Михаил Афанасьевич Булгаков
ДЕНЬ НАШЕЙ ЖИЗНИ

   — А вот угле-ей... углееееей!..
   — Вот чертова глотка.
   — ...глей... глей!!
   — Который час?
   — Половина девятого, чтоб ему издохнуть.
   — Это, значит, я с шести не сплю. Они навеки в отдушине поселились. Как шесть часов, отец семейства летит и орет как сумасшедший, а потом дети. Знаешь, что я придумала? Ты в них камнем швырни. Прицелься хорошенько, и попадешь.
   — Ну да. Прямо в студию, а потом за стекло два месяца служить.
   — Да, пожалуй. Дрянные птицы. И почему в Москве такая масса ворон... Вон за границей голуби... В Италии...
   — Голуби тоже сволочь порядочная. Ах, черт возьми! Погляди-ка...
   — Боже мой! Не понимаю, как ты ухитряешься рвать?
   — Да помилуй! При чем здесь я? Ведь он сверху донизу лопнул. Вот тебе твой ГУМ универсальный!
   — Он такой же мой, как и твой. Сто миллионов носки на один день. Лучше бы я ромовой бабки купила. На зеленые.
   — Ничего, я булавочкой заколю. Вот и незаметно. Осторожнее, ради Бога!..
   — Ты знаешь, Сема говорит, что это не примус, а оптамус.
   — Ну и что?
   — Говорит, обязательно взорвет. Потому, что он шведский.
   — Чепуху какую-то твой Сема говорит.
   — Нет, не чепуху. Вчера в шестнадцатой квартире у комсомолки вся юбка обгорела. Бабы говорят, что это ее Бог наказал за то, что она в комсомол записалась.
   — Бабы, конечно... они понимают...
   — Нет, ты не смейся. Представь себе, только что она записалась, как — трах! — украли у нее новенькие лаковые туфли. Комсомолкина мамаша побежала к гадалке. Гадалка пошептала, пошептала и говорит: взяла их, говорит, женщина, небольшого росту, замужняя, на щеке у ей родинка...
   — Постой, постой...
   — Вот то-то ж. Ты слушай. То-то я удивляюсь, как ни прохожу, все комсомолкина мамаша на мою щеку смотрит. Наконец потеряла я терпение и спрашиваю: что это вы на меня смотрите, товарищ? А она отвечает: так-с. Ничего. Проходите, куда шли. Только довольно нам это странно. Образованная дама, а между тем родинка. Я засмеялась и говорю: ничего не понимаю! А она: ничего-с, ничего-с, проходите. Видали мы блондинок!
   — Ах, дрянь!
   — Да ты не сердись. Прилетает комсомолка и говорит мамаше: дура ты, у ей муж по двенадцатому разряду, друг воздушного флота, захочет, так он ее туфлями обсыпет всю. Видала чулки телесного цвета? И надоели вы мне, говорит, мамаша, с вашими гадалками и иконами! И собиралась иконы вынести. Я, говорит, их на воздушный флот пожертвую. Что тут с мамашей сделалось! Выскочила она и закатила скандал на весь двор. Я, кричит, не посмотрю, что она комсомолка, а прокляну ее до седьмого колена! А тебе, орет, желаю, чтоб ты с своего воздушного флота мордой об землю брякнулась!
   Баб слетелось видимо-невидимо, и выходит наконец комендант и говорит: вы немного полегче, Анна Тимофеевна, а то за такие слова, знаете ли... Что касается вашей дочери, то она заслуживает полного уважения со стороны всего пролетариата нашего номера за борьбу с капиталом Маркса при помощи воздушного флота. А вы, Анна Тимофеевна, извините меня, но вы скандалистка, вам надо валерьянкины капли пить! А та как взбеленилась и коменданту: пей сам, если тебе самогонка надоела!
   Ну, тут уж комендант рассвирепел: я, говорит, тебя, паршивая баба, в 24 часа выселю из дома, так что ты у меня как на аэроплане вылетишь, к свиньям! И ногами начал топать. Топал, топал, и вдруг прибегает Манька и кричит: Анна Тимофеевна, туфли нашлись!
   Оказывается, никакая не блондинка, а это Сысоич, мамашин любовник, снес их самогонщице, а Манька...
   — Да! Да! Войдите! В чем дело, товарищ?
   — Деньги за энергию пожалуйте, тридцать пять лимонов.
   — Однако! Пять, десять...
   — Это что. В следующем месяце сто будет. МОГЭС[1] по банкноту берет. Банкнот в гору. И коммунальная энергия за ним. До свиданьи-ус. Вииоват-с. Вы к духовному сословию не принадлежите?
   — Помилуйте! Кажется, видите... брюки...
   — Хе-хе. Это я для порядку. Контора запрашивает для списков. Так я против вас напишу — трудящий элемент.
   — Вот именно. Честь имею...
   — Отцвели уж давно-о-о хризантемы в саду-у!
   — Точить ножжжи-ножщщы!..
   — Но любовь все живет в моем сердце больном!
   — Брось ты ему пять лимонов, чтоб он заткнулся.
   — А за ним шарманка ползет...
   — Ну, я полетел... Опаздываю... Приду в пять или в восемь!..
   — Молочка не потребуется?.. Дорогие братцы, сестрички, подайте калеке убогому... Клубника. Нобель замечательная... Булочки — свежие, французские... Папиросы «Красная звезда». Спички... Обратите внимание, граждане, на убожество мое!
   — Извозчик! Свободен?
   — Пожалте... Полтора рублика! Ваше сиятельство! Рублик! Господин! Я катал!! Семь гривен! Я даю! На резвой, ваше высокоблагородие! Куда ехать? Полтинник!
   — Четвертак.
   — Три гривенничка... Эх, ваше сиятельство, овес.
   — Ты куда? Я т-тебе угол срежу!
   — Вот оно, ваше превосходительство, житье извозчичье.
   — Эх, держи его! Так его. Не сигай на ходу!
   — Вор?
   — Никак нет. В трамвай на скаку сиганул. На пятьдесят лимонов штрахують.
   — Здесь. Стой! Здравствуйте, Алексей Алексеич.
   — Праскухин-то... слышали? Двадцать пять червонцев позавчера пристроил! Пристало отделение, а он расписался и, конечно, на бега. Вчера является к заведывающему пустой, как барабан. Тот ему говорит — даю вам шесть часов сроку, пополните. Ну, конечно, откуда он пополнит. Разве что сам напечатает. Ловят его теперь.
   — Помилуйте, я его только что в трамвае видел. Едет с какими-то свертками и бутылками...
   — Ну так что ж. К жене на дачу поехал отдыхать. Да вы не беспокойтесь. И на даче словят. И месяца не пройдет, как поймают.
   — Allo... Да, я... Не готово еще. Хорошо... На отношение ваше за № 21 580 об организации при губотделе фонда взаимопомощи сообщаю, что ввиду того, что губкасса... Машинистки свободны?.. На заседании губпроса было обращено внимание цекпроса на то, запятая, написали?.. что изданное, перед «что» запятая, а не после «что», изданное Моно циркулярное распоряжение, направленное в Роно и Уоно и Губоно[2]... а также утвержденное губсоцвосом[3]... Аllо! Нет, повесьте трубку...
   — А я тут к вам поэта направил из провинции.
   — Ну и свинство с вашей стороны... Вы, товарищ? Позвольте посмотреть...
 
 
Но если даже люди
Меня затопчут в грязь,
Я воскликну, смеясь...
 
 
   Видите ли, товарищ, стихи хорошие, но журнал чисто школьный, народное образование... Право, не могу вам посоветовать... журналов много... Попробуйте... Переутомился я, и денег нет... Сколько, вы говорите, за мной авансу? Уй, юй, юй! Ну, чтоб округлить, дайте еще пятьсот... Триста? Ну, хорошо. Я сейчас поеду по делу, так вы рукописи секретарю передайте... Извозчик! Гривенник!..
   — Подайте, барин, сироткам...
   — Стой! Здравствуйте, Семен Николаевич!
   — В кассе денег ни копейки.
   — Позвольте... Что ж вы так сразу... Я ведь еще и не заикнулся...
   — Да ведь вы сегодня уже пятый. Капитан, за капитаном, Юрий Самойлович, за Юрием Самойловичем...
   — Знаю, знаю... А патриарх-то? А?
   — Капитан поехал его интервьюировать...
   — Это интересно... Кстати, о патриархе, сколько за мной авансу?.. Двести? Нет, триста... Извозчик! Двугривенный... Стой! Нет, граждане, ей-Богу, я только на минуту, по делу. И вечером у меня срочная работа... Ну, разве на минуту... Общее собрание у них... Ну, мы подождем и их захватим... Стой!
 
 
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели[4]!
 
 
   Ого-го!.. А мы сейчас два столика сдвинем... Слушс... Раки получены... необыкновенные раки... Граждане, как вы насчет раков? А?.. Полдюжины... И трехгорного полдюжины... Или, лучше, чтоб вам не ходить — сразу дюжину!.. Господа! Мы уже условились... на минуту...
 
 
Иная на сердце забота!..
 
 
   Позвольте... позвольте... что ж это он поет?..
 
 
В плену... полководец... в плену-у-у...
 
 
   А! Это другое дело. Ваше здоровье. Братья писатели!.. Семь раз солянка по-московски!
 
 
И выйдет к тебе... полководец!
Из гроба твой ве-е-ерный солдат!!
 
 
   Что это он все про полководцев?.. Великая французская... Раки-то, раки! В первый раз вижу...
   Bis! Bis! Народу-то! Позвольте... что ж это такое? Да ведь это Праскухин! Где?! Вон в углу. С дамой сидит! Чудеса!.. Ну, значит, еще не поймали!.. Гражданин! Еще полдюжинки!
 
 
Вни-и-из по ма-а-а-тушке по Во-о-олге!..
 
 
   Эх, гармония хороша! Еду на Волгу! Переутомился я! Билет бесплатный раздобуду, и только меня и видели, потому я устал!
 
 
По широкому-у раздолью!..
 
 
   Батюшки! Выводят кого-то!
   — Я не посмотрю, что ты герой труда!!! А... а!!
   — Граждане, попрошу неприличными словами не выражаться...
   — Граждане, а что, если нам красного «Напареули»[5]?
   А?.. Поехали! На минуту... Сюда! Стоп! Шашлык семь раз...
 
 
Был душой велик! Умер он от ран!..
 
 
   ...Да на трамвае же!.. Да на полчаса!.. Плюньте, завтра напишете!..
   — Захватывающее зрелище! Борьба чемпиона мира с живым медведем... Bis!! Что за черт! Что он, неуловимый, что ли?! Вон он! В ложе сидит!.. Батюшки, половина первого! Извозчик! Извозчик!..
   — Три рублика!..
   — Очень хорошо. Очень.
   — Миленькая! Клянусь, общее собрание. Понимаешь. Общее собрание, и никаких! Не мог!
   — Я вижу, ты и сейчас не можешь на ногах стоять!
   — Деточка. Ей-Богу. Что, бишь, я хотел сказать? Да. Праскухин-то, а? Понимаешь? Двадцать пять червонцев, и, понимаешь, в ложе сидит... Да бухгалтер же... Брюнет...
   — Ложись ты лучше. Завтра поговорим.
   — Это верно... Что, бишь, я хотел сделать? Да, лечь... Это правильно. Я ложусь... но только умоляю разбудить меня, разбудить меня, непременно, чтоб меня черт взял, в десять минут пятого... нет, пять десятого... Я начинаю новую жизнь... Завтра...
   — Слышали. Спи.

Комментарии. В. И. Лосев
День нашей жизни

   Впервые — Накануне. 1923. 2 сентября. С подписью: «Михаил Булгаков».
   Печатается по тексту газеты «Накануне».