Николай Басов
Комната, и никакой фантастики
Как всегда, глаза открывать не очень-то хотелось, кто знает, что там сегодня творится? Но все-таки пришлось. Сначала, действительно, не было ничего страшного.
Рядом с ним лежала какая-то темнокожая красавица, замечательная как Наоми Кемпбелл, хотя и более рослая, чем он сам. Она дышала во сне, и глаза ее под веками двигались. Он рассматривал ее довольно долго, и подробно, она почувствовала взгляд, попыталась его погладить, но он увернулся. Поднялся, осмотрелся по-настоящему.
Комната стала раза в три больше, чем была вчера, до сна. И пол у нее сделался интересный, на четверть площади – линолиум, прямо под босыми ногами, и откуда-то дуло. Чуть далее, сросшись с линолиумом, начинался ковролин, который переходил в метлахскую плитку, грязную и грубую, как матерное ругательство. Зато она уже переходила в паркет, местами прерываемый настоящими коврами с растительным рисунком. Посередине паркетного куска стоял унитаз, размерами в самый раз для девицы, что ворочалась в кровати. Делать было нечего, природа брала свое, он прошлепал до унитаза, оправился.
А вот руки вымыть было уже негде, куда-то пропал кран, который с раковиной вчера рос, кажется, из стены. Сегодня его приходилось искать.
Он оделся, махровый халат в дурацкий горошек, к которому он уже и привыкать стал, потому что тот не исчезал больше недели, если он правильно ориентировался во времени, превратился в короткополый меховой кафтан, которым щеголяли принцы века, эдак, четырнадцатого. И рядовые джинсы сделались бриджами, с завязочками под коленями, хотя штанины были не одинаковой длины, но кто же будет обращать внимание на такие мелочи? Хорошо еще, что хоть трусы на нем остались, а то было однажды, сделались они поношенной шкурой, в которой блох было больше, чем на целой своре дворовых собак. Против собак он ничего не имел, но блохи в большом количестве – это не для слабаков.
Раковину он не нашел, но на подоконнике стоял фаянсовый кувшин и, кажется, оловянная миска, пришлось умываться просто так, без мыла, как бы в соответствии с кафтаном. Вот только это окно да компьютер неподалеку от кровати и оставались в этой комнате вечными, все остальное менялось, и невозможно было предсказать, что будет завтра, после сна.
Иногда, когда он «записывался» до того, что в глазах темнело от экрана, а текст получался слишком уж реалистичным, комната менялась за его спиной и во время письма. Беззвучно делалась то маленькой и голой, как тюремная камера, то бесконечной, так что из удаляющейся темноты, в которую превращались стены, веяло настоящим морским или каким-нибудь другим, например, пустынным ветром. Иногда из этой дали доносились неприятные звуки, то кто-то кричал, может быть, умирая под пытками, а то рычали звери, о которых он и думать не хотел.
Окно стояло пока непрозрачным, в красивых морозных узорах, которые почему-то лежали с его стороны, внутренней, если так можно сказать. Он посмотрел на Наоми, на ее великолепную стать, подумал и принялся протирать стекла, чтобы понять, где же он сегодня оказался. Соскоблить наледь оказалось нелегко, тем более, что окно немного проминалось, как жидкопристаллический экран под пальцем, образуя странные разводы.
Внезапно в окне что-то щелкнуло, развиднелось, и он увидел… Это была зимняя деревенская улица, грязная до последней возможности, кучи навоза и какого-то трятья валялись там и тут… Не сразу, но он догадался, что это трупы. Из-за края окошка появилась процессия. Вооруженные, небритые люди, с покрасневшими от недосыпа глазами и обгоревшей одеждой. Лица у них тоже были закопченными, как и руки. Некоторые еще сжимали факелы, деревню, которая образовывала недавно эту улицу, они сожгли основательно, но еще не хотели успокоиться. За передовым отрядом в два десятка верховых тащились телеги на сплошных деревянных и отчаянно скрипучих колесах. В повозках находилась добыча, которую этот отряд тут заграбастал. Жалкая это была добыча, но некоторые из пехотинцев поглядывали на телеги с удовлетворением, они уже прикидывали свою долю, и предвкушали удовольствия, которые сумеют за них купить. Вино, доступные женщины и, может быть, немного чистой одежды, в которой не было окаянных блох.
Строгого вида вояка, едущий чуть впереди остальных, с бородкой, которой кто-то не очень успешно пытался придать относительно ровный вид, с мечом в богатых ножнах, и на коне, сбруя которого звенела серебрянными бляхами, вдруг посмотрел на окно, из которого он наблюдал за грабителями. А может, и за отрядом фуражиров, запасающихся провиантом на вражесткой территории, или просто за бандой наемников, которых наняли в междоусобной войне каких-то баронов. Было ясно, что отряд этот находился не на Руси, уж до такой степени в холодном оружии он разбирался, но точнее сказать, где это происходило и когда, разумеется, не мог.
На всякий случай, он отпрянул от этого взгляда отрядного вожака, кто его знает, вдруг эти типы сумеют найти к нему проход, тогда ему бы не поздоровилось. Хотя такого прежде не случалось.
Эх, подумал он, и за что мне такая напасть? Зачем и почему? Ведь уже не раз он становился свидетелем морского сражения, причем его окошко, как призрак, парило над морем, среди кораблей, обливающих друг друга ядрами и шрапнелью, или стрелами. Однажды, он видел даже сражение странных космических конструкций, только далеко до них было, поэтому он многого не разобрал.
Наоми вдруг пробудилась, тут же попробовала на него наброситься, ей было скучно, но в целом, он вынужден был признать, в сегодняшней обстановке его комнаты она разбиралась получше, чем он. Потом она завернулась в одеяло, и снова попробовала соблазнить его своей грудью и тоненькой лодыжкой.
Этого он тоже побаивался. Помнил, как однажды ему привидилось, что он спит с женщиной, а потом выяснилось, что это какой-то на редкость неприятного вида цветок, который чувственно шевелился и делал такое, от чего ему потом не одну ночь снилось, что он сам превратился в ящера. Или протозавра какого-то.
Наоми наконец-то отправилась на поиски еды. Пришлось ей помогать, отыскав холодильник. Этот прибор тоже находился в комнате почти всегда. В отличие от раковины, ванны или хотя бы душа. На этот раз в нем было много холодного морса со странным горьковатым привкусом, отличной сухой рыбы, кажется, горбуши, а у дальней стенки стояло несметное количество банок с консервированной фасолью под томатным соусом. Он попробовал отыскать плиту или печь, но сегодня ее не оказалось. Это было не страшно, все-равно такого пайка он уже давно не доставал из своего холодильника, в последнее время частенько вынужден был есть такое, о чем и представления не имел.
Он привычно расположился за чем-то, смахивающим на чрезмерно большой разделочный стол без намека на близкорасположенные стулья или хотя бы табуретки. Хорошо еще, что на нем нашлись ножи и глиняные тарелки. Наоми принялась наворачивать, словно не ела с рождения. А может, так и было, могло получиться, что она только сегодня ночью и появилась на свет, чтобы, соответственно, растаять без следа завтра. Хотя он и не любил об этом думать, ему хотелось представлять, что все те женщины, или карлики, или кошки с собаками, которые иногда у него в комнате оказывались, все-таки где-то существовали даже после того, как исчезали из его… среды обитания. Так было спокойнее, что ни говори.
Женщины в последнее время «заглядывали» к нему частенько. Но лучше бы к нему забрел кто-нибудь, кто мог бы стать ему другом, хотя бы на один день, чтобы просто поговорить, и на понятном языке, то есть, по-русски, а не мартышкиными гримасами. Вот тогда бы он отвел душу, наговорился впрок, даже, может, за комп бы не садился… Хотя и знал, что обязан это делать, потому что кто-то, или что-то, определившее такое его существование, желало от него только придуманных слов на экране, требовало только сгенерированного в его мозгах текста, иногда нелепого, как и вся комната.
И он давно уже догадался, что выполнять это условие тут следует неукоснительно. Как однажды у него получилось, когда он почему-то с тоски решил халтурить, его изрядно исколотило собственное рабочее кресло, за которым он сидел перед компом. К тому же, если он писал как следует, с отдачей, по-честному, в холодильнике оказывалась еда получше, а иногда в углу стояла канистра пива. Только раз у него, загораживая край окна, выстраилась небольшая пирамида – внизу стояли две непомерные бочки с красноватым кислым вином, а на ней угнездился бочоночек настоящего бренди, вкусного и легкого в питье, как роса. Ох, и надрался же он тогда! Даже спать два дня не ложился, чтобы эти бочки не пропадали… Но больше они не возникали, сколько бы он не старался хлопать по клавишам с умом и всем своим умением.
Писать сегодня не хотелось, может быть, потому, что Наоми добилась-таки своего. Хотя он и опасался подвоха, но в сексуально озабоченный цветок она не превратилась, осталась почти такой же, как была сначала. Только великовата для него все-таки оказалась, хотя и старалась всячески использовать то, что у него имелось.
Когда она в очередной раз отправилась пожевать чего-нибудь из холодильника, он попробовал найти сигареты. На этот раз с куревом было неплохо, почти нормальные сигаретные пачки валялись на полу там и здесь, а на одном из ковриков отыскался даже горячий кальян с дурацкими шариками. Такие он тоже не любил, это вполне мог оказаться гашиш, от которого потом страдать приходилось не один день, но попробовать все-таки стоило. Он попробовал, к счастью, это был клейковатый табак, безусловно табак, без всякой дури. И на том спасибо.
Наоми бодренько перетащила кальян в кровать и расположилась там курнуть, жестом предложив ему местечко рядом, и тогда он понял, что пора. Добрался до кресла, на этот раз с мощными подлокотниками, высотой чуть не с «папское место», какое он когда-то видел в Пушкинском музее, резное и страшно неудобное. Комп уже подмигивал ему, показывая, что хард что-то грузит.
Это оказался не последний кусок романа, который он сочинял, и даже не одна из тех повестей, которые он обдумывал, а довольно странная программка, смахивающая на интернетский чат в режиме реального времени. Ну что же, раз так, он готов и пообщаться.
Сначала шли занудные, как во всех чатах, междометия и объяснения в любви и дружбе непонятных людей. Потом почему-то вывалился солидный объем откровенной порнухи, но сегодня он на нее и смотреть не стал, стоило ему только вспомнить Наоми. Если что-то и есть, отбивающее охоту к сексу, подумал он, так это порносайты. Они только каким-то уродам и могут пригодиться.
– Лучше бы я вызвал книжку какую-нибудь почитать, – проворчал он.
И вдруг эти слова сами написались на экране, словно давняя мечта графоманов – способность компа писать проговариваемый текст, – воплотилась в реале. Причем выходило это на экране вполне сносно, даже точка в конце предложения имелась.
– Кто тут? А я здесь? – вдруг зелеными буквами написал комп. Сам-то он любил писать черным по бирюзовому.
– Эй, ты не комп? – спросил он на всякий случай.
– Я – Сова, а какой у тебя ник?
– Нет у меня ника, но если тебе нужно прозвище, я просто… Литератор.
– Литератор?.. Ты смеешься? С ним полгода мы все скопом пытаемся заговорить, а он… Или все правда? Ты – это он?
Литератор подумал и вдруг, неожиданно для себя, стал цитировать один из недавних своих опусов.
– Это каждый может, – написалось на экране в темпе, в каком и он хотел бы писать, хотя неизвестно почему, ведь от скорости письма качество текстов не зависело. – Ты что-нибудь новое скажи.
– «Я не помню, как влип в эту ситуацию, как она образовалась. Что сделало мою жизнь такой, какой я вынужден жить. Если бы мне удалось ее поменять, я бы, не задумываясь… Но возможно, это вранье. Если бы все началось с начала, я бы не сумел ничего поделать, и снова оказался здесь».
– Неплохо, – возникли слова зеленым цветом, – слушай, Быстрощелк, может, это в самом деле он?
– Все-равно не верю. Сова, давай спроси его о чем-нибудь.
– Литератор, а по-честному, где ты?
И тогда, может быть, от отчаяния, он стал рассказывать, где живет, как его лишили на сегодняшний день раковины и душа, что он видел за окном, каким ужасным показался ему взгляд предводителя грабительского отряда.
– Врешь, – написала Сова, – у нас все по-прежнему. Москва, декабрь, цены растут и скоро выборы.
– У меня еще пруд под окнами замерз, а вчера на нем первый из рыбаков провалился в воду, – добавил Быстрощелк курсивом. – Едва спасли.
– Я правду говорю.
Литератор подумал, и принялся описывать Наоми. Для верности поглядывая на нее, она уже немного замерзла от сквозняка по линолиуму, закуталась в их общее одеяло, но кальяном дымила по-прежнему. Глаза у нее стали мутноватыми, должно быть, те шарики табака, которые он раскурил, превратились в нечто более крепкое.
– Парень, я тебе завидую, – проворчал Быстрощелк. – Всегда мечтал, чтобы у меня такое случалось.
– Дурак, – отозвался Литератор. – Я бы хотел, чтобы было, как у вас – Москва, пруд с рыбаками, и чтобы в холодильнике находилось только то, что я купил в магазине у живых продавцов.
– Это ты – дурак, – немедленно отозвалась Сова. – Та-а-акая жизнь, а тебе всего мало!
– Да не мало мне, а наоборот – много! Очень много, слишком много!!
– Вот я и думаю, – вставил Быстрощелк, – не Литератор это. Подстава! И ламер к тому же, у меня такое ощущение.
– В общем-то, даже если это Литератор, черт с ним, писать он не умеет, – добавила Сова, уже теряя интерес к разговору, даже правильно писать ей становилось скучно.
– Верно, я давно хотел сказать – посредственность он. Врет много, выдумывает… Фантаст – одним словом.
– Не фантаст, – только и сумел выдавить Литератор. – Наоборот, реалист, каких мало. Просто…
И задумался, а что если?.. Все бросить, вот сейчас – с этой комнатой, Наоми, холодильником, неведомыми перспективами за окном, и стать… Да, сделаться самым настоящим фантастом. Может, тогда у него все вернется к обычной, обыденной жизни? И станет он просыпаться в своей, а не каждый раз в какой-то чуждой комнате, с неизвестными размерами, обстановкой и даже в неведомых временах? И возникнут у него друзья, постоянная женщина, может быть, дети. Вот они-то уж ни за что не позволят этой комнате меняться в произвольном хаосе, так что и просыпаться не хочется.
Что если попробовать? Ведь когда он только начинал писать, учился, по сути, все же было нормально… Лишь потом отчего-то все превратилось в фантастику, от которой уже лучше бы куда-нибудь спрятаться. Значит, пусть будет фантастика, а не то, что он видит тут, сейчас, и всегда.
Комп как-то завис, выбрасывал только две строки, причем бесконечно меняя цвета и варианты шрифта:
– «Посредственность и фантаст, псрдств-нност'фантаст… Поср-дств… Фант…»
– Ну, держить, – сказал он, и перезагрузил компьютер.
На этот раз, как он почему-то ожидал, появился обычный чистый экран текстового процессора, только старый и в дурацкой цветовой гамме – серый фон и белые буквы. Может, он попал в редуцированный Ворд-пять, когда-то он работал в таком. Хотя способности компа усваивать и писать слова с голоса тоже было немного жалко.
Дым от кальяна тонкой струйкой утекал над полом в сторону окна. Оно, кстати, снова стало мутноватым, но и в этой мути почему-то угадывались отдаленные горы с заснеженными вершинами, покрытые редким лесом. Кажется, их тоже прежде не было.
Все остальное было лишним, вернее, слишком часто отливалось в неправильное положение вещей. Все могло оказаться фикцией или головоломкой, неизвестно когда, где и кем придуманной, хотя следовало признать – он и сам имел к этому отношение. Но текст… Здесь все было правильно. Он не соврал, когда говорил Сове с Быстрощелком, что пишет о реальности.
Для верности он снова оглянулся. Наоми вернулась в кровать, и лежала в бесстыдной позе, то ли вознамерившись снова заполучить его, то ли пробуя уснуть. Кальян уже не дымил, телевизор без малейшего признака проводов беззвучно показывал какой-то вестерн. Рядом с холодильником возникла раковина, прямо из стены, подпертая снизу фаянсовым фавном, словно средневековый городской фонтан. Из нее вверх несильной струей била коричневатая, не вполне чистая вода, она еще и дышала паром, была горячей.
Вот и ладно, пусть все остается, как обычно, подумал Литератор. И снова повернулся к экрану, на котором застыли слова. Пусть… Ладно… Что мне еще остается?
Хотя, подумалось ему, возможно, завтра, когда он снова проснется, он и пожалеет, что не сумел настоять на своем – писать только какую-нибудь фантастику, чтобы вернуться в Москву, о которой брякнула Сова. Но это будет завтра. А сегодня…
5 декабря 2003
Рядом с ним лежала какая-то темнокожая красавица, замечательная как Наоми Кемпбелл, хотя и более рослая, чем он сам. Она дышала во сне, и глаза ее под веками двигались. Он рассматривал ее довольно долго, и подробно, она почувствовала взгляд, попыталась его погладить, но он увернулся. Поднялся, осмотрелся по-настоящему.
Комната стала раза в три больше, чем была вчера, до сна. И пол у нее сделался интересный, на четверть площади – линолиум, прямо под босыми ногами, и откуда-то дуло. Чуть далее, сросшись с линолиумом, начинался ковролин, который переходил в метлахскую плитку, грязную и грубую, как матерное ругательство. Зато она уже переходила в паркет, местами прерываемый настоящими коврами с растительным рисунком. Посередине паркетного куска стоял унитаз, размерами в самый раз для девицы, что ворочалась в кровати. Делать было нечего, природа брала свое, он прошлепал до унитаза, оправился.
А вот руки вымыть было уже негде, куда-то пропал кран, который с раковиной вчера рос, кажется, из стены. Сегодня его приходилось искать.
Он оделся, махровый халат в дурацкий горошек, к которому он уже и привыкать стал, потому что тот не исчезал больше недели, если он правильно ориентировался во времени, превратился в короткополый меховой кафтан, которым щеголяли принцы века, эдак, четырнадцатого. И рядовые джинсы сделались бриджами, с завязочками под коленями, хотя штанины были не одинаковой длины, но кто же будет обращать внимание на такие мелочи? Хорошо еще, что хоть трусы на нем остались, а то было однажды, сделались они поношенной шкурой, в которой блох было больше, чем на целой своре дворовых собак. Против собак он ничего не имел, но блохи в большом количестве – это не для слабаков.
Раковину он не нашел, но на подоконнике стоял фаянсовый кувшин и, кажется, оловянная миска, пришлось умываться просто так, без мыла, как бы в соответствии с кафтаном. Вот только это окно да компьютер неподалеку от кровати и оставались в этой комнате вечными, все остальное менялось, и невозможно было предсказать, что будет завтра, после сна.
Иногда, когда он «записывался» до того, что в глазах темнело от экрана, а текст получался слишком уж реалистичным, комната менялась за его спиной и во время письма. Беззвучно делалась то маленькой и голой, как тюремная камера, то бесконечной, так что из удаляющейся темноты, в которую превращались стены, веяло настоящим морским или каким-нибудь другим, например, пустынным ветром. Иногда из этой дали доносились неприятные звуки, то кто-то кричал, может быть, умирая под пытками, а то рычали звери, о которых он и думать не хотел.
Окно стояло пока непрозрачным, в красивых морозных узорах, которые почему-то лежали с его стороны, внутренней, если так можно сказать. Он посмотрел на Наоми, на ее великолепную стать, подумал и принялся протирать стекла, чтобы понять, где же он сегодня оказался. Соскоблить наледь оказалось нелегко, тем более, что окно немного проминалось, как жидкопристаллический экран под пальцем, образуя странные разводы.
Внезапно в окне что-то щелкнуло, развиднелось, и он увидел… Это была зимняя деревенская улица, грязная до последней возможности, кучи навоза и какого-то трятья валялись там и тут… Не сразу, но он догадался, что это трупы. Из-за края окошка появилась процессия. Вооруженные, небритые люди, с покрасневшими от недосыпа глазами и обгоревшей одеждой. Лица у них тоже были закопченными, как и руки. Некоторые еще сжимали факелы, деревню, которая образовывала недавно эту улицу, они сожгли основательно, но еще не хотели успокоиться. За передовым отрядом в два десятка верховых тащились телеги на сплошных деревянных и отчаянно скрипучих колесах. В повозках находилась добыча, которую этот отряд тут заграбастал. Жалкая это была добыча, но некоторые из пехотинцев поглядывали на телеги с удовлетворением, они уже прикидывали свою долю, и предвкушали удовольствия, которые сумеют за них купить. Вино, доступные женщины и, может быть, немного чистой одежды, в которой не было окаянных блох.
Строгого вида вояка, едущий чуть впереди остальных, с бородкой, которой кто-то не очень успешно пытался придать относительно ровный вид, с мечом в богатых ножнах, и на коне, сбруя которого звенела серебрянными бляхами, вдруг посмотрел на окно, из которого он наблюдал за грабителями. А может, и за отрядом фуражиров, запасающихся провиантом на вражесткой территории, или просто за бандой наемников, которых наняли в междоусобной войне каких-то баронов. Было ясно, что отряд этот находился не на Руси, уж до такой степени в холодном оружии он разбирался, но точнее сказать, где это происходило и когда, разумеется, не мог.
На всякий случай, он отпрянул от этого взгляда отрядного вожака, кто его знает, вдруг эти типы сумеют найти к нему проход, тогда ему бы не поздоровилось. Хотя такого прежде не случалось.
Эх, подумал он, и за что мне такая напасть? Зачем и почему? Ведь уже не раз он становился свидетелем морского сражения, причем его окошко, как призрак, парило над морем, среди кораблей, обливающих друг друга ядрами и шрапнелью, или стрелами. Однажды, он видел даже сражение странных космических конструкций, только далеко до них было, поэтому он многого не разобрал.
Наоми вдруг пробудилась, тут же попробовала на него наброситься, ей было скучно, но в целом, он вынужден был признать, в сегодняшней обстановке его комнаты она разбиралась получше, чем он. Потом она завернулась в одеяло, и снова попробовала соблазнить его своей грудью и тоненькой лодыжкой.
Этого он тоже побаивался. Помнил, как однажды ему привидилось, что он спит с женщиной, а потом выяснилось, что это какой-то на редкость неприятного вида цветок, который чувственно шевелился и делал такое, от чего ему потом не одну ночь снилось, что он сам превратился в ящера. Или протозавра какого-то.
Наоми наконец-то отправилась на поиски еды. Пришлось ей помогать, отыскав холодильник. Этот прибор тоже находился в комнате почти всегда. В отличие от раковины, ванны или хотя бы душа. На этот раз в нем было много холодного морса со странным горьковатым привкусом, отличной сухой рыбы, кажется, горбуши, а у дальней стенки стояло несметное количество банок с консервированной фасолью под томатным соусом. Он попробовал отыскать плиту или печь, но сегодня ее не оказалось. Это было не страшно, все-равно такого пайка он уже давно не доставал из своего холодильника, в последнее время частенько вынужден был есть такое, о чем и представления не имел.
Он привычно расположился за чем-то, смахивающим на чрезмерно большой разделочный стол без намека на близкорасположенные стулья или хотя бы табуретки. Хорошо еще, что на нем нашлись ножи и глиняные тарелки. Наоми принялась наворачивать, словно не ела с рождения. А может, так и было, могло получиться, что она только сегодня ночью и появилась на свет, чтобы, соответственно, растаять без следа завтра. Хотя он и не любил об этом думать, ему хотелось представлять, что все те женщины, или карлики, или кошки с собаками, которые иногда у него в комнате оказывались, все-таки где-то существовали даже после того, как исчезали из его… среды обитания. Так было спокойнее, что ни говори.
Женщины в последнее время «заглядывали» к нему частенько. Но лучше бы к нему забрел кто-нибудь, кто мог бы стать ему другом, хотя бы на один день, чтобы просто поговорить, и на понятном языке, то есть, по-русски, а не мартышкиными гримасами. Вот тогда бы он отвел душу, наговорился впрок, даже, может, за комп бы не садился… Хотя и знал, что обязан это делать, потому что кто-то, или что-то, определившее такое его существование, желало от него только придуманных слов на экране, требовало только сгенерированного в его мозгах текста, иногда нелепого, как и вся комната.
И он давно уже догадался, что выполнять это условие тут следует неукоснительно. Как однажды у него получилось, когда он почему-то с тоски решил халтурить, его изрядно исколотило собственное рабочее кресло, за которым он сидел перед компом. К тому же, если он писал как следует, с отдачей, по-честному, в холодильнике оказывалась еда получше, а иногда в углу стояла канистра пива. Только раз у него, загораживая край окна, выстраилась небольшая пирамида – внизу стояли две непомерные бочки с красноватым кислым вином, а на ней угнездился бочоночек настоящего бренди, вкусного и легкого в питье, как роса. Ох, и надрался же он тогда! Даже спать два дня не ложился, чтобы эти бочки не пропадали… Но больше они не возникали, сколько бы он не старался хлопать по клавишам с умом и всем своим умением.
Писать сегодня не хотелось, может быть, потому, что Наоми добилась-таки своего. Хотя он и опасался подвоха, но в сексуально озабоченный цветок она не превратилась, осталась почти такой же, как была сначала. Только великовата для него все-таки оказалась, хотя и старалась всячески использовать то, что у него имелось.
Когда она в очередной раз отправилась пожевать чего-нибудь из холодильника, он попробовал найти сигареты. На этот раз с куревом было неплохо, почти нормальные сигаретные пачки валялись на полу там и здесь, а на одном из ковриков отыскался даже горячий кальян с дурацкими шариками. Такие он тоже не любил, это вполне мог оказаться гашиш, от которого потом страдать приходилось не один день, но попробовать все-таки стоило. Он попробовал, к счастью, это был клейковатый табак, безусловно табак, без всякой дури. И на том спасибо.
Наоми бодренько перетащила кальян в кровать и расположилась там курнуть, жестом предложив ему местечко рядом, и тогда он понял, что пора. Добрался до кресла, на этот раз с мощными подлокотниками, высотой чуть не с «папское место», какое он когда-то видел в Пушкинском музее, резное и страшно неудобное. Комп уже подмигивал ему, показывая, что хард что-то грузит.
Это оказался не последний кусок романа, который он сочинял, и даже не одна из тех повестей, которые он обдумывал, а довольно странная программка, смахивающая на интернетский чат в режиме реального времени. Ну что же, раз так, он готов и пообщаться.
Сначала шли занудные, как во всех чатах, междометия и объяснения в любви и дружбе непонятных людей. Потом почему-то вывалился солидный объем откровенной порнухи, но сегодня он на нее и смотреть не стал, стоило ему только вспомнить Наоми. Если что-то и есть, отбивающее охоту к сексу, подумал он, так это порносайты. Они только каким-то уродам и могут пригодиться.
– Лучше бы я вызвал книжку какую-нибудь почитать, – проворчал он.
И вдруг эти слова сами написались на экране, словно давняя мечта графоманов – способность компа писать проговариваемый текст, – воплотилась в реале. Причем выходило это на экране вполне сносно, даже точка в конце предложения имелась.
– Кто тут? А я здесь? – вдруг зелеными буквами написал комп. Сам-то он любил писать черным по бирюзовому.
– Эй, ты не комп? – спросил он на всякий случай.
– Я – Сова, а какой у тебя ник?
– Нет у меня ника, но если тебе нужно прозвище, я просто… Литератор.
– Литератор?.. Ты смеешься? С ним полгода мы все скопом пытаемся заговорить, а он… Или все правда? Ты – это он?
Литератор подумал и вдруг, неожиданно для себя, стал цитировать один из недавних своих опусов.
– Это каждый может, – написалось на экране в темпе, в каком и он хотел бы писать, хотя неизвестно почему, ведь от скорости письма качество текстов не зависело. – Ты что-нибудь новое скажи.
– «Я не помню, как влип в эту ситуацию, как она образовалась. Что сделало мою жизнь такой, какой я вынужден жить. Если бы мне удалось ее поменять, я бы, не задумываясь… Но возможно, это вранье. Если бы все началось с начала, я бы не сумел ничего поделать, и снова оказался здесь».
– Неплохо, – возникли слова зеленым цветом, – слушай, Быстрощелк, может, это в самом деле он?
– Все-равно не верю. Сова, давай спроси его о чем-нибудь.
– Литератор, а по-честному, где ты?
И тогда, может быть, от отчаяния, он стал рассказывать, где живет, как его лишили на сегодняшний день раковины и душа, что он видел за окном, каким ужасным показался ему взгляд предводителя грабительского отряда.
– Врешь, – написала Сова, – у нас все по-прежнему. Москва, декабрь, цены растут и скоро выборы.
– У меня еще пруд под окнами замерз, а вчера на нем первый из рыбаков провалился в воду, – добавил Быстрощелк курсивом. – Едва спасли.
– Я правду говорю.
Литератор подумал, и принялся описывать Наоми. Для верности поглядывая на нее, она уже немного замерзла от сквозняка по линолиуму, закуталась в их общее одеяло, но кальяном дымила по-прежнему. Глаза у нее стали мутноватыми, должно быть, те шарики табака, которые он раскурил, превратились в нечто более крепкое.
– Парень, я тебе завидую, – проворчал Быстрощелк. – Всегда мечтал, чтобы у меня такое случалось.
– Дурак, – отозвался Литератор. – Я бы хотел, чтобы было, как у вас – Москва, пруд с рыбаками, и чтобы в холодильнике находилось только то, что я купил в магазине у живых продавцов.
– Это ты – дурак, – немедленно отозвалась Сова. – Та-а-акая жизнь, а тебе всего мало!
– Да не мало мне, а наоборот – много! Очень много, слишком много!!
– Вот я и думаю, – вставил Быстрощелк, – не Литератор это. Подстава! И ламер к тому же, у меня такое ощущение.
– В общем-то, даже если это Литератор, черт с ним, писать он не умеет, – добавила Сова, уже теряя интерес к разговору, даже правильно писать ей становилось скучно.
– Верно, я давно хотел сказать – посредственность он. Врет много, выдумывает… Фантаст – одним словом.
– Не фантаст, – только и сумел выдавить Литератор. – Наоборот, реалист, каких мало. Просто…
И задумался, а что если?.. Все бросить, вот сейчас – с этой комнатой, Наоми, холодильником, неведомыми перспективами за окном, и стать… Да, сделаться самым настоящим фантастом. Может, тогда у него все вернется к обычной, обыденной жизни? И станет он просыпаться в своей, а не каждый раз в какой-то чуждой комнате, с неизвестными размерами, обстановкой и даже в неведомых временах? И возникнут у него друзья, постоянная женщина, может быть, дети. Вот они-то уж ни за что не позволят этой комнате меняться в произвольном хаосе, так что и просыпаться не хочется.
Что если попробовать? Ведь когда он только начинал писать, учился, по сути, все же было нормально… Лишь потом отчего-то все превратилось в фантастику, от которой уже лучше бы куда-нибудь спрятаться. Значит, пусть будет фантастика, а не то, что он видит тут, сейчас, и всегда.
Комп как-то завис, выбрасывал только две строки, причем бесконечно меняя цвета и варианты шрифта:
– «Посредственность и фантаст, псрдств-нност'фантаст… Поср-дств… Фант…»
– Ну, держить, – сказал он, и перезагрузил компьютер.
На этот раз, как он почему-то ожидал, появился обычный чистый экран текстового процессора, только старый и в дурацкой цветовой гамме – серый фон и белые буквы. Может, он попал в редуцированный Ворд-пять, когда-то он работал в таком. Хотя способности компа усваивать и писать слова с голоса тоже было немного жалко.
«Отряд собрался, едва развиднелось. С деревней было покончено, она еще тлела, но пламя уже нигде не ревело, выбрасывая к небу дым и раскаленный пепел. Наемники послушно выстроились за Герцогом, которому все время казалось, что кто-то враждебно рассматривает его из ниоткуда.»Он обернулся, теперь это снова был всего лишь «он», безо всяких дурацких ников. Голенькая Наоми неопрятно ела, вглядываясь в телевизор, которого раньше не было, к окну она и подойти не желала. И над кроватью на стене возникла странная картина, кажется, это было что-то в высшей степени дорогое и не вполне обычное, может, даже Модильяни.
Дым от кальяна тонкой струйкой утекал над полом в сторону окна. Оно, кстати, снова стало мутноватым, но и в этой мути почему-то угадывались отдаленные горы с заснеженными вершинами, покрытые редким лесом. Кажется, их тоже прежде не было.
«Герцогу было холодно, как всегда после возбуждения, вызванного убийствами и огнем пожаров. И хотелось есть. Но слезать с коня, чтобы обтереть окровавленные руки снегом, было лень. Так могли поступать наемники, половина из которых вряд ли стоила тех денег, которые он обещал им заплатить. Поэтому он снял с пояса флягу и глотнул. Бренди сначала показался горячим, потом ледяным, но им все-равно можно было согреться. После бренди взгляд из ниоткуда растаял, за одно это стоило выпить.»Литератор вздохнул, текст медленно, но по-всегдашнему неотвратимо наливался силой, красками, запахами, выразительностью, внутренним пониманием того, как скроен мир. И как, к сожалению, оказалось – формируя этот мир. Хотя бы для него одного, для того человека, который эти слова выстукивал, не отрывая глаз от монитора.
Все остальное было лишним, вернее, слишком часто отливалось в неправильное положение вещей. Все могло оказаться фикцией или головоломкой, неизвестно когда, где и кем придуманной, хотя следовало признать – он и сам имел к этому отношение. Но текст… Здесь все было правильно. Он не соврал, когда говорил Сове с Быстрощелком, что пишет о реальности.
Для верности он снова оглянулся. Наоми вернулась в кровать, и лежала в бесстыдной позе, то ли вознамерившись снова заполучить его, то ли пробуя уснуть. Кальян уже не дымил, телевизор без малейшего признака проводов беззвучно показывал какой-то вестерн. Рядом с холодильником возникла раковина, прямо из стены, подпертая снизу фаянсовым фавном, словно средневековый городской фонтан. Из нее вверх несильной струей била коричневатая, не вполне чистая вода, она еще и дышала паром, была горячей.
Вот и ладно, пусть все остается, как обычно, подумал Литератор. И снова повернулся к экрану, на котором застыли слова. Пусть… Ладно… Что мне еще остается?
Хотя, подумалось ему, возможно, завтра, когда он снова проснется, он и пожалеет, что не сумел настоять на своем – писать только какую-нибудь фантастику, чтобы вернуться в Москву, о которой брякнула Сова. Но это будет завтра. А сегодня…
«Герцога окликнул капитан. Он был хмур, в отличие от наемников, его уже волновала старость, которую он хотел встретить в достатке и безопастности.Вот так, решил Литератор, одновременно думая о схватке с высланной за грабителями погоней, и сочиняя разводы инея на кирасе герцога. Никакой фантастики. Разумеется, если не считать того, что происходило у него в комнате. Но это, уже в высшем значении слова, что бы не думали другие, всякие Совы или Быстрощелки, всегда оказывалось реальным. К сожалению.
– Милорд, – он был простужен, и говорил нечетко, потому что от скулы всю щеку прорезал старый шрам, – поутру дым от пожара стал заметен издалека. Нужно уходить быстро, или готовиться отбиваться от погони.
– Попробуем отбиться, – сказал Герцог, кивнув на наемников. – Эти бездельники нам не простят, если мы оставим добычу.
– Они сожрут нас живьем, если мы заикнемся об этом. Ведь тогда расплатиться с ними…»
5 декабря 2003