Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Тьма теплой августовской ночи, еле видны тусклые звезды,
кое-где мерцающие в облачном небе Мягкая, неслышная от
глубокой пыли дорога в поле, по которой катится тележка с
двумя молодыми седоками - мелкопоместной барышней и юношей
гимназистом. Пасмурные зарницы освещают иногда пару ровно
бегущих рабочих лошадей со спутанными гривами, в простой
упряжи, и картуз и плечи малого в замашной рубахе на козлах,
на мгновение открывают впереди поля, опустевшие после
рабочей поры, и дальний печальный лесок. Вчера вечером на
деревне был шум, крик, трусливый лай и визг собак: с
удивительной дерзостью, когда по избам уже ужинали, волк
зарезал в одном дворе овцу и едва не унес ее - вовремя
выскочили на собачий гам мужики с дубинами и отбили ее, уже
околевшую, с разорванным боком. Теперь барышня нервно
хохочет, зажигает и бросает в темноту спички, весело крича.
- Волков боюсь!
Спички освещают удлиненное, грубоватое лицо юноши и ее
возбужденное широкоскулое личико. Она кругло,
по-малорусски, повязана красным платочком, свободный вырез
красного ситцевого платья открывает ее круглую крепкую шею.
Качаясь на бегу тележки, она жжет и бросает в темноту
спички, будто не замечая, что гимназист обнимает ее и целует
то в шею, то в щеку, ищет ее губы Она отодвигает его локтем,
он намеренно громко и просто, имея в виду малого на козлах,
говорит ей:
- Отдайте спички. Мне закурить нечем будет.
- Сейчас, сейчас! - кричит она, и опять вспыхивает
спичка, потом зарница, и тьма еще гуще слепит теплой
чернотой, в которой все кажется, что тележка катится назад.
Наконец, она уступает ему долгим поцелуем в губы, как вдруг,
толчком мотнув их обоих, тележка точно натыкается на что-то
- малый круто осаживает лошадей.
- Волки! - вскрикивает он.
В глаза бьет зарево пожара в дали направо. Тележка стоит
против того леска, что открывался при зарницах. Лесок от
зарева стал теперь черным и весь зыбко дрожит, как дрожит и
все поле перед ним в сумрачно-красном трепете от того жадно
несущегося в небе пламени, которое, несмотря на даль,
полыхает с бегущими в нем тенями дыма точно в версте от
тележки, разъяряется все жарче и грознее, охватывает
горизонт все выше и шире, - кажется, что жар его уже доходит
до лица, до рук, виден даже над чернотой земли красный
переплет какой-то сгоревшей крыши. А под стеной леса стоят,
багрово серея, три больших волка, и в глазах у них мелькает
то сквозной зеленый блеск, то красный, - прозрачный и яркий,
как горячий сироп варенья из красной смородины. И лошади,
шумно всхрапнув, вдруг диким галопом ударяют вбок, влево, по
пашне, малый, на вожжах, валится назад, а тележка, со стуком
и треском, мотаясь, бьется по взметам...
Где-то над оврагом лошади еще раз взметнулись, но она,
вскочив, успела вырвать вожжи из рук ошалевшего малого. Тут
она с размаху полетела в козлы и рассекла щеку об что-то
железное. Так и остался на всю жизнь легкий шрам в уголке
ее губ, и, когда у ней спрашивали, отчего это, она с
удовольствием улыбалась.
- Дела давно минувших дней! - говорила она, вспоминая то
давнее лето, августовские сухие дни и темные ночи, молотьбу
на гумне, ометы новой пахучей соломы и небритого гимназиста,
с которым она лежала в них вечерами, глядя на
ярко-мгновенные дуги падающих звезд. - Волки испугали,
лошади понесли, - говорила она. - А я была горячая,
отчаянная, бросилась останавливать их...
Те, кого она еще не раз любила в жизни, говорили, что нет
ничего милее этого шрама, похожего на тонкую постоянную
улыбку