Кир Булычев
 
Петух кричит с опозданием

   Петух Громобой закричал как положено. Шесть часов тридцать минут.
   Баба Ксеня проснулась, прервав увлекательный сон про то, как она, молодая, бегает босиком по траве, свесила ноги с высокой кровати и поглядела на часы. Часы показывали семь часов двадцать одну минуту. Баба Ксения сказала часам: «Врешь». Потом пошла растапливать печку.
   В окно она увидела, что проехал Степанов грузовик с бидонами молока. Это было странно, потому что Степанов грузовик проезжает позже.
   Потом мимо забора прошла с корзинкой грибов Шура. Уже из леса. Быстро она сегодня управилась.
   - Эй, - сказала баба Ксеня. - Вставай, Зоя, поднимайся, рабочий народ!
   Жиличка Зоя не откликнулась.
   Баба Ксеня отодвинула занавеску. Постель жилички была застелена. Ни Зои, ни фотоаппарата.
   Баба Ксеня встревожилась и включила радио. Областная станция сказала, что время восемь часов одна минута, начинаем последние известия.
   И даже тогда баба Ксеня не поверила. За три последних года петух Громобой ни разу не подвел старуху, ни разу не ошибся даже на пять минут. Может, ему, как и всякому живому созданию, хотелось иногда встать пораньше, особенно весной, огласить окрестности зычным криком, подпеть другим петухам в деревне. Но держал себя в руках, верная птица, ждал, пока время подойдет к половине седьмого, и только тогда открывал свой клюв и клокотал - можно сказать, ревел - на всю округу. Крик его перекрывал все прочие петушиные голоса, даже собаки замолкали. Он проносился над улицей, скатывался по пологому откосу к реке, несся над широкой полосой воды и, ослабев, но не иссякнув, тянулся над Заречьем, пока не угасал в густом лесу. Громобой был славным петухом, знаменитым на весь район.
   Баба Ксеня стояла в растерянности и думала, что, наверное, Громобой захворал. Теперь, задним числом, она сообразила, что его крик был слабее, глуше прежнего и голос звучал надтреснуто. Где же он, болезный?
   Баба Ксеня выглянула в окно, но перед домом, где Громобой любил прогуливаться у завалинки, баловаться с соседской собакой и красоваться перед курами, петуха не оказалось. Баба Ксеня так испугалась, чТо не смела пойти в сарай - ей представилось, что петух лежит там бездыханный.
   На счастье, вернулась жиличка Зоя Платоновна.
   Прошагала быстрыми молодыми шагами к крыльцу, хлопнула дверью, заглянула на кухню и спросила:
   - Что случилось, Ксеня? На тебе лица нет.
   - Зоя, - сказала Ксеня, открывая шкафчик над столом, чтобы достать валидол, что-то с Громобоем.
   - Не может быть!.. А ведь, правда, он сегодня не кричал!
   - Кричал, - сказала баба Ксеня. - Кричал, да не своим голосом, и на час опоздал. Ох, горе, горе…
   - А ты смотрела?
   - Боюсь.
   - Не смотрела? Я схожу посмотрю.
   - Погляди, Зоя. Погляди, умоляю.
   Зоя Платоновна положила сумку с фотокамерой на диван и побежала в сарай. Ксеня секунду подождала, потом поспешила вслед. Вдвоем не страшно.
   Петух сидел на жерди, поглядывал по сторонам, по виду - в добром здравии. И от того, что наступило такое облегчение, баба Ксеня разъярилась, подхватила с земли палку и начала ею махать, сгонять петуха с насеста и ругать его последними словами.
   Петух слетел на землю и выскочил за дверь.
   - Я же за него переживала, - сказала баба Ксеня.
   - Понимаю, - сказала Зоя Платоновна.
   Сарай был старый, с щелями, солнце прорезало его лучами, и в лучах суетились пылинки. Пахло пометом и старым сеном.
   - Пошли, что ли, - сказала Ксения. - А я ему верю, да проспала из-за него, как пенсионерка. Стыд, страшно подумать.
   Баба Ксеня была пенсионеркой давно уже, лет двадцать. Но считала это состояние позорным.
   Они вышли во двор. Петух уже подошел к курам и разглядывал их с интересом.
   Ксения постояла с минуту, чтобы полюбоваться своим Громобоем, потом сказала Зое Платоновне:
   - Петух-то не наш.
   - Не наш, - согласилась жиличка. - Это не Громобой.
   - А где Громобой? - спросила баба Ксеня. Спокойно спросила. Событие было настолько неожиданным и даже невероятным, что баба Ксеня не рассердилась, не расстроилась - только удивилась.
   Зоя Платоновна осторожно подошла к петуху, пригляделась - она очков не носила, и в шестьдесят лет глаза хорошие - и сказала:
   - Он крашеный.
   - Чего?
   Зоя Платоновна нагнулась, ловко подхватила петуха, подняла на руки, прижимая к груди, чтобы не рвался, и поднесла к бабе Ксене.
   Кто-то хотел, чтобы петух сошел за Громобоя. Громобой был удивительного цвета, темно-красного, с черным хвостом, таких петухов и не бывает. И вот этого, подставного, рыжего, обыкновенного, замаскировали. Хвост окунули в черное, а по крыльям прошлись красной краской.
   - А мой где? - спросила баба Ксения.
   - Не знаю, - ответила Зоя Платоновна.
   - Господи, - сказала баба Ксеня. - И кому он мешал, кому он понадобился?.. - Помолчала, глядя, как Зоя задумчиво перебирает пальцами перья подставного петуха, и вдруг заплакала, запричитала, будто запела: - И куда тебя, сокровище мое, утащили, и какой злодей тебя на погибель похитил? И как же я теперь без тебя век свой коротать-горевать буду?.. - Потом замолчала вновь, словно отключилась, и через полминуты сказала трезвым, спокойным голосом: - Своими бы руками задушила!
   Зоя отпустила подставного петуха, и тот, отойдя на шаг в сторону, принялся оправлять перья - он был тщеславен.
   Никто из соседей не видел этой сцены - все были при делах. Ксения понурилась и пошла в дом. Зоя Платоновна смотрела ей вслед с горьким сочувствием. Ведь немного у бабы Ксени в жизни привязанностей. Муж помер, давно, сразу после войны. Сын есть, да почти не пишет, далеко живет. Иногда только летом пришлет на месяц внука, и то радость. Собака раньше была - волки задрали. Остался Громобой. Его баба Ксеня любила, как ребенка, баловала, кормила с рук, ругала его за петушьи шалости - и он Ксеню любил. Она чего на дворе делает - за ней ходит, словно оберегает. Или если сядут старухи на завалинку, выходит и стоит, ждет хозяйку. Ну не петух, а сознательное животное.
   Ксеня хлопнула дверью. Тихо. И новый петух молчит, словно и ему неловко, что он соучастник в такой глупой шутке.
   А ведь ясно, что все это не случайно. Исчез бы Громобой - погоревали бы, смирились. А здесь видно, что человек планировал, следы заметал, другого петуха по размеру подбирал, красил, подсовывал. Получилась не случайность, а преступление, хитроумие которого ну никак не вязалось с тишиной утренней деревни, негромкими разговорами кур, жужжанием пчел и теплым, душистым солнечным воздухом.
   Что же теперь делать? - думала Зоя Платоновна. Созвать соседей? Посмеются и разойдутся восвояси. Петуха подменили! Ребята баловались. А ребят сейчас в деревне немного, да и в основном маленькие, которых родители бабкам из города на лето пристраивают. Деревня-то тихая, состарившаяся, одни старики и старухи. Ну допустим, кто-то из ребятишек придумал такую глупую шутку. Значит, этот ребятенок должен был ночью, в темноте, притащить к бабе Ксене в сарай уже подготовленного, крашеного петуха, оставить его там, поймать Громобоя, унести… а зачем? Вчера вечером она сама загоняла Громобоя в сарай - темнело уже, но то был точно Громобой. Даже заворчал на Зою, не желая, чтобы его торопили. Этот, новый, какой-то робкий, застенчивый.
   Зоя Платоновна спохватилась, что стоит столбом посреди двора, вперив взгляд в пространство, и занимается дедуктивной работой, как знаменитые сыщики прошлого. Только перёд теми сыщиками лежал труп графини, а она размышляет над судьбой петуха. Что ж, каждому свое.
   Зоя Платоновна вспомнила, что хотела сфотографировать Серафиму на свиноферме. Там опоросилась рекордистка, надежда совхоза. До фермы берегом минут пятнадцать. Серафима уж, наверное, халат погладила, завилась, накрасилась - трудно сделать естественный кадр, люди обижаются, если их поймали в повседневном обличье. Серафима ждет, надо идти.
   Зоя Платоновна поднялась в дом, взяла с дивана сумку с камерой, захватила с этажерки две запасные катушки пленки. В горнице было тихо. Где же Ксеня?
   Зоя Платоновна заглянула на кухню.
   Бабка сидела у окна, подперевшись рукой, и тихо плакала. Горько, покорно, чтобы никому не мешать, никого своим горем не беспокоить. Только плечи вздрагивали. И Зоя поняла, как велико бабкино горе, и ощутила безнадежность этого горя.
   Зоя Платоновна не стала подходить к бабке, утешать ее. Ну как утешишь?
   Нет, разумеется, оставался и второй путь. Казалось бы, естественный. Милиция. Охрана порядка.
   У Зои Платоновны было достаточно развито чувство юмора, чтобы представить себе, как она приезжает в село Кучаевское, находит там участкового Зорькина и сообщает ему, что у бабки Ксени подменили петуха. Ага, говорит толстый усатый участковый, на котором в этот момент висит нераскрытое дело о краже со склада запчастей, именно петух и именно у бабки
   Ксени. Значит, совершено воровство? Нет, отвечает московская жиличка бабки Ксени, которая бегает по окрестностям с фотоаппаратом и, вполне возможно, собирает материал для разоблачительного фельетона или для сатирического киножурнала «Фитиль». Нет, говорит она, вместо петуха Громобоя бабке Ксене оставлен таких же статей петух, который для убедительности даже подкрашен. И тогда участковый Зорькин понимает, что его провоцируют, чтобы выставить в смешном виде в фельетоне. К примеру: «Чем занимается кучаевская милиция в тот момент, когда не раскрыто хищение со склада запчастей?» А милиция, оказывается, распутывает дело века. Подмену петуха у бабки Ксени,
   Представляя себе эту сцену, Зоя Платоновна шагала по дорожке вдоль берега реки, мимо старого магазина, мимо перевоза в Заречье, возле которого дремал начальник лодки подросток Симоненко Николай.
   Подросток Симоненко, который был в этот момент свободен, издали увидел московскую бабку с веселыми глазами, у которой был фотоаппарат, что может только сниться начинающему фотолюбителю. Желание еще разок взглянуть на это сокровище было так велико, что, презрев гордость, он крикнул:
   - Зоя Платоновна, в Заречье не скатаем?
   - Я на свиноферму иду, - сказала московская бабка.
   - Чего там не видали?
   - Там у Серафимы свиноматка опоросилась. Я обещала снять.
   - Аппарат покажите, а? - попросил Николай. - Я, может, тоже такой куплю.
   Зоя умела входить в положение других людей. Николаем двигала благородная страсть. Зоя пошла навстречу поднявшемуся в нетерпении начальнику перевоза и чуть не ступила в белое месиво - у перевозов и паромов всегда грязнее, чем просто на дороге. То мешок переваливают с телеги или машины, уронят, то банку с краской потеряют, то бутылку разобьют. Раньше, до Николая, перевозчиком был один старик, тот держал окрестности перевоза в идеальном порядке. Симоненко же был человеком эмоциональным, с большими жизненными планами, так что убирать он не успевал.
   - Осторожнее! - крикнул он Зое Платоновне. - Здесь вчера с зареченского участка активисты мешок с мелом прямо в лужу уронили. Теперь, наверно, с самолета видно, правда?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента