Дмитрий Биленкин
Запрет
* * *
По мере того как Стигс осторожно развивал свою мысль, лицо декана хмурилось все более и более.
— Левоспиральные фотоны! — перебил он наконец Стигса. — Да, да, я понял: вы собираетесь искать лево-спиральные фотоны. Почему бы вам заодно не поискать принцип вечного двигателя? Или координаты райских врат? Вы что, книги Гордона не читали?
— Я читал Гордона, — стараясь сохранить спокойствие, проговорил Стигс. — Опыты были поставлены восемнадцать лет назад, когда не был известен “эффект Борисова”. Теоретически есть надежда…
— Теоретически! — декан уже не скрывал раздражения. — А деньги на эксперимент я должен давать практически. Два миллиона!
— Миллион. Два миллиона стоили опыты Гордона. “Эффект Борисова” позволяет…
— Это я слышал. Вы как будто забываете, кто такой Гордон. Или вы полагаете, что “эффект Борисова” ему неизвестен? Гордон велик не только тем, что создал единую теорию поля. Известно ли вам, что он ни разу не ошибался в своих выводах и предсказаниях? Известно ли вам, наконец, что опыты Гордона по левоспиральным фотонам повторяли, пробуя все мыслимые варианты, Фыоа, Шеррингтон, Бродецкий — лучшие экспериментаторы мира! И ни-че-го! Левоспиральные потоки света — это миф, теплород, философский камень, мираж…
Декану было под шестьдесят, резкие морщины, как ни странно, молодили его, а не старили, костюм на нем был преотличный, но все это не имело ни малейшего значения. Кем бы ни был человек, сидящий в этом кресле, как бы он ни одевался, главным было то, что он распоряжался ассигнованиями, управлял многосотенным коллективом, был администратором и в этом качестве не мог поощрять авантюры, стоящие денег. И даже просто сомнительное не могло рассчитывать на его благосклонность. Но Стигс не терял надежды. Он предпочёл бы не иметь с деканом дела, но и великому Гордону приходилось в своё время уламывать таких же вот людей. Интересно, стал бы Гордон великим, если бы ему это не удалось?
— По-моему, все ясно, Стигс, — жёстко заключил декан и пододвинул к себе папку с бумагами, давая понять, что аудиенция закончена.
— Но вы не посмотрели отзыв Ван-Мерля! — воскликнул Стигс.
— Ван-Мерля? Да у меня завтра же будет десять отзывов виднейших профессоров, и в каждом будет сказано то же, что я вам сказал! Идите, Стигс, занимайтесь делом.
Стигс встал и почувствовал, что у него дрожат руки.
— Ещё одно только слово…
Декан поднял голову.
— Пожалуйста, только без громких фраз о величии проблемы, необходимости риска и тому подобного оперения.
— Нет, я не об этом. Что, если… что, если сам Гордон скажет: “Опыты ставить надо”?
— Са-ам?
Декан удивлённо откинулся на спинку кресла. Постучал кончиками ногтей друг о друга. Изучающе посмотрел на Стигса.
— Думаете переубедить Гордона? М-да… Примет ли он ещё вас…
— Примет, — Стигсу показалось, что он ступил на тонкий лёд.
— Ну, если Гордон… Тогда посмотрим.
“…Какое счастье, что Гордон ещё не умер! — подумал Стигс, подходя к загородному коттеджу великого физика. — Если бы он умер, спорить пришлось бы не с ним, а с его авторитетом. А авторитет не берет своих слов назад”.
Стигс подбадривал самого себя. Вчера после разговора с деканом он десять раз поднимал трубку и десять раз клал её обратно, прежде чем набрал номер Гордона. Вопреки всем ожиданиям, тот согласился сразу. Сразу! Вот что значит настоящий учёный. Болен, стар, замкнут — и сразу же отзывается на мольбу о помощи! Именно так скорей всего прозвучало его объяснение по телефону, которое Гордон выслушал молча и на которое минуту спустя — Стигс чуть не умер — коротко ответил: “Жду вас завтра в девять”.
Завтра! В девять! Ждёт! Он, живая легенда, ждёт его, Стигса, рядового из рядовых! Ночь Стигс провёл тревожно, обдумывая каждое слово, каждую интонацию, переходя от отчаяния к уверенности, что все будет хорошо.
И вот теперь, у самых ворот, протянув руку к кнопке звонка, он с ужасом ощутил, что его голова пуста. Он забыл все, что хотел сказать, он не может связать двух слов, он не может двинуться с места!
Уф! Стигс опустил руку. Спокойно, спокойно… Ведь кто такой Гордон? Гений, равный Эйнштейну, но не папа же римский, не бог — учёный, человек… У него болят почки, он любит сажать розы, он безукоризненно честен и, говорят, добр.
Стигс даже не заметил, что жмёт кнопку изо всех сил. Он не помнил, как распахнулись ворота, как кто-то провёл его в комнаты, что-то на ходу ему втолковывая, как он снял плащ, как переступил порог…
— Здравствуйте. Садитесь.
Гордон полулежал на диване, и все равно Стигсу показалось, что тот возвышается над ним. Возвышается его голова, величественная, как купол собора, возвышаются его плечи, а грива седых волос — та и вовсе плывёт облаком в недоступной вышине. И взгляд как будто издали, от мерцающих льдов великих мыслей, взгляд, видящий сокровенные тайны природы и туманные просторы вечности. Он сам уже принадлежал вечности, бронзе истории, этот светлый, отрешённый взгляд.
Гордон шевельнулся и поправил плед, которым были прикрыты колени.
— Рассказывайте.
Стигс заговорил, не слыша собственного голоса. Минуты через три Гордон прервал его слабым движением руки.
— Понятно. Это не ваша ли статья была два года назад в “Анналах физики”?
— Моя… — У Стигса пересохло в горле.
— Вы красиво решили проблему флюктирования гравитонов. Почему вы не продолжили работы в этой области?
— Потому что… Потому что я увидел оттуда мостик к левоспиральным фотонам…
— И это вас увлекло? Вы ни о чем другом не можете думать?
— Да… То есть… Не сами фотоны, а то, что за этим стоит…
— Что же за этим стоит?
Стигс ошеломлённо посмотрел на Гордона. Проверяет? Смеётся? Играет как кошка с мышью?
— Движение против хода времени, — выдавил он.
— А ещё?
Стигс окончательно растерялся. Ещё? Что “ещё”? Какое “ещё” он, великий, видит там, в своей вечности? Какие тайны открыты его уму, какие сокровенные свойства природы он прозревает за этим словом? Какие?!
Гордон едва слышно вздохнул.
— Хорошо. Как по-вашему, в чем цель науки?
Нет, Гордон не смеялся. Он менее всего был склонен смеяться — Стигс это понял. Взгляд Гордона был обращён к нему, он требовал и вопрошал — мягко, настойчиво, сурово.
— Цель науки в познании… в отыскании истины.
— Какой истины?
— Какой… что? Всеобщей истины! Природа…
— Оставим природу в покое. Расскажите лучше о себе. Все, с самого начала.
Гордон прикрыл глаза.
Стигс, ничего не понимая, повиновался. Но что он мог рассказать о себе? Как он пришёл в науку, чем была для него наука? Об этом не расскажешь. Отец — пьяница, бесконечные ссоры в семье, вот тогда Стигс и нашёл спасение в книгах. В книгах о науке прежде всего. Они уводили его в чистый мир познания, где окрылённая волнением душа скользила над светлыми полями истины, где каждый шаг возносил человека к величественным скрижалям мироздания, начертанным среди звёзд. Там, равные божеству, брали мальчика за руку, вели к сияющей мудрости Ньютон и Лобачевский, Дарвин и Эйнштейн, Снегов и… Гордон. Мальчика, который затыкал уши, чтобы не слышать визгливых криков матери, пьяной ругани отца, мальчика, который чувствовал себя грязным с головы до ног. Как он учился! С каким трепетом он приступил к своему первому самостоятельному исследованию! “Спинарный момент у вырожденных гравитонов”. Он думал об этих гравитонах нежно, как о любимой девушке. Он мечтал узнать о них все, чего бы это ему ни стоило. Были дни, когда он шёл по улицам, не видя их, а когда прохожие случайно задевали его, то грубое прикосновение внешнего мира уже не раздражало — оно не могло затронуть его реальности. Где-то в ином пространстве существовали будни, существовал футбол, кино, низменные разговоры, деньги, грубость, зависть — все то беспросветное, что окружало его в детстве… Теперь он, пусть ещё неумело, парил над всем этим так высоко, как когда-то мечтал парить. Но разве слова могут выразить его чувства?
И непонятно было, слушает ли его Гордон, думает о чем-то своём или дремлет.
Стигс умолк. Гордон открыл глаза.
— Должен разочаровать вас, друг мой. Левоспиральные фотоны — это иллюзия…
“Он говорит как декан!” — побледнел Стигс.
— …Не все теоретически возможное осуществляется в природе. Манящий огонёк, болотный дух — вот что такое лево-спиральный фотон, К сожалению, такие огоньки всегда горят по обочинам науки. Я сам погнался за ним и потерял пять лет — каких лет! И Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий тоже. Не хватит ли жертв? Вы молоды, судя по вашим статьям, талантливы, не теряйте времени зря. Вот мой совет.
— Но “эффект Борисова”… Вы стучались в парадный вход, а там голая стена… Может быть, с чёрного входа…
— Ни с чёрного, ни с парадного нельзя проникнуть в то, чего нет. Едва Борисов открыл свой эффект, я тотчас пересмотрел все выводы. Ошибки нет. Ваш путь нереален.
— Но почему? Почему? Где я ошибся? В чем? Покажите! Это было почти кощунством — требовать объяснения у
Гордона, дряхлого восьмидесятилетнего Гордона. Требовать после того, как он твёрдо дал понять, что его слова — истина. Но нет, сейчас в этой комнате, где возникла единая теория поля, это не было святотатством. Оба они — и Стигс и Гордон — подчинялись одному закону, который был выше их, и этот закон обязывал Гордона представить доказательства. Он не мог его нарушить, иначе бы наука превратилась в религию, а он — в первосвященника.
— Что ж…
Стопка бумаги лежала на столике перед Гордоном. Он взял чистый лист, бережно разгладил, узловатые, плохо гнущиеся пальцы зажали ручку, и из-под пера суровыми шеренгами двинулись математические символы.
Это был приговор. Запрет очерчивался неумолимо, частокол знаков был крепче надолб, выше железобетонных стен. Гордон спокойно перегораживал мечте путь, и просвет делался все уже, уже… Холодея, Стигс следил за неотвратимой поступью строк, за уверенным бегом пера, за жестокой логикой доказательств. Вот сейчас перо клюнет бумагу в последний раз…
Перо чуть запнулось, дрогнуло, помедлило…
— Дальше и так, надеюсь, ясно, — устало проговорил Гордон, отстраняя бумагу.
Он зябко потёр руки и спрятал их под плед.
Стигсу показалось, что он сошёл с ума! Приговор был написан, на нем стояла подпись и печать, но в доказательствах была брешь! Крошечная, почти неразличимая… С молниеносностью, его самого поразившей, Стигс разом охватил всю цепь доводов, мысль Гордона стала его мыслью, он додумал её и…
Не может быть! В это невозможно поверить! Брешь не закрывалась. Её нельзя было закрыть.
Стигс поднял глаза и едва не закричал. Перед ним был другой Гордон. Сгорбленный, немощный, с запавшим ртом, коричневыми пятнами старости на дряблых щеках. Он уже не возвышался, тусклые волосы не парили облаком — Стигс увидел его таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким его рисовало воображение. И Стигс чуть не разрыдался.
— Догадались все-таки… — прошелестел голос Гордона, и голова старика опустилась ещё ниже. — У вас хватило смелости не поверить, и вот… Да, ваш путь тоже реален. Реален, потому что левоспиральные фотоны существуют. Я это обнаружил восемнадцать лет назад…
Стигс был безмолвен. В нем рушился мир. Падали звезды, обваливалось небо, умирали боги. Умирал он сам.
Рука Гордона узкой сморщенной ящерицей выскользнула из-под пледа и коснулась его плеча.
— Соберитесь с духом… Я спросил вас — помните? — что стоит за свойствами левоспирального фотона. Вы не ответили. Вы не думали над этим. Отвечу я. В чем цель науки?
— В чем? — эхом ответил Стигс.
— В счастье человечества. Если наука не будет делать людей счастливей, то зачем она? Знания — это оружие, и если учёному безразлично, куда оно повёрнуто, то чем он отличается от солдата-наёмника? Вы и над этим не думали, Стигс. Вы хотите найти левоспиральные фотоны — частицы, которые движутся к нам из будущего. Вы их откроете, как в своё время открыл я. А дальше? Дальше практика. Люди научатся видеть будущее. И управлять им, поскольку естественный ход событий, если знать, каков он, корректируем. Счастливей ли станет человечество? Оглянитесь вокруг, Стигс. Банкир пойдёт на все ради сохранения своих капиталов, диктатор — ради сохранения своей диктатуры, карьерист — ради сохранения кресла. Тьма людей заинтересована в сохранении сегодняшнего порядка. Будущее им враждебно, ибо они догадываются, чем оно им грозит… Они и сейчас пытаются его предотвратить — вслепую. Этим людям вы дарите власть над будущим. Они уничтожат его, Стигс.
Помолчите, вы ещё не все поняли… Утверждают, что Роджер Бэкон, открыв порох, засекретил своё открытие от всех, ибо предвидел, чем оно обернётся. Благородный, но бесполезный жест. Полвека назад физики добровольно ввели самоцензуру, чтобы информация о их работах по расщеплению ядра не попала к нацистам. Поступив так, они тут же отдали свои знания Америке. Кончилось это Хиросимой. Но даже если бы они заперли свои лаборатории, то нашлись бы другие, которые все равно сделали бы бомбу. Не обязательно из чувства патриотизма, вполне достаточно чистой любознательности. Обдумав уроки прошлого, я решил поступить иначе, когда открыл левоспиральный фотон. Я объявил его несуществующим. Я сказал мировой науке, что искать его бессмысленно. Доказательством были результаты экспериментов — фальсифицированные результаты. И мой авторитет. Я положил его, как колоду поперёк тропинки. О, я не обольщался! Я знал, что когда-нибудь где-нибудь появится такой юнец, как вы, которого не устрашит мой запрет. Но мне важно было выиграть время. К счастью, опыты по обнаружению левоспирального фотона требуют денег. И немалых… Оттянуть открытие во что бы то ни стало! Ведь ещё полвека… нет, меньше! — и в мире разительно все переменится. Тогда люди станут заглядывать в будущее лишь затем, чтобы предвидеть стихийные бедствия, лечить болезни до их возникновения. В это я верю. Я нарушил законы науки. Но не добра! И не вам меня судить.
— Я не сужу… — с трудом, точно ему не хватало воздуха, выговорил Стигс. — Но как же Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий?! — вдруг закричал он.
Гордон вскинул голову.
— Покойный Фьюа, покойный Шеррингтон, покойный Бродецкий были моими друзьями, — торжественно проговорил он.
И внезапно Стигс снова почувствовал себя маленьким — маленьким перед этим стариком, чей взгляд был полон гордого достоинства, чьё лицо сейчас было точно таким, каким юный Стигс видел его на страницах учебников.
— Левоспиральные фотоны! — перебил он наконец Стигса. — Да, да, я понял: вы собираетесь искать лево-спиральные фотоны. Почему бы вам заодно не поискать принцип вечного двигателя? Или координаты райских врат? Вы что, книги Гордона не читали?
— Я читал Гордона, — стараясь сохранить спокойствие, проговорил Стигс. — Опыты были поставлены восемнадцать лет назад, когда не был известен “эффект Борисова”. Теоретически есть надежда…
— Теоретически! — декан уже не скрывал раздражения. — А деньги на эксперимент я должен давать практически. Два миллиона!
— Миллион. Два миллиона стоили опыты Гордона. “Эффект Борисова” позволяет…
— Это я слышал. Вы как будто забываете, кто такой Гордон. Или вы полагаете, что “эффект Борисова” ему неизвестен? Гордон велик не только тем, что создал единую теорию поля. Известно ли вам, что он ни разу не ошибался в своих выводах и предсказаниях? Известно ли вам, наконец, что опыты Гордона по левоспиральным фотонам повторяли, пробуя все мыслимые варианты, Фыоа, Шеррингтон, Бродецкий — лучшие экспериментаторы мира! И ни-че-го! Левоспиральные потоки света — это миф, теплород, философский камень, мираж…
Декану было под шестьдесят, резкие морщины, как ни странно, молодили его, а не старили, костюм на нем был преотличный, но все это не имело ни малейшего значения. Кем бы ни был человек, сидящий в этом кресле, как бы он ни одевался, главным было то, что он распоряжался ассигнованиями, управлял многосотенным коллективом, был администратором и в этом качестве не мог поощрять авантюры, стоящие денег. И даже просто сомнительное не могло рассчитывать на его благосклонность. Но Стигс не терял надежды. Он предпочёл бы не иметь с деканом дела, но и великому Гордону приходилось в своё время уламывать таких же вот людей. Интересно, стал бы Гордон великим, если бы ему это не удалось?
— По-моему, все ясно, Стигс, — жёстко заключил декан и пододвинул к себе папку с бумагами, давая понять, что аудиенция закончена.
— Но вы не посмотрели отзыв Ван-Мерля! — воскликнул Стигс.
— Ван-Мерля? Да у меня завтра же будет десять отзывов виднейших профессоров, и в каждом будет сказано то же, что я вам сказал! Идите, Стигс, занимайтесь делом.
Стигс встал и почувствовал, что у него дрожат руки.
— Ещё одно только слово…
Декан поднял голову.
— Пожалуйста, только без громких фраз о величии проблемы, необходимости риска и тому подобного оперения.
— Нет, я не об этом. Что, если… что, если сам Гордон скажет: “Опыты ставить надо”?
— Са-ам?
Декан удивлённо откинулся на спинку кресла. Постучал кончиками ногтей друг о друга. Изучающе посмотрел на Стигса.
— Думаете переубедить Гордона? М-да… Примет ли он ещё вас…
— Примет, — Стигсу показалось, что он ступил на тонкий лёд.
— Ну, если Гордон… Тогда посмотрим.
“…Какое счастье, что Гордон ещё не умер! — подумал Стигс, подходя к загородному коттеджу великого физика. — Если бы он умер, спорить пришлось бы не с ним, а с его авторитетом. А авторитет не берет своих слов назад”.
Стигс подбадривал самого себя. Вчера после разговора с деканом он десять раз поднимал трубку и десять раз клал её обратно, прежде чем набрал номер Гордона. Вопреки всем ожиданиям, тот согласился сразу. Сразу! Вот что значит настоящий учёный. Болен, стар, замкнут — и сразу же отзывается на мольбу о помощи! Именно так скорей всего прозвучало его объяснение по телефону, которое Гордон выслушал молча и на которое минуту спустя — Стигс чуть не умер — коротко ответил: “Жду вас завтра в девять”.
Завтра! В девять! Ждёт! Он, живая легенда, ждёт его, Стигса, рядового из рядовых! Ночь Стигс провёл тревожно, обдумывая каждое слово, каждую интонацию, переходя от отчаяния к уверенности, что все будет хорошо.
И вот теперь, у самых ворот, протянув руку к кнопке звонка, он с ужасом ощутил, что его голова пуста. Он забыл все, что хотел сказать, он не может связать двух слов, он не может двинуться с места!
Уф! Стигс опустил руку. Спокойно, спокойно… Ведь кто такой Гордон? Гений, равный Эйнштейну, но не папа же римский, не бог — учёный, человек… У него болят почки, он любит сажать розы, он безукоризненно честен и, говорят, добр.
Стигс даже не заметил, что жмёт кнопку изо всех сил. Он не помнил, как распахнулись ворота, как кто-то провёл его в комнаты, что-то на ходу ему втолковывая, как он снял плащ, как переступил порог…
— Здравствуйте. Садитесь.
Гордон полулежал на диване, и все равно Стигсу показалось, что тот возвышается над ним. Возвышается его голова, величественная, как купол собора, возвышаются его плечи, а грива седых волос — та и вовсе плывёт облаком в недоступной вышине. И взгляд как будто издали, от мерцающих льдов великих мыслей, взгляд, видящий сокровенные тайны природы и туманные просторы вечности. Он сам уже принадлежал вечности, бронзе истории, этот светлый, отрешённый взгляд.
Гордон шевельнулся и поправил плед, которым были прикрыты колени.
— Рассказывайте.
Стигс заговорил, не слыша собственного голоса. Минуты через три Гордон прервал его слабым движением руки.
— Понятно. Это не ваша ли статья была два года назад в “Анналах физики”?
— Моя… — У Стигса пересохло в горле.
— Вы красиво решили проблему флюктирования гравитонов. Почему вы не продолжили работы в этой области?
— Потому что… Потому что я увидел оттуда мостик к левоспиральным фотонам…
— И это вас увлекло? Вы ни о чем другом не можете думать?
— Да… То есть… Не сами фотоны, а то, что за этим стоит…
— Что же за этим стоит?
Стигс ошеломлённо посмотрел на Гордона. Проверяет? Смеётся? Играет как кошка с мышью?
— Движение против хода времени, — выдавил он.
— А ещё?
Стигс окончательно растерялся. Ещё? Что “ещё”? Какое “ещё” он, великий, видит там, в своей вечности? Какие тайны открыты его уму, какие сокровенные свойства природы он прозревает за этим словом? Какие?!
Гордон едва слышно вздохнул.
— Хорошо. Как по-вашему, в чем цель науки?
Нет, Гордон не смеялся. Он менее всего был склонен смеяться — Стигс это понял. Взгляд Гордона был обращён к нему, он требовал и вопрошал — мягко, настойчиво, сурово.
— Цель науки в познании… в отыскании истины.
— Какой истины?
— Какой… что? Всеобщей истины! Природа…
— Оставим природу в покое. Расскажите лучше о себе. Все, с самого начала.
Гордон прикрыл глаза.
Стигс, ничего не понимая, повиновался. Но что он мог рассказать о себе? Как он пришёл в науку, чем была для него наука? Об этом не расскажешь. Отец — пьяница, бесконечные ссоры в семье, вот тогда Стигс и нашёл спасение в книгах. В книгах о науке прежде всего. Они уводили его в чистый мир познания, где окрылённая волнением душа скользила над светлыми полями истины, где каждый шаг возносил человека к величественным скрижалям мироздания, начертанным среди звёзд. Там, равные божеству, брали мальчика за руку, вели к сияющей мудрости Ньютон и Лобачевский, Дарвин и Эйнштейн, Снегов и… Гордон. Мальчика, который затыкал уши, чтобы не слышать визгливых криков матери, пьяной ругани отца, мальчика, который чувствовал себя грязным с головы до ног. Как он учился! С каким трепетом он приступил к своему первому самостоятельному исследованию! “Спинарный момент у вырожденных гравитонов”. Он думал об этих гравитонах нежно, как о любимой девушке. Он мечтал узнать о них все, чего бы это ему ни стоило. Были дни, когда он шёл по улицам, не видя их, а когда прохожие случайно задевали его, то грубое прикосновение внешнего мира уже не раздражало — оно не могло затронуть его реальности. Где-то в ином пространстве существовали будни, существовал футбол, кино, низменные разговоры, деньги, грубость, зависть — все то беспросветное, что окружало его в детстве… Теперь он, пусть ещё неумело, парил над всем этим так высоко, как когда-то мечтал парить. Но разве слова могут выразить его чувства?
И непонятно было, слушает ли его Гордон, думает о чем-то своём или дремлет.
Стигс умолк. Гордон открыл глаза.
— Должен разочаровать вас, друг мой. Левоспиральные фотоны — это иллюзия…
“Он говорит как декан!” — побледнел Стигс.
— …Не все теоретически возможное осуществляется в природе. Манящий огонёк, болотный дух — вот что такое лево-спиральный фотон, К сожалению, такие огоньки всегда горят по обочинам науки. Я сам погнался за ним и потерял пять лет — каких лет! И Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий тоже. Не хватит ли жертв? Вы молоды, судя по вашим статьям, талантливы, не теряйте времени зря. Вот мой совет.
— Но “эффект Борисова”… Вы стучались в парадный вход, а там голая стена… Может быть, с чёрного входа…
— Ни с чёрного, ни с парадного нельзя проникнуть в то, чего нет. Едва Борисов открыл свой эффект, я тотчас пересмотрел все выводы. Ошибки нет. Ваш путь нереален.
— Но почему? Почему? Где я ошибся? В чем? Покажите! Это было почти кощунством — требовать объяснения у
Гордона, дряхлого восьмидесятилетнего Гордона. Требовать после того, как он твёрдо дал понять, что его слова — истина. Но нет, сейчас в этой комнате, где возникла единая теория поля, это не было святотатством. Оба они — и Стигс и Гордон — подчинялись одному закону, который был выше их, и этот закон обязывал Гордона представить доказательства. Он не мог его нарушить, иначе бы наука превратилась в религию, а он — в первосвященника.
— Что ж…
Стопка бумаги лежала на столике перед Гордоном. Он взял чистый лист, бережно разгладил, узловатые, плохо гнущиеся пальцы зажали ручку, и из-под пера суровыми шеренгами двинулись математические символы.
Это был приговор. Запрет очерчивался неумолимо, частокол знаков был крепче надолб, выше железобетонных стен. Гордон спокойно перегораживал мечте путь, и просвет делался все уже, уже… Холодея, Стигс следил за неотвратимой поступью строк, за уверенным бегом пера, за жестокой логикой доказательств. Вот сейчас перо клюнет бумагу в последний раз…
Перо чуть запнулось, дрогнуло, помедлило…
— Дальше и так, надеюсь, ясно, — устало проговорил Гордон, отстраняя бумагу.
Он зябко потёр руки и спрятал их под плед.
Стигсу показалось, что он сошёл с ума! Приговор был написан, на нем стояла подпись и печать, но в доказательствах была брешь! Крошечная, почти неразличимая… С молниеносностью, его самого поразившей, Стигс разом охватил всю цепь доводов, мысль Гордона стала его мыслью, он додумал её и…
Не может быть! В это невозможно поверить! Брешь не закрывалась. Её нельзя было закрыть.
Стигс поднял глаза и едва не закричал. Перед ним был другой Гордон. Сгорбленный, немощный, с запавшим ртом, коричневыми пятнами старости на дряблых щеках. Он уже не возвышался, тусклые волосы не парили облаком — Стигс увидел его таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким его рисовало воображение. И Стигс чуть не разрыдался.
— Догадались все-таки… — прошелестел голос Гордона, и голова старика опустилась ещё ниже. — У вас хватило смелости не поверить, и вот… Да, ваш путь тоже реален. Реален, потому что левоспиральные фотоны существуют. Я это обнаружил восемнадцать лет назад…
Стигс был безмолвен. В нем рушился мир. Падали звезды, обваливалось небо, умирали боги. Умирал он сам.
Рука Гордона узкой сморщенной ящерицей выскользнула из-под пледа и коснулась его плеча.
— Соберитесь с духом… Я спросил вас — помните? — что стоит за свойствами левоспирального фотона. Вы не ответили. Вы не думали над этим. Отвечу я. В чем цель науки?
— В чем? — эхом ответил Стигс.
— В счастье человечества. Если наука не будет делать людей счастливей, то зачем она? Знания — это оружие, и если учёному безразлично, куда оно повёрнуто, то чем он отличается от солдата-наёмника? Вы и над этим не думали, Стигс. Вы хотите найти левоспиральные фотоны — частицы, которые движутся к нам из будущего. Вы их откроете, как в своё время открыл я. А дальше? Дальше практика. Люди научатся видеть будущее. И управлять им, поскольку естественный ход событий, если знать, каков он, корректируем. Счастливей ли станет человечество? Оглянитесь вокруг, Стигс. Банкир пойдёт на все ради сохранения своих капиталов, диктатор — ради сохранения своей диктатуры, карьерист — ради сохранения кресла. Тьма людей заинтересована в сохранении сегодняшнего порядка. Будущее им враждебно, ибо они догадываются, чем оно им грозит… Они и сейчас пытаются его предотвратить — вслепую. Этим людям вы дарите власть над будущим. Они уничтожат его, Стигс.
Помолчите, вы ещё не все поняли… Утверждают, что Роджер Бэкон, открыв порох, засекретил своё открытие от всех, ибо предвидел, чем оно обернётся. Благородный, но бесполезный жест. Полвека назад физики добровольно ввели самоцензуру, чтобы информация о их работах по расщеплению ядра не попала к нацистам. Поступив так, они тут же отдали свои знания Америке. Кончилось это Хиросимой. Но даже если бы они заперли свои лаборатории, то нашлись бы другие, которые все равно сделали бы бомбу. Не обязательно из чувства патриотизма, вполне достаточно чистой любознательности. Обдумав уроки прошлого, я решил поступить иначе, когда открыл левоспиральный фотон. Я объявил его несуществующим. Я сказал мировой науке, что искать его бессмысленно. Доказательством были результаты экспериментов — фальсифицированные результаты. И мой авторитет. Я положил его, как колоду поперёк тропинки. О, я не обольщался! Я знал, что когда-нибудь где-нибудь появится такой юнец, как вы, которого не устрашит мой запрет. Но мне важно было выиграть время. К счастью, опыты по обнаружению левоспирального фотона требуют денег. И немалых… Оттянуть открытие во что бы то ни стало! Ведь ещё полвека… нет, меньше! — и в мире разительно все переменится. Тогда люди станут заглядывать в будущее лишь затем, чтобы предвидеть стихийные бедствия, лечить болезни до их возникновения. В это я верю. Я нарушил законы науки. Но не добра! И не вам меня судить.
— Я не сужу… — с трудом, точно ему не хватало воздуха, выговорил Стигс. — Но как же Фьюа, Шеррингтон, Бродецкий?! — вдруг закричал он.
Гордон вскинул голову.
— Покойный Фьюа, покойный Шеррингтон, покойный Бродецкий были моими друзьями, — торжественно проговорил он.
И внезапно Стигс снова почувствовал себя маленьким — маленьким перед этим стариком, чей взгляд был полон гордого достоинства, чьё лицо сейчас было точно таким, каким юный Стигс видел его на страницах учебников.