Хорхе Луис Борхес
Молитва
Я повторяю и повторю, тысячу раз, Господи, на двух языках мне родных, я прочту Тебе «Отче наш», и опять прочитаю, но вновь до конца не пойму.
Этим первым утром в июле 1969 года я прочту, наконец-то другую молитву, свою, а не ту, что мы получаем в наследство.
Мне нужна будет сверхоткровенность, странная, не привычная людям. Ну не просить же, чтоб не закрылись мои глаза.
Нелепость, они закроются даже у тех, кто видит, у миллионов людей, – несчастных, неумных и злых. Ведь течение времени – цепь из следствий причин и случайностей, – и просить у кого-то пощады – это просить, чтоб изъяли звено из железной цепочки судьбы. Абсурд. Нет звена – развалилась цепочка. Никто не вправе этого попросить. Я не поверю, что мне могут проститься грехи.
Прощает кто-то другой, но я знаю, что спасать себя – только мне. Избавить меня от лени и нерешительности? Но я тешу себя надеждой, что я сам избавлюсь от них, если нужно. Я смогу проявить смелость, которой нет и в помине, я смогу проявить терпение, которого во мне нет, даже заставить себя выучить что-то такое, о чем знаю мало или только догадываюсь. Еще бы хотелось, чтобы меня вспоминали как друга, чаще чем как поэта.
Чтобы кто-то другой, повторяя ритм Дунбара, Фроста, человека смотрящего в полночь на кровоточащее дерево, Крест, вспомнил бы, что впервые услышал его от меня. Остальное меня не волнует, я верю забвение не задержится. Мы не знаем даже на чем держится наша Вселенная, – быть может на наших добрых мыслях и на справедливых делах? – нам никогда не узнать.
Я хочу умереть весь, я хочу умереть вместе с ним – со своим телом.
Этим первым утром в июле 1969 года я прочту, наконец-то другую молитву, свою, а не ту, что мы получаем в наследство.
Мне нужна будет сверхоткровенность, странная, не привычная людям. Ну не просить же, чтоб не закрылись мои глаза.
Нелепость, они закроются даже у тех, кто видит, у миллионов людей, – несчастных, неумных и злых. Ведь течение времени – цепь из следствий причин и случайностей, – и просить у кого-то пощады – это просить, чтоб изъяли звено из железной цепочки судьбы. Абсурд. Нет звена – развалилась цепочка. Никто не вправе этого попросить. Я не поверю, что мне могут проститься грехи.
Прощает кто-то другой, но я знаю, что спасать себя – только мне. Избавить меня от лени и нерешительности? Но я тешу себя надеждой, что я сам избавлюсь от них, если нужно. Я смогу проявить смелость, которой нет и в помине, я смогу проявить терпение, которого во мне нет, даже заставить себя выучить что-то такое, о чем знаю мало или только догадываюсь. Еще бы хотелось, чтобы меня вспоминали как друга, чаще чем как поэта.
Чтобы кто-то другой, повторяя ритм Дунбара, Фроста, человека смотрящего в полночь на кровоточащее дерево, Крест, вспомнил бы, что впервые услышал его от меня. Остальное меня не волнует, я верю забвение не задержится. Мы не знаем даже на чем держится наша Вселенная, – быть может на наших добрых мыслях и на справедливых делах? – нам никогда не узнать.
Я хочу умереть весь, я хочу умереть вместе с ним – со своим телом.