изречение какой-нибудь знаменитости, и вся красота сразу померкнет. Почувствуешь, что не умеешь так точно и изящно выразить свое чувство, рассердишься, и даже пройдет охота любоваться...
Ричардас Станюлис, кажется, почувствовал, о чем задумался Вилюс. Посматривал на него с усмешечкой. Немного деланной, правда; Вилюс подметил эту иронию уже в первый день их знакомства.
Вот и сейчас Ричардас с привычной насмешливостью предложил:
- Ладно уж, поделись воспоминаниями, как в детстве на болоте клюкву собирал!..
Вилюс вытянул уставшие за день ноги, потер ладонью икры.
- Могу придумать, если нужно для твоего очерка. Хотя по правде - клюквы не собирал, вокруг нас были сосняки. Песок. А всей воды - мелкий ручеек, больше смахивающий на канаву. Я даже плавать толком не научился.
- Тогда поделись, как по грибы ходил. Подосиновики, подберезовики, лисички и всякие там маслята... Почему молчишь? Обстановка-то ведь подходящая; вечер тихий, даже комары не кусают, - не унимался Ричардас.
- Не хочется. Прошлое... Ты больше мог бы рассказать всякого, ведь ездил много.
- Ничего путного не могу придумать.
- А зачем придумывать? Ты ведь журналист... - бесстрастно сказал Вилюс.
Ричардас только плечами пожал.
А Вилюс усмехнулся. До сих пор Ричардас мало говорил о своей работе. Разумеется, много ли интересного видит журналист, пишущий о сельском хозяйстве? Во всех статьях одно и то же: больше молока, мяса, зерна; сев, уборка, кормление, дойка; позор разгильдяям и расхитителям... Слушателя этим только отпугнешь, Вилюс так и сказал Ричардасу, когда разговор зашел об этом.
- А эти развалины могли бы и убрать, - сказал Вилюс, решив сменить тему. - Хоть они и оживляют пейзаж, напоминают о былом.
- Ты о мосте?.. История простая: взорвали наши, во время отступления.
- Оказывается, и ты кое о чем знаешь!.. - удивился Вилюс. - Не только сочиняешь в своих статьях...
- Случайно узнал. Ездил в соседний колхоз к мелиораторам. Прораба не застал, а без материала возвращаться не хотелось. Заглянул к следопытам восьмилетки. Хороший музей они создали - я об этом писал... - Ричардас помолчал. В его голосе не было всегдашней иронии. - А вообще-то толком знаю только главные сражения, как и ты. Школьный учебник истории, страница такая-то, несколько строчек. О мостах в учебниках не пишут. Места бы не хватило...
- Мужики, хватит воевать! - окликнула их жена Вилюса. - Чай стынет!
- С женщинами, ясное дело, не повоюешь! - пошутил Вилюс. - Они велят вовремя есть, вовремя спать... Буры когда-то проиграли войну с англичанами только потому, что таскали с собой пожитки и своих жен...
Его слова прервал сухой щелчок. Невероятно громким был этот щелчок, наверное, потому, что никто не ждал его в этой тишине.
Вилюс поднял голову.
На другом краю островка, шагах в двадцати, стоял его сынишка и сжимал в руке гранату. Фигуру мальчика освещало трепетное пламя костра.
Над костром как бы застыл огромный темнокрылый мотылек. Крылья его уже лизнул яркий огонь, а мотылек падал и все не мог упасть, повис в воздухе. Мотылек не махал крыльями, пламя не занималось ярче. Мотыльку было страшно - так долго падать в жгучее солнце.
Ветер совсем затих, и было темно вокруг. А вылетевшая из костра искорка горела без треска, ровным огнем, как подвешенный на парашюте фонарь, такой яркий на фоне черного неба.
После щелчка прошла минута, другая, третья.
Граната должна была взорваться через три секунды. Вилюс знал это, бросал точно такие гранаты в армии, из глубокого окопа, и едва успевал нагнуться, выпустив ее из пальцев, как осколки со свистом проносились над бруствером... А сейчас он не мог шевельнуться, кинуться к сынишке. Три секунды - очень много и очень мало, но надо успеть...
И человек в заляпанной грязью солдатской форме, видно, знал это назубок. Бросился к оцепеневшему ребенку, вырвал из руки гранату и, почти не замахиваясь, зашвырнул ее в болото.
Тотчас взлетел столб воды и ила. Эхо взрыва не вернулось назад.
Чай был горячим. Солдат пил не торопясь, сжимая в ладонях кружку, словно грел озябшие руки. А вечер был теплый, и костер горел жарко. От мокрой одежды солдата шел пар.
Женщины предлагали солдату колбасы, нарезанного ломтиками окорока, но тот отказался, только попросил еще кипятку. Достал из кармана галету, жевал ее, то и дело макая в чай. И женщины замолчали, боясь обидеть солдата преувеличенным радушием, не зная, как отблагодарить его.
Тишина длилась долго; всем стало даже не по себе.
А Вилюс давно уже хотел спросить, что здесь делает солдат и как он столь незаметно и, главное, вовремя оказался на островке. Вилюс даже подумал, что это актер, что где-нибудь поблизости, может у взорванного моста, обосновалась съемочная группа, ставит фильм про войну; но человек так решительно схватил гранату... Как настоящий солдат - уметь надо.
- Надо уметь... - вслух подумал Вилюс.
- Служба, - ответил солдат.
- Служите, значит?
- Воюем... Все воюем. Но лучше тем, что наступают. Отступать очень уж тяжело...
Солдат сосредоточенно глядел на темно-бурую, в темноте совсем черную воду болотного окна и думал, что побурела она не только от таящихся в земле вездесущих частиц железа: шли века, а в болотах тонули закованные в железо рыцари, редели здесь разноязыкие полчища. Ведь только за последних полвека два раза прокатился по болоту огненный вихрь, каждый раз оставляя в нем частицу своей нескончаемой ярости. Ярости, которую подавляли не болота.
- А мне почему-то подумалось - вы здесь на съемках. - Вилюс рассмеялся, ему почему-то стало легче, когда узнал, что солдат - настоящий солдат и просто исполнил свой долг. Актеры - народ интеллектуальный, с ними и разговор другой, да и обхождение не то. Чувствуешь себя не в своей тарелке, когда общаешься со знаменитостями. - Хотя фильмы про войну - тоже вещь хорошая. Люди должны знать о войне, о солдатской профессии. - Вилюс на секунду запнулся, подумав, что неверно выразился. - Да, тогда ничто не забудется. Сейчас много хороших картин о войне. - По правде, Вилюс не любил картины про войну, ходил на них редко, разве что на отмеченные на фестивалях. Но сейчас, когда солдат спас его сынишку, не с руки было говорить иначе.
Вилюс посмотрел на исчерна-бурую воду и подумал, что война кончилась давно. Если начать вспоминать, придется вспоминать очень о многом, а все было так давно, что скоро нигде на нашей земле не останется невзорвавшихся гранат - их уничтожит время...
- В кино войну доказывают, - сказал солдат.
- Смотреть страшно, - добавил Вилюс.
Звезды мерцали тускло, по-осеннему. За кругом, очерченным пламенем костра, застыла, напрягшись, темнота, лишь кое-где испещренная неподвижными огоньками - отраженными небесными светилами.
- Мне пора, - сказал солдат и посмотрел на звезды. - Пора.
- Переночевали бы с нами, - предложил Вилюс. - Места хватит, спальный мешок найдется. Куда вы теперь пойдете - тьма кромешная, чего доброго, в трясину угодите.
- Надо. - Солдат встал. - Служба, опаздывать не положено.
Солдат шагнул в темноту. Черный силуэт растворился в тумане. Мелькнул еще раз, закрывая отражение звезд в воде, и исчез. Вроде и не было человека.
- Я тут не заблужусь.
Эти слова прозвучали отчетливо, будто сказанные рядом, и люди на островке вздрогнули.
Мужчинам не спалось. Легли они вместе со всеми, проворочались с боку на бок битых полчаса, но сон не брал. Сейчас они сидели на валежнике у погасшего костра. Пойдут покурить - так сказали женам.
Вилюс дымил уже не первой сигаретой, все оборачиваясь к палатке, темнеющей в густом тумане. Изредка находило непреодолимое желание взглянуть на сынишку, он вставал и, подкравшись к палатке, прислушивался. Внутри было тихо. Сынишка спокойно сопел, наверное, так и не поняв, что ему грозило час назад.
- Противная работа у этого солдата, - сказал Вилюс. - Даже ошибиться нельзя.
- Как вовремя он подоспел... - наверно, в десятый раз повторил Ричардас.
- Вовремя...
Туман сгущался, плавающие в воздухе капельки увлажняли одежду, но мужчины не чувствовали ни сырости, ни холода. А за Неманом глухо грохотали взрывы, по небу блуждали лучи прожекторов - неяркие, размытые, как светлые полосы, прочерченные на плохой бумаге. Грозно рокотали тяжелые самолеты. Видно, там проходили маневры, и тысячи человек - солдаты, офицеры, генералы - не спали этой ночью.
- Даже ночью человеку выспаться не дают!.. - буркнул Вилюс.
- Бывает, эти занятия нужны и в мирное время... А тебя, видно, мало старшина гонял.
- Я санитаром был, - огрызнулся Вилюс.
Ричардас промолчал.
- Лучше бы вообще не было армий! - снова сказал Вилюс.
- Может, и не будет когда-нибудь. Забудут люди про войны. Станут...
- Журналистами!.. - торопливо вставил Вилюс, обрадовавшись случаю сменить тему. И почему он сам не бросился тогда к сынишке?..
Вдали все грохотали взрывы, а ночные птицы на болоте молчали.
- Это уж кто кем захочет... - протянул Ричардас.
В стороне моста внезапно взметнулся слепящий столб пламени. Белый неестественный свет озарил болото, и мужчинам показалось, что остов моста ожил, взметнулся в воздух и застыл - на одно мгновение.
Долетела запоздалая взрывная волна.
- Неужели... ошибся? - прошептал Вилюс.
- Наверно, учебная грохнула. Или зверь какой на мину напоролся, спокойно возразил Ричардас.
- Завтра с самого утра уходим отсюда.
- Да уж, после этого клюкву собирать не станешь... Такое впечатление, будто на фронт угодили.
- Какое счастье, что можно идти спать и завтра мирно проснуться, улыбнулся Вилюс.
Этот взрыв был последним. Стало совсем тихо. Погасли лучи прожекторов одновременно, вместе с эхом взрыва.
Тоненьким голоском пискнула иволга и тут же замолкла - видно, решила, что не годится ей, дневной птице, распевать среди ночи.
До шоссе было далеко. Гуськом шли они узкой тропкой, протоптанной через поле, и Вилюс шагал последним. Дети скоро угомонились и стали ныть, но матери молча тащили их за ручонки, будто боясь опоздать. А спешить было некуда.
Наконец-то показалось шоссе. Издали светилась автобусная остановка, отмеченная желтым диском.
Доска с расписанием облупилась. Но Ричардасу удалось кое-как разобрать, что автобус на Вильнюс придет через час. Он оглянулся.
Вилюс стоял в стороне от всех и глядел куда-то вдаль.
- Послушай... - сказал, подойдя к нему, Ричардас. - Нет, пожалуй, не стоит...
- Да, говори.
- Ерунда, - махнул рукой Ричардас. - Правда, иногда всякая чепуха в голову лезет. Даже странно... Давай погуляем, чего тут торчать...
Вилюс послушно последовал за Ричардасом.
Шагали они по обочине шоссе. Прошли довольно далеко, но Вилюс ни о чем не спрашивал - куда они идут, что хотел сказать Ричардас. Пожалуй, Вилюс даже не заметил, как далеко они ушли от остановки.
- Мне все время кажется, что я уже видел этого солдата, - наконец заговорил Ричардас. - Действительно странно.
- Надо было спросить.
- Я только сегодня вспомнил.
- Много ездишь. Встречаешься с людьми.
- Вот именно встречаюсь...
Чуть поодаль от шоссе стояло длинное кирпичное здание, обнесенное живой изгородью из боярышника Во двор вела посыпанная щебнем дорожка.
- Школа, - пояснил Ричардас. - Зайдем?
Вилюс только пожал плечами. Времени еще было много, и ему все равно, куда идти. Не хотелось возвращаться на остановку, ему не о чем было говорить с женой.
Коридор с белыми стенами, на которых висели плакаты, диаграммы и стенгазеты, пустовал. Только в классах, за дверьми, на которых чернели таблички со светлыми римскими цифрами, приглушенно звучали голоса учителей.
- Все на уроках, - сказал Вилюс и почему-то грубо добавил: - А ты, конечно, вздумал корреспонденцию написать? На автобус не успеем.
- Надеюсь, дверь не заперта...
Вилюс не понял.
Ричардас толкнул одну из дверей, и она приоткрылась.
На полках были разложены искореженные каски, ржавое дуло пулемета, осколки снарядов, пожелтевшая тетрадка. Напротив, на стене, висел большой портрет солдата, видно переснятый со старой фотографии.
- Я знал, что это он, - негромко сказал Ричардас. - Не ошибся...
Внизу чернела подпись: "Погиб 22 июня 1941 года, взрывая мост с фашистскими танками".
- Нет! - закричал Вилюс. - Нет!..