Брэдбери Рэй. По уставу

Рэй Брэдбери
По уставу

   – Рота, смирно!
   Щелк.
   – Вперед – шагом марш!
   Топ. Топ.
   – Рота, стой!
   Топ, бух, стук.
   – Равнение напра-во.
   Шепот.
   – Равнение нале-во.
   Шорох.
   – Кру-гом!
   Топ, шарк, бух.
   Давным-давно под лучами палящего солнца один человек в полный голос отдавал приказы, а рота их выполняла. Летом пятьдесят второго под небом Лос-Анджелеса, у бассейна, что рядом с отелем, стоял сержант-инструктор, и там же выстроилась его рота.
   – Равнение на середину! Выше голову! Подбородок убрать! Грудь вперед! Живот втянуть! Плечи расправить, черт побери, расправить плечи!
   Шорох, шепот, шелест, шаг. Тишина.
   И сержант-инструктор, раздетый до трусов, идет вдоль кромки бассейна, сверля водянисто-холодным взглядом свою роту, свою команду, свою часть – своего…
   Сына.
   Мальчик лет девяти или десяти стоял по струнке, смотрел по-военному в никуда, плечи держал ровно, будто накрахмаленные, а отец, чеканя шаг, ходил кругами, лающим голосом выкрикивал команды, склонялся над мальчишкой и давал жесткие указания. Оба – и отец и сын – были в плавках, минуту назад они убирали территорию, раскладывали полотенца, драили кафель. Но теперь время близилось к полудню.
   – Рота! По порядку номеров рассчитайсь! Первый, второй!
   – Третий, четвертый! – выкрикивал мальчик.
   – Первый, второй! – громко кричал отец.
   – Третий, четвертый!
   – Рота, стой! На плечо! Целься! Подбородок на себя, носки в линию, выполняй!
   Воспоминания замелькали, как старая пленка в допотопной киношке. Откуда они пришли, эти воспоминания, и почему?
   Я ехал на поезде из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. Время было позднее, я пошел в вагон-ресторан и оказался там в одиночестве, если не считать бармена и еще какого-то пассажира, то ли молодого, то ли старого, который сидел через проход от меня и пил уже вторую порцию мартини.
   Он и навеял воспоминания.
   Эти волосы, лицо, испуганные, затравленные голубые глаза, находящиеся в нескольких футах от меня, внезапно остановили течение времени, перебросив меня в прошлое.
   То отчетливо, то расплывчато я видел себя в вагоне поезда, а потом сразу – возле кромки бассейна, видел светлый, исполненный боли взгляд этого человека, сидящего рядом, – и сквозь три десятка лет слышал голос его отца, а уж вернувшись в прошлое на те же пять тысяч дней, не сводил глаз с его сына, который выполнял повороты кругом и вполоборота, замирал как вкопанный, вскидывал воображаемую винтовку, брал на караул, целился.
   – Смирно! – рявкал отец.
   – Смирно! – эхом вторил сын.
   – Будет ли этому конец? – прошептал Сид, мой лучший друг, который загорал рядом со мной под жарким солнцем, следя глазами за происходящим.
   – В самом деле, – тихо поддакнул я.
   – Сколько времени это длится?
   – Как видно, не один год. Похоже на то. Долгие годы.
   – Ать, два!
   – Три, четыре!
   Башенные часы неподалеку пробили полдень; в это время у бассейна начинал работать летний бар.
   – Рота… шагом марш!
   Двое, мужчина и парнишка, маршем направились по мощеной дорожке к полузапертым воротцам.
   – Рота, стой. Слушай мою команду! Открыть засовы! Делай!
   Мальчик поспешно отодвинул засовы.
   – Делай!
   Он распахнул створки, отпрыгнул назад, выпрямился в ожидании.
   – Кру-гом, вперед, шагом марш!
   Дошагав до самой кромки бассейна, мальчишка едва не свалился в воду; тогда отец с кривой ухмылкой приглушенно скомандовал:
   – …стой.
   Сын пошатнулся.
   – Черт, – прошептал Сид.
   Отец оставил сына у воды, негнущегося, как скелет, и прямого, как флагшток, а сам куда-то ушел.
   Сид неожиданно вскочил, не отрываясь от этого зрелища.
   – Куда? – одернул я.
   – Мать честная, неужели он заставит ребенка стоять столбом?!