Кир Булычев
Съедобные тигры
В городе Великий Гусляр не было цирка, поэтому приехавшая труппа разбила брезентовый шатер-шапито на центральной площади, рядом с памятником Землепроходцам. По городу были расклеены афиши с изображением львов и канатоходцев. Представления начинались в семь часов, а по субботам и воскресениям также утром, для детей.
Александр Грубин попал в цирк в первый же день, на премьеру. Он выстоял длинную очередь, записывал на ладони порядковый номер и проходивший мимо Корнелий Удалов, увидев Грубина в очереди, сказал с усмешкой:
— Тщеславие тебя заело, Саша. Хочешь первым быть. А я через неделю без очереди билет возьму. Городок наш невелик.
— Это не тщеславие, — сказал Грубин. — Меня интересуют методы дрессировки. Ты же знаешь, что у меня есть ручные животные.
У Грубина был белый ворон и аквариумные рыбки.
— Ну ладно, я пошутил, — сказал Удалов. — Стой.
Потом отошел немного, вернулся и спросил:
— А по сколько билетов дают?
— Не больше чем по два, — ответили сзади.
— Я тоже постою, — сказал Удалов.
Но его прогнали из очереди.
Место Грубину досталось не очень хорошее, высокое. Он всем во дворе показал билет, сам себе выгладил голубую рубашку, сходил в парикмахерскую, вычистил ботинки и, отправляясь в цирк, сказал своему говорящему ворону:
— Я, Гришка, обязательно с дрессировщиком побеседую. Может говорить тебя обучим.
— Давай-давай, — согласился ворон.
На улице дул осенний ветер, приносил из-за реки сырость. Цветные фонарики у цирка раскачивались, словно на качелях, и отблески их падали на головы зрителей, которые толпились у входа, спешили попасть внутрь. Встретилось много знакомых. Кое-кого Грубин знал раньше, а других увидел в очереди и сблизился на почве любви к искусству.
Арена была посыпана опилками, ее окружал потертый бархатный барьер, по которому обычно ходят передними ногами слоны и лошади. Над входом на арену разместился маленький оркестр, который настраивал инструменты. Среди униформистов Грубин узнал одного парнишку с соседней улицы и пенсионера, тоже соседа. Униформистов цирк набирал на месте.
Молодой толстенький дирижер поднялся на мостик, встал спиной к арене и взмахнул палочкой. Загремел цирковой марш и разноцветные прожекторы бросили свет на арену, к красной занавеске, из-за которой вышел высокий распорядитель в черном фраке и сказал:
— Добрый вечер, уважаемые зрители.
В цирке было тепло и немного пахло конюшней. Запах этот за годы въелся в брезент шапито, в стулья и даже в канаты. Грубин вместе со всеми приветствовал распорядителя бурными аплодисментами и как все был охвачен особенным цирковым чувством. Он готов был смеяться любой шутке клоуна и обмирать от ужаса при виде прыжков под куполом.
— Воздушные гимнастки сестры Бисеровы!
И тут же на арене показались три девушки в голубых купальных костюмах, расшитых серебром. У девушек были сильные ноги и светлые волосы, завязанные тесемками, чтобы не мешали работать. Девушки поклонились публике и по знаку распорядителя сверху к ним спустились три одинаковые трапеции, за которые они схватились руками и медленно взмыли вверх, к серому куполу, и зрители запрокинули головы, чтобы не терять гимнасток из виду. Гимнастки перелетали с трапеции на трапецию, хватали друг дружку в воздухе за руки и ноги и порой казалось, что они вот-вот упадут вниз, но в последний момент они спохватывались и элегантно укреплялись на трапециях. Играл оркестр, иногда весь целиком, иногда, в опасные моменты, один барабан, люди аплодировали и долго не выпускали девушек с арены и потому им приходилось несколько раз прибегать обратно, разбегаться веером по арене и кланяться, разводя руками.
Перед следующим номером был клоун. Клоун всем понравился. Он был обыкновенно одет, лишь ботинки велики номеров на десять. За клоуном вышли пожилые артисты, муж и жена, муж стрелял в жену из всех видов оружия и жена оставалась невредима. Но лично Грубина больше всех потрясла Таня Карантонис. Она легко ходила по проволоке и делала на ней сальто. Таня была высока ростом, у нее были пышные волнистые каштановые волосы, вздернутый нос и очаровательная улыбка. Во втором отделении, перед самым дрессировщиком Сидоровым она появилась вновь, в качестве ассистентки фокусника Грей-Аббаса. Она подавала фокуснику вазы и зайцев, а потом фокусник поставил девушку перед вертящимися дисками, на которых были изображены цифры и девушка угадывала сумму, разницу, произведение этих цифр и даже возводила их в немыслимые квадраты.
Но все померкло перед дрессировщиком. Дрессировщик Сидоров работал с группой разнообразных хищников. На манеже, обнесенном высокой железной оградой, он стоял в окружении тигров, белых медведей, львов и пантер. Многие в зале поражались, что Сидоров до сих пор не заслуженный артист, — так удивительны были трюки, которые ему изображали звери. Номер Сидорова строился, в основном, на имитации. Одни животные имитировали других. Казалось бы пустяк — но вы видели когда-нибудь прыгающего белого медведя? А трех тигров, лающих в унисон? А льва, ходящего на передних лапах, высоко задрав хвост с кистью на конце? Белые медведи играли в чехарду с леопардами, а потом даже мяукали и тигры вторили им громким лаем. Грубин сначала даже заподозрил какой-то фокус, слуховую иллюзию, но видно было, как звери разевали пасти и звуки доносились именно с арены. В конце аттракциона Сидоров приказал белому медведю пройти по проволоке и тот выполнил этот номер и спрыгнул вниз, перевернувшись в воздухе.
Зал был потрясен искусством дрессировщика и многие решили прийти в цирк еще раз, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем. Даже те, кто бывал в цирке в крупных центрах, никогда не видел такого искусства.
После представления Грубин пытался поймать Сидорова. Он хотел лично поблагодарить его за доставленное удовольствие. Для этого он спустился вниз, вышел на улицу, под ветер и дождь, зашел за забор, окружавший фургоны труппы и долго стоял за первым из них, глядя, как суетятся служители и Сидоров, загоняя зверей по клеткам. Сквозь шум дождя и ветра слышно было, как лают и мяукают медведи и тигры. В окнах фургонов горели огни. Откуда-то потянуло жареной картошкой. Голоса на площади стихали — последние зрители расходились по домам. Сидоров все не освобождался, давал распоряжения — его стройная подтянутая фигура мелькала у клеток. Совсем рядом в темноте между фургонами мужской голос произнес:
— Через две недели мы в Перми. Там живут мои старики. Я тебя с ними познакомлю. Ты им наверняка понравишься.
— Ты, Вася, это говорил стольким девушкам, что верить тебе невозможно. А потом нам никогда не быть в одном номере.
— Ты бросишь цирк. Хватит. Я смогу прокормить тебя.
— Нет. Я не могу девчат подводить.
Сначала Грубин решил почему-то, что некто объясняется в любви милой Тане Карантонис. Но потом, из слов девушки понял, что это одна из воздушных гимнасток. А когда влюбленные вышли на свет, Грубин понял, что не ошибся. Васей оказался клоун. Он сильно помолодел без грима и оказался не рыжим, а брюнетом. Клоун обнимал гимнастку за талию и когда они проходили мимо, Грубин вжался в тень фургончика, — очень неудобно было, что забрался без спросу и подслушивает:
— Пойдем к реке, погуляем, — сказал Вася.
— Не простудишься? — спросила гимнастка. — У тебя и так насморк.
Грубина они к счастью не заметили. Грубин взглянул снова в сторону клеток под навесом. Сидорова там не было. Ну вот, сказал он себе, пропустил человека.
Дальше стоять было бессмысленно. Грубин вышел на скользкую тропинку между фургонами, подошел к клеткам поближе. Хоть бы один служитель остался! Пустота. Лишь звери возятся перед сном, обмениваются впечатлениями о прошедшем дне.
— Вы кого-нибудь ищете? — спросил приятный голос.
Грубин оглянулся и, если бы не полумрак, рассеиваемый лишь одной лампочкой у клеток, видно было бы, как он покраснел.
— Нет, — сказал он. — То есть ищу товарища Сидорова. Вы не думайте.
— Я ничего не думаю, — сказала Таня Карантонис.
Она была в куртке и темных брюках, плечи куртки потемнели от воды.
— Нет, вы не думайте, — настаивал Грубин. — Я очень животных люблю. У меня есть белый ворон. Хотел побеседовать с товарищем дрессировщиком. Вы не думайте.
— Вот смешной человек, — сказала Таня Карантонис. — Сидоров уже ушел. К себе в фургон. Если свет горит, значит он не спит. А вы не пьющий?
— Почти нет, — сказал Грубин.
— Сидоров любит пьющих, — сказала она и засмеялась. — Вы не думайте, что я сплетничаю, я не сплетница.
— Что вы! — радостно сказал Грубин. В этом была рука судьбы, потому что именно Таня Карантонис более всего поразила Грубина. И вот он стоит рядом с ней, под дождем, в темноте и она разговаривает с ним как со старым знакомым.
— Я вас проведу к Сидорову, — сказала Таня. — А вы мне за это тоже поможете, хорошо?
— Конечно, — сказал Грубин. — Только сначала я вам помогу, а потом вы меня проводите.
— Идемте, — сказала Таня и пошла впереди Грубина к фургону дрессировщика.
— Свет не горит, — сказала Таня. — Наверно нет его дома. В город ушел.
— Ну и ладно, — сказал Грубин, который уже готов был забыть о дрессировщике. — Чем я могу вам помочь?
— Вы в город идете?
— Да, в город.
— Тогда если не трудно, проводите меня до столовой. Которая еще не закрылась. Я приехала сегодня, не успела себе ничего на вечер купить и голодная как собака.
— А столовая уже закрыта. Она до восьми, — сказал Грубин.
Александр Грубин попал в цирк в первый же день, на премьеру. Он выстоял длинную очередь, записывал на ладони порядковый номер и проходивший мимо Корнелий Удалов, увидев Грубина в очереди, сказал с усмешкой:
— Тщеславие тебя заело, Саша. Хочешь первым быть. А я через неделю без очереди билет возьму. Городок наш невелик.
— Это не тщеславие, — сказал Грубин. — Меня интересуют методы дрессировки. Ты же знаешь, что у меня есть ручные животные.
У Грубина был белый ворон и аквариумные рыбки.
— Ну ладно, я пошутил, — сказал Удалов. — Стой.
Потом отошел немного, вернулся и спросил:
— А по сколько билетов дают?
— Не больше чем по два, — ответили сзади.
— Я тоже постою, — сказал Удалов.
Но его прогнали из очереди.
Место Грубину досталось не очень хорошее, высокое. Он всем во дворе показал билет, сам себе выгладил голубую рубашку, сходил в парикмахерскую, вычистил ботинки и, отправляясь в цирк, сказал своему говорящему ворону:
— Я, Гришка, обязательно с дрессировщиком побеседую. Может говорить тебя обучим.
— Давай-давай, — согласился ворон.
На улице дул осенний ветер, приносил из-за реки сырость. Цветные фонарики у цирка раскачивались, словно на качелях, и отблески их падали на головы зрителей, которые толпились у входа, спешили попасть внутрь. Встретилось много знакомых. Кое-кого Грубин знал раньше, а других увидел в очереди и сблизился на почве любви к искусству.
Арена была посыпана опилками, ее окружал потертый бархатный барьер, по которому обычно ходят передними ногами слоны и лошади. Над входом на арену разместился маленький оркестр, который настраивал инструменты. Среди униформистов Грубин узнал одного парнишку с соседней улицы и пенсионера, тоже соседа. Униформистов цирк набирал на месте.
Молодой толстенький дирижер поднялся на мостик, встал спиной к арене и взмахнул палочкой. Загремел цирковой марш и разноцветные прожекторы бросили свет на арену, к красной занавеске, из-за которой вышел высокий распорядитель в черном фраке и сказал:
— Добрый вечер, уважаемые зрители.
В цирке было тепло и немного пахло конюшней. Запах этот за годы въелся в брезент шапито, в стулья и даже в канаты. Грубин вместе со всеми приветствовал распорядителя бурными аплодисментами и как все был охвачен особенным цирковым чувством. Он готов был смеяться любой шутке клоуна и обмирать от ужаса при виде прыжков под куполом.
— Воздушные гимнастки сестры Бисеровы!
И тут же на арене показались три девушки в голубых купальных костюмах, расшитых серебром. У девушек были сильные ноги и светлые волосы, завязанные тесемками, чтобы не мешали работать. Девушки поклонились публике и по знаку распорядителя сверху к ним спустились три одинаковые трапеции, за которые они схватились руками и медленно взмыли вверх, к серому куполу, и зрители запрокинули головы, чтобы не терять гимнасток из виду. Гимнастки перелетали с трапеции на трапецию, хватали друг дружку в воздухе за руки и ноги и порой казалось, что они вот-вот упадут вниз, но в последний момент они спохватывались и элегантно укреплялись на трапециях. Играл оркестр, иногда весь целиком, иногда, в опасные моменты, один барабан, люди аплодировали и долго не выпускали девушек с арены и потому им приходилось несколько раз прибегать обратно, разбегаться веером по арене и кланяться, разводя руками.
Перед следующим номером был клоун. Клоун всем понравился. Он был обыкновенно одет, лишь ботинки велики номеров на десять. За клоуном вышли пожилые артисты, муж и жена, муж стрелял в жену из всех видов оружия и жена оставалась невредима. Но лично Грубина больше всех потрясла Таня Карантонис. Она легко ходила по проволоке и делала на ней сальто. Таня была высока ростом, у нее были пышные волнистые каштановые волосы, вздернутый нос и очаровательная улыбка. Во втором отделении, перед самым дрессировщиком Сидоровым она появилась вновь, в качестве ассистентки фокусника Грей-Аббаса. Она подавала фокуснику вазы и зайцев, а потом фокусник поставил девушку перед вертящимися дисками, на которых были изображены цифры и девушка угадывала сумму, разницу, произведение этих цифр и даже возводила их в немыслимые квадраты.
Но все померкло перед дрессировщиком. Дрессировщик Сидоров работал с группой разнообразных хищников. На манеже, обнесенном высокой железной оградой, он стоял в окружении тигров, белых медведей, львов и пантер. Многие в зале поражались, что Сидоров до сих пор не заслуженный артист, — так удивительны были трюки, которые ему изображали звери. Номер Сидорова строился, в основном, на имитации. Одни животные имитировали других. Казалось бы пустяк — но вы видели когда-нибудь прыгающего белого медведя? А трех тигров, лающих в унисон? А льва, ходящего на передних лапах, высоко задрав хвост с кистью на конце? Белые медведи играли в чехарду с леопардами, а потом даже мяукали и тигры вторили им громким лаем. Грубин сначала даже заподозрил какой-то фокус, слуховую иллюзию, но видно было, как звери разевали пасти и звуки доносились именно с арены. В конце аттракциона Сидоров приказал белому медведю пройти по проволоке и тот выполнил этот номер и спрыгнул вниз, перевернувшись в воздухе.
Зал был потрясен искусством дрессировщика и многие решили прийти в цирк еще раз, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем. Даже те, кто бывал в цирке в крупных центрах, никогда не видел такого искусства.
После представления Грубин пытался поймать Сидорова. Он хотел лично поблагодарить его за доставленное удовольствие. Для этого он спустился вниз, вышел на улицу, под ветер и дождь, зашел за забор, окружавший фургоны труппы и долго стоял за первым из них, глядя, как суетятся служители и Сидоров, загоняя зверей по клеткам. Сквозь шум дождя и ветра слышно было, как лают и мяукают медведи и тигры. В окнах фургонов горели огни. Откуда-то потянуло жареной картошкой. Голоса на площади стихали — последние зрители расходились по домам. Сидоров все не освобождался, давал распоряжения — его стройная подтянутая фигура мелькала у клеток. Совсем рядом в темноте между фургонами мужской голос произнес:
— Через две недели мы в Перми. Там живут мои старики. Я тебя с ними познакомлю. Ты им наверняка понравишься.
— Ты, Вася, это говорил стольким девушкам, что верить тебе невозможно. А потом нам никогда не быть в одном номере.
— Ты бросишь цирк. Хватит. Я смогу прокормить тебя.
— Нет. Я не могу девчат подводить.
Сначала Грубин решил почему-то, что некто объясняется в любви милой Тане Карантонис. Но потом, из слов девушки понял, что это одна из воздушных гимнасток. А когда влюбленные вышли на свет, Грубин понял, что не ошибся. Васей оказался клоун. Он сильно помолодел без грима и оказался не рыжим, а брюнетом. Клоун обнимал гимнастку за талию и когда они проходили мимо, Грубин вжался в тень фургончика, — очень неудобно было, что забрался без спросу и подслушивает:
— Пойдем к реке, погуляем, — сказал Вася.
— Не простудишься? — спросила гимнастка. — У тебя и так насморк.
Грубина они к счастью не заметили. Грубин взглянул снова в сторону клеток под навесом. Сидорова там не было. Ну вот, сказал он себе, пропустил человека.
Дальше стоять было бессмысленно. Грубин вышел на скользкую тропинку между фургонами, подошел к клеткам поближе. Хоть бы один служитель остался! Пустота. Лишь звери возятся перед сном, обмениваются впечатлениями о прошедшем дне.
— Вы кого-нибудь ищете? — спросил приятный голос.
Грубин оглянулся и, если бы не полумрак, рассеиваемый лишь одной лампочкой у клеток, видно было бы, как он покраснел.
— Нет, — сказал он. — То есть ищу товарища Сидорова. Вы не думайте.
— Я ничего не думаю, — сказала Таня Карантонис.
Она была в куртке и темных брюках, плечи куртки потемнели от воды.
— Нет, вы не думайте, — настаивал Грубин. — Я очень животных люблю. У меня есть белый ворон. Хотел побеседовать с товарищем дрессировщиком. Вы не думайте.
— Вот смешной человек, — сказала Таня Карантонис. — Сидоров уже ушел. К себе в фургон. Если свет горит, значит он не спит. А вы не пьющий?
— Почти нет, — сказал Грубин.
— Сидоров любит пьющих, — сказала она и засмеялась. — Вы не думайте, что я сплетничаю, я не сплетница.
— Что вы! — радостно сказал Грубин. В этом была рука судьбы, потому что именно Таня Карантонис более всего поразила Грубина. И вот он стоит рядом с ней, под дождем, в темноте и она разговаривает с ним как со старым знакомым.
— Я вас проведу к Сидорову, — сказала Таня. — А вы мне за это тоже поможете, хорошо?
— Конечно, — сказал Грубин. — Только сначала я вам помогу, а потом вы меня проводите.
— Идемте, — сказала Таня и пошла впереди Грубина к фургону дрессировщика.
— Свет не горит, — сказала Таня. — Наверно нет его дома. В город ушел.
— Ну и ладно, — сказал Грубин, который уже готов был забыть о дрессировщике. — Чем я могу вам помочь?
— Вы в город идете?
— Да, в город.
— Тогда если не трудно, проводите меня до столовой. Которая еще не закрылась. Я приехала сегодня, не успела себе ничего на вечер купить и голодная как собака.
— А столовая уже закрыта. Она до восьми, — сказал Грубин.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента