Александр Беляев
Ковер-самолет

   Впервые я узнал о профессоре Вагнере много лет тому назад. В одном журнале, который теперь трудно разыскать, я прочитал забавную историю — «Случай на скачках».
   На Московском ипподроме был большой день. Афиши оповещали о «грандиозной программе», о высоких денежных призах и драгоценных призовых кубках, об участии в скачках лучших лошадей, наездников, русских и иностранных, о встрече мировых чемпионов. Скопление публики было необычайное. Завсегдатаи бегов и скачек указывали новичкам на знаменитых наездников и красивых, выхоленных до блеска призовых лошадей, называли их звучные имена, вспоминали их родословную, победы, рекорды, резвость, имена владельцев и заводов — словом, все, что может интересовать завзятого поклонника тотализатора.
   И вдруг среди блестящих, гордых своею красотой представителей лошадиной аристократии кто-то заметил старую клячу. Она была так необычайно худа, что можно было легко пересчитать у нее все ребра. Разбитые ноги опухли в коленных суставах и искривлены. Голова печально опущена, нижняя отвисшая губа шевелилась, словно кляча шептала, жалуясь на свою судьбу. На кляче восседал никому не известный мальчик-жокей, босоногий, в красной ситцевой рубахе. Чьи-то зоркие глаза заметили, что мальчик привязан к лошади.
   Скоро ужасную клячу, словно сбежавшую с живодерни увидали и другие зрители. Люди смеялись, удивлялись, спрашивали, негодовали. Как могла попасть сюда эта лошадь? Кто допустил такое неслыханное издевательство? Какому безумцу принадлежит она? Смотрите: она дерзко становится в первый ряд с лучшими скакунами утра... Человек в цилиндре машет флажком. Медные трубы полкового оркестра блестят на солнце и сотрясают воздух звуками марша. Старт дан, и... тут начинается самое необычайное, фантастическое...
   Мальчик-жокей в красной ситцевой рубашке низко наклоняется к спине лошади и крепко сжимает рычажок на луке седла. В тот же момент кляча начинает с такой быстротой передвигать ноги, что кажется фантастической сороконожкой, несущейся вихрем по ипподрому. Не успели лучшие призовые лошади отойти от стартовой линии на три-четыре корпуса, как страховидная кляча обежала круг, разорвала грудью ленту у финиша, не останавливаясь, пронеслась по кругу еще два раза и, наконец, остановилась как вкопанная, низко опустив голову с отвисшей губой; при этом что-то несколько раз хлопнуло, как хлопушка. Кляча выиграла, и владелец ее должен был взять головокружительный приз.
   Минуту тысячи зрителей находились в оцепенении, а в следующую ипподром превратился в клокочущий вулкан. Люди обезумели, кричали, размахивали руками, истерически визжали. Вокруг клячи быстро собралась горланящая толпа. Слышались негодующие крики;
   — Обман! Жульничество! Долой!
   — Смотрите, под брюхом мотор...
   — Величиной с сигарную коробку...
   — И тонкие рычаги прикреплены к ногам.
   — Кто собственник этой клячи?
   — Убить! Растерзать его! Где он?
   — Вот он, в панаме... изобретатель Вагнер...
   — Хоть и физик, а жулик. Бей его!..
   — Господа! — старался перекричать толпу человек в панаме. ~ Успокойтесь. Я не ставил на свою клячу. Я не собирался обыгрывать вас... И хотел только...
   Крики негодования заглушили его голос. Над панамой поднялись кулаки, зонты, трости. Неизвестно, чем это кончилось бы, если бы Вагнер не поднял ярко сверкнувший на солнце шар величиной с бильярдный.
   — Бомба! — взвизгнул он. Толпа в ужасе шарахнулась. Изобретатель исчез.
   Таково было событие, описанное в журнале. Я заинтересовался Вагнером, разыскал его и, познакомившись, заговорил о случае на ипподроме. Молодой изобретатель безнадежно махнул рукой.
   — Моя очередная глупость. Чепуха. Сколько раз я зарекался «не той улицей ходить» — не расшибать лбом стену. И вот очередная шишка... — И он потер лоб, на котором в самом деле была шишка. — Донкихотство.
   — Могло быть хуже, — рассмеявшись, сказал я. — Вас спасла находчивость. Но о какой стене и о каком донкихотстве вы говорите?
   — О стене косности, тупости, консерватизма нашего правительства и нашей общественности. Мы безнадежно отстали в технике от Европы и Америки. Мы еще с сохой не расстались. Основой нашей энергетики до сих пор являются натуральные лошадиные спины. От всего этого можно прийти в отчаянье. Не могу я с этим примириться, ну и до сих пор донкихотствую. Пользуюсь каждым удобным и неудобным случаем, чтобы убедить этих людей в том, что маленький мотор может быть сильнее большой лошади, что самодвижущийся экипаж перегонит любого рысака. — Глаза Вагнера насмешливо прищурились. — Эта кляча, которую вы видели, не живая, это автомат, механическая игрушка. Они даже не заметили этого. Увидели только моторчик и рычаги. Не правда ли, хорошо сделано? — весело спросил он, увидев на моем лице изумление, смешанное с восхищением. Вслед за этим он вздохнул. — Мне не удалось даже объяснить. Они помешаны на деньгах, на тотализаторе... Негодяи! Они заподозрили даже, что я хотел просто обыграть их. Однако перевернем эту печальную страницу и поскорее забудем о ней, — сказал Вагнер уже с обычным своим добродушием. — Меня занимает сейчас одна увлекательная идея... одно изобретение... — И он снова потер шишку на лбу.
   — Это вас на ипподроме так разукрасили? — спросил я.
   — Да... нет, это я сам себя. Одна идея голову распирает, и вот шишки. На лбу и на затылке. Заходите почаще, гостем будете.
   Я воспользовался этим приглашением, зачастил к Вагнеру и каждый раз заставал его с новой шишкой на голове и ссадинами на руках. «Идея», как болезнь, выходила наружу. Вагнер отделывался шутками и не открывал истинной причины этих ранений. Однажды он встретил меня с забинтованной головой и перевязанной правой рукой. Весело улыбаясь, он подал мне левую руку и сказал:
   — Идея созрела. Да, мне кажется, пора снимать урожай.
   — Не подождать ли, пока можно будет снять бинты? — участливо спросил я.
   — Пустяки. Если вы мне поможете... Отлично. Я и не сомневался в вас. Так вот, приезжайте ко мне на дачу завтра же, и вы увидите... Да вы сами увидите, что увидите... — и Вагнер хитро прищурил правый глаз — левый был забинтован.
   На другой день рано утром я сошел с поезда на заброшенном полустанке и зашагал по пустынной проселочной дороге. Кругом ни дач, ни леса. Довольно унылое, пустынное местечко. На горизонте серые крестьянские хаты — деревня Колодези — цель моего путешествия. В деревне действительно было немало колодцев с высокими журавлями. Примета; возле самого высокого журавля, в «чистой» половине крестьянской хаты, поселился Вагнер. Он встретил меня уже без бинтов, угостил крепким чаем со сливками и ржаными лепешками с маслом и сказал:
   — Ну-с, если вы не устали, идемте.
   Изобретатель взял со стола небольшой чемодан, в сенях захватил весло, две удочки и вышел на пыльную улицу.
   — А удочки и весло зачем? — удивленно спросил я.
   — Маскировка, — подмигнул мне Вагнер. — Чтобы за нами не увязались любопытные, увидав, что люди с чемоданами идут не к станции, а в поле. А так все решат, что мы отправляемся на рыбную ловлю.
   У меня насчет этой маскировки было особое мнение: если что и могло возбудить любопытство туземцев, так это именно удочки. Мне было хорошо известно, что на три десятка километров вокруг не было ни реки, ни озера, где бы водилась рыба. К счастью, деревня словно вымерла — все были на полевых работах. Нам встретилась только одна древняя старушка, выползшая погреться на солнце. Увидев удочки, она долго провожала нас удивленными глазами, приоткрыв беззубый рот.
   Мы вышли за околицу и бодро зашагали к так называемому старому полигону, отстоящему километра на четыре от деревушки. Здесь когда-то были военные лагеря. Огромное поле, поросшее сорняками, с одной стороны было огорожено покосившимся старым забором, с другой — замыкалось земляным валом. Возле забора и за ним возвышались огромные кучи сухого конского навоза. Вагнер остановился возле этих «авгиевых конюшен», бросил удочки и уселся на чемодан. Он всю дорогу хранил молчание. Я сгорал от любопытства, но не спрашивал, зная, что скоро Вагнер сам откроет мне свою тайну. И вот этот момент наступил... Начало было неожиданное.
   — Как вам кажется, хорошо ли сделан человек? Мне кажется, плохо. Хуже блохи. Вы смеетесь? Напрасно. Блоха — ничтожное насекомое. Так. А прыгает она в десятки и сотни раз выше своего роста. Человек же — венец мироздания — прыгает в высоту на два метра и в длину на три-четыре метра, самое большее. Разве это не оскорбительно для человеческого достоинства?
   — И вы решили исправить эту несправедливость природы? — спросил я Вагнера, начиная догадываться.
   — Да, я смею думать, что мне удастся исправить эту недоделку. Человек научился переплывать океаны, подниматься в воздух, кататься на коньках, ходить на лыжах, влезать на гладкие телеграфные столбы. Почему бы ему не научиться прыгать по-блошиному, если не в сотни, то хотя бы в десятки раз выше и дальше своего роста? Каким образом? Пользуясь мускульной силой рук и ног и небольшим приспособлением.
   Вагнер открыл чемодан и вынул оттуда четыре пружины, несколько напоминающие матрацные. Пружины были прикреплены к дощечкам, на дощечках имелись ремни. Две пружины были большие — для рук, — объяснил изобретатель, — и. две поменьше — ножные. Вагнер быстро привязал ремнями дощечки с пружинами к ногам и попросил меня, чтобы я помог привязать пружины на руки.
   — Все это пока примитивно. Испытание принципа. Главная трудность — рассчитать равновесие, — говорил он, пока я затягивал ему ремни. — Благодарю вас. Теперь вы поможете мне влезть на забор. Вот нам и весло пригодится.
   Новорожденный человек-блоха влез на забор. Вернее сказать, я собственноручно приподнял и усадил его, так как со своими пружинами он был совершенно беспомощен.
   — Ну-с, итак, начинаем. Внимание! Раз, два, три!.. Вагнер прыгнул. Пружина на ноге зацепилась за выступающую доску забора, и изобретатель упал боком.
   — Первый блин комом, — добродушно сказал он.
   — Судя по вашим шишкам и царапинам, это далеко не первый блин, — заметил я.
   — На этих пружинах — первый. Последняя модель. Помогите мне, пожалуйста, подняться и снова взобраться на забор.
   Это становилось утомительным.
   — Итак, начинаем.
   — Продолжаем, — поправил я.
   — Весь вопрос в том, чтобы удачно прыгнуть на четвереньки. Блохе прыгать легче, у нее шесть ног, — сказал Вагнер. — А ну, гоп!
   Уже по тому, как он падал — головою вниз, я угадал, что прыжок снова будет неудачным. И действительно, первый удар — всею тяжестью тела — пришелся на руки. Вагнера подбросило вверх и назад. Описав дугу, он исчез за забором.
   Я нашел незадачливого изобретателя на куче лошадиного навоза. Вагнер лежал на спине и копошился, как жук, который тщетно пытался перевернуться на ноги. К моему удивлению, лицо Вагнера сияло от удовольствия.
   — Пружины-то, пружины каковы, а? Как подбросило! На этот раз будет толк.
   И, когда Вагнер прыгнул в третий раз, был толк. Даже, пожалуй, больший, чем ожидал сам изобретатель. «Блохе» удалось опуститься на все четыре ноги и сделать прыжок. Вагнер, по-видимому, пустил в ход мускулы ног, так как второй прыжок был выше и дальше. Третий, четвертый еще лучше. И вдруг я услышал взволнованный крик:
   — Держите меня! Я не могу остановиться!
   Несчастный! Об этом он и не подумал. Я бросился за ним, но куда там! Вагнер, как гигантская блоха, огромными прыжками быстро удалялся от меня. Высокий земляной вал преграждал ему путь. Прыгун не мог повернуть в сторону. Еще несколько прыжков — и Вагнер ударился головой о земляной вал, перевернулся вверх ногами и упал.
   — Я не пробил дыры в земляном валу? — медленно, с трудом ворочая языком, спросил меня Вагнер, когда пришел в себя. Он еще мог шутить.
* * *
   Я не видел Вагнера несколько лет. Неожиданно он сам напомнил о себе, позвонив по телефону. Он приглашал меня к себе на дачу так просто, словно мы расстались с ним только вчера.
   «Есть новости. Если позволите, я заеду за вами на автомобиле».
   Не прошло и часа, как я уже ехал с Вагнером в его машине по великолепной автостраде Москва — Минск. Внешне Вагнер мало изменился, только борода его стала как будто длиннее и гуще. Он сам правил крытым автомобилем удлиненной, хороню обтекаемой формы. Машина летела с такой скоростью, что я едва мог различить встречные мосты, красивые гостиницы, стоявшие у дороги в живописных уголках — на лесистых холмах или на берегу реки. После часа такой бешеной езды Вагнер уменьшил скорость, свернул с автострады на хорошую шоссейную дорогу, еще с полчаса летел со скоростью пятидесяти километров в час и, наконец, остановился возле уединенного коттеджа.
   — Вот мы и дома.
   Мы наскоро позавтракали в уютной столовой с широким венецианским окном. Вагнер неожиданно вынул откуда-то из-под стола массивный бокал и протянул мне:
   — Держите!
   Я принял бокал и был очень удивлен, не почувствовав его тяжести. Поставил на стол, но не успел разжать пальцы, как бокал взлетел к потолку и там остался. Должно быть, вид у меня был комический, потому что Вагнер рассмеялся и сказал:
   — Ну и вид у вас! Хоть на экран. Однако из чего же вы будете пить яблочный сидр? Сами виноваты. Других стаканов у меня нет.
   — Вы, может быть, мне все-таки объясните, профессор, этот фокус? — спросил я.
   — Я не фокусник и не волшебник, — ответил он, как будто немного обидевшись.
   — Бокал был, кажется, металлический. В потолке же, вероятно, был скрытый магнит. Угадал я или нет?
   — Все в свое время объяснится. Погода отличная, идемте подышать чистым воздухом. Но прежде я хочу взвесить вас на весах. — Он взвесил меня, зачем-то предложил положить в карман гирьки весом в 1 килограмм 800 граммов и сказал: «Пунктум».
   Мы вышли из дому и направились к большому полю, которое виднелось за березовой рощей. Мне показалось, что среди поля находится озеро: между белыми стволами берез я видел блестящую поверхность, и, только подойдя ближе, я убедился в своей ошибке: большая часть поля была покрыта словно блестящим войлоком, ровным и гладким. Издали этот «ковер» с матовым блеском светло-серого цвета был похож на поверхность воды.
   Вагнер смело зашагал по «озеру», я совсем несмело — за ним. Посредине «ковра» площадью несколько сот квадратных метров я увидел небольшой крест, как мне показалось. Когда мы подошли к нему ближе, оказалось, что одна «крестовина» представляла собой щель в ковре, а другая — повернутый поперек щели болт, сидящий на стержне. От этого центрального креста расходились во все стороны скобы, несколько напоминающие дверные ручки.
   Вагнер повернул болт так, что он стал против отверстия. В то же мгновение я почувствовал, что мы поднимаемся, как на ковре-самолете.
   — Держитесь за скобы! — крикнул мне Вагнер. Я ухватился за ручку, и вовремя, так как наш «самолет» сильно качнуло. К счастью, порывов ветра больше не повторялось, и мы так плавно поднимались, что я не мог отделаться от впечатления, будто не мы идем вверх, а земля, поле, березовая роща, дача Вагнера медленно опускаются.
   — Наш ковер-самолет поднимался бы быстрее, если бы не сопротивление воздуха, — сказал Вагнер. Он сидел против меня, держась за скобу, похожую на дверную ручку. Нас разделяла щель, сквозь которую, когда ковер-самолет находился на земле, пропускался болт, удерживающий самолет от подъема, как якорь.
   — Да, наш летательный аппарат не слишком-то обтекаемой формы; по крайней мере при полетах по вертикали, — отозвался я, с трудом заставляя себя говорить: до такой степени ошеломило меня это необычайное приключение.
   — Теперь вы не скажете, что над нами магнит, который притягивает нас? — спросил Вагнер, хитро прищурив голубые глаза.
   — Увы, это выше моего понимания, — ответил я. Вагнер громко захохотал.
   — Трудная задача, — наконец сказал он. — Вы можете вообразить, что я изобрел какой-нибудь кеворит-экран, защищающий тела от земного тяготения. Но кеворит — чистейшая и неосуществимая фантазия. Вы могли бы вообразить, что я зарядил наш ковер-самолет электричеством, одноименным с земным зарядом, и ковер-самолет отскочил от земли, как бузинный шарик...
   — Я ничего не воображаю, — возразил я. — Сейчас меня интересует, как высоко мы поднимемся. Ведь мы одеты по-летнему, и у нас нет кислородных приборов.
   — Можете быть совершенно спокойны, — ответил Вагнер. — Поземная сила нашего ковра-самолета очень невелика. Его потолок имеет всего две-три сотни метров. Видите, наш подъем уже замедляется. А когда наступит вечер, температура понизится, влажность воздуха увеличится, и наш ковер-самолет пойдет на снижение. Мой расчет совершенно точен. Пунктум. Недаром я выверил ваш вес. Ну вот. А пока... у нас есть еще много времени, и я могу объяснить вам секрет нашего ковра-самолета... Смотрите, сколько мальчишек сбежалось посмотреть на нас. И откуда только они берутся?.. Кричат, машут шапками...
   Нас медленно относило за рощу. Скоро река и толпа ребят на берегу скрылись из виду.
   — Так вот, — продолжал Вагнер, — все эти чудеса родились из научных работ над физикой тонких пленок, малоизвестных широкой публике. Советую вам познакомиться с этим предметом. Коротко говоря, наш ковер-самолет сделан из так называемой твердой цепи. Это тело, состоящее из множества ячеек-пузырьков. Сплав магния и бериллия. Размер ячеек меньше одного миллиметра, а толщина стенок — одна десятитысячная миллиметра. Пустоты ячеек заполнены водородом. При толщине стенок — тонких пленок — в одну тысячную миллиметра уже получается невесомый материал, а при толщине в одну десятитысячную, как у нас, металл становится летающим. При известной величине ковра-самолета из такого металла он, как видите, может поднять не только самого себя, но и добавочный груз. Простите, но я сниму ботинки — привык ходить на даче босиком, — прервал он свои объяснения, снял ботинки и поставил возле себя. — Итак, — сказал он...
   Но в этот момент неизвестно откуда налетел порыв ветра, наш ковер-самолет качнуло, ботинки полетели на землю, облегченный самолет рванулся вверх. Вагнер вскрикнул, и этот крик больше походил на стон. Я понял: увы, теперь нам не помогут ни ночная сырость, ни понижение температуры. Мы не могли выпустить газ, чтобы снизиться, как аэронавты. Газ нашего ковра-самолета был глубоко запрятан внутри искусственной "пенистой* структуры. Мы не могли управлять движением самолета ни по вертикали, ни по горизонтали. Мы были беспомощны. У нас не было радиостанции. Мы не имели запасов пищи и воды. Этот Вагнер — неплохой изобретатель, но очень непрактичный человек. Я был зол на него, тем более что мне уже хотелось есть и мучила жажда.
   — Не напоминает ли вам наше положение старую историю о человеке, который вздумал прыгать по-блошиному? — Вагнер сердито засопел, но промолчал. — Нечего сказать, в хорошенькое положение мы попали, — продолжал я пилить его. — Ночью может наступить буря, наш ковер-самолет перевернет, и мы разобьемся. Или же мы съедим друг Друга от голода, как потерпевшие кораблекрушение. Или погибнем от жажды, и наши тела будут расклеваны птицами...
   Вагнер громко расхохотался.
   — Я не знал, что вы такой веселый человек и умеете шутить в самых затруднительных обстоятельствах! — искренне сказал он, и мне стало стыдно. — Но положение наше не столь уж трагическое, как вам кажется. К счастью, мой ковер-самолет сварен из твердой пены, которая довольно-таки хрупка. Мы можем отламывать куски от нашего ковра, он уменьшится в размерах и опустится, как опускается плот под непосильной тяжестью. Скорее за работу!
   Вагнер стал отламывать куски пористой пены, начиная с краев щели в центре ковра. Я последовал его примеру. Мы бросали обломанные куски в сторону и вниз, но они неизменно всплывали наверх и пропадали где-то в синеве неба.
   — Сплав недешевый, жаль терять эти куски, но мои знакомые летчики поймают их в сети. Все эти куски будут летать на одной высоте, не выше десятка километров. Видите, мы уже снижаемся. Еще несколько кусков... Подождите бросать, под нами, кажется, озеро. Так и есть. Придется сбросить балласт. Снимайте ботинки!
   Мы благополучно приземлились в зарослях орешника и привязали подтяжками и поясами изуродованный ковер-самолет, чтобы он не улетел. Домой возвращались босиком, голодные и возбужденные...