----------------------------------------------------------------------------
Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах.
Для высших учебных заведений.
Том 2. Н.Ф. Дератани, Н.А. Тимофеева. Римская литература.
М., "Просвещение", 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
(100-44 гг. до н.э.)
Цезарь (G. Iulius Caesar) - прежде всего политический деятель и
искусный полководец {См., например, в учебнике "История древнего Рима" Н. А.
Машкина.}; о нем не раз упоминает Маркс, который писал: "Цезарь делает ряд
самых крупных военных ошибок, намеренно экстравагантных, для того, чтобы
сбить с толку противостоящего ему филистера (Помпея)"; Помпей "как только
пытается показать в борьбе против Цезаря свои таланты - ничтожество" {Письмо
Ф. Энгельсу от 27 февраля 1861 г., Сочинения, т. XXIII, стр. 15.}.
Но Цезарь не только полководец, он был и писателем.
Среди бурь военных походов, "среди летающих стрел" Цезарь находил время
заниматься даже вопросами латинского языка. Основное в литературном наследии
Цезаря - "Записки о Галльской войне". Для успокоения общественного мнения
Цезарь, прикрываясь кажущимся объективизмом, по существу пишет как бы
апологию своих завоеваний в Галлии, показывая их необходимость для защиты
интересов римского народа. Он выставляет себя гуманным, демократическим
вождем, опытным полководцем, милостивым даже к врагам. Из других дошедших до
нас, несомненно подлинных его произведений выделяются незаконченные "Записки
о гражданской войне" (события 49-44 гг. до н. э.), написанные тоже с
апологической целью - для продления себе власти проконсула. Этот
литературный жанр не был новостью: его корни уходят в глубь эллинистической
эпохи, но у Цезаря его "Записки" отличаются сюжетной законченностью и
отделкой формы. Язык Цезаря диаметрально противоположен цветистому и
периодизированному языку Цицерона; он прост и точен; Цезарь сознательно
избегает эффектов.
Античные историки литературы мало ценили "Записки" Цезаря; они видели в
них не историю, а только материал для истории. Даже тонко понимающий
литературу ритор I в. н. э. Квинтилиан прежде всего видит в Цезаре
исключительно талантливого оратора, а не историка. В своих произведениях
Цезарь все речи передает в виде косвенных, за исключением крайне важных, как
речь Критогната (см. стр. 336), и говорит о себе в третьем лице, этим
подчеркивая якобы свой объективизм.
Образ Цезаря многократно привлекал к себе внимание западноевропейских
писателей. Не говоря уже о средневековых хрониках, начиная с XVII в. мы
встречаем произведения, касавшиеся его личности. Шекспир и Вольтер, Клопшток
и Гердер, Шиллер и Шлегель, Ибсен и Бернард Шоу - все они с различных
политических позиций освещали образ Цезаря.
Перевод "Записок" Юлия Цезаря - М. М. Покровского (изд. Академии наук
СССР, 1948).
[ОСАДА ЛАГЕРЯ ЦИЦЕРОНА]
(КН. V, ГЛ. 44)
[Галлы, ответившие восстанием на оккупацию Цезарем их страны, осаждают
лагери его легатов. Так, нервии осадили лагерь, которым командовал Квинт
Цицерон, брат знаменитого оратора. Начались ожесточенные схватки.]
В этом легионе было два очень храбрых человека, оба центуриона, с
такими заслугами, что приближались к начальникам первого ранга: Тит Пулион и
Люций Ворен. Между ними постоянно шел спор, кто из них лучше, и в течение
многих лет как соперники они боролись за высшие места. Когда у укреплений
шел очень горячий бой, первый из них, Пулион, говорит: "В чем дело, Ворен!
Какого еще другого случая ждешь ты, чтобы доказать свою храбрость? Этот день
рассудит все наши споры". С этими словами он выходит из укрепления и смело
кидается туда, где толпа врагов была особенно густой. Но и Ворен не
скрывается за валом: боясь плохого мнения о себе со стороны всех, он следует
за ним. Когда между Пулионом и врагами был уже маленький промежуток, он
бросает во врагов дротик и одного из толпы врагов убивает; когда тот пал
бездыханным, галлы прикрывают его щитами и все бросают копья в своего врага,
не давая ему возможности отступить. Щит Пулиона пробит, и копье вонзилось
в перевязь меча. Этот случай повернул ножны в сторону, и когда Пулион
попытался вытащить меч, то сделать это правой рукой он никак не мог, а враги
стали окружать его, при полной его беспомощности. Тут на помощь своему
противнику приходит Ворен и помогает ему, попавшему в затруднительное
положение. Тогда вся толпа врагов тотчас от Пулиона обратилась на него: они
считали, что Пулион убит копьем. Ворен вступает в рукопашный бой и, поразив
одного, заставляет других немного отступить; но в то время как он наступает
с слишком большою горячностью, он падает, попав ногою в рытвину. Ему, в свою
очередь окруженному врагами, оказывает помощь Пулион. Таким образом, оба,
перебив много врагов, с величайшей славой невредимыми вернулись назад в
лагерь. Так и в этом споре, и в этой битве судьба играла ими обоими: каждый
из них, будучи другому соперником, принес ему помощь и спасенье, так что
нельзя было решить, кто же из них по доблести должен считаться выше.
Перевод С.П. Кондратьева
(КН. VII, ГЛ. 77)
[Вождь Галлии, восставшей против оккупации ее Цезарем, - Верцингеторикс,
потерпев поражение, со всей пехотой бросился в укрепленную Алезию. Цезарь
сплошным укреплением запер Верцингеторикса с войсками в Алезии. Общее
ополчение Галлии задержалось, и в Алезии начался голод, а с ним появилось и
малодушие; стали раздаваться голоса, что надо сдаваться. Тогда выступил
Критогнат, пользовавшийся большим авторитетом. В своей речи он освещает
"победы" римлян с точки зрения покоренных ими народов.]
"Я ничего не буду говорить о предложении тех, которые именем сдачи
называют позорное рабство; я полагаю, что их не должно считать в числе
граждан, не должно приглашать на совещания. Говорить я буду с теми, кто
предлагает вылазку; в их предложении, по признанию всех вас, как будто бы
живет память о прежней доблести. Но нет, это слабость души, а не доблесть -
не иметь сил даже короткое время перенести недостаток. Легче найти тех,
которые добровольно подвергают себя смерти, чем тех, которые терпеливо
выносят горе. Но лично я одобрил бы такое их предложение (столько значения
имеет для меня благородство решения), если бы я видел, что оно не несет за
собой ничего, кроме, быть может, потери нашей жизни, но при нашем решении мы
должны принять во внимание и всю Галлию, которую мы подняли на помощь себе.
Каково настроение, думаете вы, будет у наших близких и родственников
после того, как в одном месте будет избито восемьдесят тысяч человек? Если
им придется вступить в сражение почти что на наших трупах? Не лишайте же
своей помощи тех, кто ради вашего спасения пренебрег своей собственной
опасностью, и по собственной глупости и легкомыслию, по слабоумию нашему
не повергайте в прах всю Галлию, не надевайте на нее ярмо вечного рабства.
Или потому, что они не пришли к назначенному сроку, вы уже сомневаетесь в их
верности и постоянстве? В чем дело? Или вы думаете, что римляне ежедневно
работают на своих внешних укреплениях ради удовольствия? Если вас не могут
подкрепить вестники от наших друзей, так как всякая возможность добраться до
нас совершенно отрезана, то воспользуйтесь свидетельством наших врагов, что
приближается момент их прихода; испуганные этим, они дни и ночи заняты
работами.
Итак, каково же мое предложение? Сделать то, что наши предки сделали
далеко не в такой важной войне с кимврами и тевтонами: запертые в своих
городах и испытывая такой же недостаток, как мы, они поддержали свою жизнь
телом тех, которые, казалось, по возрасту были бесполезны для войны, но не
сдались врагам. Если бы даже мы не имели примера такой твердости, я во имя
свободы счел бы прекраснейшим делом - показать его и передать на память
потомству.
Но разве та война была в чем-либо похожа на нынешнюю? Опустошив Галлию,
причинив огромные бедствия нашим пределам, кимвры в конце концов ушли и
устремились на другие страны; права, законы, поля, свободу они нам оставили.
Римляне же к чему, по правде, другому стремятся или чего желают, как не
того, чтобы под влиянием зависти засесть на полях и в областях тех, о
которых они по молве узнали, как славных и могущественных на войне, и
навязать им навсегда вечное рабство. Ни на каком другом условии они войны не
вели. Если того, что делается у далеких народов, вы не знаете, то посмотрите
на соседнюю Галлию, которая обращена в провинцию: ее права и законы
изменены, она подчинена секирам ликторов и задавлена непрерывным рабством".
Перевод С.П. Кондратьева
[ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА]
(КН. II, 29-33)
[Курион, посланный Цезарем как начальник войск в Африке, попал в тяжелое
положение, так как его противник, помпеянец Вар, кроме римских войск, имел
помощь от нумидийского царя Юбы.]
29. Тем не менее в лагере Куриона распространился большой страх,
который от всякого рода разговоров быстро увеличился. Каждый создавал себе
свое особое мнение о положении дела и от страха преувеличивал то, что слышал
от соседа. И по мере того как эти возникшие из одного источника сомнения
распространялись и передавались от одного к другому, являлась мысль, что
таких источников много.
30. Ввиду этого Курион созвал военный совет и открыл совещание об общем
положении дела. Некоторые высказывались за то, что надо во всяком случае
решиться на смелую попытку штурма лагеря Вара, так как при подобном
настроении солдат бездействие особенно пагубно: в конце концов лучше в
доблестном бою испытать военное счастье, чем быть покинутыми и преданными и
от своих же сограждан потерпеть самую мучительную кару. Другие полагали, что
следует в третью стражу отступить в "Корнелиев лагерь", чтобы выиграть
время, пока солдаты не образумятся. А если бы случилось несчастье, то при
большом количестве судов можно было бы легко и безопасно вернуться в
Сицилию. 31. Курион не одобрял ни того, ни другого предложения: насколько в
одном из них мало мужества, настолько в другом его слишком много. Одни
думают о позорном бегстве, а другие считают необходимым дать сражение даже
на невыгодной позиции. В самом деле, на чем основана наша уверенность, что
мы в состоянии взять штурмом лагерь, очень укрепленный и человеческим
искусством и природой? А между тем что выигрываем мы, если мы с крупными
потерями оставим штурм лагеря? Точно неизвестно, что военное счастье создает
полководцам расположение войска, а неудача - ненависть! С другой стороны, к
каким иным последствиям может привести перемена лагеря, как не к позорному
бегству, всеобщему отчаянию и полному охлаждению войска? Несомненно, мы
должны избегать того, чтобы люди порядочные подозревали, что мы им мало
доверяем, и чтобы люди злонамеренные знали, что мы их боимся, так как у
одних наш страх увеличивает своеволие, а у других их подозрения уменьшают
рвение и преданность. Но если бы даже, продолжал он, было для нас вполне
доказано то, что говорят об охлаждении войска и что, по моему глубокому
убеждению, или совершенно ложно, или по крайней мере преувеличено, то и в
этом случае для нас гораздо лучше игнорировать и скрывать это, чем самим
подтверждать. Может быть, следует прикрывать слабые стороны нашего войска
так же, как и раны на теле, чтобы не увеличивать надежды у противников? А
между тем сторонники этого предложения прибавляют даже, что следует
выступить в полночь - надо полагать, что для того, чтобы увеличить своеволие
у людей, питающих преступные замыслы! Ведь подобные замыслы сдерживаются или
чувством чести или страхом, а для того и другого ночь менее всего
благоприятна. Ввиду всего этого я не настолько смел, чтобы высказываться за
безнадежный штурм лагеря, но и не настолько труслив, чтобы совсем терять
надежду. Но я полагаю, что надо предварительно все испробовать, и тогда, по
моему глубокому убеждению, я уже составлю себе определенное суждение о
положении дела, причем по существу мы с вами сойдемся.
32. Распустив совет, он созвал солдатскую сходку. Прежде всего он
сослался на то, какое расположение солдаты проявили к Цезарю у Коринфия
{Город в Италии; здесь сдались большие войска Помпея.}: им и поданному ими
примеру Цезарь обязан переходом на его сторону значительной части Италии.
За вами, сказал он, и за вашим решением последовали все муниципии, один
вслед за другим. Не без причины Цезарь отозвался о вас с величайшим
сочувствием; равно как и его противники придали больше значения вашему
поведению. Ведь Помпеи оставил Италию не вследствие какого-либо поражения,
но потому, что именно ваш образ действий предрешил его удаление. В свою
очередь Цезарь доверил вашей охране меня, своего ближайшего друга и
провинции Сицилию и Африку, без которых он не может прокормить Рим и Италию.
Но некоторые уговаривают вас отпасть от нас. Это понятно: что может быть
более желательным для них, как не то, чтобы одновременно и нас погубить, и
вас вовлечь в безбожное преступление? И что может быть оскорбительнее для
вас, чем предположение этих озлобленных людей, что вы способны предать тех,
которые признают себя всем обязанным вам, и подчиниться тем, которые вам
приписывают свою гибель? Или вы не слыхали о подвигах Цезаря в Испании? О
том, что разбиты две армии, побеждены два полководца, заняты две провинции?
И все это совершено в сорок дней с тех пор, как Цезарь показался перед
своими противниками! Или, может быть, те, которые не могли дать отпора,
пока были в силах, способны дать его теперь, когда они сломлены? А вы,
примкнувшие к Цезарю, пока победа была еще неясна, - теперь, когда судьба
войны определилась, может быть, последуете за побежденными, вместо того
чтобы получить должную награду за свои услуги? Но ведь они говорят, что их
покинули и предали, и ссылаются на вашу первую присягу. Вы ли, однако,
покинули Домиция {Сторонник Помпея, начальник Корфиния.}, или Домиций вас?
Разве не бросил он вас на произвол судьбы в то время, когда вы были готовы
умереть за него? Разве не тайком от вас он искал себе спасения в бегстве? Не
он ли вас предал и не Цезарь ли великодушно помиловал? А что касается
присяги, то как мог обязывать ею вас тот, кто, бросив связки {Связки
ликторов, как знак консульского достоинства.} и сложив с себя звание
полководца, стал частным человеком и как военнопленный сам попал под чужую
власть? Создается более чем оригинальная форма обязательства, заставляющая
нарушить ту присягу, которая теперь вас связывает, и считаться с той,
которая уничтожена сдачей полководца и потерей гражданских прав! Но, может
быть, Цезаря вы одобряете, а мной недовольны? Я, конечно, не имею в виду
хвалиться своими заслугами перед вами: они пока не так еще значительны, как
я сам этого желаю и как вы ожидали бы. Но ведь вообще солдаты требуют наград
за свои труды сообразно с исходом войны. Каков он будет теперь, в этом и у
вас самих нет сомнения. Но и мне незачем умалчивать о своей бдительности и,
насколько до сих пор речь шла об этом деле, о своем военном счастье. Или,
может быть, вы недовольны тем, что я перевез все войско живым и невредимым,
не потеряв ни единого корабля? Что я сокрушил неприятельский флот одним
натиском, едва успев сюда прибыть? Что в течение двух дней я дважды одержал
победу в конных сражениях? Что я увел из гавани и из рук противников двести
нагруженных судов и тем поставил врага в невозможность добывать себе
провиант ни сухим, ни морским путем? Отвергайте же такое счастье и таких
вождей, дорожите корфинийским позором, бегством из Италии и капитуляцией
обеих Испании, - всем тем, что предрешает исход нашей войны в Африке! Я сам
желал называться только солдатом Цезаря, а вы приветствовали меня титулом
императора. Если вы в этом раскаиваетесь, то я возвращаю вам вашу милость, а
вы верните мне мое имя, чтобы не казалось, что выдали мне это почетное
звание для издевательства надо мной!
33. Речь эта произвела на солдат такое глубокое впечатление, что они
часто прерывали его слова, и видно было, что для них очень оскорбительно
подозрение в неверности. Когда он уходил со сходки, то все до одного стали
уговаривать его без колебания дать сражение и испытать на деле их верность и
храбрость. Когда, таким образом, у всех изменились мысли и настроение, то, с
с огласия всего своего военного состава, Курион решил при первой же
возможности дать генеральное сражение. Уже на следующий день он снова вывел
свое войско и построил его на той позиции, которую оно занимало в предыдущие
дни. Но и Вар не замедлил вывести свое войско, чтобы не пропустить случая
агитировать среди солдат Куриона или дать сражение на выгодной позиции.
Перевод М.М. Покровского
Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах.
Для высших учебных заведений.
Том 2. Н.Ф. Дератани, Н.А. Тимофеева. Римская литература.
М., "Просвещение", 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
(100-44 гг. до н.э.)
Цезарь (G. Iulius Caesar) - прежде всего политический деятель и
искусный полководец {См., например, в учебнике "История древнего Рима" Н. А.
Машкина.}; о нем не раз упоминает Маркс, который писал: "Цезарь делает ряд
самых крупных военных ошибок, намеренно экстравагантных, для того, чтобы
сбить с толку противостоящего ему филистера (Помпея)"; Помпей "как только
пытается показать в борьбе против Цезаря свои таланты - ничтожество" {Письмо
Ф. Энгельсу от 27 февраля 1861 г., Сочинения, т. XXIII, стр. 15.}.
Но Цезарь не только полководец, он был и писателем.
Среди бурь военных походов, "среди летающих стрел" Цезарь находил время
заниматься даже вопросами латинского языка. Основное в литературном наследии
Цезаря - "Записки о Галльской войне". Для успокоения общественного мнения
Цезарь, прикрываясь кажущимся объективизмом, по существу пишет как бы
апологию своих завоеваний в Галлии, показывая их необходимость для защиты
интересов римского народа. Он выставляет себя гуманным, демократическим
вождем, опытным полководцем, милостивым даже к врагам. Из других дошедших до
нас, несомненно подлинных его произведений выделяются незаконченные "Записки
о гражданской войне" (события 49-44 гг. до н. э.), написанные тоже с
апологической целью - для продления себе власти проконсула. Этот
литературный жанр не был новостью: его корни уходят в глубь эллинистической
эпохи, но у Цезаря его "Записки" отличаются сюжетной законченностью и
отделкой формы. Язык Цезаря диаметрально противоположен цветистому и
периодизированному языку Цицерона; он прост и точен; Цезарь сознательно
избегает эффектов.
Античные историки литературы мало ценили "Записки" Цезаря; они видели в
них не историю, а только материал для истории. Даже тонко понимающий
литературу ритор I в. н. э. Квинтилиан прежде всего видит в Цезаре
исключительно талантливого оратора, а не историка. В своих произведениях
Цезарь все речи передает в виде косвенных, за исключением крайне важных, как
речь Критогната (см. стр. 336), и говорит о себе в третьем лице, этим
подчеркивая якобы свой объективизм.
Образ Цезаря многократно привлекал к себе внимание западноевропейских
писателей. Не говоря уже о средневековых хрониках, начиная с XVII в. мы
встречаем произведения, касавшиеся его личности. Шекспир и Вольтер, Клопшток
и Гердер, Шиллер и Шлегель, Ибсен и Бернард Шоу - все они с различных
политических позиций освещали образ Цезаря.
Перевод "Записок" Юлия Цезаря - М. М. Покровского (изд. Академии наук
СССР, 1948).
[ОСАДА ЛАГЕРЯ ЦИЦЕРОНА]
(КН. V, ГЛ. 44)
[Галлы, ответившие восстанием на оккупацию Цезарем их страны, осаждают
лагери его легатов. Так, нервии осадили лагерь, которым командовал Квинт
Цицерон, брат знаменитого оратора. Начались ожесточенные схватки.]
В этом легионе было два очень храбрых человека, оба центуриона, с
такими заслугами, что приближались к начальникам первого ранга: Тит Пулион и
Люций Ворен. Между ними постоянно шел спор, кто из них лучше, и в течение
многих лет как соперники они боролись за высшие места. Когда у укреплений
шел очень горячий бой, первый из них, Пулион, говорит: "В чем дело, Ворен!
Какого еще другого случая ждешь ты, чтобы доказать свою храбрость? Этот день
рассудит все наши споры". С этими словами он выходит из укрепления и смело
кидается туда, где толпа врагов была особенно густой. Но и Ворен не
скрывается за валом: боясь плохого мнения о себе со стороны всех, он следует
за ним. Когда между Пулионом и врагами был уже маленький промежуток, он
бросает во врагов дротик и одного из толпы врагов убивает; когда тот пал
бездыханным, галлы прикрывают его щитами и все бросают копья в своего врага,
не давая ему возможности отступить. Щит Пулиона пробит, и копье вонзилось
в перевязь меча. Этот случай повернул ножны в сторону, и когда Пулион
попытался вытащить меч, то сделать это правой рукой он никак не мог, а враги
стали окружать его, при полной его беспомощности. Тут на помощь своему
противнику приходит Ворен и помогает ему, попавшему в затруднительное
положение. Тогда вся толпа врагов тотчас от Пулиона обратилась на него: они
считали, что Пулион убит копьем. Ворен вступает в рукопашный бой и, поразив
одного, заставляет других немного отступить; но в то время как он наступает
с слишком большою горячностью, он падает, попав ногою в рытвину. Ему, в свою
очередь окруженному врагами, оказывает помощь Пулион. Таким образом, оба,
перебив много врагов, с величайшей славой невредимыми вернулись назад в
лагерь. Так и в этом споре, и в этой битве судьба играла ими обоими: каждый
из них, будучи другому соперником, принес ему помощь и спасенье, так что
нельзя было решить, кто же из них по доблести должен считаться выше.
Перевод С.П. Кондратьева
(КН. VII, ГЛ. 77)
[Вождь Галлии, восставшей против оккупации ее Цезарем, - Верцингеторикс,
потерпев поражение, со всей пехотой бросился в укрепленную Алезию. Цезарь
сплошным укреплением запер Верцингеторикса с войсками в Алезии. Общее
ополчение Галлии задержалось, и в Алезии начался голод, а с ним появилось и
малодушие; стали раздаваться голоса, что надо сдаваться. Тогда выступил
Критогнат, пользовавшийся большим авторитетом. В своей речи он освещает
"победы" римлян с точки зрения покоренных ими народов.]
"Я ничего не буду говорить о предложении тех, которые именем сдачи
называют позорное рабство; я полагаю, что их не должно считать в числе
граждан, не должно приглашать на совещания. Говорить я буду с теми, кто
предлагает вылазку; в их предложении, по признанию всех вас, как будто бы
живет память о прежней доблести. Но нет, это слабость души, а не доблесть -
не иметь сил даже короткое время перенести недостаток. Легче найти тех,
которые добровольно подвергают себя смерти, чем тех, которые терпеливо
выносят горе. Но лично я одобрил бы такое их предложение (столько значения
имеет для меня благородство решения), если бы я видел, что оно не несет за
собой ничего, кроме, быть может, потери нашей жизни, но при нашем решении мы
должны принять во внимание и всю Галлию, которую мы подняли на помощь себе.
Каково настроение, думаете вы, будет у наших близких и родственников
после того, как в одном месте будет избито восемьдесят тысяч человек? Если
им придется вступить в сражение почти что на наших трупах? Не лишайте же
своей помощи тех, кто ради вашего спасения пренебрег своей собственной
опасностью, и по собственной глупости и легкомыслию, по слабоумию нашему
не повергайте в прах всю Галлию, не надевайте на нее ярмо вечного рабства.
Или потому, что они не пришли к назначенному сроку, вы уже сомневаетесь в их
верности и постоянстве? В чем дело? Или вы думаете, что римляне ежедневно
работают на своих внешних укреплениях ради удовольствия? Если вас не могут
подкрепить вестники от наших друзей, так как всякая возможность добраться до
нас совершенно отрезана, то воспользуйтесь свидетельством наших врагов, что
приближается момент их прихода; испуганные этим, они дни и ночи заняты
работами.
Итак, каково же мое предложение? Сделать то, что наши предки сделали
далеко не в такой важной войне с кимврами и тевтонами: запертые в своих
городах и испытывая такой же недостаток, как мы, они поддержали свою жизнь
телом тех, которые, казалось, по возрасту были бесполезны для войны, но не
сдались врагам. Если бы даже мы не имели примера такой твердости, я во имя
свободы счел бы прекраснейшим делом - показать его и передать на память
потомству.
Но разве та война была в чем-либо похожа на нынешнюю? Опустошив Галлию,
причинив огромные бедствия нашим пределам, кимвры в конце концов ушли и
устремились на другие страны; права, законы, поля, свободу они нам оставили.
Римляне же к чему, по правде, другому стремятся или чего желают, как не
того, чтобы под влиянием зависти засесть на полях и в областях тех, о
которых они по молве узнали, как славных и могущественных на войне, и
навязать им навсегда вечное рабство. Ни на каком другом условии они войны не
вели. Если того, что делается у далеких народов, вы не знаете, то посмотрите
на соседнюю Галлию, которая обращена в провинцию: ее права и законы
изменены, она подчинена секирам ликторов и задавлена непрерывным рабством".
Перевод С.П. Кондратьева
[ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА]
(КН. II, 29-33)
[Курион, посланный Цезарем как начальник войск в Африке, попал в тяжелое
положение, так как его противник, помпеянец Вар, кроме римских войск, имел
помощь от нумидийского царя Юбы.]
29. Тем не менее в лагере Куриона распространился большой страх,
который от всякого рода разговоров быстро увеличился. Каждый создавал себе
свое особое мнение о положении дела и от страха преувеличивал то, что слышал
от соседа. И по мере того как эти возникшие из одного источника сомнения
распространялись и передавались от одного к другому, являлась мысль, что
таких источников много.
30. Ввиду этого Курион созвал военный совет и открыл совещание об общем
положении дела. Некоторые высказывались за то, что надо во всяком случае
решиться на смелую попытку штурма лагеря Вара, так как при подобном
настроении солдат бездействие особенно пагубно: в конце концов лучше в
доблестном бою испытать военное счастье, чем быть покинутыми и преданными и
от своих же сограждан потерпеть самую мучительную кару. Другие полагали, что
следует в третью стражу отступить в "Корнелиев лагерь", чтобы выиграть
время, пока солдаты не образумятся. А если бы случилось несчастье, то при
большом количестве судов можно было бы легко и безопасно вернуться в
Сицилию. 31. Курион не одобрял ни того, ни другого предложения: насколько в
одном из них мало мужества, настолько в другом его слишком много. Одни
думают о позорном бегстве, а другие считают необходимым дать сражение даже
на невыгодной позиции. В самом деле, на чем основана наша уверенность, что
мы в состоянии взять штурмом лагерь, очень укрепленный и человеческим
искусством и природой? А между тем что выигрываем мы, если мы с крупными
потерями оставим штурм лагеря? Точно неизвестно, что военное счастье создает
полководцам расположение войска, а неудача - ненависть! С другой стороны, к
каким иным последствиям может привести перемена лагеря, как не к позорному
бегству, всеобщему отчаянию и полному охлаждению войска? Несомненно, мы
должны избегать того, чтобы люди порядочные подозревали, что мы им мало
доверяем, и чтобы люди злонамеренные знали, что мы их боимся, так как у
одних наш страх увеличивает своеволие, а у других их подозрения уменьшают
рвение и преданность. Но если бы даже, продолжал он, было для нас вполне
доказано то, что говорят об охлаждении войска и что, по моему глубокому
убеждению, или совершенно ложно, или по крайней мере преувеличено, то и в
этом случае для нас гораздо лучше игнорировать и скрывать это, чем самим
подтверждать. Может быть, следует прикрывать слабые стороны нашего войска
так же, как и раны на теле, чтобы не увеличивать надежды у противников? А
между тем сторонники этого предложения прибавляют даже, что следует
выступить в полночь - надо полагать, что для того, чтобы увеличить своеволие
у людей, питающих преступные замыслы! Ведь подобные замыслы сдерживаются или
чувством чести или страхом, а для того и другого ночь менее всего
благоприятна. Ввиду всего этого я не настолько смел, чтобы высказываться за
безнадежный штурм лагеря, но и не настолько труслив, чтобы совсем терять
надежду. Но я полагаю, что надо предварительно все испробовать, и тогда, по
моему глубокому убеждению, я уже составлю себе определенное суждение о
положении дела, причем по существу мы с вами сойдемся.
32. Распустив совет, он созвал солдатскую сходку. Прежде всего он
сослался на то, какое расположение солдаты проявили к Цезарю у Коринфия
{Город в Италии; здесь сдались большие войска Помпея.}: им и поданному ими
примеру Цезарь обязан переходом на его сторону значительной части Италии.
За вами, сказал он, и за вашим решением последовали все муниципии, один
вслед за другим. Не без причины Цезарь отозвался о вас с величайшим
сочувствием; равно как и его противники придали больше значения вашему
поведению. Ведь Помпеи оставил Италию не вследствие какого-либо поражения,
но потому, что именно ваш образ действий предрешил его удаление. В свою
очередь Цезарь доверил вашей охране меня, своего ближайшего друга и
провинции Сицилию и Африку, без которых он не может прокормить Рим и Италию.
Но некоторые уговаривают вас отпасть от нас. Это понятно: что может быть
более желательным для них, как не то, чтобы одновременно и нас погубить, и
вас вовлечь в безбожное преступление? И что может быть оскорбительнее для
вас, чем предположение этих озлобленных людей, что вы способны предать тех,
которые признают себя всем обязанным вам, и подчиниться тем, которые вам
приписывают свою гибель? Или вы не слыхали о подвигах Цезаря в Испании? О
том, что разбиты две армии, побеждены два полководца, заняты две провинции?
И все это совершено в сорок дней с тех пор, как Цезарь показался перед
своими противниками! Или, может быть, те, которые не могли дать отпора,
пока были в силах, способны дать его теперь, когда они сломлены? А вы,
примкнувшие к Цезарю, пока победа была еще неясна, - теперь, когда судьба
войны определилась, может быть, последуете за побежденными, вместо того
чтобы получить должную награду за свои услуги? Но ведь они говорят, что их
покинули и предали, и ссылаются на вашу первую присягу. Вы ли, однако,
покинули Домиция {Сторонник Помпея, начальник Корфиния.}, или Домиций вас?
Разве не бросил он вас на произвол судьбы в то время, когда вы были готовы
умереть за него? Разве не тайком от вас он искал себе спасения в бегстве? Не
он ли вас предал и не Цезарь ли великодушно помиловал? А что касается
присяги, то как мог обязывать ею вас тот, кто, бросив связки {Связки
ликторов, как знак консульского достоинства.} и сложив с себя звание
полководца, стал частным человеком и как военнопленный сам попал под чужую
власть? Создается более чем оригинальная форма обязательства, заставляющая
нарушить ту присягу, которая теперь вас связывает, и считаться с той,
которая уничтожена сдачей полководца и потерей гражданских прав! Но, может
быть, Цезаря вы одобряете, а мной недовольны? Я, конечно, не имею в виду
хвалиться своими заслугами перед вами: они пока не так еще значительны, как
я сам этого желаю и как вы ожидали бы. Но ведь вообще солдаты требуют наград
за свои труды сообразно с исходом войны. Каков он будет теперь, в этом и у
вас самих нет сомнения. Но и мне незачем умалчивать о своей бдительности и,
насколько до сих пор речь шла об этом деле, о своем военном счастье. Или,
может быть, вы недовольны тем, что я перевез все войско живым и невредимым,
не потеряв ни единого корабля? Что я сокрушил неприятельский флот одним
натиском, едва успев сюда прибыть? Что в течение двух дней я дважды одержал
победу в конных сражениях? Что я увел из гавани и из рук противников двести
нагруженных судов и тем поставил врага в невозможность добывать себе
провиант ни сухим, ни морским путем? Отвергайте же такое счастье и таких
вождей, дорожите корфинийским позором, бегством из Италии и капитуляцией
обеих Испании, - всем тем, что предрешает исход нашей войны в Африке! Я сам
желал называться только солдатом Цезаря, а вы приветствовали меня титулом
императора. Если вы в этом раскаиваетесь, то я возвращаю вам вашу милость, а
вы верните мне мое имя, чтобы не казалось, что выдали мне это почетное
звание для издевательства надо мной!
33. Речь эта произвела на солдат такое глубокое впечатление, что они
часто прерывали его слова, и видно было, что для них очень оскорбительно
подозрение в неверности. Когда он уходил со сходки, то все до одного стали
уговаривать его без колебания дать сражение и испытать на деле их верность и
храбрость. Когда, таким образом, у всех изменились мысли и настроение, то, с
с огласия всего своего военного состава, Курион решил при первой же
возможности дать генеральное сражение. Уже на следующий день он снова вывел
свое войско и построил его на той позиции, которую оно занимало в предыдущие
дни. Но и Вар не замедлил вывести свое войско, чтобы не пропустить случая
агитировать среди солдат Куриона или дать сражение на выгодной позиции.
Перевод М.М. Покровского