Висенте Ибаньес Бласко
Морские волки
Удалившись от "дел" на покой после сорока лет плавания и опасных приключений, капитан Льовет стал одним из наиболее уважаемых граждан Кабаньяля, приморского поселка с белыми одноэтажными домиками американского типа и прямыми широкими улицами, залитыми солнцем.
Жители Валенсии, приезжавшие провести здесь лето, с любопытством поглядывали на старого морского волка, который сидел в удобном кресле у дверей своего дома, в тени полосатого брезента. Сорок лет его жизни прошло на палубе корабля, под открытым небом; брызги волн и ливни, казалось, проникли до самых костей капитана; пригвожденный ревматизмом к креслу, он часами молча и недвижно сидел, лишь иногда, неудобно повернувшись, вскрикивал от боли и разражался проклятиями. Высокий, мускулистый, с большим отвислым животом, с тщательно выбритым, бронзовым от загара лицом, капитан походил на добродушного, мирно отдыхающего священника. И только пристальный повелительный взгляд его серых глаз говорил о привычке командовать, напоминая о "славном" прошлом капитана Льовета и оживляя в памяти соседей все мрачные были и небылицы, витавшие вокруг его имени.
Капитан провел жизнь в беспрестанной борьбе с английским королевским флотом, обманывая бдительность крейсеров, охотившихся за его неуловимым бригом, который перевозил "живой товар" с побережья Гвинеи на Антильские острова. Дерзкий, невозмутимо хладнокровный, капитан действовал всегда решительно, не зная колебаний.
Матросы передавали о нем страшные вещи. Ему ничего не стоило бросить за борт всю партию негров, лишь бы уйти от гнавшегося за ним крейсера; тщетно протягивались из воды руки, молившие о спасении: акулы, взметая пену мощными хвостами, стаями кидались на добычу и разрывали несчастных рабов, окрашивая кровью волны Атлантики. Восстания команды на своем бриге Льовет усмирял один, не зная иных помощников, кроме ружья и топора. Порой на него находили приступы слепой ярости, и он, словно дикий зверь, метался по палубе. Рассказывали о красивой женщине, сопровождавшей его в плавании, – как-то в припадке ревности капитан бросил ее с мостика в море.
И наряду с этим, – порывы великодушия: не раз он щедрою рукой сыпал золото семьям своей команды. Ослепленный гневом, капитан мог убить близкого друга, – но если на его глазах смывало шквалом матроса с палубы, капитан, не раздумывая, кидался за ним в воду, не страшась ни моря, ни хищников. Случалось, он приходил в бешенство, заметив, что скупщик негров пытается обмануть его на несколько песет, – и в ту же ночь мог выбросить три-четыре тысячи дуро на одну из тех бесшабашных оргий, которыми так прославился в Гаване. "Капитан сперва ударит, потом слово скажет", – говорили о нем матросы. Однажды в открытом море, заподозрив, что помощник готовит заговор, Льовет тут же выстрелом размозжил ему череп.
И все же, несмотря на суровое лицо и мрачный взгляд, капитан был самым веселым человеком в поселке. Усевшись в кружок на берегу, в тени лодок, моряки от души смеялись, вспоминая проделки капитана. Однажды он устроил на бриге обед в честь африканского князька, продававшего ему рабов; когда негритянское величество и сопровождавшие его сановники перепились, капитан поступил как работорговец в рассказе Мериме: поднял паруса и продал своих гостей в рабство. А в другой раз, когда Льовета преследовал британский крейсер, он в одну ночь до неузнаваемости изменил свой бриг: перекрасил и поставил новую оснастку. У английских капитанов не было недостатка в приметах, чтобы опознать бриг дерзкого работорговца, а тут все приметы исчезли. Капитан Льовет, говорили береговые жители, настоящий морской цыган: обращается со своим судном, как барышник с ослом на ярмарке, прибегая к самым чудесным превращениям.
Жестокий и великодушный, не щадивший ни своей, ни чужой жизни, расчетливый в делах и безрассудный в часы забав – таков был капитан Льовет, которого торговцы на Кубе прозвали "великолепным"; и этим именем продолжали звать капитана немногочисленные матросы его прежней команды, которые еще таскали по земле больные ноги, охая и надрываясь от кашля.
Почти вконец разоренный темными сделками, капитан бросил "торговлю" и прочно засел в Кабаньяле, равнодушно наблюдая с порога своего дома, как мимо него проходит жизнь, и проклиная все на свете, когда ревматизм уж очень досаждал ему. Восторженные почитатели не забывали капитана; в былое время они беспрекословно выполняли его приказания и частенько сносили побои; теперь же, сидя по-стариковски рядом, с грустью вспоминали "большую дорогу", как капитан называл Атлантику, и подсчитывали, сколько раз они перешли с одной стороны "дороги" на другую – из Африки в Америку, борясь со штормами и обманывая бдительность океанских стражей. Летом, когда боль на время отпускала и ноги держали их крепче, старики шли на берег; там, воодушевленный видом родной стихии, капитан облегчал душу признанием, что ему ненавистна Англия, чьи ядра не раз свистели над его головой; и ненавистны пароходы, оскорбляющие святость моря. Темнеющие на горизонте клубы дыма несут смерть морскому флоту. Нет больше моряков! Вода принадлежит кочегарам.
В ненастные зимние дни капитана Льовета можно было нередко увидеть на берегу; ноздри его раздувались, точно он по-прежнему стоял на капитанском мостике и, чуя приближение бури, готовился сразиться с нею.
Как-то дождливым утром, заметив, что люди бегут к морю, капитан поспешил вслед за ними, недовольно отмахиваясь от близких, которые пытались его удержать. Среди вытащенных на берег темных лодок, на фоне мертвенно-серого моря с трепещущими белыми гребешками волн, сновали рыбаки в синих куртках и, накрывшись подолом верхней юбки от дождя, толпились женщины. Вдали, в густом тумане, застилавшем горизонт, точно обезумевшие овцы, рассыпались рыбачьи лодки; намокшие, потемневшие паруса были убраны, и лодки то беспомощно зарывались носом, то вздымались на гребне разъяренных волн. У входа в порт высилась гряда красных скал, отполированных морским прибоем; среди камней клокотала мутная пена, словно разлившаяся желчь взбешенного моря.
Впереди всех шел парусник с разбитыми мачтами; как мяч, прыгал он с волны на волну, несясь прямо на зловещие скалы. Матросы уже не боролись за жизнь; оцепенев от страха перед близостью смерти, они ничком лежали на палубе. Столпившиеся на берегу рыбаки кричали, что нужно, мол, выручить парусник из беды, бросить ему канат, на буксире привести в гавань; но даже самые отважные умолкали при виде огромных валов, которые то вздымались, то с ревом падали вниз, разбиваясь на тысячи брызг. Стоит сейчас выйти в море, как лодка опрокинется, – не успеешь и за весла взяться.
– Их надо спасти! Кто со мной? – прозвучал вдруг резкий, повелительный голос капитана Льовета. Он выпрямился, забыв о боли, глаза его дико сверкнули, руки задрожали от гнева, как бывало на бриге в минуту грозной опасности. Женщины испуганно переглянулись, а мужчины невольно попятились, образовав вокруг него широкий круг. Капитан выругался и поднял сжатые кулаки, готовый кинуться на весь этот трусливый сброд. Молчание толпы привело его в бешенство, словно перед ним стояла взбунтовавшаяся команда брига.
– С каких это пор капитан Льовет не находит людей, готовых выйти с ним в море? – загремел он, как властелин, привыкший к повиновению подданных, как бог, оскорбленный неожиданным бегством верующих из храма. Он говорил по-кастильски, что было для него признаком слепой ярости.
– Здесь, капитан! – раздалось одновременно несколько старческих голосов.
И, проложив себе дорогу, на середину круга вышли пять стариков, пять живых мертвецов, истощивших свои силы в борьбе с морем, – последние матросы капитана Льовета. Нависшая опасность и привычка к слепому повиновению вдохнули в них прежнее мужество. Одни тяжело волочили ноги, другие смешно семенили и как-то по-птичьи подпрыгивали, а у шедшего последним мутные зрачки широко открытых угасших глаз были недвижно устремлены вдаль. Старики дрожали от холода, несмотря на доверху застегнутые желтые байковые куртки и теплые шапки, надетые поверх вдвое сложенных головных платков. Старая гвардия шла на смерть. Из толпы бросились к ним женщины и дети.
– Дедушка! – кричали внуки.
– Отец! – стонали дочери.
Но, подобно дряхлым клячам, оживающим при звуке боевой трубы, старики молодцевато выпрямились и оттолкнули цеплявшихся за них детей и внуков.
– Здесь, капитан! – повторили они в ответ на зов командира.
Во главе со своим кумиром старые морские волки проковыляли сквозь толпу к берегу, чтобы спустить лодку. Лица их покраснели от натуги, в бессильной ярости вздулись жилы на шее, но все усилия были напрасны. Раздраженные своей немощностью, они готовы были совершить еще одну попытку, но на них уже бросилась толпа, негодуя против ненужной жертвы, и стеной отгородила стариков от моря.
– Пустите меня, трусы! Не троньте, убью! – рычал капитан Льовет.
Впервые люди, восторженно почитавшие его, решились на подобное насилие. Они крепко держали старого безумца, глухие к его мольбам, безразличные к проклятьям.
Меж тем покинутый на произвол судьбы парусник несся, прыгая по волнам, навстречу своей гибели. Еще мгновение – и он разобьется о скалы среди водоворота клокочущей пены; а человек, который презирал жизнь ближних и мог скормить акулам целое племя негров, грозный капитан, чье имя гремело, как мрачная легенда, молил, проклинал и рвался из цепких рук, чтобы отдать свою жизнь для спасения чужих, неведомых людей. Когда же иссякли последние силы, капитан Льовет зарыдал, как ребенок.
Перевод И. Лейтнер
***
Комментарии
По-кастильски – то есть на чисто испанском языке; коренные жители провинции Валенсии говорят на местном наречии.