Алла Боссарт
Ундина из Нижнего Тагила
Когда журнал, где Женя Волынкин работал редактором отдела поэзии, загнулся окончательно, на Женю очень кстати свалилась незаурядная халтура. Его автор, Артур Маколин, предложил вместе писать тексты для службы «Секс по телефону». Артур темнил, но Женя-то знал, и все знали, что у Маколина в этом «Сексе» работает жена.
Платили хорошо, тыща знаков – двадцать баксов. Вдвоем они выколачивали по пятёре в неделю, да и работа ерундовая для человека с пером и воображением.
Женя как раз опять развелся, жил один с приблудным псом Барсиком, питался пельменями, ботинки имел крепкие типа «говнодавы», галстуков не носил, – так что тратить особо не на что. Любил, правда, выпить. Ну так ему и хватало.
А тут лето. Время отпусков. Проснувшись утром в гулкой знойной квартире, Женя тоскливо послушал, как поскуливает и стучит когтями терпеливый Барсик, отметил гамачок паутины в углу, пыльное окно, косо задрапированное дырявым пледом, передернулся от раскисших в стакане окурков, перевел взгляд на заляпанный пол, потом – на собственные ноги в затхлых носках… Прошел в ванную – из заплеванного зеркала на него смотрела опухшая щетинистая рожа с глазами, как говорится, кролика. Ужас, подумал Женя Волынкин. Убожество и ужас. Человек с пером и воображением не должен так опускаться. Есть два пути. Даже три. Сделать ремонт. Отпадает за громоздкостью и нечеловеческим напряжением моральных сил. Позвать Нонку, пусть приберется. Но просить об услуге первую и самую человекообразную из жен показалось вдруг непристойным. Ну что, в самом деле… Ни-ни, отпадает. Оставался третий путь спасения души. Уехать на хрен из этой помойки. Вот Барсика к Нонке пристроить на время как раз можно. И свалить куда-нибудь подальше: «Секс» они загрузили на месяц вперед, не меньше, тем более мертвый сезон.
Но вот куда? Ладно, ладно. Пока – немедленно за пивом.
Оставив самозабвенного Барсика носиться по двору, Женя сбегал на уголок, затарился и первую бутылку жадно высосал прямо на лавочке. Постепенно отпускало, оттягивало. Вышел сосед, Ленька Хератин – по-домашнему: в пальто явно наголо и вьетнамках. Японский городовой как есть. Закурили.
– Слышь, Жека, – прохрипел Ленька, косясь на звонкую сумку у Волынкиных ног, – хорошо бы ща на бережку-то, ушицы б наварить, да раков, да под пивко… А?
Женя молча протянул товарищу непочатую бутылку. Хератин радостно сковырнул об лавку крышечку и громко, натруженно забулькал.
– А, Жек? – утерся самурай. – У нас в деревне речка чи-истая, рыбы – во! Раки во такие, с кошку ростом, охренеешь.
– Это где ж у тебя деревня-то, Хератин? – скептически не поверил Женя. – Что-то не слыхали.
– А под Тагилом! – неожиданно похвастал Ленька.
– Под каким еще Тагилом?
– Под каким… Под Нижним. Не слыхал?
– Слыхал, почему, – усмехнулся Волынкин. – Заводы там и шахты. Месторождения. Передохла твоя рыба, а раки, небось, мутировали в звероящеров, жрут всякую падаль…
– Сам ты мудировал, – парировал Хератин. – Деревня у нас в верховьях, сплошная экология. Теща там.
– Теща? Да ты сроду женат-то не был.
Хератин сплюнул.
– Дурак ты. Был я женат, тебе и не снилось. Давно, конечно. Лет двадцать назад. Утопла жена. Поехали к теще раз, вот как сейчас, жара была. Пошли на речку, ногу свело у ней – и привет горячий. Утянуло – так и не нашли! – с непонятной гордостью объявил монтер. – С тех пор вот выпиваю для забвения.
Дома Женя заглянул в энциклопедический словарь, с помощью которого ориентировался обычно в бескрайнем море жизни и информации. «Нижний Тагил, – прочитал. – Г. (с 1917) в Свердловской обл. на р. Тагил. Ж. -д. уз. 419 т. ж. (1985). Центр черной металлургии и маш-ния (Нижнетагильский металлургич. комб-т, „Уралвагонзавод“). З-ды: пластмасс и др. Добыча медной руды. Пед. ин-т, 2 т-ра. Музеи: краеведч., изобразит. иск-в. Осн. в 1725. Орд. Труд. Кр. Знамени (1971)».
Хорошего, конечно, мало. Надежду внушал один лишь пед. ин-т, но летом и студенток, пожалуй, не доищешься. И что за река такая – Тагил? Врет, небось, Хератин про раков и вообще. Жена какая-то, утопленница…
Однако мерзость запустения на собственной жилплощади была столь унизительна для человека с пером и воображением, так уязвляла душу, что Волынкин вдруг решился. А ведь это поступок! – подумал он. – Ведь вот не каждый так – раз, и рванет на Урал! Верховья реки Тагил, таежная деревня, отроги старых гор, окно в Азию… Да не остаться ли там вообще? Нести грамоту и культуру темному племени охотников и рыболовов, вывести ихнее юношество на дорогу цивилизации…
Волынкин пошарил в холодильнике и нашел две вареные картофелины в мундире. Потряс над стаканом вчерашнюю бутылку, насчитал девять прозрачных капель, что нехотя упали в грязный стакан. Слил туда же остальные опивки, разбавил холодным чаем, выпил и закусил.
«Вот жизнь! – начертал фломастером на газете. – Ночь так близка… На посох опершися, через хребет вот-вот уж перевалит, и мне пора к верховиям Тагила. Ты ждешь, Хератин с харей посиневшей?.. Ну, где твоя ладья? – Увязла в речке Стикс (притоке Чусовой), в объятьях ила. – Ну, так давай, упремся оба-двое в весло мореное и боевое, и вырвем челн твой тягостный из тины, и пусть сожрут нас раки и ундины!»
Платили хорошо, тыща знаков – двадцать баксов. Вдвоем они выколачивали по пятёре в неделю, да и работа ерундовая для человека с пером и воображением.
Женя как раз опять развелся, жил один с приблудным псом Барсиком, питался пельменями, ботинки имел крепкие типа «говнодавы», галстуков не носил, – так что тратить особо не на что. Любил, правда, выпить. Ну так ему и хватало.
А тут лето. Время отпусков. Проснувшись утром в гулкой знойной квартире, Женя тоскливо послушал, как поскуливает и стучит когтями терпеливый Барсик, отметил гамачок паутины в углу, пыльное окно, косо задрапированное дырявым пледом, передернулся от раскисших в стакане окурков, перевел взгляд на заляпанный пол, потом – на собственные ноги в затхлых носках… Прошел в ванную – из заплеванного зеркала на него смотрела опухшая щетинистая рожа с глазами, как говорится, кролика. Ужас, подумал Женя Волынкин. Убожество и ужас. Человек с пером и воображением не должен так опускаться. Есть два пути. Даже три. Сделать ремонт. Отпадает за громоздкостью и нечеловеческим напряжением моральных сил. Позвать Нонку, пусть приберется. Но просить об услуге первую и самую человекообразную из жен показалось вдруг непристойным. Ну что, в самом деле… Ни-ни, отпадает. Оставался третий путь спасения души. Уехать на хрен из этой помойки. Вот Барсика к Нонке пристроить на время как раз можно. И свалить куда-нибудь подальше: «Секс» они загрузили на месяц вперед, не меньше, тем более мертвый сезон.
Но вот куда? Ладно, ладно. Пока – немедленно за пивом.
Оставив самозабвенного Барсика носиться по двору, Женя сбегал на уголок, затарился и первую бутылку жадно высосал прямо на лавочке. Постепенно отпускало, оттягивало. Вышел сосед, Ленька Хератин – по-домашнему: в пальто явно наголо и вьетнамках. Японский городовой как есть. Закурили.
– Слышь, Жека, – прохрипел Ленька, косясь на звонкую сумку у Волынкиных ног, – хорошо бы ща на бережку-то, ушицы б наварить, да раков, да под пивко… А?
Женя молча протянул товарищу непочатую бутылку. Хератин радостно сковырнул об лавку крышечку и громко, натруженно забулькал.
– А, Жек? – утерся самурай. – У нас в деревне речка чи-истая, рыбы – во! Раки во такие, с кошку ростом, охренеешь.
– Это где ж у тебя деревня-то, Хератин? – скептически не поверил Женя. – Что-то не слыхали.
– А под Тагилом! – неожиданно похвастал Ленька.
– Под каким еще Тагилом?
– Под каким… Под Нижним. Не слыхал?
– Слыхал, почему, – усмехнулся Волынкин. – Заводы там и шахты. Месторождения. Передохла твоя рыба, а раки, небось, мутировали в звероящеров, жрут всякую падаль…
– Сам ты мудировал, – парировал Хератин. – Деревня у нас в верховьях, сплошная экология. Теща там.
– Теща? Да ты сроду женат-то не был.
Хератин сплюнул.
– Дурак ты. Был я женат, тебе и не снилось. Давно, конечно. Лет двадцать назад. Утопла жена. Поехали к теще раз, вот как сейчас, жара была. Пошли на речку, ногу свело у ней – и привет горячий. Утянуло – так и не нашли! – с непонятной гордостью объявил монтер. – С тех пор вот выпиваю для забвения.
Дома Женя заглянул в энциклопедический словарь, с помощью которого ориентировался обычно в бескрайнем море жизни и информации. «Нижний Тагил, – прочитал. – Г. (с 1917) в Свердловской обл. на р. Тагил. Ж. -д. уз. 419 т. ж. (1985). Центр черной металлургии и маш-ния (Нижнетагильский металлургич. комб-т, „Уралвагонзавод“). З-ды: пластмасс и др. Добыча медной руды. Пед. ин-т, 2 т-ра. Музеи: краеведч., изобразит. иск-в. Осн. в 1725. Орд. Труд. Кр. Знамени (1971)».
Хорошего, конечно, мало. Надежду внушал один лишь пед. ин-т, но летом и студенток, пожалуй, не доищешься. И что за река такая – Тагил? Врет, небось, Хератин про раков и вообще. Жена какая-то, утопленница…
Однако мерзость запустения на собственной жилплощади была столь унизительна для человека с пером и воображением, так уязвляла душу, что Волынкин вдруг решился. А ведь это поступок! – подумал он. – Ведь вот не каждый так – раз, и рванет на Урал! Верховья реки Тагил, таежная деревня, отроги старых гор, окно в Азию… Да не остаться ли там вообще? Нести грамоту и культуру темному племени охотников и рыболовов, вывести ихнее юношество на дорогу цивилизации…
Волынкин пошарил в холодильнике и нашел две вареные картофелины в мундире. Потряс над стаканом вчерашнюю бутылку, насчитал девять прозрачных капель, что нехотя упали в грязный стакан. Слил туда же остальные опивки, разбавил холодным чаем, выпил и закусил.
«Вот жизнь! – начертал фломастером на газете. – Ночь так близка… На посох опершися, через хребет вот-вот уж перевалит, и мне пора к верховиям Тагила. Ты ждешь, Хератин с харей посиневшей?.. Ну, где твоя ладья? – Увязла в речке Стикс (притоке Чусовой), в объятьях ила. – Ну, так давай, упремся оба-двое в весло мореное и боевое, и вырвем челн твой тягостный из тины, и пусть сожрут нас раки и ундины!»
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента