Былинский Владислав
Настоящее свойство
1
Слыл Киляев человеком необычайно стойких убеждений, до чрезмерности даже. Говорят ему -- да что вы, Егор Бенедиктович, ведь дождит вовсю, небеса вон кругом обложило, -- нет, не уступает Киляев, спорит. И ведь чудо какое: частенько при том прав бывает. Будто бы своей несгибаемой волей преодолевает упрямые факты. Не успеешь его, неуёмного, по матушке просклонять, как уже, гляди-ка, и в самом деле солнце сквозь дождь выблескивает.
-- Легче всего по земле пресмыкаться, -- втолковывал он мирянам, трогая пальцем пену, -- а ты отстранись, кинь на всё сверху взгляд, как это делают мимо пролетающие птицы! Ахнешь тогда, видя, какое у чего настоящее свойство. Вот пиво в бокале: признак его -- пена, суть его -- хмель... не гогочи, антипод, держи себя в серьёзности... а свойство -- сказать, какое? -- мужикам языки развязывать и в брюки проситься!
И щурится хитро: знает, поди, все настоящие свойства, сам проверял.
Оно, впрочем, так и было. Например, шепнули раз ему со зла, что девка Анжела много раз подряд это может и как бы звереет притом, -- не доверился он слухам, сам вышел на проверку. Вернулся тощий и притихший, а на приставания отвечал:
-- Как знать, как знать... Может, она и может, да кто ж ей столько даст?
Другим разом, завернув с работы, с лесной пасеки, в наш уютный салун, объявил он общественности, что нынче замерял закон Ньютона, и вот что оказалось: много в том законе погрешностей. Не всегда, мол, тела с надлежащей силой притягиваются, да и притягиваются ли, тот еще вопрос. Отряхнулся, приладил кое-как на место лопнувшие в швах брючата, смазал синяки пивом, повеселел и признался, что левитировать научился. В воздухе висеть. А дело было так: встретил в лесу нечаянно кабана, испугался его, ведь кабан -- зверь ненадёжный, мордатый и доставучий, как городские менты на вокзале (но-но! -- заворчал шериф Пижамов, -- без епитетов па-апрашу!), -- и вдруг обнаружил себя висящим над этим свинячим рылом! без никакой материальной поддержки! ну не чудо ли? Нет, не чудо, конечно, а закон всемирного отталкивания.
-- А потом что было?
-- Кабанюра хрюкнул и ушёл откуда вышел; вот тогда-то неземная возвратная сила и забросила меня в шиповник.
-- Зачем?
-- Чтоб не нарушать Равновесие. Вознесся -- падай! Не хочешь падать -- крыльями маши! Даже у гусака они есть. Это тебе, Ванюшка, намёк... А не хочешь возноситься -- летай во сне! Тоже дело. Есть в человеке такое настоящее свойство -- в небе парить.
-- Я только после пол-литры парю, -- признался Химик-Физик, в прошлом -- зав. ГСМ, ныне -- преподаватель средней школы номер один. -- От меньшей дозы не умею: подпрыгиваю, как воробыш.
-- Да кто ж для такого дела казёнку берет? -- удивился люд.
И пошла-поехала научная дискуссия.
Населённый пункт, в котором мы проживаем, обозначен на старой карте области словом Молотов, поэтому и прилипло к нам почетное звание молотовцев. А также молотков, молотушек и молотилок. Перестройка вернула посёлку историческое наименование Великие Затрещины. "Великие" -- так, для красного словца, а "трещинами" у нас называют яры и овражки, которых на наших землях полным-полно. Посёлок давно переименован, а мы, жители, как были молотилками, так ими и остались. Что поделаешь, инерция мышления.
История эта началась в пивнушке бабы Зины, в великозатрещинском культурном центре, носящем романтическое название "Салун" и оснащённом: -- цветомузыкой для дансинга; -- спутниковым ТВ для отлова сплетен и сериалов; -- бильярдным залом для общения; -- просторным, как турецкие бани, туалетом для освежающих посиделок, душевных излияний, суровых мужских разборок и полуночных медитаций на те отражения, что являются нам в чужих зеркалах. Все мы нежно, как солдаты кухню, любили наш "Салун". Я вот удивляюсь: из каких только почв не растут цветы! Словечко, выдуманное хозяйкой заведения ещё в эпоху загибов и перегибов, давно прижилось и расцвело, но только теперь баба Зина узнала, что оно означает. Она-то держала в мыслях совсем другое: во времена её молодости было принято закусывать салом-салуном, рассыпчатым и на языке тающем, словно халва из Бухары. Теперь такого не делают... Теперь у нас всё французское, поел -- что понюхал: ни брюху радости, ни сердцу сладости.
Однажды по весне, вечерком, вошёл в пивнушку хмурый Киляев и поведал, что сегодня на рассвете на восток смотрел, ангела видел и открытие попутно сделал. А в чем оно, новое открытие, изъяснить не пожелал.
-- Вот проверю все сам, в академию доложусь, тогда и раскрою все!
-- А мне на ушко скажешь, родной? -- улыбнулась из-за стойки баба Зина.
Делать нечего, пришлось пасечнику в ухо Зинке дышать. Тишина наступила -- мухи попрятались. "Мировые поля", неслось от стойки, "круги эфира... правила Конфуция". "Кун-фу изучает", сквозь зубы проворчал Пижамов, "только этого нам не хватало!"
Ну, надо признать, зубастые у нас мужики, без уважения. Они сперва насчет раззявленной мотни киляевской прошлись, не велели ему кривой харей на ясно солнышко зариться; после -- жуков прошлогодних анаболических приплели, манерами да статью на крабов похожих, но при этом шустрых как блохи. Их Егор разводил на продажу, для рыбной ловли, только не стали у него брать, а стали смеяться: мол, тварюки твои на прудах всю рыбу сожрут, прямо с крючка, хищные больно. О глубинной сути интеграла тут же ему припомнили, -- он, как добрался до неё, до самой сути, так, грешным делом, по молодости, по наивности, с ходу оповестил о том мировое сообщество через многоканальный партизанский передатчик. Сразу органы откуда ни возьмись, двое в пиджаках, вопросы спросили, отметелили втихаря Киляева да и выставили в прессе дураком занемогшим.
Обидно, правда? За правду -- дураком! Говорят, время такое было. Вот сейчас, говорят, время -- лучше некуда... И впрямь: ныне о чем угодно сбрешешь -- никто за грудки не возьмет, все умные, кивают и продолжения просят. Даже неинтересно стало брехать.
Словом, довели земляки человека до красного каления и белого безмолвия. Ну, человек не камень: не выдержал Егор, раскрыл рот, и случайно такая загогулина с его уст сорвалась, что как-то тихо сразу стало, только лишь Анжела зарделась, сомлев, и ответила ему. Но мимо ответила, недотянула. И тогда вдруг Пижамов зачем-то принялся права качать, а служит он, кстати, главным милиционером.
-- Ты что, Пижама? -- опешил Егор. -- Вожжа под хвост попала? Пивка переел? Лучше бы не возникал, а угостил хоть раз друга!
И затем в сердцах шуточку некстати выпустил:
-- Милиционер -- он же миллионер, да ещё с "ци" внутри. Есть в нём эта жизненная субстанция!
Что в его речи на слух и ум обидного, я так и не допёр. Пижамов, однако, сделался серьезным и стал акт составлять. Он всегда так делал, когда кулаки чесались, потому что когда-то по неопытности допускал серьезные ошибки, за которые был примерно наказан и поставлен на вид, до первой осечки. Но что-то крепко разобрало Егор Бенедиктыча, и, вместо ожидаемого покаяния, принялся он при всем честном народе бумагу ту из рук рвать, клочками помещение усеивать и мелко приговаривать нехорошее. Ну и друг его Пижамкин тоже мордой позеленел: психология, понятно, мы не йоги -- люди. И началось! Выясняли они, кто из них дворянин, а кто варяг; кто кого умнее и кто ершистее; чья родословная древнее, чьи деды славнее. Мать-перемать, фрейдизм-каббализм. Как всегда, вначале было слово, а драка потом.
-- Я не на работе! -- заорал поддатый Пижамов и, недолго думая (служба такая), сгрёб обидчика в охапку, приподнял и запульнул им в прикрытую дверь. На беду, в сей самый момент внутрь вплывала мадам Зарудяная, необыкновенных достоинств дама, красивая как чёрт и объемная, словно Черчиль. И решительная. Но не в том суть. Мадам сперва огрела дверью Егора, сама того не желая, а затем он попал в ее стальные объятия, сам того не желая. И хрустнуло что-то.
Потом всячески высказывалось и повторялось глупое мнение, будто черепная кость слабину дала, -- вот им фиг с дустом. Что-что, а черепом Киляев мог гвозди вколачивать в не слишком твердую древесину. Хорошую он голову носил, со знаком качества, или даже с двумя, как злословили некоторые, намекая на редкостную форму киляевых ушей, но при этом все же признавая многие достоинства славной этой головы. Голова его была цельной и непробиваемой, под стать характеру. Так что вышеупомянутую незрелую версию мы должны с негодованием отмести, как чуждую жизненной правде и нашим идеям. А ретроспективно... матерь земная, что за слов нынче понавыдумывали, ей-боженьки, посмотреть негде, как какое выговаривается, разве что в газетах!.. ну, опосля две бабы изучали вопрос и высказали всем, что ж такое у него там хрустнуло и почему; а, стало быть, теперь нам это неинтересно. Другое важно: в тот стрессовый момент, в момент подъема всех душевных эмоций, а также в связи с недавним своим открытием мировой закономерности, взращённой на ниве конфуцианской этики и всемирной гравитации, возбужденный Киляев прозрел. Я даже думаю, что хрустнуть могла его светлая мысль, зацепившись за извилины мозга, поскольку наука всерьёз утверждает, что мысль материальна, а я не враг науке.
-- Благодарствую, барыня, все сходится! -- загадочно произнес ушибленный. И строевым шагом вышел прочь. Посмотрела на меня Зарудяная, указала подбородками в направлении двери, и я, едва не поперхнувшись, одним глотком дорешил свое пивцо. Вздохнул, кивнул и выскользнул вослед Бенедиктовичу.
Звезды горели как кошачьи глаза. Кричали лешаки в ветвях. Стонали от любовных порывов луговые цветочки. Егор, продолжая отмахивать и впечатывать шаг, продвигался к озеру. Топиться не дам, думал я, но освежиться ему в самый раз. И, предвкушая раскрытие нехорошего умысла, неслышно крался сзади. Увидел, как Егорка, не останавливаясь, с дороги свернул на ведьмину тропу, что вдоль берега к выгону ведет. Притормозил.
Туда мне не хотелось. Там лиходейка Стася проживала с дочкой своей странной.
Я человек в летах, ни к чему мне душевные хвори, да и насмешничанье за спиной ни к чему. Эти, с выгона, что хочешь могут с тобой сделать. И не со зла даже, а так, от ветра. Поэтому пришлось понаблюдать, удостовериться в том, что знает Егор, куда его ноги несут, -- до самых до чёрных колдовских окон провел я разведку, -- и отправиться восвояси. Шёл и думал: чёрт его знает, что теперь случится. Говорить шерифу или не говорить? А Зарудянихе что доложить?
Шила в мешке не утаишь, и я рассказал всё как есть. Понял народ: угодил Киляев, наш первооткрыватель-самородок, дурачок блаженный, в кривые лапы оккультизма. Вот к чему приводит пренебрежение к талантам.
Встревожились мы: Стасю с Оксанкой и без того побаивались, а теперь, после такого пополнения... "Ах, почему я не отдалась замуж за него?" -- лицемерно кручинилась круглоликая Анжела, -- "ах, не доглядела мужика! Пропадёт ведь ни за что!" Простодушный шериф поинтересовался, в каком это смысле пропадёт, и за вопрос необдуманный удостоился презрительно-бесстыжего взгляда, из которого уяснил одно: что он сам же во всем и повинен, мент мохнатый. Великозатрещинская Афродита могла посмотреть так, что и Медуза Горгона от зависти окаменеет.
Ну а поскольку указать виновного для нас дело обязательное, то словесные громы мадам Зарудяной, поселковой Геры, вмиг обрели цель -- а как же, Пижамов, любишь ругаться, люби и ругань сносить! В итоге народное собрание постановило: Пижаме, как козлу отпущения... то бишь, как представителю исполнительной власти, надлежит завтра с утра принести извинения обиженному и, хоть бы за шкирку, но извлечь пасечника из-под тлетворного влияния приозёрных ведьм. На том и разошлись по домам.
2
Сказано -- сделано. На следующий день власть в сопровождении общественности и прессы выдвинулась в поход. Лагерь расположился на берегу. Кто-то удочку вытянул, кто-то -- бутылочку. А я, внештатный корреспондент и поселковый летописец, включил свой диктофон и приступил к репортажу с места событий.
ШП (Шериф Пижамов): "Ладно, я потопал. Всем оставаться на местах. Ждать. Если не вернусь, оповестите обо всем райотдел".
ЯР (Я, репортер): "Операция началась. Сейчас восемь часов утра, но солнце уже высоко. Весело горят под его лучами воды тихого озера".
МЗ (Мадам Зарудяная): "Я сейчас от смеха кончусь! Воды у него горят! Молчи, Емеля!"
ХФ (Химик-Физик): "Зря вы туда Пижаму послали. Не подумали. Один козёл другого козла за рога возьмёт, -- что будет? Еще одна драка будет".
МЗ: "А я на что? Пусть только попробуют! Поубиваю!"
ДА (Девица Анжела): "Можно, я пока позагораю?"
ХФ: "Вот увидите! Они между собой принципиально антагонистичны!"
АС (Аксакал Стопарёв): "Чего? Ты это... Тебе выпить дать?"
ХФ: "Дедушка, вот не надо! Мне еще в школу идти, детей знанию учить. Чему я их научу, если от меня с утра как от бутылки за версту несет?"
АС: "А закусывай!"
ХФ: "Только две капли... замерз... ваши огурчики? Хороши... Эй, моржиха, тебе оставить?"
ДА: "Отвернись, бессовестный!"
МЗ: "Анжелка, дрянь! Сейчас же оденься! Потерпишь, не маленькая!"
ЯР: "Нудистам и нудисткам не мешало бы хоть иногда интересоваться общественным мнением и его готовностью принять те новые веяния, которые, вне всякого сомнения, являются многообещающими, однако, в силу известных причин, не всегда уместны в контексте психологического восприятия отдельных сторон человеческого поведения, противоречащих традиционной парадигме!"
ХФ (после паузы): "Ну ты выекнулся!"
АС: "Разве бабе такое говорят? Эх, молодо-зелено! На, глотни. Пройдет".
ДА: "Слышите, мужчины? Не смотрите на меня! Мне стыдно! За вас!"
ХФ: "За тебя!" (допивает).
МЗ: "Задницей к ним повернись, дитятко. Так ты еще краше... Ну-ка попку оттопырь... Раз! И два! И три!"
ДА: "Вы что! Ой!" (визжит и убегает).
ЯР: "Всё-таки нельзя так грубо. Крапивка еще молодая, злая".
МЗ: "Сходи орифлейма купи. Натрешь ей больное место".
ХФ: "Внимание! Он вышел! Руками машет!"
ЯР: "К нам приближается сотрудник милиции. Его рука сжимает хорошо знакомые нам брюки Егора Бенедиктовича. На волевом лбу -- задумчивые складки. В глазах читается невысказанный вопрос..."
ХФ: "Заткни фонтан, газетчик! Эй!" (громко кричит, сложив ладони рупором). "Что случилось, шеф?"
ШП: "Егорка вознёсся!"
АС: "Я так и знал. Человек пропал, а ты найти не можешь".
ЯР: "Пожалуйста, скажите несколько слов о тех событиях, свидетелем которых вы явились, ввиду своего официального статуса и всем известного мужества".
ХФ: "Ты не пробовал рекламу сочинять? Из тебя прямо клей льётся".
МЗ: "Вы! Все! Ни слова больше! Говори, Пижамов!"
ШП: "Ну, в общем... Левитирует он. И прозрачный".
ДА: "И без штанов?"
ШП: "Без всего. Висит под потолком, одежка горкой на полу, на коврике... Ты зачем юбку задрала?"
ДА: "Загораю, а купальник забыла".
ШП: "Ох, пороть тебя некому! Так вот, висит он, и сквозь него всё видно. Ну как у Анжелки сквозь юбку. Люстру грязную видно, паутину на потолке. Пауков разводят, злыдни!"
ХФ: "Это от комаров. Паутина -- лучшее средство. Тут болото на задах, летом тучи комарья, колдовством их не отпугнёшь, только дымом и пауками".
ШП: "Я у Стаськи спрашиваю: что за хрень такая? А она мне: вы наблюдаете эфирное тело сучности под названием Гуру Киляев. Он всю ночь мудитировал, вот и просветлел насквозь... Он же не сучность, а пасечник? -- спрашиваю. Ну, пасечник тоже, но все-таки Гуру, вот так! На, забирай евонные штаны, -- говорит, -- а то вдруг вывалится из острала на людях, а срам прикрыть нечем".
ЯР: "Очевидно, подразумевается астрал, тонкая вселенская сущность?"
ШП: "Точно, сучность. Все-таки зря я его вчера отпустил. Надо было привлечь за оказание сопротивления задержанию".
ЯР: "Никак не могу с вами согласиться, любезнейший. Ни в коем случае нельзя препятствовать духовному росту человека и гражданина. Полицейские репрессии -- не лучший ответ на те вопросы, которые задает обществу личность. В условиях демократии..."
МЗ: "О боже..."
ШП (кричит): "А ну быстро выключи моталку! Выключай, говорю! Я тебе щас без протокола о демократии растолкую!"
ДА: "Смотрите, вон Оксанка стаськина! Несется как коза".
ВО (Ведьмочка Оксанка): "Он материализовался! Отдайте штаны! Мама велела без штанов не возвращаться!"
ШП: "Отдать штаны? А почем я знаю, вдруг это улика? Признавайся, куда вы дели Егора?"
ВО: "Он у нас сидит. Мама меня выгнала, потому что он голенький, а я несовершеннолетняя".
ДА: "Кто несовершеннолетняя? ты? Ври, да не завирайся. Ишь, глазками хлопает, цапля голоногая!"
ХФ: "А вот и он! Собственной персоной!"
ДА: "Все-таки сумел отыскал трусы".
МЗ: "Егорка! Миленький! Иди скорее сюда!"
ЯР: "Смелый эксперимент завершен! Вот и наступило долгожданное время ответов на животрепещущие вопросы бытия. Скажите, уважаемый Егор Бенедиктович, когда и как вы догадались о своих способностях?"
Продолжение я от злости стер. Продолжение неинтересно. Никаких ответов, никаких намеков на ответ. Молчал Киляев как акула. Не хотел снисходить.
3
Время шло, и даже самые любопытные обитатели Великих Затрещин перестали как бы невзначай наведываться на пасеку. Киляев тоже долго не показывался в наших палестинах. Согласно данным затрещинской разведки, он, не покладая рук, развивал в себе умение летать.
Будущее чудо ещё до своего появления на свет сопровождалось целым рядом чудес пожиже. Проходчик-добытчик выкидывает наружу из тёмного подземелья всё, что мешает ему продвигаться к кладу, а мы стоим на подхвате и разбираем эти дармовые безделки, -- так мне казалось тогда. Киляевские медитации приводили к непредсказуемым вторичным эффектам. После них сорванцы и двоечники вдруг становились чинными до тошноты и получали отличные оценки, а примерные папаши начинали гонять на школьном дворе мяч, азартно вопия "Димыч, козёл, дай пас! Фил, скотина кривоногая, ну куда ты лупишь? Пацаны, держите мента, убежит!", и тем самым злостно препятствовали нормальному течению учебно-воспитательного процесса.
Дальше -- больше. У деда Стопарёва зачем-то просыпается потенция, а непутёвая многодетная Машка Лебёдка находит под подушкой денежные переводы от обоих сбежавших алиментщиков. Вздрагивает, гудит компрессором и морозит пустые полки летаргически спавший холодильник; в магазине появляются недорогие модные вещи; на озёрах расцветают невиданные цветы, большие и блестящие, как зеркала; в новостях обещают экономический подъем. Чудеса!
Оставалось лишь пожимать плечами, верить в лучшее и ждать полного просветления пасечника, который, как сказал Пижамов на третий день стопарёвской свадьбы, "законам не противоречит, но порядки нарушает, и за это с него скоро спросится по всей строгости ответственности". "Устами Пижамы глаголет истина", -- прокомментировал милицейское пророчество виновник торжества, пребывающий, как и всякий нормальный жених, в неизъяснимой печали; покачав головой и плеснув каждому от души "особой стопарёвской", дед поднялся, влил в себя ещё и оглушительно взвыл: "давайте-ка, ребята, присядем перед боем, пока стучит мотор, пока стоит свеча!" "Ключ на старт!" -- счастливо заорал Химик-Физик. И, взгромоздившись на лавку, принялся гусаком махать руками, шут гороховый.
Всему свое время. Заканчивался длинный и знойный июльский день. Трещали цикады, золотился горизонт. В салун вошел Киляев.
-- Сразу договоримся: никаких пресс-конференций, -- упредил он наши вопросы. -- Что надо, сам расскажу.
-- Пива хочешь? -- нежно спросила баба Зина.
-- Угостишь -- не откажусь.
Тут, конечно, все наперебой бокалы протягивают, воблу суют.
Удивительным образом меняет человека популярность! Прежде знали мы чудака-одиночку с глупыми идеями, нынче встречаем просветленного Гуру. Идеи вдруг оказались глубокими и передовыми, чудачество обернулось чудесами. Всем хотелось заручиться поддержкой мага. Чем мы хуже Стопарёва и Машки, этой нежданно явленной четы, закатившей ни с того ни с сего лихую свадьбу, на которой гульнул-отметился весь поселок?
-- Над нами расположен космос, -- изрёк Гуру.
-- О! -- примерно так ответила община. Лишь неисправимая Анжела брякнула:
-- Ты меня не учи, что где расположено, я это лучше тебя знаю.
-- Цыц! -- рявкнул народ.
-- В космосе висят звёзды.
-- Ага!
-- Звёзды иногда падают.
-- Ну!
-- И сгорают.
-- Да не томи душу, -- взмолилась Анжела, -- всегда-то ты тянешь!
На этот раз цыкать на нее не стали.
-- Но, пока звезда летит, она исполняет любые желания человека. Нужно успеть загадать желание, вот и всё.
-- Ты о метеоритах, что ли? -- недоверчиво спросил Химик-Физик. -- Ну ты даёшь! Егор, метеориты не звёзды, они камни...
Тут все вдруг начали кричать. Даже я, возможно.
-- Откуда ты знаешь?
-- Не мешай, пусть дальше брешет!
-- Сильно умный стал! Двойку Петьке влепил, а сам ни в зуб ногой!
-- Правильно, звёзды не могут падать!
-- Если камни -- почему светятся?
-- Горячие как уголья и летают по ночам, когда темно, врубился?
-- Пр-рекратить! -- страшным голосом возопил шериф.
-- Но никто не успевает загадать желание, -- невозмутимо продолжал Гуру. -- Никто не готов к тому, чтобы вот так сразу выявить свое настоящее свойство и вспомнить сокровенное. Звёзды бессмысленными огоньками уходят за горизонт, падают на землю, превращаются в холодные камни. Но есть один способ...
-- Взлететь? -- высказал я догадку.
-- Взлететь. Найти, приблизиться, оказаться на звёздном пути. Но самое главное -- удержать. Звезда -- это ядерный огонь, ее рукой не схватишь. Только если примагнитишь к себе... Я сделал это. Я принес вам живую звезду.
-- Покажешь?.. -- осторожно спросил Химик-Физик. Гуру промолчал.
-- Принес -- и правильно сделал! -- воскликнула баба Зина. -- В этом и есть твоё настоящее свойство!
-- Мы тебя любим! -- восторженно пискнула Анжела. "И съедим", услышал я негромкую реплику мадам Зарудяной. Она стояла рядом, но обращалась не ко мне: её пронзительный взгляд сверлил Гуру, как дрель бетон.
Киляев кивнул; я не знаю, с чьим мнением он соглашался.
Странно вёл себя пасечник, странные речи говорил. Был он задумчив, печален и очень-очень тих. Сказал устало:
-- Спасибо. Я ждал этих слов. Что ж, с пути не свернуть... Завтра утром, с восходом солнца, я выйду к вам. Приходите на то же самое место. К озеру, к Стасе. Приходите, и ваши желания сбудутся.
-- Где же твоя звезда? В кармане лежит? -- Химик-Физик, грамотей и скептик, снова попытался втянуть народ в диспут. Но Гуру вновь ничего не ответил, лишь поманил пальцем Анжелу, которая вдруг притихла, как пай-девочка. Они пошептались, вышли из пивнушки -- и затерялись в звонкой серебряной ночи.
-- Вот трепло! -- заявил Пижамов. -- Врёт же, чудик, а я почему-то верю ему, -- пояснил он мысль.
-- Хоч верь, хоч не верь, а щука тоже зверь, -- зевнула бабуля Зина. -- Выметайтесь, ребятки. Заведение закрыто. Что-то в сон меня клонит.
4
Я пришел туда затемно. Вздрогнул, увидев -- или угадав -- у самой воды, там, где в озеро сбегает ручеёк, девичью фигуру, прикрытую ветвями плакучей ивы.
-- Не спится, Павлуша? -- нежно и насмешливо спросила Анжела. -- Всё бобылём ходишь-бродишь, все девок сторонишься?
-- Не спится... боязно... -- признался, сам того не ожидая. -- Ты ему веришь?
-- Мне уже поздно верить или не верить. Я -- знаю... А помнишь, как ты на меня заглядывался?
-- Ты совсем не изменилась. Тебе больше двадцати пяти не дашь.
-- Брехун! Знаешь, как щемит, когда такое слышишь? Откуда тебе знать, ты ж не баба. Ещё вчера я бы с тобой согласилась, Павлик. Еще до полуночи могла я согласиться с тобой. Ты никогда не звал меня, правда?
-- Не знаю. Звал, не звал... Что толку в этом? Я уже не я, и ты уже не ты.
-- Видишь, как... и нет больше Охотника, нет Русалки, а всё бежит куда-то ручей, всё надеется; не убежишь, водица, от себя самой!
-- Не убежишь... зря мы так -- навсегда... -- я говорил лишнее, словно кто-то за язык тянул. Тиски разжимались, боль уходила. Время -- вода, люди -- плотины...
-- Ты не забыл? Сегодня снова Ивана Купала, -- шепнула Анжела. -- От одной полуночи до другой... Сегодня наша ночь, мой Охотник, сегодня -- колдовство...
Она приблизила ко мне губы, пахнущие этим словом: "колдовство". Я целовался с распутной девкой Анжелой, в которой раз в год воскресает Русалка. Я так хорошо её помнил! Стал совсем другим человеком, ничуть не похожим на бесшабашного Охотника, -- но, оказалось, он по-прежнему жив, и он ничего не забывает.
Если бы повернуть время вспять... Если б да кабы...
Я вытащил из пачки сигарету, достал спички.
-- Подожди! -- взмолилась Анжела, -- я скажу что-то... Ты помнишь, правда? Ты у меня был первый и -- тогда -- единственный...
-- Но не последний? -- не без ехидцы спросил я.
-- А вот это совсем неинтересно. Ты мог меня приручить... Побрезговал, а?
-- Ну что ты, при чём тут это. Я любил свою Русалку, но я еще не знал, что люблю. Узнал, но было поздно. Мы оба виноваты. Я ждал чего-то, ты спешила куда-то, -- разминулись мы. Целуйся, не целуйся... время не ждет отставших.
-- Послушай, может быть...
-- Не может! -- отрезал я. Вот они, лишние слова, куда заводят. -- Ты сама всё понимаешь, правда? Кончится ночь, мы снова увидим друг друга такими как есть и снова отшатнемся. Русалка, я на самом деле не умею забывать. Так, придуриваюсь, чтобы в душу не лезли.
-- Тогда прощай, -- сказала она после долгого молчания. -- Передай Егору: вышло так, как он и говорил. Передай, что я отказываюсь от своей доли... Передашь?
-- Как хочешь. А ты что, в монастырь собралась?
Она рассмеялась.
-- Не дождешься, Павлинчик! Я теперь каждую ночь мужикам интересные места щекотать буду! -- и она сладко-сладко потянулась. Вот стерва!
Я, наконец, прикурил. Оторвал взгляд от сигареты -- и в свете гаснущей спички успел заметить, как взметнулось, распласталось над омутом гибкое тело, и -- померещилось или нет? -- как, отставая, тянется за ним тяжелое золото анжелиных волос, обвивает бедра и ноги, превращаясь в чешуйчатый рыбий хвост. Русалка вошла в воду почти без всплеска, -- у меня так не получилось. К тому же я потерял несколько секунд, раздеваясь: с омутом шутки плохи.
5
Рассвело, и я сказал им:
-- Померещилось. Показалось -- кто-то в озере... Но нет в нём никого. Никого там нет! Чуть сам на дне не остался... Привиделось мне!
-- Да не бухти, что орешь? Нет так нет. А где чудотворец? Пора бы ему. Сейчас солнце встанет.
-- Я здесь!
Киляев объявился вдруг за моей спиной. Вышел из ветвей ивы. У него был изможденный вид. Он спросил одними губами:
-- Анжела? -- я кивнул.
-- Подходите, -- буднично и устало сказал Киляев. -- Не толкайтесь и не торопитесь. На всех хватит. Желание должно быть осознано вами, оно должно быть настоящим. Понятно?
-- Ты звезду покажи! Дураков из нас делаешь? Где звезда? -- кипятился Химик-Физик.
-- Где надо. Достал ты меня! Не хочешь -- не верь. В сторонке постой.
Упирающегося учителя радостно выкинули из очереди.
Многие в тот день получили желаемое. Кто-то излечился от болезней, кто-то явно и неожиданно поумнел. Были, конечно, всякие странности и неувязки, вроде той, что стряслась с нашим шерифом. Он однажды признался мне... Господин Пижамов нынче крутой бизнесмен, единственный в Затрещинах, не считая, конечно, бабули Зины, потомственной разливальщицы. Оказывается, сокровенным желанием Пижамова было -- чтобы люди уважали... Теперь он крутится как белка в колесе и вовсю честит бывших коллег.
Происходили также и настоящие счастливые чудеса: исцелялись инвалиды, возвращались к жизни алкаши, рождались долгожданные дети. Чудес пожиже, наподобие возвращенных долгов да внезапных обнов, было не счесть.
Мое желание не сбылось. Время не вернешь к истокам. По крайней мере, в этой жизни.
Киляев умер к вечеру. Судачили, что его сердце превратилось в спекшийся камень. В осколки... Летящая звезда быстро гаснет.
С тех пор прошли тысячелетия.
Я люблю проводить летние ночи под плакучей ивой на берегу озера, у ручья.
Не спрашивайте, почему меня так тянет туда.