Юрий БРАЙДЕР. Николай ЧАДОВИЧ
МИР ПО ЭЙНШТЕЙНУ

   О том, что живем все мы в искривленном пространстве, узнал я еще в восьмом классе из одной книжки. Помню, на ее обложке дяденька седой был нарисован, с трубкой во рту. Я его за комиссара Мегрэ принял. Книжка оказалась занятная, хотя и совсем не про сыщиков. Многого я в ней, честно говоря, сразу не понял, но про то, что каждое тело, даже мое, к примеру, искривляет пространство – твердо усвоил. Для меня эта новость на многое глаза открыла. Выходит, что же от бедного человека требовать, если существовать ему приходится в сплошных искривлениях – искажениях – перегибах? Луч света и то в колесо загибается, хотя и абсолютная величина. Что же вы тогда от нас хотите? Что ни говори, а среда влияет. От тебя самого уже ничего и не зависит. Захочешь, например, человеку добро сделать, а его после этого с инфарктом неотложка увозит. Или, наоборот, подпустишь какую-нибудь мелкую гадость, а тебя за это благодарят, чуть ли не целуют. И главное – чем массивнее тело, тем сильнее оно все искривляет. Кстати, это я и раньше замечал. Одно дело, если мой братишка-дошкольник что-нибудь загнет, и совсем другое – если соседка Изабелла Львовна, которая после последнего лечебного голодания (три месяца, как заяц, одну капусту ела) в кабинку лифта, хоть и помещается, но просит больше никого за ней не входить.
   Крепко задумался я тогда. Все ведь в мире взаимосвязано. Ясно, что наша анатомия-физиология с физикой переплелись, а та еще с какими-то науками перепуталась. От этого в искривленном пространстве всякая малая дурь в большую загибается, а большая уже вообще черт знает чем становится. Вот она – причина всех пороков. Странно, что такая мысль раньше никому в голову не приходила, даже дяденьке с трубкой.
   И решил я, пока не поздно, спасать человечество. Первым делом за учебники засел.
   Раньше я некоторые из них только раз в год открывал, перед экзаменами. Чтобы практические навыки приобрести, решил после восьмого класса не в техникум физкультуры поступать учиться, а в ПТУ на лекальщика. Примерно с год идеи у меня в голове зрели. В кино сижу, а ничего не вижу – про пространство-время размышляю. Суп ем, а сам думаю, что же с этой проклятой массой делать – может, ее вообще повсеместно ликвидировать. Даже ночью сны научные стал видеть. Однажды в канализационный люк по рассеянности провалился. Кстати, именно там меня первая дельная мысль посетила.
   Постепенно начал я первые чертежи готовить и детальки нужные подбирать. Тут мне сильно мой мастер по производственному обучению помог. (Он хоть университетов не кончал, но мыслил дельно и с моими идеями кое-где соглашался. ) У него брат на радиозаводе грузчиком работал, а шурин сторожем в Академии наук. Списанный трансформатор я на металлобазе за двухтомник Хемингуэя выменял. Двести сорок кило чистого веса. Семья моя в это время на дачу съехала, так что мне никто не мешал. Аппарат свой (антиискривителем названный) я на кухне монтировать начал, поскольку возле плиты там розетка трехфазная имеется и вода для охлаждения рядом. По моим расчетам получалось, что хоть все пространство во Вселенной я не разогну, но метра на полтора в окружности эффект будет. Когда я антиискривитель в первый раз включил, честно сказать, волновался. Оттого и полярность неправильную дал. Ничего страшного, правда, не случилось, только пробки перегорели, да из моего окна вдруг какие-то тропические острова наблюдаться стали. Разразившийся в это время там ураган Лола отношу за счет чистой случайности.
   Первый эксперимент я над кошкой Зиной произвел. Был у нее такой грех – воровать по мелочам: то сметанку, то рыбку, то палку копченой колбасы. Взял я Зину за шкирку и сунул туда, где, по моим расчетам, выпрямляющее поле наибольшее должно было быть. Результат этого эксперимента полностью удачным назвать не могу: хоть шкодничать кошка перестала, но и облезла порядочно. Пришлось ее к ветеринару нести.
   Поскольку другого подопытного животного не имелось, я решил перенести эксперименты на человека. Лучшей кандидатуры, чем Фома из четвертого подъезда, я себе и представить не мог. Во-первых, личность искаженная, дальше некуда.
   Во-вторых, всегда под рукой, дальше пивной палатки никуда не уходит. В-третьих, в случае какой-нибудь неудачи урон для общества небольшой. Я своими ушами слышал, как участковый ему говорил: "Ты, Ниткин, элемент социально вредный.
   Только землю зря топчешь да кислород переводишь". А заманить Фому куда-нибудь проще простого. Он, если с похмелья, за бутылкой даже в паровозную топку полезет.
   В общем, воскресным утречком настроил я свою аппаратуру и пошел Фому искать.
   Сначала он со мной и разговаривать не захотел, силы, накануне истраченные, экономил. Но когда пятерку увидел, чуть на колени не повалился. «Беги, – говорит, – родной. Да тут до гастронома три шага всего! Водки не надо, ну ее! На эти деньги три бутылки вина выйдет! Бери подешевле, но чтобы не ниже восемнадцати градусов».
   Три бутылки я, конечно, брать не стал, одной ограничился. Удачный эксперимент, я думаю, надолго не затянется, а в случае неудачи ни к чему мне последние рубли алкашу стравливать. Сбегал я, значит, – вернулся. Фома меня в подвал тянет – там у него стакан спрятан. А я его домой приглашаю, дескать обделаем все путем, под закуску. С трудом, правда, но уговорил. Когда ко мне зашли, Фома вначале оробел.
   Тапочки снял и волосы пятерней пригладил. Усадил я его на кухне возле антиискривителя и незаметно врубаю ток. Загудел трансформатор, как шмель. Фома на это ноль внимания и к стакану, который я наливаю, тянется. Передаю я ему этот стакан в собственные руки, а сам локтем полную мощность врубаю. На кухне уже не шмели гудят – быки ревут. Дом шатается. Проводка, правда, пока держится, спасибо строителям, но фужеры в серванте, как шрапнель, рвутся. Фома на это не реагирует, а трясущейся рукой стакан ко рту тянет. А тот почему-то вместе с рукой то в сторону уйдет, то впустую по зубам брякнет и назад отскочит. Вздыхает Фома: мол, тяжелое дело – похмелье! А я про себя думаю, совсем не в этом дело.
   Потей, голубок, потей! Выправляйся! Стукнул он в конце концов стаканом по лбу, и все вино расплескал. «Что же это такое со мной? – говорит. – Может быть, эта самая… зеленая горячка?»
   – Белая, – отвечаю. – Это змей зеленый.
   – Правильно, – соглашается. – Горячка белая, змей зеленый, а крысы – серые. С красными глазами. И все из-за этой гадости, будь она проклята! Спасибо тебе, Володя. Душу ты мне облегчил. Скотина я, а ты со мной как с человеком обошелся.
   Так хорошо, будто в ЛТП побывал.
   Я ему поддакиваю, а сам все на аппаратуру гляжу. Генераторная лампа так раскалилась, что хоть воду на ней кипяти. Из трансформатора лиловые искры стреляют. Уже дымится что-то. За шумом я не сразу и услышал, что в дверь звонит кто-то. Открываю. Батюшки, какие гости! Жена Фомы – Нинка, а с ней участковый.
   – Видали, видали! – Нинка воет. – Сопляк, а что вытворяет! Средь бела дня самогон давит, и моего дурака спаивает. Оттого и зарплату пятый месяц не вижу!
   Участковый поздоровался, носом покрутил и на кухню сразу. Нинка за ним. А Фома сидит там, как голубь, ручки сложил и ни на кого не смотрит.
   – Видали? – опять Нинка кричит. – Уже готов! Сломался!
   Участковый тем временем вокруг антиискривителя обошел и голову чешет.
   – Что-то на самогонный аппарат не похоже, – говорит. – Одно электричество.
   – А как же вы думали?! – Нинка орет. – Теперь не то что из электричества, а даже из атомной энергии самогонку добывать научились. У, падлюка! – и трах по антиискривителю табуреткой.
   То, что случилось в следующий момент, я описывать не буду. Сами понимаете, что может быть, когда выпрямленное пространство вдруг резко свернется в небольшом кухонном объеме. К счастью, жертв и разрушений не имелось.
   Чем вся эта история кончилась?
   У кошки Зины появилось уже третье поколение рыжих наследников. Все они, как и родительница, отличаются безукоризненной кошачьей порядочностью. Фома работает санитаром в той самой больнице, куда всех нас тогда доставили. Пьет только молоко и воду. Напиток «Буратино» считает алкогольным. Участковый поступил учиться заочно на юридический факультет университета. Недавно досрочно получил очередное звание. Регулярно присылает мне открытки ко дню рождения. Даже Нинка вроде слегка исправилась. Уже не склочничает целыми днями во дворе и не собирает пустые бутылки. Правда, когда со мной здоровается, глаз от земли не поднимает.
   Ну, а со мной как же? Я ведь возле этого антиискривителя больше всех находился.
   Меня могло не только Окончательно выпрямить, но и в другую сторону загнуть. В общем, каким я стал, это вам со стороны виднее. Первое время, после больницы, опять за чертежи и инструменты засел. Но что-то туго работа пошла. Отвлекаться стал. Вместо блоков и узлов стишки какие-то на ватмане мараю. Вместо квантовой физики Поля Элюара читаю. Мысли всякие панические в голову лезут. Кому, думаю, мой антиискривитель нужен? Фому я бутылкой заманил, а других как же? На веревке тащить? Другим, может, и исправляться не хочется. Что же тогда, обманом действовать? Я так уже не умею. Ну, хорошо, допустим, сделаю я такой аппарат, что он весь земной шар перекроит. Так ведь он не только на подлецов, но и на хороших людей будет действовать. А им это совсем и не нужно, а может быть, даже и вредно. Нет, думаю, не аппаратами и машинками людей исправлять нужно. Не электрическим током. И даже не пряником. А тем более не кнутом или колючей проволокой. Ну, а чем же тогда, вы спросите. Честно сказать, я и сам толком не знаю. Может быть, отношением человеческим, словами какими-то необыкновенными.
   Пушкин или Элюар, наверное, без всяких аппаратов не одну душу выпрямили.
   Макаренко одной добротой и терпением из преступников людей делал. В общем, совсем забросил я свое изобретение. Хотя по-прежнему суп вилкой ем и в канализационные люки проваливаюсь, и по ночам не сплю. Ищу слова. Те самые необходимые, которые пророки знали. Которыми Пушкин и Элюар говорили. Каждый день кучу бумаги перевожу. Пока все впустую. Нет у меня пока таких слов, чтобы ими зачерствевшие души царапать и ледяные сердца согревать. А ведь чувствую, они кругом во всех людях, в закатах и рассветах, в лесах и городах, в ветре и в тумане, в горе и в радости, во мне самом. И может быть, я когда-нибудь их отыщу.
   Верьте мне.