Павел Бажов
В детские годы

   – Ты что не собираешься? Ревело уж![1]
   – Ладно, без сборов. Отдохнем.
   – Что ты! Отказали?
   – Объявил вчера надзиратель – к расчету! Мать готова заплакать. Отец утешает.
   – Найдем что-нибудь. Не клином свет сошелся. На Абаканские вон которые едут.[2]
   Перед этими неведомыми Абаканскими мать окончательно теряется. Краснеет нос, морщатся щеки и выступают крупные градины – слезы. Старается сдержаться, но не может. Отец вскакивает с табурета и быстро подходит к «опечку», где у него всегда стояла корневая чашечка с махоркой. Торопливо набивая трубку, сдержанно бросает:
   – Не реви – не умерли!
   Мать, отвернувшись к залавку, начинает всхлипывать. Я реву. Отец раздраженно машет рукой и с криком:
   «Взяло! Поживи вот с такими!» – захлопывает за собою дверь.
   Вмешивается бабушка. Она ворчит на мать, на отца, на заводское начальство и тоже усиленно трет глаза, когда доходит до Абаканских.
   Днем приходят соседки «посудачить». Винят больше отца.
   – И когда угомонится человек?
   – Мне Михаиле когда еще говорил – непременно откажут твоему-то.
   – Вон в кричном он Балаболку-то осадил: хоть стой, хоть падай!
   Начинают припоминать отцовские остроты, но они так круто посолены, что передают их женщины только «на ушко». Мать обыкновенно заступается за отца и, кажется, делает это не только «от людей», но вполне искренно. Она даже горячится, что так редко бывает при ее ровном, спокойном характере.
   Вечером приходит отец. Красные воспаленные глаза показывают, что выпито немало. Однако на ногах держится твердо, говорит громко, уверенно. Удивляется «тем дуракам, которые сидят в Сысерти, как пришитые».
   – Уедем, и дело с концом! На Абакане, небось, не по-нашему. Чуть кто зазнался, сейчас приструнят. А у нас что? Попетан изъезжается, Балаболка крутит, и Царь ехидствует. А ты не моги слова сказать. Терпи – потому у тебя тут пуп резан. Найдем место. Вон там как живут!
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента