Встал бы я утречком, умылся, чаю с бубликом напился, кликнул бы нашего
фельдфебеля:
- Здорово, Ипатыч. Чай пил?
- Так точно, ваше величество. Какой же русский человек утром чаю не
пьет?
- А солдаты пили?
- Никак нет. По раскладке в армейских частях натурального чайного
довольствия не полагается.
- Вишь ты, Ипатыч. А они, поди, тоже не венгерцы. Русские не хуже тебя.
Отдай чичас через старшого писаря приказ, чтобы кажному солдату
утром-вечером чаю полную миску выдавали, хочь залейся. И сахару по четыре
куска.
- И по одному хватит, ваше величество. Солдат и вприкуску попьет. А то
вся армия в день пуда четыре схряпает - расход-то какой!
- Эх ты, барабан пузатый. Тебе с ротного котла, не то что внакладку, и
на варенье с приплодом твоим хватает. А солдатские куски на весах
прикидываешь? Сию ж минуту распорядись, чтоб парадный мой золотой портсигар
в империалы перелить, на чай-сахар солдатам, поди, на год хватит. Я в случае
надобности и из серебряного покурю.
- Как же, ваше величество, возможно! Ежели к вам шах персидский в гости
приедет, у него портсигар весь червонного золота, алмаз на алмазе, а у вас
простого серебра. Несоответственно выйдет.
- Не бубни, Ипатыч. Фазана, поди, видал: зад у него да хвост весь
золотистый, аж солнце перешибает, а что он против русского серого орла
может. Ась?
О полдень ко мне адъютант с докладом заявляется. Кого чином повысить,
какому полку шефские вензеля за отлично-усердную службу презентовать.
- Ну, это дело не важное. Не горит. Морсу, ваше ско-родие, не угодно
ли?
- Покорнейше благодарим.
- А вы стульчик возьмите. Я хочь и царь, однако обращения простого...
Хочу я, ваше скородие, распоряжение по всем войскам сделать, чтоб солдат под
гребенку до голого места не стригли. Пущай кажный с фантазией себе прически
делает, кому что по вкусу.
- Да ведь по уставу, ваше величество, не полагается. Другой себе такой
дикий чуб отпустит, что всю линию строя испортит...
- А ты мне уставом глаза не коли. Как захочу, так устав твой и поверну.
Завидно тебе, что ли? Сам небось паклю себе взбил, девушкам на погибель...
Опять же казаки во какие чубы носят, однако же империи от этого никакого
убытка.
- Так то ж кавалерия, ваше величество. Казакам для форсу начес
полагается. Для устрашения супротивника...
- А пехота, по-твоему, шиш собачий, что ли? Не перечь, а то прикажу
тебя самого под нулевой номер обкарнать, вот тогда, сокол, и поговоришь...
Насупился мой адъютант, морсу не допил, вон вылетел. Ну, что ж... Ужели
я, царь, у адъютанта на поводу ходить буду?
Только я его сбыл, в дверь специальный зауряд-военный чиновник
вкатывается.
- Эстафета от шведского короля. Хочет он свою племянницу, природную
принцессу, к вашему величеству в гости прислать. Как она себя во всей форме
в девицах сохранивши, а вы человек холостой, желает король, надо полагать,
вас на брак подбить. Ему лестно, да и нам не зазорно... Хочь мы шведов и
били, однако ж держава не последняя.
- Пошли, - говорю, - ты шведского короля на легком
катере к шведской матери... Ежели мне в голову вступит, на своей,
русской, женюсь. Шведки ихние из себя голенастые, разве с нашей пшеничной
сравнить!
- Никак, ваше величество, невозможно. Министры вас воспретят. Потому им
желательно по ходу политики со Швецией, марьяжный интерес вести...
- Звание, - говорю, - у тебя полуофицерское, а в голове тараканы
портянку сосут. Мои министры пущай хоть на венгерских козах женятся, а я
патреот. Что ж ты мне политикой козыряешь? Сам-то небось на русской женат?
- Так точно. На Авдотье Кузьминишне. Дамочка из себя оченно авантажная.
- Ну вот видишь... А сам ко мне с эстафетой суешься. Разжалую вот тебя
в первобытное состояние - и следа от тебя не останется...
- А может, ваше величество, шведскую-то хочь для посмотрения
пригласить? Чай, не слиняет? Не контракт же с ней заключать с одного маху...
А вдруг она из себя антрекот с изюмом? На сливках вскормлена, обхождение
специальное, одним словом - принцесса.
- Дадено, видно, тебе в ручку. Да как же я с ней без языка легкий
любовный разговор вести буду?
- Переводчика к вам, ваше величество, из генералов приставят.
- Ну вот, братец, сразу и видать, что окромя чернильницы да Авдотьи
Кузьминишны ты ни к одному женскому предмету не прикасался. Какой в таких
делах переводчик? Как же это я на гармонии через чужие руки играть буду...
Проваливай ты к псам... Житья от вас царю нету. Ступай на конский завод, там
и распоряжайся, а я когда хочу, на ком хочу и сам женюсь...
До того он меня, братцы, разбередил, что цельную бутылку мадеры я один
без закуски выцедил, дверь на крючок замкнул, под царским балдахоном
распростерся и до самого обеда, как бугай, провалялся.
Просыпаюсь. Чего, думаю, закусить-выпить. А ты у меня, стало быть,
Сидорчук, в денщиках. Чего ж ты, дурак, заржал? Не в фельдмаршалы же тебя,
вахлака, сразу определять.
- Эй, - кричу, - Сидорчук! Индюшка у нас со вчерашнего дня осталась?
- Так точно, ваше величество... Лапки я, действительно, сгрыз, а около
гузка еще сладкого мяса наскрести можно.
- Тащи сюды. Экой ты до лапок интересующийся. Да рябиновой новый штоф
откупори. Садись супротив, хватим по лампадке. Спешить в летнее время
некуда...
- Как же я, ваше величество, при вашей должности выпивать с вами буду?
Сокол когда пьет, - мелкие пташки за кустами трепещут.
- А я тебе повелеваю. Все, брат, теперь в моей власти. Сегодня ты
денщик, а завтра, захочу, - хочь в бабы тебя произведу.
- Покорнейше благодарим.
Само собой - лохань ты свою чичас настежь и мало что не с рюмкой
рябиновую заглотал.
Выпили мы по второй. Две сестры милосердия над нами веерами для
температуры машут.
- Что ж, Ваня, - спрашиваю я тебя. - Теперь я царь, пользуйся. Отчего ж
для землячка не постараться. Только ты не очень загибай, линию свою помнить
надо.
- Да вот, ваше величество,' - отделенный, ефрейтор Барсуков, оченно уж
себе позволяет. Вчерась я бляху на поясе не до жару заворонил, так он меня
бляхой, извините, в скулу.
- Своротил?
- Никак нет. Я завсегда назад поддаюсь. Да обидно уж очень - давно ли
его самого хлестали...
- Ладно. Барсуков, говоришь. Назначаю я его при тебе в денщиках
состоять. Вот и отыграешься... Чего рыгочешь-то? Шиш какой твой отделенный.
Захочу, хочь в водовозную бочку его запрягу, ежели он моих солдат почем зря
бляхой потчует.
Охватили мы с тобой штоф. Генералы в дежурной комнате покашливают. Да
мне куды ж спешить? Чай, все с кляузами, друг под дружку подкапываются.
Глянул я в фортку - а на дворе все та же хреновина: солдатики с разгону
чучелу колят.
- Эй! - кричу. - Отставить. Будет вам, черти, соломенную кровь
проливать. Распускаю всех на три дня, три ночи... Кажному по рублю, а кто из
моей губернии - четвертак прибавлю... Вали в город. Только чтоб без
безобра-зиев: кто упьется, веди себя честно, - в одну сторону качнись, в
другую поправься.
Рота, само собой, довольна. Сгрудились земляки под окошком, морды
красные, орут, аж дворец золотой трясется:
- Покорнейше благодарим, ваше величество! А уж насчет поведения, будьте
покойны - не подгадим... Только позвольте доложить, нельзя ли всем по рублю
с четвертаком, а то обидно. Чай, и прочие губернии не хуже твоей...
Вышел я на малахитовый балкон, с ласковостью отвечаю:
- Пес с вами. Мне четвертаков не жалко, сколько захочу, столько и
начеканю.
Грохнули землячки, аж железо на крыше загудело:
- Уррра! Сейчас тебя, ваше величество, качать придем.
- Нельзя, братцы, должность моя не дозволяет... Смирно! В одну шеренгу
стройся. На первый и второй рассчи-тайсь. Какой там хлюст на правом фланге
разговаривает? Я тебе поговорю! Ряды вздвой! Отставить. Чище делай!
Сидорчук, вали с ротой за старшого. В случае чего, я тебе голову отвинчу...
Спасибо, орлы, за службу!.. С богом... Ать-два, ать-два... Дай ножку!
Упарился я, в кабинет свой взошел. Сестер с веерами к лысой матери
отпустил - тоже их, поди, женихи в городском саду дожидаются. Вышел я к
генералам, за ручку поздоровался:
- Эк вы, ваши превосходительства, бумаг нанесли, все на нашу солдатскую
голову. Ведь вот турки без канцелярии живут, а войско у них знаменитое... На
три дня вас распускаю, авось государство не треснет.
Генерал-майорам по два рубля роздал, генерал-лейтенантам - по трешке.
Полным генералам, старичкам малокровным, - ни полушки: не пьют, не курят,
барышню встретят - губу на локоть, слюнка по сапогам. Футляр парадный, а
скрипка без струн. Куды таким деньги?
- Валите, ваши превосходительства, а я пока сосну. Рябиновая водка -
нежная. Простой штоф раздавивши, "соловья-пташечку" петь заставил... А
теперь ничего. Счастливо оставаться.
К закату очухался. Изжога у меня, не приведи бог, - будто негашеной
известки нажрался. В баню, что ли, сходить, либо для перебоя чувств
цымлянского выпить? Однако ж сам себя и осадил: главные законы, думаю,
писать надо, а цымлянское от нас не уйдет. Министры - им что, абы жалованье
получать да царю что ни попало подсовывать. Один, скажем, на своем посту
находясь, на голой ладони волос бреет, другой, на его должность заступивши,
- на той же ладони волос сеет. Только и разницы. А я что ж? Печать к пустой
бочке, что ли?..
Сел я за столик. Задумался. Перво-наперво, как я человек военный, об
войске подумал. Срок службы решил вдвое урезать. В четыре года перебежкам да
бегу на месте и верблюда обучить можно, а русский солдат не идеот вяленый, и
двух лет ему с горбушкой хватит... Пусть за сбавку службы население
пополняют да землю пашут, чем зря казенными подметками хлопать.
Кавалерию, особливо легкую - мыльное войско, - начисто срежу... Только
пыль от них, да горничные пухнут. Однако ж для царских парадов, по случаю
приезда афганских прынцев, чтоб плац расцветить, - три легкоженских
гусарских полка сформирую. Баба к лошади в линию фигуры вполне подходит, тыл
у нее крутой... А ежели по всем швам бляшки да шнурочки, очень это ей
соответствует. На войну брать их не буду - по всему фронту пойдут крутить,
ни один солдат в окопах не усидит.
Морячкам тоже фитилек вставлю: год во флоте, год в армейской пехоте.
Чтоб, ежели придется, вровень с нами страдали. А то ленточки пораспустили,
штаны с начесом, порция усиленная. Война грянет - он кой-когда, пес, по
пустой воде выпалит, а у нас, сухопутных, что ни день - полный урок...
Летчикам - первое место. Серебром обложу, золотом прикрою. В строю
каждый гунгвый - герой, - не откажешься. А он в одиночку на стальном жуке в
неизвестном направлении орудует. Облака да бог - сам бы Скобелев
призадумался.
Насчет фельдфебелей по всем частям приказ отдам: чтобы когда по ротным
школам солдаты над грамотой преют, они б, жеребцы стоялые, нижних чинов за
ухи не тянули. Вольноопределяющий только по картонбуквам слогам обучит, а
фельдфебель за ухо: "Тяни, сукин кот, гласную букву, чтоб гласно
выходило!.." Этак и ушей не хватит. И чтобы библиотечки ротные везде
заведены были. Для чего ж и грамота, ежели в шкапчике, окромя уставчика
внутренней службы да жития преподобной Анфисы-девы, - ни боба. Что же это за
модель: печку завели, а топить воспрещается.
Опять же насчет солдатских жен... Я, скажем, холостой, сердце у меня
вакантное. А другой, женатый, наплачется. Он тут прыжки да плавное на носках
приседание делает, царскую службу несет, а жена евонная в деревне
рассусоливает. То семинарист к батюшке на легкие каникулы припрет - к кому ж
ему, как не к солдатке, припаяться? Сладкая водочка да стручки - в рощу
пойдут комаров считать, - ан глядь, ей теплым ветером и надуло. Снохачи тоже
попадаются лакомые: днем поплавок в лампадке поправляет, а ночью к рыбке по
стенке пробирается. Альбо в город которая сама подается в черные куфарки -
кто мимо ни пройдет, норовит ее за подол: почем аршин ситца? Как горох при
дороге...
Занятие это, ребята, я форменно прекращу. Всех солдаток по уездам велю
в одну фатеру сбить, правильных старушек к ним, на манер старших, приставлю.
Шей, стряпай, дите свое качай, полный паек им всем от казны. Солдаты ихние в
побывку раз в полгода заявляются. Честь честью. А какая против закона выверт
сделает, в гречку прыгнет, - в специальный монастырь ее на усмирение
откомандировать, чтоб солдатских чистых щей дегтем не забеливала...
В ротах прикажу для легкости прохождения службы всем желающим балалайки
выдать, либо гармонии, что кому по скусу. Освещение удвою, что ж после
поверки утопленниками по темным койкам сидеть... Дисциплина дисциплиной, а
час в сутки и дятлы веселятся. По булке с маслом кажному предоставлю, ужели
в России пшеницы на нижних чинов не хватит?.. Струнки бренчат, чаек кишки
греет, кто грамоте горазд - сонник читает, кто земляку на койке салазки
загибает. Унтера в стороне за своим чайничком сидят, глазами зыркают, - а
насчет замечаниев ни-ни... Потому час не ихний.
А по праздникам я сам все роты самолично обойду. Да чтоб не тянулись -
смотри у меня! Поздоровкались - и будет. Понанесут мои лакеи и жареного и
пареного, корзин со сто. За провизией не постою - не таковский... Барышень
городских пригласим - Сидорчук у нас мастак. Да как грянем в шесть гармоний
кудрявую польку - аж до офицерского собрания докатится. "Ти-ли, ти-ли, черта
брили, завивали хохолок..."
Жалованье вам всем, само собой, утрою. На полтинник в месяц и мышь не
разгуляется. Солдат, хочь и нижний чин, чай, из того же ребра сделан. Выпить
да покурить и ему хочется и мылом-резедой в праздник умыться всякому
антересно. В орлянку опять же на пуговку от штанов не сыграешь...
Да еще вот. Ежели под ружье солдата ставят, полную выкладку на него
навьючивают - чтобы у чистого крыльца его на потеху фельдфебельским дочкам
не выставляли! А на задворках. Чтоб тихо-мирно он наказание отбыл, чтоб в
душу ему помету не подсыпали... Обязательно приказание отдам.
А по гражданской части уж я, братцы, и не знаю... Созову разных
сословий старичков - умственные из них попадаются. Так, мол, и так, отцы...
Государство наше, поди, по-более Турции, а живем кисло. Голова в золоте,
тело в коросте. Дворцы да парады, кумпола блестят, в тиатрах арфянки гремят,
гостиные дворы финиками-пряниками завалены, а у нас в деревне кругом
шестнадцать. Леший в дырявом лапте катается, сороковкой погоняет, онучей
слезы утирает... Афганскому прынцу пирожок на золотом блюде показываем, а
начинка тараканья. Я царь, мне это досадно. Ежели надо, жалованье мне
урежьте, я из солдатского котла попитаюсь - только полный порядок наведите.
Да засажу их, чертей-старичков, в отдельный дворец - пей-ешь, хочь пуговку
напрочь, - а кругом строгий караул поставлю. До той поры их, иродов
сивоусых, не выпущу, пока до настоящей точки не дойду... Аль у нас в России
золота под землей не хватит, аль реки наши осокой заросли, али земля наша
каменная, али народ русский в поле обсевок? Почему ж эдакую прорву лет из
решета в сито переливаем, а так до правильной жизни и не достигли?..
Обдумал я все главные дела, ан тут и ночь накатила. Дежурные сестры
перину взбили, горностаевое одеяльце отвернули:
- Пожалуйте, ваше величество. Простым солдатам редька с квасом снится,
а вам пущай рябчик в сметане. Счастливо оставаться. Завтра чуть свет
щиколаду мы вам миску принесем да сала полфунта. Рубашка ночная у вас под
подушкой, потому цари в дневной не спят.
Фукнули они за дверь. Однако я, как клоп, на одеяле остался.
Тоска-скука меня распирает. Спать не хотится - днем я нахрапелся, аж глаза
набрякли. Под окном почетный караул: друг на дружку два гренадера буркулы
лупят - грудь колесом, усы - шваброй. Перед опочивальней опять же двое.
Дежурный поручик на тихих носках взад-вперед перепархивает. Паркет
блестит... По всем углам пачками свечи горят - чисто, как на панихиде. То ли
я царь, то ли скворец в клетке...
Хлопнул я в ладони - из задней дверки денщик Сидор-чук появляется, сам,
стерва, жует чтой-то. До царской куфни дорвался...
- Пойди в роту. Отдай чичас приказание, чтоб койку мою сюда приволокли.
А энта бабья мякоть мне без надобности.
Горностай за хвост на пол сдернул, перинку носком поддал.
- Неудобно, ваше величество. Фельфебель и тот на мягком спит. А при
вашей должности...
- Ты, что ж это, присягу забыл? Без рассуждениев! Как двину тебя по
мордовской волости, так до самой роты и докатишься. Шарика с собой прихвати,
развлекусь хоть с собачкой...
- Да как же, ваше величество, возможно? Разве ж дежурный поручик
простого ротного пса пропустит?
- А я тебе свой перстень дам. Покажешь - так и кобылу пропустит.
Через пять минут, слышу, волокут мою койку. Шарик, обормот, так козлом
с радости на часовых и сигает. Вскочил в опочивальню да меня в губы. Эх, ты,
собачка, друг закадычный!
Расклали солдатики койку - Курослеп да Соленый, нашего взвода. Столбами
вытянулись, глазами меня так и едят.
- Садись, - говорю, - ребята. Чего там. Чичас нам Сидорчук белую
головку откупорит. В остатний раз с вами выпью. Садись, не бойся. Я вам
повелеваю.
Только это мы расположились - Сидорчук нам моментальную закусочку
соорудил, - сало поджарил, так на сковороде и скворчит... Глядь, из-за двери
рука в галунах просовывается, пакет подает.
- Что такое?! Ни днем ни ночью царю от вас передышки нет. Видишь, люди
закусывают. Положь пакет на ларь в передней, авось не примерзнет.
Однако за рукой сам курьер так лапшой в щель и тянется.
- Спешно, секретно, в собственные руки - прочитайте от скуки.
Расписание занятий вашему величеству на завтрашний день.
Принял я бумагу, водку с досады пробкой заткнул, чтобы градус не
выдыхался. Курьеру на чай гривенник дал - человек подначальный: хочь бешеную
собаку ему за обшлаг сунь - обязательно доставит.
Вскрыл я конверт, а там скоропишущей машинкой цельная колбаса отбита,
лопатой не проворотишь:
- В семь утра - в манеж гусарскую фигурную езду смотреть; в восемь -
дагестанскому шаху тяжелую антиллерию показывать; в девять - юнкерей с
производством поздравлять; в десять - со старым конвоем прощаться, в
одиннадцать - свежий конвой принимать; в двенадцать - нового образца
пограничной службы пуговки утверждать; в час - с дворцовым министром расход
проверять; в два - подводный крейсер спускать; в три - греческого короля
племяннику ленту подносить...
Да два парада гвардейских, да один армейский, да вечером бал, - бык с
елки упал! - турецкий посол за моего конвойного есаула троюродную внучку
отдает... Анчутка вас задави! Дале я и читать не стал. Дорожки без колес, в
оглоблях пес - вертись, как юла, вокруг овсяного кола...
Подошел я к царскому телефону, шарманку повертел, снова
зауряд-чиновника вызвал:
- Дзынь-дзынь. Царь говорит. Реестр я ихний получил, бабку их под
каблук. А что мне будет, ежели я наряда энтого не исполню?
- Никак невозможно, ваше величество. Солнце цельный день по небу
бродит, тоже много чего зря освещает. Не откажешься.
- Да когда ж при таком расписании я настоящее исполнять буду?
Слышу я, усмехается он, стрекулист, по проволоке, шершавым голосом с
почтительностью отвечает:
- А может, энто по реестру - настоящее и есть? По всем странам один
прейскурант. Поперек койки, ваше величество, не ложись - а то ножки
замлеют...
Плюнул я в трубку, к землячкам отошел:
- Ну что ж, землячки, выпьем... Пошлины взяты, товар утонул. Дело энто
еще обмозговать надо.
Скука-тоска меня распирает - аж сало горчит. Допили мы сороковку, не
пропадать же царскому добру. Походил я по ковру, жука майского, что сдуру в
царскую опочивальню залетел, в окно выпустил... Ан тут меня й осенило:
- Тащи, ребята, койку обратно. Простите, что зря потревожил...
Что ж, думаю, власть моя еще при мне. Не все карты биты, один козырь
остался. Авось отыграюсь...
Сел за столик да и стал приказ писать: самого себя в рядовые приказал
разжаловать, да в свою же роту тую же минуту откомандировать. А за
беспокойство повелел себе из царского сундука сапоги на ранту выдать. И
сразу ж, братцы, точно утюг отрыгнул, - легко мне стало просто до
невозможности...
Вот, можно сказать, и поцарствовал. Как у нас говорится: нашел леший
клобук, а взять убоялся...
фельдфебеля:
- Здорово, Ипатыч. Чай пил?
- Так точно, ваше величество. Какой же русский человек утром чаю не
пьет?
- А солдаты пили?
- Никак нет. По раскладке в армейских частях натурального чайного
довольствия не полагается.
- Вишь ты, Ипатыч. А они, поди, тоже не венгерцы. Русские не хуже тебя.
Отдай чичас через старшого писаря приказ, чтобы кажному солдату
утром-вечером чаю полную миску выдавали, хочь залейся. И сахару по четыре
куска.
- И по одному хватит, ваше величество. Солдат и вприкуску попьет. А то
вся армия в день пуда четыре схряпает - расход-то какой!
- Эх ты, барабан пузатый. Тебе с ротного котла, не то что внакладку, и
на варенье с приплодом твоим хватает. А солдатские куски на весах
прикидываешь? Сию ж минуту распорядись, чтоб парадный мой золотой портсигар
в империалы перелить, на чай-сахар солдатам, поди, на год хватит. Я в случае
надобности и из серебряного покурю.
- Как же, ваше величество, возможно! Ежели к вам шах персидский в гости
приедет, у него портсигар весь червонного золота, алмаз на алмазе, а у вас
простого серебра. Несоответственно выйдет.
- Не бубни, Ипатыч. Фазана, поди, видал: зад у него да хвост весь
золотистый, аж солнце перешибает, а что он против русского серого орла
может. Ась?
О полдень ко мне адъютант с докладом заявляется. Кого чином повысить,
какому полку шефские вензеля за отлично-усердную службу презентовать.
- Ну, это дело не важное. Не горит. Морсу, ваше ско-родие, не угодно
ли?
- Покорнейше благодарим.
- А вы стульчик возьмите. Я хочь и царь, однако обращения простого...
Хочу я, ваше скородие, распоряжение по всем войскам сделать, чтоб солдат под
гребенку до голого места не стригли. Пущай кажный с фантазией себе прически
делает, кому что по вкусу.
- Да ведь по уставу, ваше величество, не полагается. Другой себе такой
дикий чуб отпустит, что всю линию строя испортит...
- А ты мне уставом глаза не коли. Как захочу, так устав твой и поверну.
Завидно тебе, что ли? Сам небось паклю себе взбил, девушкам на погибель...
Опять же казаки во какие чубы носят, однако же империи от этого никакого
убытка.
- Так то ж кавалерия, ваше величество. Казакам для форсу начес
полагается. Для устрашения супротивника...
- А пехота, по-твоему, шиш собачий, что ли? Не перечь, а то прикажу
тебя самого под нулевой номер обкарнать, вот тогда, сокол, и поговоришь...
Насупился мой адъютант, морсу не допил, вон вылетел. Ну, что ж... Ужели
я, царь, у адъютанта на поводу ходить буду?
Только я его сбыл, в дверь специальный зауряд-военный чиновник
вкатывается.
- Эстафета от шведского короля. Хочет он свою племянницу, природную
принцессу, к вашему величеству в гости прислать. Как она себя во всей форме
в девицах сохранивши, а вы человек холостой, желает король, надо полагать,
вас на брак подбить. Ему лестно, да и нам не зазорно... Хочь мы шведов и
били, однако ж держава не последняя.
- Пошли, - говорю, - ты шведского короля на легком
катере к шведской матери... Ежели мне в голову вступит, на своей,
русской, женюсь. Шведки ихние из себя голенастые, разве с нашей пшеничной
сравнить!
- Никак, ваше величество, невозможно. Министры вас воспретят. Потому им
желательно по ходу политики со Швецией, марьяжный интерес вести...
- Звание, - говорю, - у тебя полуофицерское, а в голове тараканы
портянку сосут. Мои министры пущай хоть на венгерских козах женятся, а я
патреот. Что ж ты мне политикой козыряешь? Сам-то небось на русской женат?
- Так точно. На Авдотье Кузьминишне. Дамочка из себя оченно авантажная.
- Ну вот видишь... А сам ко мне с эстафетой суешься. Разжалую вот тебя
в первобытное состояние - и следа от тебя не останется...
- А может, ваше величество, шведскую-то хочь для посмотрения
пригласить? Чай, не слиняет? Не контракт же с ней заключать с одного маху...
А вдруг она из себя антрекот с изюмом? На сливках вскормлена, обхождение
специальное, одним словом - принцесса.
- Дадено, видно, тебе в ручку. Да как же я с ней без языка легкий
любовный разговор вести буду?
- Переводчика к вам, ваше величество, из генералов приставят.
- Ну вот, братец, сразу и видать, что окромя чернильницы да Авдотьи
Кузьминишны ты ни к одному женскому предмету не прикасался. Какой в таких
делах переводчик? Как же это я на гармонии через чужие руки играть буду...
Проваливай ты к псам... Житья от вас царю нету. Ступай на конский завод, там
и распоряжайся, а я когда хочу, на ком хочу и сам женюсь...
До того он меня, братцы, разбередил, что цельную бутылку мадеры я один
без закуски выцедил, дверь на крючок замкнул, под царским балдахоном
распростерся и до самого обеда, как бугай, провалялся.
Просыпаюсь. Чего, думаю, закусить-выпить. А ты у меня, стало быть,
Сидорчук, в денщиках. Чего ж ты, дурак, заржал? Не в фельдмаршалы же тебя,
вахлака, сразу определять.
- Эй, - кричу, - Сидорчук! Индюшка у нас со вчерашнего дня осталась?
- Так точно, ваше величество... Лапки я, действительно, сгрыз, а около
гузка еще сладкого мяса наскрести можно.
- Тащи сюды. Экой ты до лапок интересующийся. Да рябиновой новый штоф
откупори. Садись супротив, хватим по лампадке. Спешить в летнее время
некуда...
- Как же я, ваше величество, при вашей должности выпивать с вами буду?
Сокол когда пьет, - мелкие пташки за кустами трепещут.
- А я тебе повелеваю. Все, брат, теперь в моей власти. Сегодня ты
денщик, а завтра, захочу, - хочь в бабы тебя произведу.
- Покорнейше благодарим.
Само собой - лохань ты свою чичас настежь и мало что не с рюмкой
рябиновую заглотал.
Выпили мы по второй. Две сестры милосердия над нами веерами для
температуры машут.
- Что ж, Ваня, - спрашиваю я тебя. - Теперь я царь, пользуйся. Отчего ж
для землячка не постараться. Только ты не очень загибай, линию свою помнить
надо.
- Да вот, ваше величество,' - отделенный, ефрейтор Барсуков, оченно уж
себе позволяет. Вчерась я бляху на поясе не до жару заворонил, так он меня
бляхой, извините, в скулу.
- Своротил?
- Никак нет. Я завсегда назад поддаюсь. Да обидно уж очень - давно ли
его самого хлестали...
- Ладно. Барсуков, говоришь. Назначаю я его при тебе в денщиках
состоять. Вот и отыграешься... Чего рыгочешь-то? Шиш какой твой отделенный.
Захочу, хочь в водовозную бочку его запрягу, ежели он моих солдат почем зря
бляхой потчует.
Охватили мы с тобой штоф. Генералы в дежурной комнате покашливают. Да
мне куды ж спешить? Чай, все с кляузами, друг под дружку подкапываются.
Глянул я в фортку - а на дворе все та же хреновина: солдатики с разгону
чучелу колят.
- Эй! - кричу. - Отставить. Будет вам, черти, соломенную кровь
проливать. Распускаю всех на три дня, три ночи... Кажному по рублю, а кто из
моей губернии - четвертак прибавлю... Вали в город. Только чтоб без
безобра-зиев: кто упьется, веди себя честно, - в одну сторону качнись, в
другую поправься.
Рота, само собой, довольна. Сгрудились земляки под окошком, морды
красные, орут, аж дворец золотой трясется:
- Покорнейше благодарим, ваше величество! А уж насчет поведения, будьте
покойны - не подгадим... Только позвольте доложить, нельзя ли всем по рублю
с четвертаком, а то обидно. Чай, и прочие губернии не хуже твоей...
Вышел я на малахитовый балкон, с ласковостью отвечаю:
- Пес с вами. Мне четвертаков не жалко, сколько захочу, столько и
начеканю.
Грохнули землячки, аж железо на крыше загудело:
- Уррра! Сейчас тебя, ваше величество, качать придем.
- Нельзя, братцы, должность моя не дозволяет... Смирно! В одну шеренгу
стройся. На первый и второй рассчи-тайсь. Какой там хлюст на правом фланге
разговаривает? Я тебе поговорю! Ряды вздвой! Отставить. Чище делай!
Сидорчук, вали с ротой за старшого. В случае чего, я тебе голову отвинчу...
Спасибо, орлы, за службу!.. С богом... Ать-два, ать-два... Дай ножку!
Упарился я, в кабинет свой взошел. Сестер с веерами к лысой матери
отпустил - тоже их, поди, женихи в городском саду дожидаются. Вышел я к
генералам, за ручку поздоровался:
- Эк вы, ваши превосходительства, бумаг нанесли, все на нашу солдатскую
голову. Ведь вот турки без канцелярии живут, а войско у них знаменитое... На
три дня вас распускаю, авось государство не треснет.
Генерал-майорам по два рубля роздал, генерал-лейтенантам - по трешке.
Полным генералам, старичкам малокровным, - ни полушки: не пьют, не курят,
барышню встретят - губу на локоть, слюнка по сапогам. Футляр парадный, а
скрипка без струн. Куды таким деньги?
- Валите, ваши превосходительства, а я пока сосну. Рябиновая водка -
нежная. Простой штоф раздавивши, "соловья-пташечку" петь заставил... А
теперь ничего. Счастливо оставаться.
К закату очухался. Изжога у меня, не приведи бог, - будто негашеной
известки нажрался. В баню, что ли, сходить, либо для перебоя чувств
цымлянского выпить? Однако ж сам себя и осадил: главные законы, думаю,
писать надо, а цымлянское от нас не уйдет. Министры - им что, абы жалованье
получать да царю что ни попало подсовывать. Один, скажем, на своем посту
находясь, на голой ладони волос бреет, другой, на его должность заступивши,
- на той же ладони волос сеет. Только и разницы. А я что ж? Печать к пустой
бочке, что ли?..
Сел я за столик. Задумался. Перво-наперво, как я человек военный, об
войске подумал. Срок службы решил вдвое урезать. В четыре года перебежкам да
бегу на месте и верблюда обучить можно, а русский солдат не идеот вяленый, и
двух лет ему с горбушкой хватит... Пусть за сбавку службы население
пополняют да землю пашут, чем зря казенными подметками хлопать.
Кавалерию, особливо легкую - мыльное войско, - начисто срежу... Только
пыль от них, да горничные пухнут. Однако ж для царских парадов, по случаю
приезда афганских прынцев, чтоб плац расцветить, - три легкоженских
гусарских полка сформирую. Баба к лошади в линию фигуры вполне подходит, тыл
у нее крутой... А ежели по всем швам бляшки да шнурочки, очень это ей
соответствует. На войну брать их не буду - по всему фронту пойдут крутить,
ни один солдат в окопах не усидит.
Морячкам тоже фитилек вставлю: год во флоте, год в армейской пехоте.
Чтоб, ежели придется, вровень с нами страдали. А то ленточки пораспустили,
штаны с начесом, порция усиленная. Война грянет - он кой-когда, пес, по
пустой воде выпалит, а у нас, сухопутных, что ни день - полный урок...
Летчикам - первое место. Серебром обложу, золотом прикрою. В строю
каждый гунгвый - герой, - не откажешься. А он в одиночку на стальном жуке в
неизвестном направлении орудует. Облака да бог - сам бы Скобелев
призадумался.
Насчет фельдфебелей по всем частям приказ отдам: чтобы когда по ротным
школам солдаты над грамотой преют, они б, жеребцы стоялые, нижних чинов за
ухи не тянули. Вольноопределяющий только по картонбуквам слогам обучит, а
фельдфебель за ухо: "Тяни, сукин кот, гласную букву, чтоб гласно
выходило!.." Этак и ушей не хватит. И чтобы библиотечки ротные везде
заведены были. Для чего ж и грамота, ежели в шкапчике, окромя уставчика
внутренней службы да жития преподобной Анфисы-девы, - ни боба. Что же это за
модель: печку завели, а топить воспрещается.
Опять же насчет солдатских жен... Я, скажем, холостой, сердце у меня
вакантное. А другой, женатый, наплачется. Он тут прыжки да плавное на носках
приседание делает, царскую службу несет, а жена евонная в деревне
рассусоливает. То семинарист к батюшке на легкие каникулы припрет - к кому ж
ему, как не к солдатке, припаяться? Сладкая водочка да стручки - в рощу
пойдут комаров считать, - ан глядь, ей теплым ветером и надуло. Снохачи тоже
попадаются лакомые: днем поплавок в лампадке поправляет, а ночью к рыбке по
стенке пробирается. Альбо в город которая сама подается в черные куфарки -
кто мимо ни пройдет, норовит ее за подол: почем аршин ситца? Как горох при
дороге...
Занятие это, ребята, я форменно прекращу. Всех солдаток по уездам велю
в одну фатеру сбить, правильных старушек к ним, на манер старших, приставлю.
Шей, стряпай, дите свое качай, полный паек им всем от казны. Солдаты ихние в
побывку раз в полгода заявляются. Честь честью. А какая против закона выверт
сделает, в гречку прыгнет, - в специальный монастырь ее на усмирение
откомандировать, чтоб солдатских чистых щей дегтем не забеливала...
В ротах прикажу для легкости прохождения службы всем желающим балалайки
выдать, либо гармонии, что кому по скусу. Освещение удвою, что ж после
поверки утопленниками по темным койкам сидеть... Дисциплина дисциплиной, а
час в сутки и дятлы веселятся. По булке с маслом кажному предоставлю, ужели
в России пшеницы на нижних чинов не хватит?.. Струнки бренчат, чаек кишки
греет, кто грамоте горазд - сонник читает, кто земляку на койке салазки
загибает. Унтера в стороне за своим чайничком сидят, глазами зыркают, - а
насчет замечаниев ни-ни... Потому час не ихний.
А по праздникам я сам все роты самолично обойду. Да чтоб не тянулись -
смотри у меня! Поздоровкались - и будет. Понанесут мои лакеи и жареного и
пареного, корзин со сто. За провизией не постою - не таковский... Барышень
городских пригласим - Сидорчук у нас мастак. Да как грянем в шесть гармоний
кудрявую польку - аж до офицерского собрания докатится. "Ти-ли, ти-ли, черта
брили, завивали хохолок..."
Жалованье вам всем, само собой, утрою. На полтинник в месяц и мышь не
разгуляется. Солдат, хочь и нижний чин, чай, из того же ребра сделан. Выпить
да покурить и ему хочется и мылом-резедой в праздник умыться всякому
антересно. В орлянку опять же на пуговку от штанов не сыграешь...
Да еще вот. Ежели под ружье солдата ставят, полную выкладку на него
навьючивают - чтобы у чистого крыльца его на потеху фельдфебельским дочкам
не выставляли! А на задворках. Чтоб тихо-мирно он наказание отбыл, чтоб в
душу ему помету не подсыпали... Обязательно приказание отдам.
А по гражданской части уж я, братцы, и не знаю... Созову разных
сословий старичков - умственные из них попадаются. Так, мол, и так, отцы...
Государство наше, поди, по-более Турции, а живем кисло. Голова в золоте,
тело в коросте. Дворцы да парады, кумпола блестят, в тиатрах арфянки гремят,
гостиные дворы финиками-пряниками завалены, а у нас в деревне кругом
шестнадцать. Леший в дырявом лапте катается, сороковкой погоняет, онучей
слезы утирает... Афганскому прынцу пирожок на золотом блюде показываем, а
начинка тараканья. Я царь, мне это досадно. Ежели надо, жалованье мне
урежьте, я из солдатского котла попитаюсь - только полный порядок наведите.
Да засажу их, чертей-старичков, в отдельный дворец - пей-ешь, хочь пуговку
напрочь, - а кругом строгий караул поставлю. До той поры их, иродов
сивоусых, не выпущу, пока до настоящей точки не дойду... Аль у нас в России
золота под землей не хватит, аль реки наши осокой заросли, али земля наша
каменная, али народ русский в поле обсевок? Почему ж эдакую прорву лет из
решета в сито переливаем, а так до правильной жизни и не достигли?..
Обдумал я все главные дела, ан тут и ночь накатила. Дежурные сестры
перину взбили, горностаевое одеяльце отвернули:
- Пожалуйте, ваше величество. Простым солдатам редька с квасом снится,
а вам пущай рябчик в сметане. Счастливо оставаться. Завтра чуть свет
щиколаду мы вам миску принесем да сала полфунта. Рубашка ночная у вас под
подушкой, потому цари в дневной не спят.
Фукнули они за дверь. Однако я, как клоп, на одеяле остался.
Тоска-скука меня распирает. Спать не хотится - днем я нахрапелся, аж глаза
набрякли. Под окном почетный караул: друг на дружку два гренадера буркулы
лупят - грудь колесом, усы - шваброй. Перед опочивальней опять же двое.
Дежурный поручик на тихих носках взад-вперед перепархивает. Паркет
блестит... По всем углам пачками свечи горят - чисто, как на панихиде. То ли
я царь, то ли скворец в клетке...
Хлопнул я в ладони - из задней дверки денщик Сидор-чук появляется, сам,
стерва, жует чтой-то. До царской куфни дорвался...
- Пойди в роту. Отдай чичас приказание, чтоб койку мою сюда приволокли.
А энта бабья мякоть мне без надобности.
Горностай за хвост на пол сдернул, перинку носком поддал.
- Неудобно, ваше величество. Фельфебель и тот на мягком спит. А при
вашей должности...
- Ты, что ж это, присягу забыл? Без рассуждениев! Как двину тебя по
мордовской волости, так до самой роты и докатишься. Шарика с собой прихвати,
развлекусь хоть с собачкой...
- Да как же, ваше величество, возможно? Разве ж дежурный поручик
простого ротного пса пропустит?
- А я тебе свой перстень дам. Покажешь - так и кобылу пропустит.
Через пять минут, слышу, волокут мою койку. Шарик, обормот, так козлом
с радости на часовых и сигает. Вскочил в опочивальню да меня в губы. Эх, ты,
собачка, друг закадычный!
Расклали солдатики койку - Курослеп да Соленый, нашего взвода. Столбами
вытянулись, глазами меня так и едят.
- Садись, - говорю, - ребята. Чего там. Чичас нам Сидорчук белую
головку откупорит. В остатний раз с вами выпью. Садись, не бойся. Я вам
повелеваю.
Только это мы расположились - Сидорчук нам моментальную закусочку
соорудил, - сало поджарил, так на сковороде и скворчит... Глядь, из-за двери
рука в галунах просовывается, пакет подает.
- Что такое?! Ни днем ни ночью царю от вас передышки нет. Видишь, люди
закусывают. Положь пакет на ларь в передней, авось не примерзнет.
Однако за рукой сам курьер так лапшой в щель и тянется.
- Спешно, секретно, в собственные руки - прочитайте от скуки.
Расписание занятий вашему величеству на завтрашний день.
Принял я бумагу, водку с досады пробкой заткнул, чтобы градус не
выдыхался. Курьеру на чай гривенник дал - человек подначальный: хочь бешеную
собаку ему за обшлаг сунь - обязательно доставит.
Вскрыл я конверт, а там скоропишущей машинкой цельная колбаса отбита,
лопатой не проворотишь:
- В семь утра - в манеж гусарскую фигурную езду смотреть; в восемь -
дагестанскому шаху тяжелую антиллерию показывать; в девять - юнкерей с
производством поздравлять; в десять - со старым конвоем прощаться, в
одиннадцать - свежий конвой принимать; в двенадцать - нового образца
пограничной службы пуговки утверждать; в час - с дворцовым министром расход
проверять; в два - подводный крейсер спускать; в три - греческого короля
племяннику ленту подносить...
Да два парада гвардейских, да один армейский, да вечером бал, - бык с
елки упал! - турецкий посол за моего конвойного есаула троюродную внучку
отдает... Анчутка вас задави! Дале я и читать не стал. Дорожки без колес, в
оглоблях пес - вертись, как юла, вокруг овсяного кола...
Подошел я к царскому телефону, шарманку повертел, снова
зауряд-чиновника вызвал:
- Дзынь-дзынь. Царь говорит. Реестр я ихний получил, бабку их под
каблук. А что мне будет, ежели я наряда энтого не исполню?
- Никак невозможно, ваше величество. Солнце цельный день по небу
бродит, тоже много чего зря освещает. Не откажешься.
- Да когда ж при таком расписании я настоящее исполнять буду?
Слышу я, усмехается он, стрекулист, по проволоке, шершавым голосом с
почтительностью отвечает:
- А может, энто по реестру - настоящее и есть? По всем странам один
прейскурант. Поперек койки, ваше величество, не ложись - а то ножки
замлеют...
Плюнул я в трубку, к землячкам отошел:
- Ну что ж, землячки, выпьем... Пошлины взяты, товар утонул. Дело энто
еще обмозговать надо.
Скука-тоска меня распирает - аж сало горчит. Допили мы сороковку, не
пропадать же царскому добру. Походил я по ковру, жука майского, что сдуру в
царскую опочивальню залетел, в окно выпустил... Ан тут меня й осенило:
- Тащи, ребята, койку обратно. Простите, что зря потревожил...
Что ж, думаю, власть моя еще при мне. Не все карты биты, один козырь
остался. Авось отыграюсь...
Сел за столик да и стал приказ писать: самого себя в рядовые приказал
разжаловать, да в свою же роту тую же минуту откомандировать. А за
беспокойство повелел себе из царского сундука сапоги на ранту выдать. И
сразу ж, братцы, точно утюг отрыгнул, - легко мне стало просто до
невозможности...
Вот, можно сказать, и поцарствовал. Как у нас говорится: нашел леший
клобук, а взять убоялся...