Алекcей Чадаев
Константы русской политической культуры
В ПОИСКАХ ЯЗЫКА
Брошюра, которую вы держите в руках, явилась итогом необычного эксперимента, начавшегося летом и продолжившегося осенью 2006 года. В июне в Москве впервые прошли Дни русской политической культуры – своеобразный интеллектуальный фестиваль, объединивший самые разные мероприятия: публичные лекции, круглые столы, дебаты, концерты, литературные чтения и так далее. Центральная идея, заложенная в основу этого мероприятия, – создать пространство, в котором допустимо и уместно было бы обсуждать ценностные основания современной российской государственности и актуальной политики. Причем не только в узком кругу профессионалов – политиков, политологов, политических журналистов, а самым широким списком, в котором могут быть представлены философы, историки, писатели, драматурги, музыканты и публичные фигуры, пользующиеся авторитетом в самых разных сферах: от известных тележурналистов до церковных иерархов. Дни русской политической культуры и стали тем местом, где беседовали духовный вождь митрополит Кирилл и партийный вождь Андрей Исаев, фантаст Сергей Лукьяненко и философ Александр Дугин, тележурналист Владимир Соловьев и театральный режиссер Кирилл Серебренников, именитый кинорежиссер Андрей Кончаловский и светская львица Ксения Собчак и многие другие. Зачем собирать вместе столь разнообразную публику, как и о чем могут говорить все эти люди? Или, поставив вопрос иначе: есть ли вообще какой-то единый язык, на котором все они могут обсуждать между собой и с нами вопросы, касающиеся нашего общего существования в едином государственном и культурном пространстве? В процессе проведения Дней наиболее рельефно проявилось, что их главная задача – поиск и формирование языка, на котором эта дискуссия в принципе может вестись. Все те, кто выступал с лекциями, в ходе дебатов – каждый со своей стороны, исходя из своего профессионального и жизненного опыта – пытались давать ответы на вопросы и пробовали на вкус разные определения ключевых понятий русской политической культуры, которые они же, лишь немногим ранее, выдвигали в качестве значимых.
Центральным вопросом Дней стал сам концепт русской политической культуры. К политической культуре было отнесено все то неполитическое, из чего и растет политика: вера, традиция, менталитет, искусство, представления о жизни, укладе, исторической памяти, даже о моде. Ни одна из этих сфер не является политической в собственном смысле, но каждая из них очень сильно влияет (и даже во многом предопределяет) формирование политических институтов. Таким образом, говоря о политической культуре, мы говорили о всем том, что находится на грани сфер политики и неполитики, где последняя состояла из искусства, философии, истории, быта – культуры в самом широком понимании этого явления. Календарным стержнем осенних Дней стало 4 ноября – День народного единства. Праздник, совсем недавно пришедший в жизнь наших сограждан, еще только начинает обрастать собственной праздничной ритуалистикой и мифологией. Отметив его уже дважды, люди до сих пор расходятся во мнениях: то ли праздник призван обидеть поляков, то ли – компенсировать отмененный выходной день 7 ноября, то ли это еще одно движение навстречу православному календарю. На самом деле центральная идея этого праздника – подчеркнуть мысль об изначальном народном первоисточнике любой власти, о самоорганизации граждан как основе политических институтов.
История 1613 года рассказывает нам про то, как в условиях катастрофы всех без исключения государственных институтов люди, объединившись на основе низовой гражданской инициативы, сначала освобождают страну от оккупантов, а потом устанавливают форму правления, которую считают справедливой и естественной для своей страны. Таким образом, базовая первооснова праздника 4 ноября связана именно с ментальными историческими основаниями русской политической культуры.
4 ноября – первый общенациональный праздник в новейшей российской истории, привязанный к исторической дате, находящейся за пределами ХХ века.
И 12 июня – День России, и 9 мая – День Победы в Великой Отечественной войне, и 1 мая – Праздник Весны и Труда, все они стали наследием годов 1900-х. Отмечаем мы, конечно, и Новый год, и Рождество Христово – древнейшие мировые праздники. Но праздники эти именно мировые, а не российские национальные. Одной из задач большого проекта русской политической культуры стало восстановление исторической преемственности через определение места современной демократической России в общем контексте всей русской истории. Сегодня мы можем уже с расстояния пройденных лет несколько абстрагироваться от спора красных и белых и уж тем более от спора о том, с какого момента история страны свернула с «истинного пути» и начались ее искажения под чуждыми национальному духу влияниями: при Иване, Петре, Владимире, Иосифе… Мы можем уже воспринимать всю русскую историю в едином непрерывном контексте непосредственно от первых русских князей до действующего Президента РФ.
Ценность лекций и дебатов, состоявшихся в ходе прошедших Дней РПК, состоит в непрекращавшейся интенсивной работе по поиску и уточнению современных определений и терминов русской политической культуры. Казалось бы, можно поставить под вопрос все эти поиски на том основании, что ими занимались непрофессионалы от политики. Но результаты их работы показывают: знаменитая шутка о том, что в политике профессионалом себя чувствует каждый, на самом деле никакая не шутка. Ибо базовая идея демократии – в том, что сам статус гражданина уже содержит в себе все необходимые политические права и полномочия.
Дни РПК стали сознательным выходом за рамки профессиональных сообществ и профессиональных языков. Дело становления русского политического языка и не может быть ограничено узким кругом профессионалов от политики. Как война – согласно еще одной известной и очень правдивой шутке – слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным, так и политическая культура – слишком серьезная сфера, чтобы оставлять ее только политикам.
Политический язык – это универсальный язык коммуникации на темы, которые касаются всех. Из этого следует, что здесь не может быть более компетентных и менее компетентных. Более того, это то поле, где сам ввод компетенции (по любому критерию!) уже является ошибкой. Задача профессионалов – политиков, политологов, экспертов – состоит в том, чтобы обеспечить каждому возможность высказывать и дискутировать таким образом, чтобы дать некий «полезный выход» из дискуссий. Профессионализм здесь – быть модератором, экспертом, консультантом, снабжать политическую дискуссию необходимым аппаратом, но ни в коем случае не пытаться ограничить ее собой. Как это получилось – судить теперь «профессиональным гражданам», читателям.
Алексей Чадаев
Центральным вопросом Дней стал сам концепт русской политической культуры. К политической культуре было отнесено все то неполитическое, из чего и растет политика: вера, традиция, менталитет, искусство, представления о жизни, укладе, исторической памяти, даже о моде. Ни одна из этих сфер не является политической в собственном смысле, но каждая из них очень сильно влияет (и даже во многом предопределяет) формирование политических институтов. Таким образом, говоря о политической культуре, мы говорили о всем том, что находится на грани сфер политики и неполитики, где последняя состояла из искусства, философии, истории, быта – культуры в самом широком понимании этого явления. Календарным стержнем осенних Дней стало 4 ноября – День народного единства. Праздник, совсем недавно пришедший в жизнь наших сограждан, еще только начинает обрастать собственной праздничной ритуалистикой и мифологией. Отметив его уже дважды, люди до сих пор расходятся во мнениях: то ли праздник призван обидеть поляков, то ли – компенсировать отмененный выходной день 7 ноября, то ли это еще одно движение навстречу православному календарю. На самом деле центральная идея этого праздника – подчеркнуть мысль об изначальном народном первоисточнике любой власти, о самоорганизации граждан как основе политических институтов.
История 1613 года рассказывает нам про то, как в условиях катастрофы всех без исключения государственных институтов люди, объединившись на основе низовой гражданской инициативы, сначала освобождают страну от оккупантов, а потом устанавливают форму правления, которую считают справедливой и естественной для своей страны. Таким образом, базовая первооснова праздника 4 ноября связана именно с ментальными историческими основаниями русской политической культуры.
4 ноября – первый общенациональный праздник в новейшей российской истории, привязанный к исторической дате, находящейся за пределами ХХ века.
И 12 июня – День России, и 9 мая – День Победы в Великой Отечественной войне, и 1 мая – Праздник Весны и Труда, все они стали наследием годов 1900-х. Отмечаем мы, конечно, и Новый год, и Рождество Христово – древнейшие мировые праздники. Но праздники эти именно мировые, а не российские национальные. Одной из задач большого проекта русской политической культуры стало восстановление исторической преемственности через определение места современной демократической России в общем контексте всей русской истории. Сегодня мы можем уже с расстояния пройденных лет несколько абстрагироваться от спора красных и белых и уж тем более от спора о том, с какого момента история страны свернула с «истинного пути» и начались ее искажения под чуждыми национальному духу влияниями: при Иване, Петре, Владимире, Иосифе… Мы можем уже воспринимать всю русскую историю в едином непрерывном контексте непосредственно от первых русских князей до действующего Президента РФ.
Ценность лекций и дебатов, состоявшихся в ходе прошедших Дней РПК, состоит в непрекращавшейся интенсивной работе по поиску и уточнению современных определений и терминов русской политической культуры. Казалось бы, можно поставить под вопрос все эти поиски на том основании, что ими занимались непрофессионалы от политики. Но результаты их работы показывают: знаменитая шутка о том, что в политике профессионалом себя чувствует каждый, на самом деле никакая не шутка. Ибо базовая идея демократии – в том, что сам статус гражданина уже содержит в себе все необходимые политические права и полномочия.
Дни РПК стали сознательным выходом за рамки профессиональных сообществ и профессиональных языков. Дело становления русского политического языка и не может быть ограничено узким кругом профессионалов от политики. Как война – согласно еще одной известной и очень правдивой шутке – слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным, так и политическая культура – слишком серьезная сфера, чтобы оставлять ее только политикам.
Политический язык – это универсальный язык коммуникации на темы, которые касаются всех. Из этого следует, что здесь не может быть более компетентных и менее компетентных. Более того, это то поле, где сам ввод компетенции (по любому критерию!) уже является ошибкой. Задача профессионалов – политиков, политологов, экспертов – состоит в том, чтобы обеспечить каждому возможность высказывать и дискутировать таким образом, чтобы дать некий «полезный выход» из дискуссий. Профессионализм здесь – быть модератором, экспертом, консультантом, снабжать политическую дискуссию необходимым аппаратом, но ни в коем случае не пытаться ограничить ее собой. Как это получилось – судить теперь «профессиональным гражданам», читателям.
Алексей Чадаев
I. РУССКОЕ
Россия
Россия – страна куда более русская, чем СССР. И не только по этнокультурному составу населения. Коммунистический режим мог позволить себе вести свою историю от 1917 года, игнорируя или произвольно пользуясь всем, что было до этого. Россия же – хотя бы в силу имени – вынуждена нести бремя преемственности по отношению к исторической русской государственности. Разумеется, СССР тоже был страной русского языка и русской культуры, но он никак не соотносил себя с политической традицией этой культуры. Советский Союз мог себе это позволить – потому что не был демократией. СССР мог игнорировать любое большинство, приписывая государству монопольное право выступать от его имени. Россия не может себе этого позволить именно потому, что является демократическим государством.
Сказать «традиция» – значит взять на себя очень жесткие обязательства. В частности, признать некоторые вещи неизменяемыми. Если твой прадед строил храм, ты не можешь его снести и поставить взамен нужник – даже если сам не веришь в Бога. Все поколения нации одновременно участвуют в историческом творчестве, и ты, как ныне живущий, действуешь не только «за себя», но и за всех тех, кто жил до тебя и будет жить после, осознавая свою ответственность перед ними. Поэтому демократическая Россия – это государство прошлого, настоящего и будущего русской нации.[1]
Алексей Чадаев
Сказать «традиция» – значит взять на себя очень жесткие обязательства. В частности, признать некоторые вещи неизменяемыми. Если твой прадед строил храм, ты не можешь его снести и поставить взамен нужник – даже если сам не веришь в Бога. Все поколения нации одновременно участвуют в историческом творчестве, и ты, как ныне живущий, действуешь не только «за себя», но и за всех тех, кто жил до тебя и будет жить после, осознавая свою ответственность перед ними. Поэтому демократическая Россия – это государство прошлого, настоящего и будущего русской нации.[1]
Алексей Чадаев
Быть русским
Любая социальная общность существует не по отдельности в каждом человеке, а как бы «между» людьми, то есть является их неотчуждаемым общим. И рушится в тот момент, когда перестают быть общими для всех те ценности, вокруг которых эта общность организована. Эти ценности вроде бы бесплотны, их как бы нет без людей, составляющих общество, но в качестве сущего они возможны лишь «над» людьми, отдельно от каждого из них.
Нет никакого другого способа собрать людей вместе, кроме как предъявить им какую-либо ценность, которую каждый из них мог бы посчитать своей, но при этом никто не имел бы возможности присвоить ее себе. Не может быть общей ценности, если ее носители уже заранее определены и номинированы. Отсутствие точного критерия неизбежно приводит к попыткам измерять степень ценностного соответствия произвольно. Жрецы национального дискурса становятся в позицию судей, назначая по собственному соизволению, кого считать правильным, а кого записывать в «нерусь» или «вырусь». Разумеется, решения этих «инстанций» моментально оспариваются, а между ними самими возникает конкуренция, принимающая подчас самые неблагопристойные формы.
На Западе роль нормоустанавливающей инстанции по умолчанию выполняло государство, которое, собственно, и объявлялось национальным. Государство – строитель, организатор и вдохновитель нации; придание государственности статуса национальной есть одна из форм солидаризации, объединения властвующих и подвластных. Иерархия статусов, идущая от власти, тем самым и оказывается легитимной национальной иерархией. В этом смысле нация и национализм – это инструмент государственного строительства.
Но русская цивилизация, русская история потенциально содержит в себе весь мир, а не только частную судьбу одного народа. И мы обязаны хранить этот русский мир, в какие бы издержки нам это ни влетало. А потому русский человек не может, не имеет права быть националистом – если хочет оставаться русским.[2]
Алексей Чадаев
Нет никакого другого способа собрать людей вместе, кроме как предъявить им какую-либо ценность, которую каждый из них мог бы посчитать своей, но при этом никто не имел бы возможности присвоить ее себе. Не может быть общей ценности, если ее носители уже заранее определены и номинированы. Отсутствие точного критерия неизбежно приводит к попыткам измерять степень ценностного соответствия произвольно. Жрецы национального дискурса становятся в позицию судей, назначая по собственному соизволению, кого считать правильным, а кого записывать в «нерусь» или «вырусь». Разумеется, решения этих «инстанций» моментально оспариваются, а между ними самими возникает конкуренция, принимающая подчас самые неблагопристойные формы.
На Западе роль нормоустанавливающей инстанции по умолчанию выполняло государство, которое, собственно, и объявлялось национальным. Государство – строитель, организатор и вдохновитель нации; придание государственности статуса национальной есть одна из форм солидаризации, объединения властвующих и подвластных. Иерархия статусов, идущая от власти, тем самым и оказывается легитимной национальной иерархией. В этом смысле нация и национализм – это инструмент государственного строительства.
Но русская цивилизация, русская история потенциально содержит в себе весь мир, а не только частную судьбу одного народа. И мы обязаны хранить этот русский мир, в какие бы издержки нам это ни влетало. А потому русский человек не может, не имеет права быть националистом – если хочет оставаться русским.[2]
Алексей Чадаев
Русский универсализм
Почему социалистическая система не выдержала конкуренции? Одна из причин этого заключается в том, что советский сталинский социализм противоречил свойственному человеку эгоизму, и эта особенность человеческой природы вступила в конфликт с реально существовавшим тотальным социализмом.
Но главная причина не в этом конфликте, а в самом русском характере. Наша главная ошибка заключается в том, что как марксизм, так и либерализм у нас считают универсальными теориями. А восприятие каких-либо идей в качестве универсальных – глубочайшее заблуждение. Универсализм – это игнорирование культуры. Идея Маркса о всесторонне развитом человеке так же утопична, как и идея свободного гражданина государства Ирак. И с этой точки зрения Джордж Буш такой же большевик, как и Ленин, который полагал, что политика определяет культуру.
Тем не менее весь исторический опыт свидетельствует о наличии культурологического детерминизма: культура определяет политику, а не наоборот. Если культура это делать перестает, государство разваливается. Так оно развалилось в конце прошлого века. И причина этого – насилие над русской культурой, попытка загнать ее в прокрустово ложе универсализма, парадоксально не вмещающего в себя горизонты русского.[3]
Андрей Кончаловский
Но главная причина не в этом конфликте, а в самом русском характере. Наша главная ошибка заключается в том, что как марксизм, так и либерализм у нас считают универсальными теориями. А восприятие каких-либо идей в качестве универсальных – глубочайшее заблуждение. Универсализм – это игнорирование культуры. Идея Маркса о всесторонне развитом человеке так же утопична, как и идея свободного гражданина государства Ирак. И с этой точки зрения Джордж Буш такой же большевик, как и Ленин, который полагал, что политика определяет культуру.
Тем не менее весь исторический опыт свидетельствует о наличии культурологического детерминизма: культура определяет политику, а не наоборот. Если культура это делать перестает, государство разваливается. Так оно развалилось в конце прошлого века. И причина этого – насилие над русской культурой, попытка загнать ее в прокрустово ложе универсализма, парадоксально не вмещающего в себя горизонты русского.[3]
Андрей Кончаловский
Русский народ
Русский народ – это не ориентированный на самовыживание народ-интраверт, который хочет построить свою маленькую Литву со своей маленькой литовской культурой и в ней существовать.
Русский народ – это народ, который на протяжении всей истории строил государство, расширяясь и толерантно включая в себя другие народы. Он не переваривал их в едином плавильном котле, как это делали Соединенные Штаты.
Русским становится любой человек, объявивший себя русским, думающий по-русски, уважающий русскую культуру и ставящий интересы русского государства превыше всего.
Самая великая русская императрица – немка Екатерина II, самый известный русский политический деятель XX века – грузин Сталин, самый великий русский поэт Пушкин имеет эфиопские корни, и так далее. Достоинство русских не исчерпывается этническим происхождением или кровью.[4]
Андрей Исаев
Русский народ – это народ, который на протяжении всей истории строил государство, расширяясь и толерантно включая в себя другие народы. Он не переваривал их в едином плавильном котле, как это делали Соединенные Штаты.
Русским становится любой человек, объявивший себя русским, думающий по-русски, уважающий русскую культуру и ставящий интересы русского государства превыше всего.
Самая великая русская императрица – немка Екатерина II, самый известный русский политический деятель XX века – грузин Сталин, самый великий русский поэт Пушкин имеет эфиопские корни, и так далее. Достоинство русских не исчерпывается этническим происхождением или кровью.[4]
Андрей Исаев
Русский характер
В России исторически сложилось особое отношение к деньгам. Например, у Чехова один из героев говорит: «Я так понимаю: ежели как простой человек или господин берет даже самый малый процент, то уже есть злодей, – в таком человеке не может правды существовать». Кто имеет деньги – злодей, в народе к нему негативное отношение. Это отношение до сих пор определяет, почему люди не любят работать, хотя у них появилась возможность неплохо зарабатывать.
Русский человек абсолютно непритязателен с потребительской точки зрения. В силу и географических, и климатических условий он может довольствоваться самым малым. В русской ментальности отсутствует стремление к потреблению: одна из важных черт русского характера – это аскетизм, отрешение от земных дел. Святые люди не должны работать. Структурный же механизм капитализма строится на потреблении. Именно оно провоцируется и становится условием товарного производства, которое должно быть рентабельно.
Часто говорят, что русский человек терпелив. Терпение – вещь великая, иначе бы все давно взорвалось к чертовой матери, но оно одновременно и тормоз для развития. Русскому человеку, как говорил Бердяев, свойственно разрушение – он будет вымирать, деградировать, спиваться, но молчать, – и это саморазрушение серьезная опасность. Русский человек может выдержать все – и строительство коммунизма, и освоение целины, и самую страшную войну. Это одновременно и сила, и слабость русской ментальности. Строить капитализм и вообще экономически успешное общество в таких условиях очень сложно.
Когда открылись шлюзы и в нашу политику хлынул поток либерализма, ничего хорошего из этого не получилось. Либеральная политика повергла многих в шок, и до сих пор люди оправляются от потрясения. Дефолт пролетел над русским человеком, как метеор, а он так и не понял, что это было. Русская ментальность осталась по другую сторону политической и экономической реформы.
Как ни парадоксально это звучит, но Россия осталась крестьянской страной с кругом этических ценностей времен неолита: очень узкий круг доверия (доверяют только родственникам или очень близким людям, в то время как в обществе, где возникли города, буржуазия и пролетариат, круг доверия очень широк), низкий уровень самоидентификации. У нас нет строгого этического кода, у нас любой закон можно нарушить, а власть рассматривается как лицензия на богатство. Между прочим, это одна из черт, свойственных христианскому государству, в котором доминирует христианское сознание. Именно в силу этого, если не заниматься культурологией, любое политическое развитие очень сложно прогнозировать.
Русский человек до сих пор живет в общине. Общинное сознание, при котором уравниловка важнее всего, очень трудно сломать. Сломать пытались многие – Петр I, Ленин, Троцкий. Сталин «ломать» перестал и сказал: правильно, продолжайте жить так же и разрешил мужику делать то, что он хочет. Самое главное соблюсти принцип уравниловки, а богатых можно на Север сослать.
В XIX веке Бердяев предупреждал: «Мы должны усвоить себе некоторые западные добродетели, оставаясь русскими». Он имел в виду перевоспитание русского характера. Перевоспитать кого-либо сейчас нельзя, но ориентировать русского человека на переоценку ценностей необходимо. У нас не получится ни экономики, ни политики до тех пор, пока не произойдет самое главное – реформа национального сознания.[5]
Андрей Кончаловский
Русский человек абсолютно непритязателен с потребительской точки зрения. В силу и географических, и климатических условий он может довольствоваться самым малым. В русской ментальности отсутствует стремление к потреблению: одна из важных черт русского характера – это аскетизм, отрешение от земных дел. Святые люди не должны работать. Структурный же механизм капитализма строится на потреблении. Именно оно провоцируется и становится условием товарного производства, которое должно быть рентабельно.
Часто говорят, что русский человек терпелив. Терпение – вещь великая, иначе бы все давно взорвалось к чертовой матери, но оно одновременно и тормоз для развития. Русскому человеку, как говорил Бердяев, свойственно разрушение – он будет вымирать, деградировать, спиваться, но молчать, – и это саморазрушение серьезная опасность. Русский человек может выдержать все – и строительство коммунизма, и освоение целины, и самую страшную войну. Это одновременно и сила, и слабость русской ментальности. Строить капитализм и вообще экономически успешное общество в таких условиях очень сложно.
Когда открылись шлюзы и в нашу политику хлынул поток либерализма, ничего хорошего из этого не получилось. Либеральная политика повергла многих в шок, и до сих пор люди оправляются от потрясения. Дефолт пролетел над русским человеком, как метеор, а он так и не понял, что это было. Русская ментальность осталась по другую сторону политической и экономической реформы.
Как ни парадоксально это звучит, но Россия осталась крестьянской страной с кругом этических ценностей времен неолита: очень узкий круг доверия (доверяют только родственникам или очень близким людям, в то время как в обществе, где возникли города, буржуазия и пролетариат, круг доверия очень широк), низкий уровень самоидентификации. У нас нет строгого этического кода, у нас любой закон можно нарушить, а власть рассматривается как лицензия на богатство. Между прочим, это одна из черт, свойственных христианскому государству, в котором доминирует христианское сознание. Именно в силу этого, если не заниматься культурологией, любое политическое развитие очень сложно прогнозировать.
Русский человек до сих пор живет в общине. Общинное сознание, при котором уравниловка важнее всего, очень трудно сломать. Сломать пытались многие – Петр I, Ленин, Троцкий. Сталин «ломать» перестал и сказал: правильно, продолжайте жить так же и разрешил мужику делать то, что он хочет. Самое главное соблюсти принцип уравниловки, а богатых можно на Север сослать.
В XIX веке Бердяев предупреждал: «Мы должны усвоить себе некоторые западные добродетели, оставаясь русскими». Он имел в виду перевоспитание русского характера. Перевоспитать кого-либо сейчас нельзя, но ориентировать русского человека на переоценку ценностей необходимо. У нас не получится ни экономики, ни политики до тех пор, пока не произойдет самое главное – реформа национального сознания.[5]
Андрей Кончаловский
Соотечественники
Россия – пропорционально своей реальной численности – имеет гигантскую диаспору. Например, очень большую диаспору, распространенную по всему миру, имеют китайцы, ее численность – 50 млн. человек, или 3 процента по отношению к населению Китая. Россия же имеет диаспору, сопоставимую с ее населением. Ее численность оценивают в 30 млн. человек – это фактически четверть населения страны.
Наша диаспора сформировалась в течение очень короткого времени в результате крушения и исчезновения нескольких государств – это группа выживших при кораблекрушении. Государство оставило их за своим бортом в результате Беловежского соглашения: они сами никуда не уезжали, не собирались этого делать и никому не давали права переселять их в другую страну. Тем не менее это произошло.
В течение более чем десяти лет Россия представляла собой некий странный промежуточный транзит, транзитный коридор, в котором присутствовало несчитанное и не считаемое в принципе число людей без гражданского и политического статуса. Это было принципиально для административной системы 90-х годов, потому что она не замечала человека, если ему не присвоен административный статус.
В России с начала 90-х годов начало формироваться государство, в котором присутствовали гигантские массивы людей, не включенных в это государство ни политически, ни социально, но включенных в него экономически, как правило теневым образом. В итоге возникла парадоксальная ситуация: государство вроде бы дружественно по отношению к соотечественникам (все наши правительства без исключения посылали сигналы дружбы, любви, признательности и приглашали соотечественников возвращаться), а реально административная система не была заточена под работу ни с приезжающими соотечественниками, ни с диаспорами за рубежом. А они, приезжая, превращались без своего желания в нелегальных эмигрантов, просто потому, что система не могла их легализовать. Возникла ситуация, когда граждане страны относятся очень приязненно к своим соотечественникам на расстоянии, когда их не видят. Но когда те приезжают, их рассматривают как нелегальных эмигрантов.
Эта административно-политическая шизофрения превращала нашу политику в подобие ситуации в коммунальной квартире, когда члены семьи не в состоянии урегулировать свои проблемы, потому что рядом живут соседи, развешивают свои кальсоны, варят борщ, некоторые просто вытаскивают кошелек, беззлобно, просто потому, что все живут в неправовом пространстве.
Чтобы вести разумную и справедливую политику в отношении своих соотечественников, мы в первую очередь должны сами осознать, что Россия – это государство русской политической культуры, это государство русской цивилизации. Россия возникла и создана русской цивилизацией, так же, как и Советский Союз, так же, как перед этим Российская империя. И не надо бояться и стыдиться слова «русский». Нет другого способа интегрировать многочисленные народности, нации, вероисповедания в составе одного государства, как через признание того, что это государство русской цивилизации.
Поэтому русские граждане, наши соотечественники за рубежом не являются людьми двойной лояльности. Это лояльные граждане своих стран, но для России работа с ними не менее важна, чем интеграция разных обществ внутри страны. Это интеграция в первую очередь через русский язык, русскую культуру и развитие ее не только внутри страны, но и в ее местных разновидностях. Иначе говоря, русский мир существенно шире административных границ новой демократической России, и его субъектами являются наши соотечественники, которые имеют на русское равные с нами права, и по отношению к которым мы имеем вполне определенные обязательства.[6]
Глеб Павловский
Наша диаспора сформировалась в течение очень короткого времени в результате крушения и исчезновения нескольких государств – это группа выживших при кораблекрушении. Государство оставило их за своим бортом в результате Беловежского соглашения: они сами никуда не уезжали, не собирались этого делать и никому не давали права переселять их в другую страну. Тем не менее это произошло.
В течение более чем десяти лет Россия представляла собой некий странный промежуточный транзит, транзитный коридор, в котором присутствовало несчитанное и не считаемое в принципе число людей без гражданского и политического статуса. Это было принципиально для административной системы 90-х годов, потому что она не замечала человека, если ему не присвоен административный статус.
В России с начала 90-х годов начало формироваться государство, в котором присутствовали гигантские массивы людей, не включенных в это государство ни политически, ни социально, но включенных в него экономически, как правило теневым образом. В итоге возникла парадоксальная ситуация: государство вроде бы дружественно по отношению к соотечественникам (все наши правительства без исключения посылали сигналы дружбы, любви, признательности и приглашали соотечественников возвращаться), а реально административная система не была заточена под работу ни с приезжающими соотечественниками, ни с диаспорами за рубежом. А они, приезжая, превращались без своего желания в нелегальных эмигрантов, просто потому, что система не могла их легализовать. Возникла ситуация, когда граждане страны относятся очень приязненно к своим соотечественникам на расстоянии, когда их не видят. Но когда те приезжают, их рассматривают как нелегальных эмигрантов.
Эта административно-политическая шизофрения превращала нашу политику в подобие ситуации в коммунальной квартире, когда члены семьи не в состоянии урегулировать свои проблемы, потому что рядом живут соседи, развешивают свои кальсоны, варят борщ, некоторые просто вытаскивают кошелек, беззлобно, просто потому, что все живут в неправовом пространстве.
Чтобы вести разумную и справедливую политику в отношении своих соотечественников, мы в первую очередь должны сами осознать, что Россия – это государство русской политической культуры, это государство русской цивилизации. Россия возникла и создана русской цивилизацией, так же, как и Советский Союз, так же, как перед этим Российская империя. И не надо бояться и стыдиться слова «русский». Нет другого способа интегрировать многочисленные народности, нации, вероисповедания в составе одного государства, как через признание того, что это государство русской цивилизации.
Поэтому русские граждане, наши соотечественники за рубежом не являются людьми двойной лояльности. Это лояльные граждане своих стран, но для России работа с ними не менее важна, чем интеграция разных обществ внутри страны. Это интеграция в первую очередь через русский язык, русскую культуру и развитие ее не только внутри страны, но и в ее местных разновидностях. Иначе говоря, русский мир существенно шире административных границ новой демократической России, и его субъектами являются наши соотечественники, которые имеют на русское равные с нами права, и по отношению к которым мы имеем вполне определенные обязательства.[6]
Глеб Павловский
Оранжевая Малороссия
Ситуация украинского Майдана крайне интересна для политического и социального анализа. Когда на Украине разворачивались революционные события, когда то один, то другой кандидат в президенты уверял народ в своей победе, в молодежной интернет-среде Украины наблюдалась определенная паника, и, на мой взгляд, довольно странная. Можно было, например, прочитать о том, что русские танки уже стоят на Крещатике, что их там уже видели, что русские десантники приехали из Москвы в пломбированных вагонах и сейчас кинутся захватывать власть.
Когда наконец украинский народ сделал свой политический выбор, нам ничего не оставалось, как поздравить дорогих граждан Украины с тем, что они все же его сделали. И мы должны радоваться тому, что, когда через несколько лет они поймут, как их обманули, у украинского народа не будет никаких оснований винить в этом Россию, потому что это был выбор Украины, а не России.[7]
Сергей Лукьяненко
Когда наконец украинский народ сделал свой политический выбор, нам ничего не оставалось, как поздравить дорогих граждан Украины с тем, что они все же его сделали. И мы должны радоваться тому, что, когда через несколько лет они поймут, как их обманули, у украинского народа не будет никаких оснований винить в этом Россию, потому что это был выбор Украины, а не России.[7]
Сергей Лукьяненко
Русский язык
Есть реликтовый русский эмигрантов первой волны. Есть сомнительный русский эмигрантов второй. Есть чудовищный русский эмигрантов третьей (колбасной) и четвертой (предпогромной). Именно их – третьей-четвертой – сейчас в основном и печатают. А в толстых журналах – практически только их, потому что у них есть пособие и на исторической родине они ищут исключительно лавры.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента