Перевод Б. Дубина
Факт, что участь народов может захватывать и волновать точно так же,
как судьбы людей, прошел мимо Гомера, был известен Вергилию и глубоко
пережит еврейством. Другой (и в определенном смысле -- платоновский) вопрос,
что такое народ -- слово или реальность, общее понятие или вечная сущность.
Так или иначе, он представим, и беды Трои потрясают нас не меньше Приамовых.
Стихи наподобие этой строки из "Чистилища":
Vieni a veder la tua Roma che piagne (Приди, взгляни, как сетует твой
Рим) убеждают, что родовые сущности тоже в силах волновать, и Мануэль Мачадо
в прекрасном, как ни суди, стихотворении может сокрушаться о печальной
судьбе арабских племен, которые "всем обладая, потеряли все". Воздадим
должное их уделу, хотя бы вкратце напомнив его отличительные черты:
откровение Единого Бога, четырнадцать веков назад сплотившее пастухов
пустыни и бросившее их в бой, который длится по сей день, простираясь от
Аквитании до Ганга; культ Аристотеля, чьим мыслям арабы обучили Европу, так,
вероятно, и не поняв их сами, словно повторяли и переписывали зашифрованное
послание... Как бы там ни было, иметь и терять -- несчастье любого народа.
Завладеть почти всем и все утратить -- трагическая судьба Германии. Куда
необычнее похожий на сон удел скандинавов, о нем и пойдет речь.
В середине VI столетия Иордан обмолвился о Скандинавии в том смысле,
что этот остров (латинские картографы и историки считали ее островом) --
кузница или рассадник народов; уподобление меткое: воинственные скандинавы и
впрямь как из-под земли вырастали то здесь, то там, так что еще Де Куинси
упоминает об этой ofiicina gentium (Мастерская народов).
В IX веке викинги врывались в Лондон, требовали от Парижа выкуп в семь
тысяч ливров серебром и грабили пристани Лиссабона, Бордо и Севильи.
Благодаря военной хитрости Хастинг захватил Луну в Этрурии и предал ее
защитников казни, а стены -- огню, думая, будто покорил Рим. Вождь Белых
Чужаков (Финн Гейл) Торгильс подчинил себе север Ирландии; монахи бежали из
разрушенных библиотек, среди изгнанников оказался Скот Эриугена. Швед Рюрик
положил начало Руси; ее столица, позже названная Новгородом, сначала
именовалась Хольмгардом. Около тысячного года скандинавы под
предводительством Лейфа Эйриксона достигли берегов Америки. Там не было ни
души, но однажды утром (рассказывает "Сага об Эйрике Рыжем") множество людей
высыпали из кожаных лодок на берег и, остолбенев, уставились на пришельцев.
"Они были темнокожие и безобразные, с головы свисали сальные волосы, глаза
были большие, а скулы широкие". Скандинавы назвали их "скрелингар", "низшие
люди". Ни сами они, ни эскимосы, понятно, не догадывались, что присутствуют
при исторической встрече: в этот момент Америка и Европа, не ведая о том,
смотрели друг на друга. Столетие спустя болезни и низшие люди покончили с
колонистами. Хроники Исландии сообщают: "В 1121 году епископ Гренландии
Эйрик отправился на поиски Винланда". Судьба его неизвестна; ни от епископа,
ни от Винланда (Америки) не осталось и следа.
По лицу земли рассеяны эпитафии викингов, камни, покрытые рунами.
Приведу одну:
"Тола поставила этот камень в память о своем сыне Харальде, брате
Ингвара. Отправились за золотом, далеко заплыли и как орлы насытились
добычей на Востоке. Скончались на юге, в аравийской земле".
А вот другая:
"Да смилуется Бог над душами Орма и Гуннлауга, а тела их похоронены в
Лондоне".
На одном из островов Черного моря нашли такую:
"Грани поставил это надгробье в память о Карле, своем товарище".
А эта была вырезана на мраморном льве, сначала находившемся в Пирее, а
потом перевезенном в Венецию:
"Воины резали руны... Люди из Швеции вырубили их на камне".
В Норвегии же, наоборот, находят греческие и арабские монеты, золотые
цепи и старинные украшения с Востока.
В начале XIII столетия Снорри Стурлусон составил сборник жизнеописаний
королей Севера. Географический охват этого труда, обнимающего историю
четырех веков, -- еще одно свидетельство необозримости скандинавского мира.
На страницах Снорри встречаются Йорвик (Йорк), Бьярмаланд, то есть
Архангельск или Урал, Ньорвезунд (Гибралтар), Серкланд (Земля сарацин), куда
входили царства ислама, Блаланд (Синяя земля, Земля чернокожих), то есть
Африка, Саксланд, или Саксония, то бишь Германия, Хеллуланд (Лесистая
земля), иначе говоря -- Новая Земля, и Миклагард (Большой Город), то есть
Константинополь, где шведские и англосаксонские искатели приключений до
самого краха Восточной империи составляли гвардию византийского самодержца.
При всей странности этого перечня книга Снорри -- вовсе не эпопея о
скандинавской державе. Эрнан Кортес и Франсиско Писарро завоевывали земли
своему королю; викинги предпринимали далекие путешествия на свой страх и
риск. "Им недоставало политических амбиций", -- поясняет Дуглас Джерролд.
Всего через век норманны (то есть люди Севера), под предводительством Рольфа
захватившие Нормандию, дав этому краю свое имя, перезабыли родной язык и
объяснялись исключительно по-французски...
Средневековое искусство по природе аллегорично. В "Vita Nuova" (Новая
жизнь), рассказе о собственной жизни, хронология подчинена числу 9, почему
Данте и саму Беатриче уподобляет девятке, "иначе говоря, чуду, в истоке
которого -- Святая Троица".
События происходят около 1292 года; веком раньше исландцы создали
первые саги (В словаре Испанской королевской академии сказано: "Сага (от
нем. Sage, легенда), жен. Любая из поэтических легенд, по большей части
вошедших в один из двух сборников первоначальных героических и
мифологических преданий древней Скандинавии, называемых Эддами". В этом
напластовании что ни слово, то ошибка. "Сага" происходит от исландского
"Segja" а не от Sage, которое в средневековом немецком вовсе не означало
легенды; саги, далее, это повествования в прозе, а не поэтические легенды;
и, наконец, ни "в одном из Эдд" (это слово -- женского рода) их нет. Самые
древние песни Эдды относятся к IX веку, древнейшие 500 саги --к XI.),
образец реализма. Вот для примера лишь один бесстрастный пассаж из "Саги о
Греттире":
"Однажды, незадолго до середины лета, Торбьерн Бычья Сила поехал в
Скалу. Снаряжен он был так: на голове шлем, на боку меч, а в руке копье. Это
было копье с очень широким наконечником. День был дождливый. Атли послал
своих работников на сенокос, а другие уехали рыбачить на север, к Рогу. Атли
был дома и с ним еще несколько человек. Торбьерн приехал туда около полудня.
Он был один. Он подъехал к входной двери. Дверь была заперта, и во дворе
никого. Торбьерн постучался, а сам отошел за угол, чтобы его не было видно
из дверей. Люди в доме услышали стук, и одна женщина пошла открыть. Торбьерн
успел увидеть эту женщину, а сам не показывался, потому что ему был нужен
совсем другой. Она вернулась в покои. Атли спросил, кто это пришел, и она
сказала, что никого там не видела. И в то время как они говорили об этом,
Торбьерн с силой ударил по двери. Тогда Атли сказал:
-- Это меня он хочет видеть. У него, верно, есть ко мне дело, если ему
так невтерпеж.
Тогда он пошел и выглянул за дверь. Он никого там не увидел. Шел
сильный дождь, поэтому он не стал выходить, а оперся руками о дверные косяки
и озирался. В этот миг Торбьерн метнулся к двери и двумя руками вонзил копье
в грудь Атли, так что оно проткнуло его насквозь. Атли сказал, принимая
удар:
-- Они теперь в моде, эти широкие наконечники.
И он упал лицом на порог. Тут вышли женщины, которые были в покоях. Они
увидали, что Атли мертв. А Торбьерн, уже сидя на коне, объявил об убийстве и
поехал после этого домой".
С этой классически строгой прозой сосуществовала (редчайший случай!)
барочная поэзия. Поэты говорили не "ворон", а "красный лебедь" или "лебедь
крови", не "труп", а "мясо (или зерно) лебедя крови". "Влага меча" или "роса
мертвых" означали кровь, "луна разбоя" -- щит.
Испанский реализм плутовского романа страдает проповедническим тоном и
ханжеской брезгливостью перед всем телесным (но, увы, не перед грязью);
французский -- колеблется между эротическим порывом и тем, что Поль Груссак
называл "фотографией помоек"; североамериканский -- из чувствительности
перехлестывает в жестокость. За реализмом саг -- взгляд беспристрастного
свидетеля. Нельзя не согласиться с восторженными словами Уильяма Пейтона
Кера: "Высшее достижение древних германцев -- их саги, отмеченные силой,
способной перевернуть мир, но оставшиеся непрочтенными и непонятыми"
("English Literature, Medieval" (Английская литература, эпоха
средневековья), 1912), на другой странице другой своей книги вспоминающего
"великую исландскую школу -- школу, не имевшую наследников, так что ее
находки пришлось потом заново изобретать виднейшим романистам Запада после
нескольких веков блужданий на ощупь в полных потемках" ("Epic and Romance"
(Эпос и роман), 1896).
По-моему, сказанного достаточно, чтобы уяснить чудесный и бесплодный
удел скандинавов. Для всемирной истории ни скандинавских набегов, ни
скандинавских книг как не бывало: они прошли стороной, не оставив следа,
похожие на сон или стеклянный шарик ясновидцев. В XII веке исландцы открыли
роман, искусство норманна Флобера, и это открытие осталось в беспредельном
хозяйстве мира таким же загадочным и безрезультатным, как их открытие
Америки.
1953 г
Факт, что участь народов может захватывать и волновать точно так же,
как судьбы людей, прошел мимо Гомера, был известен Вергилию и глубоко
пережит еврейством. Другой (и в определенном смысле -- платоновский) вопрос,
что такое народ -- слово или реальность, общее понятие или вечная сущность.
Так или иначе, он представим, и беды Трои потрясают нас не меньше Приамовых.
Стихи наподобие этой строки из "Чистилища":
Vieni a veder la tua Roma che piagne (Приди, взгляни, как сетует твой
Рим) убеждают, что родовые сущности тоже в силах волновать, и Мануэль Мачадо
в прекрасном, как ни суди, стихотворении может сокрушаться о печальной
судьбе арабских племен, которые "всем обладая, потеряли все". Воздадим
должное их уделу, хотя бы вкратце напомнив его отличительные черты:
откровение Единого Бога, четырнадцать веков назад сплотившее пастухов
пустыни и бросившее их в бой, который длится по сей день, простираясь от
Аквитании до Ганга; культ Аристотеля, чьим мыслям арабы обучили Европу, так,
вероятно, и не поняв их сами, словно повторяли и переписывали зашифрованное
послание... Как бы там ни было, иметь и терять -- несчастье любого народа.
Завладеть почти всем и все утратить -- трагическая судьба Германии. Куда
необычнее похожий на сон удел скандинавов, о нем и пойдет речь.
В середине VI столетия Иордан обмолвился о Скандинавии в том смысле,
что этот остров (латинские картографы и историки считали ее островом) --
кузница или рассадник народов; уподобление меткое: воинственные скандинавы и
впрямь как из-под земли вырастали то здесь, то там, так что еще Де Куинси
упоминает об этой ofiicina gentium (Мастерская народов).
В IX веке викинги врывались в Лондон, требовали от Парижа выкуп в семь
тысяч ливров серебром и грабили пристани Лиссабона, Бордо и Севильи.
Благодаря военной хитрости Хастинг захватил Луну в Этрурии и предал ее
защитников казни, а стены -- огню, думая, будто покорил Рим. Вождь Белых
Чужаков (Финн Гейл) Торгильс подчинил себе север Ирландии; монахи бежали из
разрушенных библиотек, среди изгнанников оказался Скот Эриугена. Швед Рюрик
положил начало Руси; ее столица, позже названная Новгородом, сначала
именовалась Хольмгардом. Около тысячного года скандинавы под
предводительством Лейфа Эйриксона достигли берегов Америки. Там не было ни
души, но однажды утром (рассказывает "Сага об Эйрике Рыжем") множество людей
высыпали из кожаных лодок на берег и, остолбенев, уставились на пришельцев.
"Они были темнокожие и безобразные, с головы свисали сальные волосы, глаза
были большие, а скулы широкие". Скандинавы назвали их "скрелингар", "низшие
люди". Ни сами они, ни эскимосы, понятно, не догадывались, что присутствуют
при исторической встрече: в этот момент Америка и Европа, не ведая о том,
смотрели друг на друга. Столетие спустя болезни и низшие люди покончили с
колонистами. Хроники Исландии сообщают: "В 1121 году епископ Гренландии
Эйрик отправился на поиски Винланда". Судьба его неизвестна; ни от епископа,
ни от Винланда (Америки) не осталось и следа.
По лицу земли рассеяны эпитафии викингов, камни, покрытые рунами.
Приведу одну:
"Тола поставила этот камень в память о своем сыне Харальде, брате
Ингвара. Отправились за золотом, далеко заплыли и как орлы насытились
добычей на Востоке. Скончались на юге, в аравийской земле".
А вот другая:
"Да смилуется Бог над душами Орма и Гуннлауга, а тела их похоронены в
Лондоне".
На одном из островов Черного моря нашли такую:
"Грани поставил это надгробье в память о Карле, своем товарище".
А эта была вырезана на мраморном льве, сначала находившемся в Пирее, а
потом перевезенном в Венецию:
"Воины резали руны... Люди из Швеции вырубили их на камне".
В Норвегии же, наоборот, находят греческие и арабские монеты, золотые
цепи и старинные украшения с Востока.
В начале XIII столетия Снорри Стурлусон составил сборник жизнеописаний
королей Севера. Географический охват этого труда, обнимающего историю
четырех веков, -- еще одно свидетельство необозримости скандинавского мира.
На страницах Снорри встречаются Йорвик (Йорк), Бьярмаланд, то есть
Архангельск или Урал, Ньорвезунд (Гибралтар), Серкланд (Земля сарацин), куда
входили царства ислама, Блаланд (Синяя земля, Земля чернокожих), то есть
Африка, Саксланд, или Саксония, то бишь Германия, Хеллуланд (Лесистая
земля), иначе говоря -- Новая Земля, и Миклагард (Большой Город), то есть
Константинополь, где шведские и англосаксонские искатели приключений до
самого краха Восточной империи составляли гвардию византийского самодержца.
При всей странности этого перечня книга Снорри -- вовсе не эпопея о
скандинавской державе. Эрнан Кортес и Франсиско Писарро завоевывали земли
своему королю; викинги предпринимали далекие путешествия на свой страх и
риск. "Им недоставало политических амбиций", -- поясняет Дуглас Джерролд.
Всего через век норманны (то есть люди Севера), под предводительством Рольфа
захватившие Нормандию, дав этому краю свое имя, перезабыли родной язык и
объяснялись исключительно по-французски...
Средневековое искусство по природе аллегорично. В "Vita Nuova" (Новая
жизнь), рассказе о собственной жизни, хронология подчинена числу 9, почему
Данте и саму Беатриче уподобляет девятке, "иначе говоря, чуду, в истоке
которого -- Святая Троица".
События происходят около 1292 года; веком раньше исландцы создали
первые саги (В словаре Испанской королевской академии сказано: "Сага (от
нем. Sage, легенда), жен. Любая из поэтических легенд, по большей части
вошедших в один из двух сборников первоначальных героических и
мифологических преданий древней Скандинавии, называемых Эддами". В этом
напластовании что ни слово, то ошибка. "Сага" происходит от исландского
"Segja" а не от Sage, которое в средневековом немецком вовсе не означало
легенды; саги, далее, это повествования в прозе, а не поэтические легенды;
и, наконец, ни "в одном из Эдд" (это слово -- женского рода) их нет. Самые
древние песни Эдды относятся к IX веку, древнейшие 500 саги --к XI.),
образец реализма. Вот для примера лишь один бесстрастный пассаж из "Саги о
Греттире":
"Однажды, незадолго до середины лета, Торбьерн Бычья Сила поехал в
Скалу. Снаряжен он был так: на голове шлем, на боку меч, а в руке копье. Это
было копье с очень широким наконечником. День был дождливый. Атли послал
своих работников на сенокос, а другие уехали рыбачить на север, к Рогу. Атли
был дома и с ним еще несколько человек. Торбьерн приехал туда около полудня.
Он был один. Он подъехал к входной двери. Дверь была заперта, и во дворе
никого. Торбьерн постучался, а сам отошел за угол, чтобы его не было видно
из дверей. Люди в доме услышали стук, и одна женщина пошла открыть. Торбьерн
успел увидеть эту женщину, а сам не показывался, потому что ему был нужен
совсем другой. Она вернулась в покои. Атли спросил, кто это пришел, и она
сказала, что никого там не видела. И в то время как они говорили об этом,
Торбьерн с силой ударил по двери. Тогда Атли сказал:
-- Это меня он хочет видеть. У него, верно, есть ко мне дело, если ему
так невтерпеж.
Тогда он пошел и выглянул за дверь. Он никого там не увидел. Шел
сильный дождь, поэтому он не стал выходить, а оперся руками о дверные косяки
и озирался. В этот миг Торбьерн метнулся к двери и двумя руками вонзил копье
в грудь Атли, так что оно проткнуло его насквозь. Атли сказал, принимая
удар:
-- Они теперь в моде, эти широкие наконечники.
И он упал лицом на порог. Тут вышли женщины, которые были в покоях. Они
увидали, что Атли мертв. А Торбьерн, уже сидя на коне, объявил об убийстве и
поехал после этого домой".
С этой классически строгой прозой сосуществовала (редчайший случай!)
барочная поэзия. Поэты говорили не "ворон", а "красный лебедь" или "лебедь
крови", не "труп", а "мясо (или зерно) лебедя крови". "Влага меча" или "роса
мертвых" означали кровь, "луна разбоя" -- щит.
Испанский реализм плутовского романа страдает проповедническим тоном и
ханжеской брезгливостью перед всем телесным (но, увы, не перед грязью);
французский -- колеблется между эротическим порывом и тем, что Поль Груссак
называл "фотографией помоек"; североамериканский -- из чувствительности
перехлестывает в жестокость. За реализмом саг -- взгляд беспристрастного
свидетеля. Нельзя не согласиться с восторженными словами Уильяма Пейтона
Кера: "Высшее достижение древних германцев -- их саги, отмеченные силой,
способной перевернуть мир, но оставшиеся непрочтенными и непонятыми"
("English Literature, Medieval" (Английская литература, эпоха
средневековья), 1912), на другой странице другой своей книги вспоминающего
"великую исландскую школу -- школу, не имевшую наследников, так что ее
находки пришлось потом заново изобретать виднейшим романистам Запада после
нескольких веков блужданий на ощупь в полных потемках" ("Epic and Romance"
(Эпос и роман), 1896).
По-моему, сказанного достаточно, чтобы уяснить чудесный и бесплодный
удел скандинавов. Для всемирной истории ни скандинавских набегов, ни
скандинавских книг как не бывало: они прошли стороной, не оставив следа,
похожие на сон или стеклянный шарик ясновидцев. В XII веке исландцы открыли
роман, искусство норманна Флобера, и это открытие осталось в беспредельном
хозяйстве мира таким же загадочным и безрезультатным, как их открытие
Америки.
1953 г