Михаил Афанасьевич Булгаков
ЧАСЫ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
С НАТУРЫ

   В Доме Союзов, в Колонном зале — гроб с телом Ильича. Круглые сутки — день и ночь — на площади огромные толпы людей, которые, строясь в ряды, бесконечными лентами, теряющимися в соседних улицах и переулках, вливаются в Колонный зал.
   Это рабочая Москва идет поклониться праху великого Ильича.

 
   Стрела на огненных часах дрогнула и стала на пяти. Потом неуклонно пошла дальше, потому что часы никогда не останавливаются. Как всегда, с пяти начали садиться на Москву сумерки. Мороз лютый. На площадь к белому дому стал входить эскадрон.
   — Эй, эгей, со стрелки, со стрелки!
   Стрелочник вертелся на перекрестке со своей вечной штангой в руках, в боярской шубе, с серебряными усами. Трамваи со скрежетом ломились в толпу. Машины зажгли фонари и выли.
   — Эй, берегись!!
   Эскадрон вошел с хрустом. Шлемы были наглухо застегнуты, а лошади одеты инеем. В морозном дыму завертелись огни, трамвайные стекла. На линии из земли родилась мгновенно черная очередь. Люди бежали, бежали в разные концы, но увидели всадников, поняли, что сейчас пустят. Раз, два, три... сто, тысяча!..
   — Со стрелки-то уйдите!
   — Трамвай!! Берегись! Машина стрелой — берегись!
   — К порядочку, товарищи, к порядочку. Эй, куда?
   — Братики, Христа ради, поставьте в очередь проститься. Проститься!
   — Опоздала, тетка. Тет-ка! Ку-да-а?
   — В очередь! В очередь!
   — Батюшки, по Дмитровке-то хвост ушел!
   — Куда ж деться-то мне, головушке горькой? Сквозь землю, што ль, провалиться?
   Запрыгал салоп, заметался, а кони милицейские гигантские так и лезут. Куда ж бедной бабе деваться. Провались, баба... Кепи красные, кони танцуют. Змеей, тысячей звеньев идет хвост к Параскеве Пятнице, молчит, но идет, идет! Ах, быстро попадем!
   — Голубчики, никого не пущайте без очереди!
   — Порядочек, граждане.
   — Все помрем...
   — Думай мозгом, что говоришь. Ты помер, скажем, к примеру, какая разница. Какая разница, ответь мне, гражданин?
   — Не обижайте!
   — Не обижаю, а внушить хочу. Помер великий человек, поэтому помолчи. Помолчи минутку, сообрази в голове происшедшее.
   — Куды?! Эгей-й!! Эй! Эй!
   — Рота, стой!!
   Ближе, ближе, ближе... Хруст, хруст. Стоп. Хруст... Хруст... Стоп... Двери. Голубчики родные, река течет!
   — По три в ряд, товарищи.
   — Вверх! Ввверх!
   — Огней, огней-то!
   Караулы каменные вдоль стен. Стены белые, на стенах огни кустами. Родилась на стрелке Охотного река и течет, попирая красный ковер.
   — Тише ты. Тш...
   — Шапки сняли, идут? Нет, не идут, не идут. Это не идут, братишки, а плывет река в миллион.
   На ковре ложится снег.
   И в море белого света протекает река
 
___________
 
   Лежит в гробу на красном постаменте человек. Он желт восковой желтизной, а бугры лба его лысой головы круты. Он молчит, но лицо его мудро, важно и спокойно. Он мертвый. Серый пиджак на нем, на сером красное пятно — орден Знамени[1]. Знамена на стенах белого зала в шашку — черные, красные, черные, красные. Гигантский орден — сияющая розетка в кустах огня, а в середине ее лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание человек.
   Как словом своим на слова и дела подвинул бессмертные шлемы караулов, так теперь убил своим молчанием караулы и реку идущих на последнее прощание людей.
   Молчит караул, приставив винтовки к ноге, и молча течет река.
   Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда.
 
___________
 
   Уходит, уходит река. Белые залы, красный ковер, огни. Стоят красноармейцы, смотрят сурово.
   — Лиза, не плачь. Не плачь... Лиза...
   — Воды, воды дайте ей!
   — Санитара пропустите, товарищи!
   Мороз. Мороз. Накройтесь, накройтесь, братишки. На дворе лютый мороз.
   — Батюшки? Откуда же зайтить-то?!
   — Нельзя здесь!
   — Порядочек, граждане!
   — Только выход. Только выход.
   — Товарищ дорогой, да ведь миллион стоит на Дмитровке! Не дождусь я, замерзну. Пустите? А?
   — Не могу, — очередь!
   Огни из машины на ходу бьют взрывами. Ударят в лицо — погаснет.
   — Эй! Эгей! Берегись! Берегись! Машина раздавит. Берегись!
 
   Горят огненные часы.
 
   М.Б.

Комментарии. В. И. Лосев

Часы жизни и смерти

   Впервые — Гудок. 1924. 27 января. Подпись: «М. Б.».
   Печатается по тексту газеты «Гудок».