---------------------------------------------------------------
Перевела с английского Нора Галь (1972)
Текст выверен по последнему прижизненному изданию.
---------------------------------------------------------------
Уиберг четырнадцать лет проработал за границей специальным
корреспондентом "Нью-Йорк Таймс", из них десять посвятил еще и
другой, совсем особой профессии и в разное время провел в общей
сложности восемнадцать недель в Англии. (В подсчетах он,
естественно, был весьма точен.) Вот почему жилище Эдмунда
Джерарда Дарлинга сильно его удивило.
Служба Контроля над народонаселением была учреждена ровно
десять лет назад, после страшного, охватившего весь мир голода
1980 года, и с тех пор Англия почти не изменилась. Выезжая по
автостраде номер четыре из Лондона, Уиберг вновь увидал
небоскребы, выросшие на месте Зеленого пояса, которым некогда
обведен был город, -- под такими же каменными громадами
бесследно исчезли округ Уэстчестер в штате Нью-Йорк, Арлингтон
в Вирджинии, Ивенстон в Иллинойсе, Беркли в Калифорнии. Позднее
таких махин почти не возводили, в этом больше не было нужды,
раз численность населения не возрастала, однако построили их на
скорую руку, и потому многие через некоторое время придется
заменять новыми.
Городок Мейденхед, где численность населения остановилась
на отметке 20 000, с виду тоже ничуть не переменился с тех пор,
как Уиберг проезжал его в последний раз, направляясь в Оксфорд.
(Тогда он наносил подобный визит специалисту по эрозии берегов
Чарлзу Чарлстону Шеклтону, тот был отчасти еще и писатель.)
Однако на этот раз у Мейденхед Тикет надо было свернуть с
автострады, и неожиданно Уиберг оказался в самой настоящей
сельской местности, он и не подозревал, что еще сохранилось
такое, да не где-нибудь, а между Лондоном и Редингом!
Добрых пять миль он пробирался узеньким проселком --
еле-еле впору проехать одной машине, сверху сплошь нависли
ветви деревьев -- и выехал на круглый, тоже обсаженный
деревьями крохотный пятачок, который, кажется, переплюнул бы
ребенок, не возвышайся посередине десятифутовая замшелая
колонна-памятник павшим в первой мировой войне. По другую
сторону ютилась деревня Шерлак Роу, куда он направлялся, там,
похоже, всего-то было -- церквушка, пивная да с полдюжины
лавчонок. Должно быть, неподалеку имелся еще и пруд: откуда-то
слабо доносилось утиное кряканье.
"Файтл", обитель романиста, тоже стояла на Хай-стрит,
видимо единственной здешней улице. Большой двухэтажный дом,
крыша соломенная, стены выбелены, дубовые балки когда-то были
выкрашены в черный цвет. Солому совсем недавно сменили, поверх
нее для защиты от птиц натянута проволочная сетка; в остальном
вид у дома такой, словно его строили примерно в шестнадцатом
веке, да так оно, вероятно, и есть.
Уиберг поставил свою старую машину в сторонке и нашарил в
кармане куртки заготовленный агентством "Ассошиэйтед пресс"
некролог, бумага чуть слышно, успокоительно зашуршала под
рукой. Вынимать ее незачем, он уже выучил некролог наизусть.
Именно эти гранки, доставленные почтой неделю назад, и
заставили его пуститься в путь. Некролог должен появиться почти
через год, но в печати уже сообщалось, что Дарлинг болен, а это
всегда неплохой предлог - в сущности, им пользуешься чаще
всего.
Он вылез из машины, подошел к огромной, точно у сарая,
парадной двери и постучал; открыла чистенькая, пухленькая,
румяная девушка, судя по платью горничная. Он назвал себя.
-- Да-да, мистер Уиберг, сэр Эдмунд вас дожидается, --
сказала она, и по выговору он сразу узнал ирландку. -- Может,
хотите обождать в саду?
-- С удовольствием.
Очевидно, эта девушка служит совсем недавно, ведь
знаменитый писатель не просто дворянин, но награжден орденом
"За заслуги", а значит, его надо величать куда торжественней;
впрочем, по слухам, Дарлинг равнодушен к таким пустякам и уж
наверно даже не подумал бы поправлять горничную.
Она провела гостя через просторную столовую, где дубовые
балки потолка низко нависали над головой, а очаг сложен был из
самодельного кирпича, отворила стеклянную дверь в глубине, и
Уиберг оказался в саду. Сад размером примерно в пол-акра --
розы, еще какие-то цветущие кусты, их огибают посыпанные песком
дорожки, тут же несколько старых яблонь и груш и даже одна
смоковница. Часть земли отведена под огород, в уголке под
навесом высажены какие-то растеньица в горшках; от дороги и от
соседей все это заслоняют плетень из ивовых прутьев и живая
изгородь -стена вечнозеленого кустарника.
Но любопытней всего показался Уибергу кирпичный флигелек в
глубине сада, предназначенный для гостей или, может быть, для
прислуги. В некрологе сказано, что тут есть отдельная ванная
(или туалетная, как до сих пор деликатно выражаются англичане
из средних слоев); в этой-то пристройке Дарлинг писал свои
книги в пору, когда с ним еще жила семья. Вначале у домика была
островерхая черепичная крыша, но ее давно почти всю разобрали,
чтобы оборудовать знаменитую маленькую обсерваторию.
"Здешние края не слишком подходили для астрономических
наблюдений, даже когда самого Дарлинга еще и на свете не было,
-- думал Уиберг, -- а впрочем, наверно, Дарлинга это мало
трогало. Он любитель наук (однажды назвал их "лучшим в мире
спортом для созерцателей") и свою обсерваторию построил не для
настоящих изысканий -- просто ему нравится смотреть на небо".
Уиберг заглянул в окно, но внутри не осталось и следа
былых занятий владельца; видно, теперь этим домиком пользуется
только горничная. Уиберг вздохнул. Он был человек не слишком
чувствительный -- просто не мог себе этого позволить,-- но
порой его и самого угнетала его профессия.
Он опять пошел бродить по саду, нюхал розы и желтофиоли. В
Америке он желтофиолей никогда не видал; какой у них пряный,
экзотический аромат... так пахнет цветущий табак, а может быть
(вдруг подсказало воображение), травы, которыми пользовались
для бальзамирования в Древнем Египте.
Потом его позвала горничная. Опять провела через столовую
и дальше, по длинной и просторной, сворачивающей под прямым
углом галерее с камином из шлифованного камня и стеной, сплошь
уставленной книжными полками, к лестнице. На втором этаже
помещалась спальня хозяина дома. Уиберг шагнул к двери.
-- Осторожно, сэр! Голову! -- крикнула девушка, но
опоздала, он не успел нагнуться и ушиб макушку. В комнате
раздался смешок.
-- Вам не первому досталось,--произнес мужской
голос.--Если несешь сюда кой-что за пазухой, лучше
поостеречься, черт подери. Ударился Уиберг не сильно и тотчас
про это забыл.
Эдмунд Джерард Дарлинг в теплом клетчатом халате, опираясь
на гору подушек, полусидел в огромной кровати -- на пуховой
перине, судя по тому, как глубоко утонуло в ней худое, слабое
тело. Все еще внушительная грива волос, хоть они и поредели
надо лбом по сравнению с последней фотографией, что красуется
на суперобложках, и все те же очки -- стекла без оправы,
золотые дужки. Лицо его, лицо старого патриция, наперекор
болезни, чуть пополнело, черты отяжелели, появилось в них
что-то от доброго дядюшки -- странно видеть это выражение у
человека, который почти шестьдесят лет кряду в критических
статьях немилосердно бичевал своих собратьев за невежество, за
незнание самых основ родной литературы, не говоря уже о
литературе мировой.
-- Для меня большая честь и удовольствие видеть вас, сэр,
-- сказал Уиберг, доставая записную книжку.
-- Жаль, что не могу отплатить такой же любезностью, --
отозвался Дарлинг и указал гостю на глубокое кресло. --
Впрочем, я давно уже вас поджидаю. В сущности, мысли мои
занимает только один последний вопрос, и я был бы весьма
признателен вам за прямой и честный ответ... разумеется, если
вам позволено отвечать.
-- Ну конечно, сэр, к вашим услугам. В конце концов, я
ведь тоже пришел задавать вопросы. Спрашивайте.
-- Кто вы? -- спросил писатель. -- Только предвестник
палача или палач собственной персоной?
Уиберг смущенно, через силу усмехнулся.
-- Право, я вас не понимаю сэр.
Но он прекрасно понял. Непонятно было другое: откуда у
Дарлинга сведения, которые помогли додуматься до такого
вопроса? Все десять лет важнейший секрет Службы Контроля
охранялся самым тщательным образом.
-- Если вы не желаете отвечать на мой вопрос, так и мне на
ваши отвечать необязательно, --заметил Дарлинг. -- Но не
станете же вы отрицать, что у вас в кармане лежит мой некролог?
Обычное подозрение, Уибергу не раз приходилось с ним
сталкиваться, и проще простого было ответить словно бы прямо и
чистосердечно.
-- Да, правда. Но ведь вы, конечно, знаете, что у "Таймс",
да и у каждой большой газеты и крупного агентства печати
заготовлены некрологи на случай несчастья с любым выдающимся
деятелем, с любой знаменитостью. Естественно, время от времени
наши сведения приходится подновлять; и, естественно, каждый
репортер, когда его посылают брать у кого-нибудь интервью, для
справок в них заглядывает.
-- Я и сам начинал как журналист, -- сказал Дарлинг. -- И
прекрасно знаю, что большие газеты обычно поручают такую
пустяковую работу новичку, молокососу, а вовсе не специальному
корреспонденту за границей.
-- Не всякий, у кого берут интервью, удостоен Нобелевской
премии, -возразил Уиберг. -- А когда нобелевскому лауреату
восемьдесят лет и сообщалось, что он болен, взять у него
интервью, которое может оказаться последним, -задача отнюдь не
для молокососа. Если вам угодно, сэр, считать, что цель моего
прихода всего лишь освежить данные некролога, я бессилен вас
переубедить. Пожалуй, в моем поручении есть и нечто зловещее,
но вы, конечно, прекрасно понимаете, что это в конечном счете
можно сказать почти обо всякой газетной работе.
-- Знаю, знаю, -- проворчал Дарлинг. -- Стало быть, если
вами сейчас не движет желание выставить себя в
наиблагороднейшем свете, понимать надо так: уже одно то, что ко
мне прислали не кого-нибудь, а вас, есть дань уважения. Верно?
-- Н-ну... пожалуй, можно это определить и так, сэр, --
сказал Уиберг. По правде говоря, именно так он и собирался это
определить.
-- Чушь.
Уиберг пожал плечами.
-- Повторяю, сэр, не в моей власти вас переубедить. Но мне
очень жаль, что вы так поняли мой приход.
-- А я не сказал, что понимаю ваш приход так или эдак. Я
сказал -чушь. То, что вы мне тут наговорили, в общем верно, но
к делу не относится и должно только ввести в заблуждение. Я
ждал, что вы скажете мне правду, надо полагать, я имею на это
право. А вы преподносите мне явный вздор. Очевидно, вы всегда
так заговариваете зубы неподатливым клиентам.
Уиберг откинулся на спинку кресла, его опасения
усиливались.
-- Тогда объясните, пожалуйста, сэр, что же, по-вашему,
относится к делу?
-- Вы этого не заслужили. Но какой смысл умалчивать о том,
что вы и сами знаете, а я как раз и хочу, чтобы вы все поняли,
-- сказал Дарлинг. -- Ладно, пока не станем выходить за рамки
дел газетных.
Он пошарил в нагрудном кармане, вынул сигарету, нажал
кнопку звонка на ночном столике. Тотчас появилась горничная.
-- Спички, -- сказал Дарлинг.
-- Сэр, так ведь доктор...
-- А ну его, доктора, теперь-то я уже точно знаю, когда
мне помирать. Да вы не огорчайтесь, принесите-ка мне спички и
по дороге затопите камин.
День был еще теплый, но Уибергу тоже почему-то приятно
было смотреть, как разгорался огонек. Дарлинг затянулся
сигаретой, потом одобрительно ее оглядел.
-- Чепуха вся эта статистика, -- сказал он. -- Кстати, это
имеет самое прямое отношение к делу. Видите ли, мистер Уиберг,
на седьмом десятке человека обуревает интерес к траурным
извещениям. Начинают умирать герои твоего детства, начинают
умирать твои друзья, и незаметно пробуждается интерес к смерти
людей чужих, безразличных, а потом и таких, о ком никогда не
слыхал.
Пожалуй, это не слишком достойное развлечение, тут есть и
немалая доля злорадства --дескать, вот он умер, а я-то еще
живой. Кто хоть сколько-нибудь склонен к самоанализу, тот,
конечно, все острей ощущает, что становится день ото дня более
одиноким в этом мире. И кто душевно не слишком богат, того,
пожалуй, все сильнее станет пугать собственная смерть.
По счастью, среди всего прочего я уже много лет увлекаюсь
разными науками, особенно математикой. Я перечитал многое
множество траурных объявлений в "Нью-Йорк Таймс", в лондонской
"Таймс" и других больших газетах, сперва просматривал мельком,
потом начал следить за ними внимательно -- и стал замечать
любопытные совпадения. Улавливаете ход моей мысли?
-- Как будто улавливаю, -- осторожно сказал Уиберг. --
Какие же совпадения?
-- Я мог бы привести вам наглядные примеры, но, думаю,
довольно и общей картины. Чтобы заметить такие совпадения, надо
следить не только за крупными заголовками и официальными
некрологами, но и за мелкими объявлениями в траурных рамках. И
тогда убедишься, что в какой-то день умерло, допустим,
необычайно много врачей сразу. В другой день -- необычайно
много юристов. И так далее.
Впервые я заметил это в день, когда разбился пассажирский
самолет и погибли почти все руководители видной американской
машиностроительной фирмы. Меня это поразило, ведь к тому
времени в Америке стало правилом: одним и тем же рейсом могут
лететь двое ведущих работников любой фирмы, но ни в коем случае
не больше. Меня как осенило, я просмотрел мелкие объявления и
увидел, что это был черный день для всех вообще
машиностроителей. И еще одно престранное обстоятельство: почти
все они погибли при разных дорожных катастрофах. Неудачное
совпадение с тем злополучным самолетом, судя по всему,
оказалось ключом к некоему установившемуся порядку.
Я занялся подсчетами. Обнаружил много других связей.
Например, при дорожных катастрофах нередко погибали целые
семьи, и в таких случаях чаще всего оказывалось, что жену
соединяли с мужем не только узы брака, но и профессия.
-- Любопытно... и даже попахивает мистикой, -- согласился
Уиберг. -Но, как вы сами сказали, это явно только совпадение. В
такой малой выборке...
-- Не так уж она мала, если следишь за этим двадцать лет
подряд, -возразил Дарлинг. -- И я теперь не верю, что тут
случайные совпадения, вот только первая авиационная катастрофа
случайно заставила меня присмотреться -- что происходит. И
вообще речь уже не о том, чему верить или не верить. Я веду
точный подсчет и время от времени передаю данные в
вычислительный центр при Лондонском университете, только,
понятно, не говорю программистам, к чему относятся эти цифры.
Последние вычисления по критерию хи-квадрат делались как раз,
когда вы телеграммой попросили меня вас принять. Я получил
значимость в одну десятитысячную при доверительной вероятности
0,95. Никакие противники табака не могли с такой точностью
высчитать вред курения, а ведь начиная примерно с 1950 года
тысячи ослов от медицины и даже целые правительства
действовали, опираясь на куда менее солидные цифры.
Попутно я занялся перепроверкой. Мне пришло в голову, что
все решает возраст умирающих. Но критерий хи-квадрат
показывает, что возраст тут ни при чем, с возрастом взаимосвязи
совсем нет. Зато стало совершенно ясно, что люди, подлежащие
смерти, подбираются на основе занятия, ремесла или профессии.
-- М-м... Допустим на минуту, что ваши рассуждения верны.
Как же, по-вашему, можно все это проделать?
-- Как -- не велика хитрость, -- сказал Дарлинг. -- Не
может быть, чтобы все эти люди умирали естественной смертью,
ведь природа, силы биологические не отбирают свои жертвы Так
тщательно и не уничтожают их за такой строго определенный
отрезок времени. Существенно здесь не как, а почему. А на это
возможен только один-единственный ответ.
-- Какой же?
-- Такова политика.
-- Простите, сэр, -- возразил Уиберг, -- но при всем моем
к вам уважении должен признаться, что это... м-м... несколько
отдает сумасшествием.
-- Это и есть сумасшествие, еще какое, но так все и
происходит, чего вы, кстати, не оспариваете. И сошел с ума не
я, а те, кто ввел такую политику.
-- Но что пользы в подобной политике... вернее, какую тут
пользу можно себе представить?
Через очки без оправы старый писатель посмотрел на Уиберга
в упор, прямо в глаза.
-- Всемирная Служба Контроля над народонаселением
официально существует уже десять лет, а негласно, должно быть,
все двадцать, -- сказал он. -- И действует она успешно:
численность населения держится теперь на одном и том же уровне.
Почти все люди верят -- им так объясняют, -что соль тут в
принудительном контроле над рождаемостью. И никто не
задумывается над тем, что для подлинной стабильности
народонаселения требуется еще и точно предсказуемая экономика.
Еще об одном люди не задумываются, и этого им уже не объясняют,
больше того, сведения, которые необходимы, чтобы прийти к
такому выводу, теперь замалчиваются даже в начальной школе: при
нашем нынешнем уровне знаний можно предопределить только число
рождений; мы пока не умеем предопределять, кто родится. Ну, то
есть, уже можно заранее определить пол ребенка, это не сложно;
но не предусмотришь, родится ли архитектор, чернорабочий или
просто никчемный тупица.
А между тем при полном контроле над экономикой общество в
каждый данный период может позволить себе иметь лишь строго
ограниченное число архитекторов, чернорабочих и тупиц. И
поскольку этого нельзя достичь контролем над рождаемостью,
приходится достигать этого путем контроля над смертностью. А
потому, когда у вас образуется экономически невыгодный излишек,
допустим, писателей, вы такой излишек устраняете. Понятно, вы
стараетесь устранять самых старых; но ведь нельзя предсказать
заранее, когда именно образуется подобный излишек, а потому и
возраст тех, что окажутся самыми старыми к моменту удаления
излишков, далеко не всегда одинаков, и тут трудно установить
статистическую закономерность. Вероятно, есть еще и тактические
соображения: для сокрытия истины стараются, чтобы каждая такая
смерть казалась случайной, с остальными никак не связанной, а
для этого, скорее всего, приходится убивать и кое-кого из
молодых представителей данной профессии, а кое-кого из стариков
оставить до поры, покуда сама природа с ними не расправится.
И конечно, такой порядок очень упрощает задачу историка.
Если тебе известно, что при существующей системе такому-то
писателю назначено умереть примерно или даже точно в такой-то
день, уже не упустишь случая взять последнее интервью и
освежить данные некролога. Тот же или сходный предлог --
скажем, очередной визит врача, постоянно пользующего намеченную
жертву, -- может стать и причиной смерти.
Итак, вернемся к моему самому первому вопросу, мистер
Уиберг. Кто же вы такой -- ангел смерти собственной персоной
или всего лишь его предвестник?
Наступило молчание, только вдруг затрещало пламя в камине.
Наконец Уиберг заговорил.
-- Я не могу сказать вам, основательна ли ваша догадка.
Как вы справедливо заметили в начале нашей беседы, если бы
догадка эта была верна, то, естественно, я не имел бы права ее
подтвердить. Скажу одно: я безмерно восхищен вашей
откровенностью... и не слишком ею удивлен.
Но допустим на минуту, что вы не ошибаетесь, и сделаем еще
один логический шаг. Предположим, все обстоит так, как вы
говорите. Предположим далее, что вас намечено... "устранить"...
к примеру, через год. И предположим, наконец, что я послан был
всего лишь взять у вас последнее интервью -- и ничего больше.
Тогда, пожалуй, высказав мне свои умозаключения, вы бы просто
вынудили меня вместо этого стать вашим палачом, не так ли?
-- Очень может быть, -- на удивление весело согласился
Дарлинг. -Такие последствия я тоже предвидел. Я прожил богатую,
насыщенную жизнь, а теперешний мой недуг изрядно мне досаждает,
и я прекрасно знаю, что он неизлечим, стало быть, маяться годом
меньше -- не такая уж страшная потеря. С другой стороны, риск,
пожалуй, невелик. Убить меня годом раньше значило бы несколько
нарушить математическую стройность и закономерность всей
системы. Нарушение не бог весть какое серьезное, но ведь
бюрократам ненавистно всякое, даже самое пустячное отклонение
от установленного порядка. Так или иначе, мне-то все равно. А
вот насчет вас я не уверен, мистер Уиберг. Совсем не уверен.
-- Насчет меня? -- растерялся Уиберг. -- При чем тут я?
Никаких сомнений -- в глазах Дарлинга вспыхнул прежний
насмешливый, злорадный огонек.
-- Вы -- статистик. Это ясно, ведь вы с такой легкостью
понимали мою специальную терминологию. Ну а я
математик-любитель, интересы мои не ограничивались теорией
вероятностей; в частности, я занимался еще и проективной
геометрией. Я наблюдал за статистикой, за уровнем
народонаселения и смертностью, а кроме того, еще и чертил
кривые. И потому мне известно, что моя смерть настанет
четырнадцатого апреля будущего года. Назовем этот день для
памяти Днем Писателя.
Так вот, мистер Уиберг. Мне известно также, что третье
ноября нынешнего года можно будет назвать Днем Статистика. И,
мне кажется, вы не настолько молоды, чтобы чувствовать себя в
полной безопасности, мистер Уиберг.
Вот я и спрашиваю: а у вас хватит мужества встретить этот
день? Ну-с? Хватит у вас мужества? Отвечайте, мистер Уиберг,
отвечайте. Вам не так уж много осталось.
---------------------------------------------------------------
(C) Copyright Нора Галь, наследники -- перевод
Перевела с английского Нора Галь (1972)
Текст выверен по последнему прижизненному изданию.
---------------------------------------------------------------
Уиберг четырнадцать лет проработал за границей специальным
корреспондентом "Нью-Йорк Таймс", из них десять посвятил еще и
другой, совсем особой профессии и в разное время провел в общей
сложности восемнадцать недель в Англии. (В подсчетах он,
естественно, был весьма точен.) Вот почему жилище Эдмунда
Джерарда Дарлинга сильно его удивило.
Служба Контроля над народонаселением была учреждена ровно
десять лет назад, после страшного, охватившего весь мир голода
1980 года, и с тех пор Англия почти не изменилась. Выезжая по
автостраде номер четыре из Лондона, Уиберг вновь увидал
небоскребы, выросшие на месте Зеленого пояса, которым некогда
обведен был город, -- под такими же каменными громадами
бесследно исчезли округ Уэстчестер в штате Нью-Йорк, Арлингтон
в Вирджинии, Ивенстон в Иллинойсе, Беркли в Калифорнии. Позднее
таких махин почти не возводили, в этом больше не было нужды,
раз численность населения не возрастала, однако построили их на
скорую руку, и потому многие через некоторое время придется
заменять новыми.
Городок Мейденхед, где численность населения остановилась
на отметке 20 000, с виду тоже ничуть не переменился с тех пор,
как Уиберг проезжал его в последний раз, направляясь в Оксфорд.
(Тогда он наносил подобный визит специалисту по эрозии берегов
Чарлзу Чарлстону Шеклтону, тот был отчасти еще и писатель.)
Однако на этот раз у Мейденхед Тикет надо было свернуть с
автострады, и неожиданно Уиберг оказался в самой настоящей
сельской местности, он и не подозревал, что еще сохранилось
такое, да не где-нибудь, а между Лондоном и Редингом!
Добрых пять миль он пробирался узеньким проселком --
еле-еле впору проехать одной машине, сверху сплошь нависли
ветви деревьев -- и выехал на круглый, тоже обсаженный
деревьями крохотный пятачок, который, кажется, переплюнул бы
ребенок, не возвышайся посередине десятифутовая замшелая
колонна-памятник павшим в первой мировой войне. По другую
сторону ютилась деревня Шерлак Роу, куда он направлялся, там,
похоже, всего-то было -- церквушка, пивная да с полдюжины
лавчонок. Должно быть, неподалеку имелся еще и пруд: откуда-то
слабо доносилось утиное кряканье.
"Файтл", обитель романиста, тоже стояла на Хай-стрит,
видимо единственной здешней улице. Большой двухэтажный дом,
крыша соломенная, стены выбелены, дубовые балки когда-то были
выкрашены в черный цвет. Солому совсем недавно сменили, поверх
нее для защиты от птиц натянута проволочная сетка; в остальном
вид у дома такой, словно его строили примерно в шестнадцатом
веке, да так оно, вероятно, и есть.
Уиберг поставил свою старую машину в сторонке и нашарил в
кармане куртки заготовленный агентством "Ассошиэйтед пресс"
некролог, бумага чуть слышно, успокоительно зашуршала под
рукой. Вынимать ее незачем, он уже выучил некролог наизусть.
Именно эти гранки, доставленные почтой неделю назад, и
заставили его пуститься в путь. Некролог должен появиться почти
через год, но в печати уже сообщалось, что Дарлинг болен, а это
всегда неплохой предлог - в сущности, им пользуешься чаще
всего.
Он вылез из машины, подошел к огромной, точно у сарая,
парадной двери и постучал; открыла чистенькая, пухленькая,
румяная девушка, судя по платью горничная. Он назвал себя.
-- Да-да, мистер Уиберг, сэр Эдмунд вас дожидается, --
сказала она, и по выговору он сразу узнал ирландку. -- Может,
хотите обождать в саду?
-- С удовольствием.
Очевидно, эта девушка служит совсем недавно, ведь
знаменитый писатель не просто дворянин, но награжден орденом
"За заслуги", а значит, его надо величать куда торжественней;
впрочем, по слухам, Дарлинг равнодушен к таким пустякам и уж
наверно даже не подумал бы поправлять горничную.
Она провела гостя через просторную столовую, где дубовые
балки потолка низко нависали над головой, а очаг сложен был из
самодельного кирпича, отворила стеклянную дверь в глубине, и
Уиберг оказался в саду. Сад размером примерно в пол-акра --
розы, еще какие-то цветущие кусты, их огибают посыпанные песком
дорожки, тут же несколько старых яблонь и груш и даже одна
смоковница. Часть земли отведена под огород, в уголке под
навесом высажены какие-то растеньица в горшках; от дороги и от
соседей все это заслоняют плетень из ивовых прутьев и живая
изгородь -стена вечнозеленого кустарника.
Но любопытней всего показался Уибергу кирпичный флигелек в
глубине сада, предназначенный для гостей или, может быть, для
прислуги. В некрологе сказано, что тут есть отдельная ванная
(или туалетная, как до сих пор деликатно выражаются англичане
из средних слоев); в этой-то пристройке Дарлинг писал свои
книги в пору, когда с ним еще жила семья. Вначале у домика была
островерхая черепичная крыша, но ее давно почти всю разобрали,
чтобы оборудовать знаменитую маленькую обсерваторию.
"Здешние края не слишком подходили для астрономических
наблюдений, даже когда самого Дарлинга еще и на свете не было,
-- думал Уиберг, -- а впрочем, наверно, Дарлинга это мало
трогало. Он любитель наук (однажды назвал их "лучшим в мире
спортом для созерцателей") и свою обсерваторию построил не для
настоящих изысканий -- просто ему нравится смотреть на небо".
Уиберг заглянул в окно, но внутри не осталось и следа
былых занятий владельца; видно, теперь этим домиком пользуется
только горничная. Уиберг вздохнул. Он был человек не слишком
чувствительный -- просто не мог себе этого позволить,-- но
порой его и самого угнетала его профессия.
Он опять пошел бродить по саду, нюхал розы и желтофиоли. В
Америке он желтофиолей никогда не видал; какой у них пряный,
экзотический аромат... так пахнет цветущий табак, а может быть
(вдруг подсказало воображение), травы, которыми пользовались
для бальзамирования в Древнем Египте.
Потом его позвала горничная. Опять провела через столовую
и дальше, по длинной и просторной, сворачивающей под прямым
углом галерее с камином из шлифованного камня и стеной, сплошь
уставленной книжными полками, к лестнице. На втором этаже
помещалась спальня хозяина дома. Уиберг шагнул к двери.
-- Осторожно, сэр! Голову! -- крикнула девушка, но
опоздала, он не успел нагнуться и ушиб макушку. В комнате
раздался смешок.
-- Вам не первому досталось,--произнес мужской
голос.--Если несешь сюда кой-что за пазухой, лучше
поостеречься, черт подери. Ударился Уиберг не сильно и тотчас
про это забыл.
Эдмунд Джерард Дарлинг в теплом клетчатом халате, опираясь
на гору подушек, полусидел в огромной кровати -- на пуховой
перине, судя по тому, как глубоко утонуло в ней худое, слабое
тело. Все еще внушительная грива волос, хоть они и поредели
надо лбом по сравнению с последней фотографией, что красуется
на суперобложках, и все те же очки -- стекла без оправы,
золотые дужки. Лицо его, лицо старого патриция, наперекор
болезни, чуть пополнело, черты отяжелели, появилось в них
что-то от доброго дядюшки -- странно видеть это выражение у
человека, который почти шестьдесят лет кряду в критических
статьях немилосердно бичевал своих собратьев за невежество, за
незнание самых основ родной литературы, не говоря уже о
литературе мировой.
-- Для меня большая честь и удовольствие видеть вас, сэр,
-- сказал Уиберг, доставая записную книжку.
-- Жаль, что не могу отплатить такой же любезностью, --
отозвался Дарлинг и указал гостю на глубокое кресло. --
Впрочем, я давно уже вас поджидаю. В сущности, мысли мои
занимает только один последний вопрос, и я был бы весьма
признателен вам за прямой и честный ответ... разумеется, если
вам позволено отвечать.
-- Ну конечно, сэр, к вашим услугам. В конце концов, я
ведь тоже пришел задавать вопросы. Спрашивайте.
-- Кто вы? -- спросил писатель. -- Только предвестник
палача или палач собственной персоной?
Уиберг смущенно, через силу усмехнулся.
-- Право, я вас не понимаю сэр.
Но он прекрасно понял. Непонятно было другое: откуда у
Дарлинга сведения, которые помогли додуматься до такого
вопроса? Все десять лет важнейший секрет Службы Контроля
охранялся самым тщательным образом.
-- Если вы не желаете отвечать на мой вопрос, так и мне на
ваши отвечать необязательно, --заметил Дарлинг. -- Но не
станете же вы отрицать, что у вас в кармане лежит мой некролог?
Обычное подозрение, Уибергу не раз приходилось с ним
сталкиваться, и проще простого было ответить словно бы прямо и
чистосердечно.
-- Да, правда. Но ведь вы, конечно, знаете, что у "Таймс",
да и у каждой большой газеты и крупного агентства печати
заготовлены некрологи на случай несчастья с любым выдающимся
деятелем, с любой знаменитостью. Естественно, время от времени
наши сведения приходится подновлять; и, естественно, каждый
репортер, когда его посылают брать у кого-нибудь интервью, для
справок в них заглядывает.
-- Я и сам начинал как журналист, -- сказал Дарлинг. -- И
прекрасно знаю, что большие газеты обычно поручают такую
пустяковую работу новичку, молокососу, а вовсе не специальному
корреспонденту за границей.
-- Не всякий, у кого берут интервью, удостоен Нобелевской
премии, -возразил Уиберг. -- А когда нобелевскому лауреату
восемьдесят лет и сообщалось, что он болен, взять у него
интервью, которое может оказаться последним, -задача отнюдь не
для молокососа. Если вам угодно, сэр, считать, что цель моего
прихода всего лишь освежить данные некролога, я бессилен вас
переубедить. Пожалуй, в моем поручении есть и нечто зловещее,
но вы, конечно, прекрасно понимаете, что это в конечном счете
можно сказать почти обо всякой газетной работе.
-- Знаю, знаю, -- проворчал Дарлинг. -- Стало быть, если
вами сейчас не движет желание выставить себя в
наиблагороднейшем свете, понимать надо так: уже одно то, что ко
мне прислали не кого-нибудь, а вас, есть дань уважения. Верно?
-- Н-ну... пожалуй, можно это определить и так, сэр, --
сказал Уиберг. По правде говоря, именно так он и собирался это
определить.
-- Чушь.
Уиберг пожал плечами.
-- Повторяю, сэр, не в моей власти вас переубедить. Но мне
очень жаль, что вы так поняли мой приход.
-- А я не сказал, что понимаю ваш приход так или эдак. Я
сказал -чушь. То, что вы мне тут наговорили, в общем верно, но
к делу не относится и должно только ввести в заблуждение. Я
ждал, что вы скажете мне правду, надо полагать, я имею на это
право. А вы преподносите мне явный вздор. Очевидно, вы всегда
так заговариваете зубы неподатливым клиентам.
Уиберг откинулся на спинку кресла, его опасения
усиливались.
-- Тогда объясните, пожалуйста, сэр, что же, по-вашему,
относится к делу?
-- Вы этого не заслужили. Но какой смысл умалчивать о том,
что вы и сами знаете, а я как раз и хочу, чтобы вы все поняли,
-- сказал Дарлинг. -- Ладно, пока не станем выходить за рамки
дел газетных.
Он пошарил в нагрудном кармане, вынул сигарету, нажал
кнопку звонка на ночном столике. Тотчас появилась горничная.
-- Спички, -- сказал Дарлинг.
-- Сэр, так ведь доктор...
-- А ну его, доктора, теперь-то я уже точно знаю, когда
мне помирать. Да вы не огорчайтесь, принесите-ка мне спички и
по дороге затопите камин.
День был еще теплый, но Уибергу тоже почему-то приятно
было смотреть, как разгорался огонек. Дарлинг затянулся
сигаретой, потом одобрительно ее оглядел.
-- Чепуха вся эта статистика, -- сказал он. -- Кстати, это
имеет самое прямое отношение к делу. Видите ли, мистер Уиберг,
на седьмом десятке человека обуревает интерес к траурным
извещениям. Начинают умирать герои твоего детства, начинают
умирать твои друзья, и незаметно пробуждается интерес к смерти
людей чужих, безразличных, а потом и таких, о ком никогда не
слыхал.
Пожалуй, это не слишком достойное развлечение, тут есть и
немалая доля злорадства --дескать, вот он умер, а я-то еще
живой. Кто хоть сколько-нибудь склонен к самоанализу, тот,
конечно, все острей ощущает, что становится день ото дня более
одиноким в этом мире. И кто душевно не слишком богат, того,
пожалуй, все сильнее станет пугать собственная смерть.
По счастью, среди всего прочего я уже много лет увлекаюсь
разными науками, особенно математикой. Я перечитал многое
множество траурных объявлений в "Нью-Йорк Таймс", в лондонской
"Таймс" и других больших газетах, сперва просматривал мельком,
потом начал следить за ними внимательно -- и стал замечать
любопытные совпадения. Улавливаете ход моей мысли?
-- Как будто улавливаю, -- осторожно сказал Уиберг. --
Какие же совпадения?
-- Я мог бы привести вам наглядные примеры, но, думаю,
довольно и общей картины. Чтобы заметить такие совпадения, надо
следить не только за крупными заголовками и официальными
некрологами, но и за мелкими объявлениями в траурных рамках. И
тогда убедишься, что в какой-то день умерло, допустим,
необычайно много врачей сразу. В другой день -- необычайно
много юристов. И так далее.
Впервые я заметил это в день, когда разбился пассажирский
самолет и погибли почти все руководители видной американской
машиностроительной фирмы. Меня это поразило, ведь к тому
времени в Америке стало правилом: одним и тем же рейсом могут
лететь двое ведущих работников любой фирмы, но ни в коем случае
не больше. Меня как осенило, я просмотрел мелкие объявления и
увидел, что это был черный день для всех вообще
машиностроителей. И еще одно престранное обстоятельство: почти
все они погибли при разных дорожных катастрофах. Неудачное
совпадение с тем злополучным самолетом, судя по всему,
оказалось ключом к некоему установившемуся порядку.
Я занялся подсчетами. Обнаружил много других связей.
Например, при дорожных катастрофах нередко погибали целые
семьи, и в таких случаях чаще всего оказывалось, что жену
соединяли с мужем не только узы брака, но и профессия.
-- Любопытно... и даже попахивает мистикой, -- согласился
Уиберг. -Но, как вы сами сказали, это явно только совпадение. В
такой малой выборке...
-- Не так уж она мала, если следишь за этим двадцать лет
подряд, -возразил Дарлинг. -- И я теперь не верю, что тут
случайные совпадения, вот только первая авиационная катастрофа
случайно заставила меня присмотреться -- что происходит. И
вообще речь уже не о том, чему верить или не верить. Я веду
точный подсчет и время от времени передаю данные в
вычислительный центр при Лондонском университете, только,
понятно, не говорю программистам, к чему относятся эти цифры.
Последние вычисления по критерию хи-квадрат делались как раз,
когда вы телеграммой попросили меня вас принять. Я получил
значимость в одну десятитысячную при доверительной вероятности
0,95. Никакие противники табака не могли с такой точностью
высчитать вред курения, а ведь начиная примерно с 1950 года
тысячи ослов от медицины и даже целые правительства
действовали, опираясь на куда менее солидные цифры.
Попутно я занялся перепроверкой. Мне пришло в голову, что
все решает возраст умирающих. Но критерий хи-квадрат
показывает, что возраст тут ни при чем, с возрастом взаимосвязи
совсем нет. Зато стало совершенно ясно, что люди, подлежащие
смерти, подбираются на основе занятия, ремесла или профессии.
-- М-м... Допустим на минуту, что ваши рассуждения верны.
Как же, по-вашему, можно все это проделать?
-- Как -- не велика хитрость, -- сказал Дарлинг. -- Не
может быть, чтобы все эти люди умирали естественной смертью,
ведь природа, силы биологические не отбирают свои жертвы Так
тщательно и не уничтожают их за такой строго определенный
отрезок времени. Существенно здесь не как, а почему. А на это
возможен только один-единственный ответ.
-- Какой же?
-- Такова политика.
-- Простите, сэр, -- возразил Уиберг, -- но при всем моем
к вам уважении должен признаться, что это... м-м... несколько
отдает сумасшествием.
-- Это и есть сумасшествие, еще какое, но так все и
происходит, чего вы, кстати, не оспариваете. И сошел с ума не
я, а те, кто ввел такую политику.
-- Но что пользы в подобной политике... вернее, какую тут
пользу можно себе представить?
Через очки без оправы старый писатель посмотрел на Уиберга
в упор, прямо в глаза.
-- Всемирная Служба Контроля над народонаселением
официально существует уже десять лет, а негласно, должно быть,
все двадцать, -- сказал он. -- И действует она успешно:
численность населения держится теперь на одном и том же уровне.
Почти все люди верят -- им так объясняют, -что соль тут в
принудительном контроле над рождаемостью. И никто не
задумывается над тем, что для подлинной стабильности
народонаселения требуется еще и точно предсказуемая экономика.
Еще об одном люди не задумываются, и этого им уже не объясняют,
больше того, сведения, которые необходимы, чтобы прийти к
такому выводу, теперь замалчиваются даже в начальной школе: при
нашем нынешнем уровне знаний можно предопределить только число
рождений; мы пока не умеем предопределять, кто родится. Ну, то
есть, уже можно заранее определить пол ребенка, это не сложно;
но не предусмотришь, родится ли архитектор, чернорабочий или
просто никчемный тупица.
А между тем при полном контроле над экономикой общество в
каждый данный период может позволить себе иметь лишь строго
ограниченное число архитекторов, чернорабочих и тупиц. И
поскольку этого нельзя достичь контролем над рождаемостью,
приходится достигать этого путем контроля над смертностью. А
потому, когда у вас образуется экономически невыгодный излишек,
допустим, писателей, вы такой излишек устраняете. Понятно, вы
стараетесь устранять самых старых; но ведь нельзя предсказать
заранее, когда именно образуется подобный излишек, а потому и
возраст тех, что окажутся самыми старыми к моменту удаления
излишков, далеко не всегда одинаков, и тут трудно установить
статистическую закономерность. Вероятно, есть еще и тактические
соображения: для сокрытия истины стараются, чтобы каждая такая
смерть казалась случайной, с остальными никак не связанной, а
для этого, скорее всего, приходится убивать и кое-кого из
молодых представителей данной профессии, а кое-кого из стариков
оставить до поры, покуда сама природа с ними не расправится.
И конечно, такой порядок очень упрощает задачу историка.
Если тебе известно, что при существующей системе такому-то
писателю назначено умереть примерно или даже точно в такой-то
день, уже не упустишь случая взять последнее интервью и
освежить данные некролога. Тот же или сходный предлог --
скажем, очередной визит врача, постоянно пользующего намеченную
жертву, -- может стать и причиной смерти.
Итак, вернемся к моему самому первому вопросу, мистер
Уиберг. Кто же вы такой -- ангел смерти собственной персоной
или всего лишь его предвестник?
Наступило молчание, только вдруг затрещало пламя в камине.
Наконец Уиберг заговорил.
-- Я не могу сказать вам, основательна ли ваша догадка.
Как вы справедливо заметили в начале нашей беседы, если бы
догадка эта была верна, то, естественно, я не имел бы права ее
подтвердить. Скажу одно: я безмерно восхищен вашей
откровенностью... и не слишком ею удивлен.
Но допустим на минуту, что вы не ошибаетесь, и сделаем еще
один логический шаг. Предположим, все обстоит так, как вы
говорите. Предположим далее, что вас намечено... "устранить"...
к примеру, через год. И предположим, наконец, что я послан был
всего лишь взять у вас последнее интервью -- и ничего больше.
Тогда, пожалуй, высказав мне свои умозаключения, вы бы просто
вынудили меня вместо этого стать вашим палачом, не так ли?
-- Очень может быть, -- на удивление весело согласился
Дарлинг. -Такие последствия я тоже предвидел. Я прожил богатую,
насыщенную жизнь, а теперешний мой недуг изрядно мне досаждает,
и я прекрасно знаю, что он неизлечим, стало быть, маяться годом
меньше -- не такая уж страшная потеря. С другой стороны, риск,
пожалуй, невелик. Убить меня годом раньше значило бы несколько
нарушить математическую стройность и закономерность всей
системы. Нарушение не бог весть какое серьезное, но ведь
бюрократам ненавистно всякое, даже самое пустячное отклонение
от установленного порядка. Так или иначе, мне-то все равно. А
вот насчет вас я не уверен, мистер Уиберг. Совсем не уверен.
-- Насчет меня? -- растерялся Уиберг. -- При чем тут я?
Никаких сомнений -- в глазах Дарлинга вспыхнул прежний
насмешливый, злорадный огонек.
-- Вы -- статистик. Это ясно, ведь вы с такой легкостью
понимали мою специальную терминологию. Ну а я
математик-любитель, интересы мои не ограничивались теорией
вероятностей; в частности, я занимался еще и проективной
геометрией. Я наблюдал за статистикой, за уровнем
народонаселения и смертностью, а кроме того, еще и чертил
кривые. И потому мне известно, что моя смерть настанет
четырнадцатого апреля будущего года. Назовем этот день для
памяти Днем Писателя.
Так вот, мистер Уиберг. Мне известно также, что третье
ноября нынешнего года можно будет назвать Днем Статистика. И,
мне кажется, вы не настолько молоды, чтобы чувствовать себя в
полной безопасности, мистер Уиберг.
Вот я и спрашиваю: а у вас хватит мужества встретить этот
день? Ну-с? Хватит у вас мужества? Отвечайте, мистер Уиберг,
отвечайте. Вам не так уж много осталось.
---------------------------------------------------------------
(C) Copyright Нора Галь, наследники -- перевод