Блоцкий Олег Михайлович
Чеченский пленник
Олег Блоцкий
Чеченский пленник
Меня зовут Сидоров Геннадий Сергеевич. Родом я с Дальнего Востока. Служил сначала дома. Потом перевели под Благовещенск. Якобы для укрепления российских границ. Потом сказали, что поеду на формирование нового полка на Урал.
Из части было нас всего двое. Привезли в Благовещенск. А там уже со всего дальнего Востока собирают людей. До конца нам не говорили - куда и что. Утверждали, что едем на Урал формировать новый полк. Сразу ясно было, куда мы поедем, потому что начали волос стричь, но не весь, а кусочками маленькими, кровь брать. Комиссия была, спросили: "Сколько родителей? Одна ли мать воспитывает? Или еще отец есть?"
Все это происходило в октябре или ноябре 1995 года. Нас там много собрали, что была даже создана группа резерва.
В Благовещенске мы пробыли две или три недели. Нам никуда не разрешалось выходить. Постоянно находились в казарме. Круглосуточно нас охраняли десантники. Запрещалось встречаться с родителями, писать письма домой. Некоторые матери приезжали. Солдат встречаться с ними водили, но ненадолго. До конца так и не говорили, куда поедем. Со многими проводились беседы: "Вы знаете, куда едете?" - "Догадываемся, куда вы нас отправляете". - "Куда?" - "Куда, куда? В Чечню нас отправляете". - "Вы не правы, - улыбаются так ехидно, - вас везут на Урал".
Вечером посадили в самолет. Всю дорогу, сколько бы нас ни везли, мы ехали только ночью. Днем нам давали отдыхать. Хабаровск, Новосибирск, Моздок. Туда прилетели тоже ночью.
Нас построили и только тогда сказали, что мы прилетели в Моздок и находимся на территории Чечни. Сутки мы пробыли в промежуточном лагере, а потом на вертолете нас отправили сюда, в Ханкалу. Здесь тоже сутки пробыли, до вечера. Тут нас разделили на две группы. Одна осталась здесь, а вторую посадили на машины и уже под ночь поехали в полк. Пока ехали, нас несколько раз обстреляли. Слава Богу, без потерь, тем более что мы были без оружия и не знали, что делать. Туда приехали, и нас начали распределять.
Я по армейской специальности пулеметчик. Меня направили почему-то к танкистам. Побыл там два дня. Потом назад отдали, по специальности уже пулеметчиком.
Пробыл я в этом полку полторы недели и даже не предполагал, что рядом могут находиться боевики. Впрочем, я даже не знаю, в каком районе полк был. Не успел узнать. Территории как таковой у полка не было: никакого забора, никакого обозначения. Был только один КПП, где постоянно находился солдат. Рядом с КПП трасса была, и я туда ходил дрова собирать на ночь, чтоб тепло было. Жили в палатках, зима все-таки.
Однажды вечером пошел я туда. Как обычно, машины ездили. И вот одна из них останавливается, а оттуда вылетают трое боевиков с оружием. Ударили по голове, и я выключился.
Очнулся уже в их помещении, где они содержат военнопленных. Так, где-то 22 декабря 1995 года я попал в плен.
Значит, очнулся я и не знаю, сколько пробыл без сознания. Они мне потом сказали, что вроде бы около двух суток лежал. Очнулся, повели на допрос к полевому командиру. Звали его Дока. Первые его вопросы, естественно, были: "Сколько чеченцев убил? Сколько ты находишься в Чечне?"
Мне скрывать нечего: "Полторы недели. Не воевал".
Он не верит: "Обманывать будешь - вон там стена стоит. Мы тебя туда поставим".
Ну, я свое говорил. Они вроде или поверили, или им уже надоело меня слушать. Назад отправили.
Наутро подняли нас. Утреннюю зарядку нам сделали. Ну, начинают нас бить. Это у них утренняя зарядка называется. Бьют и говорят: "Вот, кости все отлежали. Плохо работать будете. Надо вас размять".
После этого нас всегда вели на работы. Мы копали окопы, чистили им патроны, строили блиндажи. Когда машины грязные приезжали - мыли машины. Пилили дрова. Так целыми днями этим и занимались.
Когда я туда попал, там было уже достаточно пленных. Не так много было солдат, как строителей. Их было человек сорок. А солдат около семи. Потом солдат стало прибавляться: каждый день по одному - два человека, а строителей куда-то увозили.
Как новенький появится, так боевики приходят. Сначала один. Постоит, посмотрит, а потом бить начинает. Этот уйдет - другой появляется. Поначалу били не очень, а потом с каждым днем все зверели и зверели. Уже на людей не были похожи. Один раз они нас очень сильно избили. Очень уж они злые были. Потом мы узнали, что Дудаева убили.
Заставляли нас учить Коран, делать намаз, молиться. Хотели сделать обрезание. Говорили: "Станете мусульманами - будем к вам лучше относиться".
Среди нас были ребята из Пензы. Национальность у них - татары. Они сами по себе уже мусульмане, а отношение к ним было такое же, как и к нам. Вроде единоверцы, а так же издевались над ними.
Заставляли наркотики курить. Им-то самим запрещены и наркотики, и спиртное. Так они от командира скрывались и к нам приходили. Сами курили и нас заставляли курить. Потом, как накурятся, начинают нас избивать. Весело им становилось.
Жили мы даже не в помещении, а, можно сказать, на улице, потому что здание было полуразрушенное. Наверное, это был бывший клуб, потому что были большие залы. Спали на койках, без матрацев, вообще без ничего. В здании холодно было. Но главное - не болел никто. Приходили туда уже вечером, ложились. Но те, кто нас охранял, наверное, им становилось скучно, обратно нас выгоняли работать, под фонариками. Окопы копали.
Кормили один раз в день, и то - не в одно и то же время, а как сами захотят. В основном - лепешка, чай. Иногда, как собакам бросают кости, так и нам бросали кости: "Собаки, ешьте!"
Себя же они называли волками. А мы - собаки. (В Чечне иметь собаку во дворе не принято. Считается, в принципе, дурным тоном. - О. Б.)
В плену мы держали "пост": днем ни пить, ни есть вообще нельзя. А ночью можно. Вот в эти дни нам особенно тяжело было, потому что днем нам еду не давали, а ночью могли и забыть про нас. Иногда приносили. Тяжело было. Так целый месяц.
По ночам, когда работали, боевиков видно не было. Видимо, они на задание уходили. Потому что потом была слышна стрельба. Сначала автоматные очереди, а потом, видно, наша тяжелая артиллерия открывала огонь в ответ. И если после задания у них были потери, то нам не показывали и не говорили ничего. Если среди них кого-то уж точно не было долгое время, то нам говорили, что он уехал домой отдохнуть. А он так и не приезжал.
Был там также офицер, капитан. Вернее, его привезли откуда-то в белом маскхалате. Жутко вспомнить, что с ним сделали. Его, наверное, уже нет в живых, потому что они его много избивали. Но если жестоко избивали, значит, он им ничего не сказал. Они заставляли нас выкопать яму, а потом его туда бросили и начали кидать в него камни. Один из чеченцев взял палку и начал его в этой яме толочь, как картошку. Другие тоже последовали его примеру. До такого состояния его избили, что он в этой яме валялся без сознания.
Мы не хотели смотреть, отворачивались, а они снова нас разворачивали: "Смотрите!!!"
Мол, если попытаетесь бежать, вас такое же ожидает.
Потом этого офицера куда-то увезли. Больше его не было. Видать, уже все: закопали его где-нибудь.
Перед моим отъездом наших солдат там было человек двадцать. Вообще-то нам не давали общаться друг с другом. На работы водили постоянными пятерками. В них мы находились все время: нас не разделяли, не меняли. Наверное, для того, чтобы мы не обменивались именами и не знали, кто откуда. Если мы работаем, то сзади охранник стоит - наблюдает. Если мы начинаем переговариваться, то он подзывает, а когда подходишь - снимает автомат и прикладом в живот бьет.
Скажет: "Понял, за что?"
Помашешь головой и снова идешь работать.
Но иногда получалось переговариваться. Имена некоторых ребят я знаю. Фамилий - нет. Когда нас привозили, то с нас снимали военную одежду и одевали гражданскую. Это рванье даже одеждой нельзя было назвать. Переодевали, наверное, чтобы, если с вертолетов увидят, думали, что чеченцы работают, а не пленные.
Во время работы, если впереди, на позиции, какое-нибудь движение начиналось, то нас сразу оттуда убирали. Подъезжало несколько машин, и увозили. Потом, если все успокаивалось, нас возвращали, и мы работали.
В основном нас постоянно держали в этом лагере. Если привозили, то никуда уже не отправляли.
Где мы находились - не знаю. В горах находились. Там ни самолеты наши не летали, ни вертолеты. Впереди, вдалеке, видно шли, бои. Бронетранспортер стоит. Его хорошо видно. И еще какая-то техника. Село немного разрушенное, но в нормальном состоянии.
Я там себя ощущал кем угодно, но только не человеком. К скотине, наверное, лучше относятся, чем к нам относились.
Я не надеялся, что выживу. Не надеялся, что домой попаду. Были такие моменты, когда избивают, что хотелось вырвать гранату и взорваться с ними, с теми боевиками. И не только у меня одного такое желание было. У других ребят тоже. Уже не было никаких сил. Уже не было веры, что попадешь домой.
Когда повезли на обмен, я подумал: "Кончились мои дни. Сейчас расстреляют. В лучшем случае расстреляют, если не начнут издеваться".
Там очень хотелось умереть. Мать вспоминал. Думал, что она поймет меня, если бы я подорвался.
Сейчас я здесь в части, а мне до сих пор не верится, что я домой поеду. Мне кажется, что я отдохну здесь и назад туда. Первый день, когда попал сюда, вообще не мог спать, думал: "Вот сейчас зайдут, и на работу снова идти". Спокойно спать уже не придется наверняка. Эти четыре месяца, что я был в плену, еще долго будут вспоминаться. Чуть какой-то взрыв или по комнате кто-нибудь ходит - уже просыпаюсь и думаю, что это за мной.
У меня до армии столько планов было, а сейчас даже и не знаю. Учился на учителя начальных классов. Хотел детей учить. Единственное, что сейчас хочется - это поехать туда не в качестве пленного, а пойти уже с оружием. Хочется отомстить. Наверное, по контракту обратно туда поеду. Когда разберусь с ними, тогда можно будет детей учить. Хочу отомстить за все, что они сделали.
Чеченский пленник
Меня зовут Сидоров Геннадий Сергеевич. Родом я с Дальнего Востока. Служил сначала дома. Потом перевели под Благовещенск. Якобы для укрепления российских границ. Потом сказали, что поеду на формирование нового полка на Урал.
Из части было нас всего двое. Привезли в Благовещенск. А там уже со всего дальнего Востока собирают людей. До конца нам не говорили - куда и что. Утверждали, что едем на Урал формировать новый полк. Сразу ясно было, куда мы поедем, потому что начали волос стричь, но не весь, а кусочками маленькими, кровь брать. Комиссия была, спросили: "Сколько родителей? Одна ли мать воспитывает? Или еще отец есть?"
Все это происходило в октябре или ноябре 1995 года. Нас там много собрали, что была даже создана группа резерва.
В Благовещенске мы пробыли две или три недели. Нам никуда не разрешалось выходить. Постоянно находились в казарме. Круглосуточно нас охраняли десантники. Запрещалось встречаться с родителями, писать письма домой. Некоторые матери приезжали. Солдат встречаться с ними водили, но ненадолго. До конца так и не говорили, куда поедем. Со многими проводились беседы: "Вы знаете, куда едете?" - "Догадываемся, куда вы нас отправляете". - "Куда?" - "Куда, куда? В Чечню нас отправляете". - "Вы не правы, - улыбаются так ехидно, - вас везут на Урал".
Вечером посадили в самолет. Всю дорогу, сколько бы нас ни везли, мы ехали только ночью. Днем нам давали отдыхать. Хабаровск, Новосибирск, Моздок. Туда прилетели тоже ночью.
Нас построили и только тогда сказали, что мы прилетели в Моздок и находимся на территории Чечни. Сутки мы пробыли в промежуточном лагере, а потом на вертолете нас отправили сюда, в Ханкалу. Здесь тоже сутки пробыли, до вечера. Тут нас разделили на две группы. Одна осталась здесь, а вторую посадили на машины и уже под ночь поехали в полк. Пока ехали, нас несколько раз обстреляли. Слава Богу, без потерь, тем более что мы были без оружия и не знали, что делать. Туда приехали, и нас начали распределять.
Я по армейской специальности пулеметчик. Меня направили почему-то к танкистам. Побыл там два дня. Потом назад отдали, по специальности уже пулеметчиком.
Пробыл я в этом полку полторы недели и даже не предполагал, что рядом могут находиться боевики. Впрочем, я даже не знаю, в каком районе полк был. Не успел узнать. Территории как таковой у полка не было: никакого забора, никакого обозначения. Был только один КПП, где постоянно находился солдат. Рядом с КПП трасса была, и я туда ходил дрова собирать на ночь, чтоб тепло было. Жили в палатках, зима все-таки.
Однажды вечером пошел я туда. Как обычно, машины ездили. И вот одна из них останавливается, а оттуда вылетают трое боевиков с оружием. Ударили по голове, и я выключился.
Очнулся уже в их помещении, где они содержат военнопленных. Так, где-то 22 декабря 1995 года я попал в плен.
Значит, очнулся я и не знаю, сколько пробыл без сознания. Они мне потом сказали, что вроде бы около двух суток лежал. Очнулся, повели на допрос к полевому командиру. Звали его Дока. Первые его вопросы, естественно, были: "Сколько чеченцев убил? Сколько ты находишься в Чечне?"
Мне скрывать нечего: "Полторы недели. Не воевал".
Он не верит: "Обманывать будешь - вон там стена стоит. Мы тебя туда поставим".
Ну, я свое говорил. Они вроде или поверили, или им уже надоело меня слушать. Назад отправили.
Наутро подняли нас. Утреннюю зарядку нам сделали. Ну, начинают нас бить. Это у них утренняя зарядка называется. Бьют и говорят: "Вот, кости все отлежали. Плохо работать будете. Надо вас размять".
После этого нас всегда вели на работы. Мы копали окопы, чистили им патроны, строили блиндажи. Когда машины грязные приезжали - мыли машины. Пилили дрова. Так целыми днями этим и занимались.
Когда я туда попал, там было уже достаточно пленных. Не так много было солдат, как строителей. Их было человек сорок. А солдат около семи. Потом солдат стало прибавляться: каждый день по одному - два человека, а строителей куда-то увозили.
Как новенький появится, так боевики приходят. Сначала один. Постоит, посмотрит, а потом бить начинает. Этот уйдет - другой появляется. Поначалу били не очень, а потом с каждым днем все зверели и зверели. Уже на людей не были похожи. Один раз они нас очень сильно избили. Очень уж они злые были. Потом мы узнали, что Дудаева убили.
Заставляли нас учить Коран, делать намаз, молиться. Хотели сделать обрезание. Говорили: "Станете мусульманами - будем к вам лучше относиться".
Среди нас были ребята из Пензы. Национальность у них - татары. Они сами по себе уже мусульмане, а отношение к ним было такое же, как и к нам. Вроде единоверцы, а так же издевались над ними.
Заставляли наркотики курить. Им-то самим запрещены и наркотики, и спиртное. Так они от командира скрывались и к нам приходили. Сами курили и нас заставляли курить. Потом, как накурятся, начинают нас избивать. Весело им становилось.
Жили мы даже не в помещении, а, можно сказать, на улице, потому что здание было полуразрушенное. Наверное, это был бывший клуб, потому что были большие залы. Спали на койках, без матрацев, вообще без ничего. В здании холодно было. Но главное - не болел никто. Приходили туда уже вечером, ложились. Но те, кто нас охранял, наверное, им становилось скучно, обратно нас выгоняли работать, под фонариками. Окопы копали.
Кормили один раз в день, и то - не в одно и то же время, а как сами захотят. В основном - лепешка, чай. Иногда, как собакам бросают кости, так и нам бросали кости: "Собаки, ешьте!"
Себя же они называли волками. А мы - собаки. (В Чечне иметь собаку во дворе не принято. Считается, в принципе, дурным тоном. - О. Б.)
В плену мы держали "пост": днем ни пить, ни есть вообще нельзя. А ночью можно. Вот в эти дни нам особенно тяжело было, потому что днем нам еду не давали, а ночью могли и забыть про нас. Иногда приносили. Тяжело было. Так целый месяц.
По ночам, когда работали, боевиков видно не было. Видимо, они на задание уходили. Потому что потом была слышна стрельба. Сначала автоматные очереди, а потом, видно, наша тяжелая артиллерия открывала огонь в ответ. И если после задания у них были потери, то нам не показывали и не говорили ничего. Если среди них кого-то уж точно не было долгое время, то нам говорили, что он уехал домой отдохнуть. А он так и не приезжал.
Был там также офицер, капитан. Вернее, его привезли откуда-то в белом маскхалате. Жутко вспомнить, что с ним сделали. Его, наверное, уже нет в живых, потому что они его много избивали. Но если жестоко избивали, значит, он им ничего не сказал. Они заставляли нас выкопать яму, а потом его туда бросили и начали кидать в него камни. Один из чеченцев взял палку и начал его в этой яме толочь, как картошку. Другие тоже последовали его примеру. До такого состояния его избили, что он в этой яме валялся без сознания.
Мы не хотели смотреть, отворачивались, а они снова нас разворачивали: "Смотрите!!!"
Мол, если попытаетесь бежать, вас такое же ожидает.
Потом этого офицера куда-то увезли. Больше его не было. Видать, уже все: закопали его где-нибудь.
Перед моим отъездом наших солдат там было человек двадцать. Вообще-то нам не давали общаться друг с другом. На работы водили постоянными пятерками. В них мы находились все время: нас не разделяли, не меняли. Наверное, для того, чтобы мы не обменивались именами и не знали, кто откуда. Если мы работаем, то сзади охранник стоит - наблюдает. Если мы начинаем переговариваться, то он подзывает, а когда подходишь - снимает автомат и прикладом в живот бьет.
Скажет: "Понял, за что?"
Помашешь головой и снова идешь работать.
Но иногда получалось переговариваться. Имена некоторых ребят я знаю. Фамилий - нет. Когда нас привозили, то с нас снимали военную одежду и одевали гражданскую. Это рванье даже одеждой нельзя было назвать. Переодевали, наверное, чтобы, если с вертолетов увидят, думали, что чеченцы работают, а не пленные.
Во время работы, если впереди, на позиции, какое-нибудь движение начиналось, то нас сразу оттуда убирали. Подъезжало несколько машин, и увозили. Потом, если все успокаивалось, нас возвращали, и мы работали.
В основном нас постоянно держали в этом лагере. Если привозили, то никуда уже не отправляли.
Где мы находились - не знаю. В горах находились. Там ни самолеты наши не летали, ни вертолеты. Впереди, вдалеке, видно шли, бои. Бронетранспортер стоит. Его хорошо видно. И еще какая-то техника. Село немного разрушенное, но в нормальном состоянии.
Я там себя ощущал кем угодно, но только не человеком. К скотине, наверное, лучше относятся, чем к нам относились.
Я не надеялся, что выживу. Не надеялся, что домой попаду. Были такие моменты, когда избивают, что хотелось вырвать гранату и взорваться с ними, с теми боевиками. И не только у меня одного такое желание было. У других ребят тоже. Уже не было никаких сил. Уже не было веры, что попадешь домой.
Когда повезли на обмен, я подумал: "Кончились мои дни. Сейчас расстреляют. В лучшем случае расстреляют, если не начнут издеваться".
Там очень хотелось умереть. Мать вспоминал. Думал, что она поймет меня, если бы я подорвался.
Сейчас я здесь в части, а мне до сих пор не верится, что я домой поеду. Мне кажется, что я отдохну здесь и назад туда. Первый день, когда попал сюда, вообще не мог спать, думал: "Вот сейчас зайдут, и на работу снова идти". Спокойно спать уже не придется наверняка. Эти четыре месяца, что я был в плену, еще долго будут вспоминаться. Чуть какой-то взрыв или по комнате кто-нибудь ходит - уже просыпаюсь и думаю, что это за мной.
У меня до армии столько планов было, а сейчас даже и не знаю. Учился на учителя начальных классов. Хотел детей учить. Единственное, что сейчас хочется - это поехать туда не в качестве пленного, а пойти уже с оружием. Хочется отомстить. Наверное, по контракту обратно туда поеду. Когда разберусь с ними, тогда можно будет детей учить. Хочу отомстить за все, что они сделали.