Чивер Джон
Братец Джон
Джон Чивер
Братец Джон
Он услышал урчание катившей по проселку машины минут за пять до того, как она въехала на задний двор. Шум этот почти сливался с ревом ветра и шелестом крон обрамлявших лагерь сосен. Потом комнату озарил неровный свет фар, похожий на мигание штормового маяка, и двигатель машины, чихнув, заглох. Из-за обтянутой сеткой двери донесся свист, потом - усталый женский голос:
- Открывай, Алекс! У меня уйма свертков, а Элоиза опять канючит.
Алекс открыл дверь, и женщина вошла, держа на согнутой в локте руке большою тюк белья из прачечной. Она прижимала его к груди, будто ребенка. В другой руке у неё было множество разных свертков.
- Быстро же ты, - заметил Алекс. - Все привезла?
- Поцелуй меня, - попросила она.
Он поцеловал и снова спросил:
- Все привезла?
- Да. "Таймс", гвозди, навесной замок, белье. Почта закрыта, но я оставила в ящике адрес для пересылки. Алекс, меня скоро доконает этот переезд. Взгляни на мои руки, - она показала ему правую ладонь. Пальцы дрожали.
- Знаю, - ответил он. - Я тоже устал.
- Надо отдышаться. А тут ещё погода. Какой ветер...
- Да, - сказал он, - знаю.
Она отдала ему "Таймс" и положила все свертки, кроме одного, с бельем. Этот кулек она по-прежнему нежно прижимала к груди. Лицо женщины побледнело и заметно осунулось, голос звучал утомленно. Золотистые волосы были стянуты в пучок, и из-за этого она выглядела ещё моложе своих двадцати двух лет.
Он включил лампу, сел и взял газету. Его интересовал мятеж в Испании, и в чьих руках сейчас Мадрид.
- Миссис Уайли расстроена нашим отъездом, - сказала женщина. - Она уже никого так не обдирала на стирке, как нас с тобой. Я попрощалась с мясником и смотрителем гаража, от твоего имени тоже. Удивительное дело: всего две недели тут прожили, а уже обросли знакомствами. И ещё я купила Элоизе мороженое.
- Что? А, ты ведь говорила, что она вся вымазалась шоколадом, не так ли? - спросил он, не отрываясь от газеты.
- Да. Если у тебя есть платок...
Он вытащил платок из кармана и подал женщине. Та потыкала им в узел с бельем, как будто вытирала рот ребенку. Это была их старая шутка. Каждый сверток с солью, сахаром, мукой или бельем женщина вот уже два года называла Элоизой и обращалась с ним как с младенцем. Но Алекс был десятью годами старше подруги, и эта игра часто утомляла его. Сегодня, например, он с трудом скрывал раздражение.
- Теперь лучше? - спросила женщина, показывая ему узелок.
- Гораздо лучше. Малышка любит мороженое? - - Расскажи папе, вкусно было или нет, - произнесла женщина, нежно покачивая узелок на руке.
- Крошка проглотила язычок? - спросил Алекс. Ему уже порядком надоела эта роль, но ради подруги он пока держался.
- Просто она устала не меньше нашего. Да и глупо думать, что ребенок может болтать без умолку. Как было бы здорово вырастить дочь в деревне, Алекс. Там намного лучше, чем в городе.
- Деньги, - сказал он.
- Да, милый, я знаю. Стало быть, возвращаемся на Бэнк-стрит, Элоиза.
Он снова уткнулся в газету, а женщина подошла к двери и посмотрела на озеро. Плотные как парусина тучи не пропускали свет, вода подернулась рябью, поднятой северо-восточным ветром с пролива.
- Мы что-нибудь забыли? - спросила женщина.
- Нет, ничего, - его злила эта болтовня. - Ключи можем оставить в доме. Пора спать. Я хочу выехать пораньше, чтобы засветло добраться до города.
- Эта моторка на озере жужжит как оса.
- Что? Какие ещё осы?
- Там моторка плавает, - повторила она. - И жужжит.
- А...
- Хочешь искупаться? - она стояла к нему спиной и смотрела на озеро.
- Слишком холодно.
- Ничуть. К тому же, это последняя возможность. Когда ещё лето опять настанет... Да и воздух на улице теплее кажется.
- Помнишь, что врач сказал?
- К черту врача.
- Иди, купайся, если хочешь.
- Одна я не пойду.
- Почему бы тебе не присесть и не найти какое-нибудь развлечение? Последняя возможность ведь.
- А мы с Элоизой и так веселимся вовсю, правда, маленькая? Нам с ней очень даже уютно... Видишь чайку?
- Где? - спросил он, снова откладывая газету.
- Во-он там.
- Ах, да, теперь вижу.
Птица была лишь чуть-чуть светлее тяжелого серого неба. Она рыскала над поверхностью воды, подстерегая рыбешек.
- Я и не знала, что чайки летают над пресной водой.
- Они прилетают сюда с реки Святого Лаврентия, - объяснил Алекс, - а потом поворачивают к озеру Шамплейн.
- Держу пари, что они тоскуют вдали от океана, - проговорила она, и наступило долгое молчание. Алексу даже показалось, что женщина вышла из комнаты, но, когда он поднял глаза, она стояла на том же самом месте. Стемнело, но её белое платье и холщовые туфли продолжали блестеть как фосфор и были отчетливо видны.
- Разожжем камин, Алекс?
- Не так уж и холодно.
- Не в холоде дело, просто хотелось бы провести вечер у камина. Погода как раз подходящая. Этот ветер наполняет меня ощущением одиночества.
- Все равно дров нет, вчера последние сожгли.
- Тогда давай займемся чем-нибудь другим. Может, разложим пасьянс.
- Я слишком устал.
- Ты утомляешься быстрее, чем я.
- Я же старше.
- Ты меня любишь, Алекс?
- Конечно, только я устал.
- Не пойму, что меня тревожит, - сказала она. - Терпеть не могу осени и переездов. Когда мне было девять лет, мы с дедушкой ездили в Бостон за школьной формой и останавливались в гостинице. Там воняло так же, как в этом лагере. Я даже боялась сбегать ночью в уборную. До сих пор не могу этого забыть.
Алексу надоело слушать.
- Ну что ж, Элоиза, - продолжала она, лаская тюк с бельем, когда-нибудь у нас, быть может, заведутся денежки, и мы купим домик в деревне. На Бэнк-стрит ты так и не уразумеешь, в чем прелесть жизни. Настоящей жизни, без миссис Вейнер и миссис Уайт, без папиных собутыльников, которые то и дело звонят у дверей. Такая жизнь ведь и взаправду существует, хоть и кажется иногда, что это просто мираж. Тогда тебя не будут тревожить грузовики под окнами, папа сможет охотиться, а я заведу лошадку. Баю-бай, - запела она, качая узелок, - баю-бай...
Женщина на миг замерла и заглянула в сверток.
- Вот молодчина, - шепнула она. - Уснула. Бедняжка тут с нами совсем умаялась. Подумать только, Алекс, мы вытащили её за город, а теперь тащим назад. Такие трудные переезды, и ни единой жалобы. Кто другой на её месте давно бы поднял крик. Ты заметил, что спящая Элоиза очень похожа на тебя?
- Угу, - буркнул он, стараясь, чтобы голос звучал устало.
- Надо будет её сфотографировать, - тихо, словно боясь разбудить Элоизу, продолжала женщина. - И завести дневник.
- Перестань, - сказал Алекс. - Я хочу почитать.
- Хорошо, - ответила она. И, как показалось Алексу, кашлянула.
- Надела бы свитер, дорогая, а то замерзнешь на ветру.
Ответа не последовало, и Алекс понял, что она плачет.
- В чем дело?
- Я хочу ребенка, - шепнула она.
- Ну зачем именно сейчас заводить этот разговор? Ты же знаешь, что мы пока не в состоянии его прокормить.
- Да, но я хочу! Мне все надоело, Алекс, никакой нет жизни!
- Зачем ты травишь себе душу? Пожалей свои нервы. Сейчас мы бессильны что-либо изменить.
- И так будет всегда.
- Чего же ты тогда распаляешься?
- Распаляюсь, потому что все зависит от нас.
- Что именно?
- Ты мог бы жениться на мне.
- Что это тебе даст?
- Очень многое. Почувствую себя человеком.
- Не впадай в сантименты.
- Мама впала в сантименты, Элоиза, - молвила женщина. - Успокой свою сентиментальную мать, доченька, рассмеши её, не то удавится.
- Пожалуйста, не заводи ты опять эту пластинку, - устало сказал Алекс.
Она перестала всхлипывать и склонилась к узелку.
- Папа нас совсем не понимает. Совсем-совсем не понимает.
- Перестань, - взмолился он.
- Ты все дремлешь, ты все дремлешь, братец Джон, братец Джон, заунывно запела женщина..
- Господи, да хватит же!
- Уже утро, уже утро, слышишь звон...
И тут Алекс испугался, поняв, что это конец. Все было бы гораздо проще, если б они расстались на холодной станции подземки или в дверях ресторана, если б она топала в отчаянии ногами и ревела. Но лишиться её вот так, под простые слова тихой песенки, в которой ему слышалось лишь смирение...
Братец Джон
Он услышал урчание катившей по проселку машины минут за пять до того, как она въехала на задний двор. Шум этот почти сливался с ревом ветра и шелестом крон обрамлявших лагерь сосен. Потом комнату озарил неровный свет фар, похожий на мигание штормового маяка, и двигатель машины, чихнув, заглох. Из-за обтянутой сеткой двери донесся свист, потом - усталый женский голос:
- Открывай, Алекс! У меня уйма свертков, а Элоиза опять канючит.
Алекс открыл дверь, и женщина вошла, держа на согнутой в локте руке большою тюк белья из прачечной. Она прижимала его к груди, будто ребенка. В другой руке у неё было множество разных свертков.
- Быстро же ты, - заметил Алекс. - Все привезла?
- Поцелуй меня, - попросила она.
Он поцеловал и снова спросил:
- Все привезла?
- Да. "Таймс", гвозди, навесной замок, белье. Почта закрыта, но я оставила в ящике адрес для пересылки. Алекс, меня скоро доконает этот переезд. Взгляни на мои руки, - она показала ему правую ладонь. Пальцы дрожали.
- Знаю, - ответил он. - Я тоже устал.
- Надо отдышаться. А тут ещё погода. Какой ветер...
- Да, - сказал он, - знаю.
Она отдала ему "Таймс" и положила все свертки, кроме одного, с бельем. Этот кулек она по-прежнему нежно прижимала к груди. Лицо женщины побледнело и заметно осунулось, голос звучал утомленно. Золотистые волосы были стянуты в пучок, и из-за этого она выглядела ещё моложе своих двадцати двух лет.
Он включил лампу, сел и взял газету. Его интересовал мятеж в Испании, и в чьих руках сейчас Мадрид.
- Миссис Уайли расстроена нашим отъездом, - сказала женщина. - Она уже никого так не обдирала на стирке, как нас с тобой. Я попрощалась с мясником и смотрителем гаража, от твоего имени тоже. Удивительное дело: всего две недели тут прожили, а уже обросли знакомствами. И ещё я купила Элоизе мороженое.
- Что? А, ты ведь говорила, что она вся вымазалась шоколадом, не так ли? - спросил он, не отрываясь от газеты.
- Да. Если у тебя есть платок...
Он вытащил платок из кармана и подал женщине. Та потыкала им в узел с бельем, как будто вытирала рот ребенку. Это была их старая шутка. Каждый сверток с солью, сахаром, мукой или бельем женщина вот уже два года называла Элоизой и обращалась с ним как с младенцем. Но Алекс был десятью годами старше подруги, и эта игра часто утомляла его. Сегодня, например, он с трудом скрывал раздражение.
- Теперь лучше? - спросила женщина, показывая ему узелок.
- Гораздо лучше. Малышка любит мороженое? - - Расскажи папе, вкусно было или нет, - произнесла женщина, нежно покачивая узелок на руке.
- Крошка проглотила язычок? - спросил Алекс. Ему уже порядком надоела эта роль, но ради подруги он пока держался.
- Просто она устала не меньше нашего. Да и глупо думать, что ребенок может болтать без умолку. Как было бы здорово вырастить дочь в деревне, Алекс. Там намного лучше, чем в городе.
- Деньги, - сказал он.
- Да, милый, я знаю. Стало быть, возвращаемся на Бэнк-стрит, Элоиза.
Он снова уткнулся в газету, а женщина подошла к двери и посмотрела на озеро. Плотные как парусина тучи не пропускали свет, вода подернулась рябью, поднятой северо-восточным ветром с пролива.
- Мы что-нибудь забыли? - спросила женщина.
- Нет, ничего, - его злила эта болтовня. - Ключи можем оставить в доме. Пора спать. Я хочу выехать пораньше, чтобы засветло добраться до города.
- Эта моторка на озере жужжит как оса.
- Что? Какие ещё осы?
- Там моторка плавает, - повторила она. - И жужжит.
- А...
- Хочешь искупаться? - она стояла к нему спиной и смотрела на озеро.
- Слишком холодно.
- Ничуть. К тому же, это последняя возможность. Когда ещё лето опять настанет... Да и воздух на улице теплее кажется.
- Помнишь, что врач сказал?
- К черту врача.
- Иди, купайся, если хочешь.
- Одна я не пойду.
- Почему бы тебе не присесть и не найти какое-нибудь развлечение? Последняя возможность ведь.
- А мы с Элоизой и так веселимся вовсю, правда, маленькая? Нам с ней очень даже уютно... Видишь чайку?
- Где? - спросил он, снова откладывая газету.
- Во-он там.
- Ах, да, теперь вижу.
Птица была лишь чуть-чуть светлее тяжелого серого неба. Она рыскала над поверхностью воды, подстерегая рыбешек.
- Я и не знала, что чайки летают над пресной водой.
- Они прилетают сюда с реки Святого Лаврентия, - объяснил Алекс, - а потом поворачивают к озеру Шамплейн.
- Держу пари, что они тоскуют вдали от океана, - проговорила она, и наступило долгое молчание. Алексу даже показалось, что женщина вышла из комнаты, но, когда он поднял глаза, она стояла на том же самом месте. Стемнело, но её белое платье и холщовые туфли продолжали блестеть как фосфор и были отчетливо видны.
- Разожжем камин, Алекс?
- Не так уж и холодно.
- Не в холоде дело, просто хотелось бы провести вечер у камина. Погода как раз подходящая. Этот ветер наполняет меня ощущением одиночества.
- Все равно дров нет, вчера последние сожгли.
- Тогда давай займемся чем-нибудь другим. Может, разложим пасьянс.
- Я слишком устал.
- Ты утомляешься быстрее, чем я.
- Я же старше.
- Ты меня любишь, Алекс?
- Конечно, только я устал.
- Не пойму, что меня тревожит, - сказала она. - Терпеть не могу осени и переездов. Когда мне было девять лет, мы с дедушкой ездили в Бостон за школьной формой и останавливались в гостинице. Там воняло так же, как в этом лагере. Я даже боялась сбегать ночью в уборную. До сих пор не могу этого забыть.
Алексу надоело слушать.
- Ну что ж, Элоиза, - продолжала она, лаская тюк с бельем, когда-нибудь у нас, быть может, заведутся денежки, и мы купим домик в деревне. На Бэнк-стрит ты так и не уразумеешь, в чем прелесть жизни. Настоящей жизни, без миссис Вейнер и миссис Уайт, без папиных собутыльников, которые то и дело звонят у дверей. Такая жизнь ведь и взаправду существует, хоть и кажется иногда, что это просто мираж. Тогда тебя не будут тревожить грузовики под окнами, папа сможет охотиться, а я заведу лошадку. Баю-бай, - запела она, качая узелок, - баю-бай...
Женщина на миг замерла и заглянула в сверток.
- Вот молодчина, - шепнула она. - Уснула. Бедняжка тут с нами совсем умаялась. Подумать только, Алекс, мы вытащили её за город, а теперь тащим назад. Такие трудные переезды, и ни единой жалобы. Кто другой на её месте давно бы поднял крик. Ты заметил, что спящая Элоиза очень похожа на тебя?
- Угу, - буркнул он, стараясь, чтобы голос звучал устало.
- Надо будет её сфотографировать, - тихо, словно боясь разбудить Элоизу, продолжала женщина. - И завести дневник.
- Перестань, - сказал Алекс. - Я хочу почитать.
- Хорошо, - ответила она. И, как показалось Алексу, кашлянула.
- Надела бы свитер, дорогая, а то замерзнешь на ветру.
Ответа не последовало, и Алекс понял, что она плачет.
- В чем дело?
- Я хочу ребенка, - шепнула она.
- Ну зачем именно сейчас заводить этот разговор? Ты же знаешь, что мы пока не в состоянии его прокормить.
- Да, но я хочу! Мне все надоело, Алекс, никакой нет жизни!
- Зачем ты травишь себе душу? Пожалей свои нервы. Сейчас мы бессильны что-либо изменить.
- И так будет всегда.
- Чего же ты тогда распаляешься?
- Распаляюсь, потому что все зависит от нас.
- Что именно?
- Ты мог бы жениться на мне.
- Что это тебе даст?
- Очень многое. Почувствую себя человеком.
- Не впадай в сантименты.
- Мама впала в сантименты, Элоиза, - молвила женщина. - Успокой свою сентиментальную мать, доченька, рассмеши её, не то удавится.
- Пожалуйста, не заводи ты опять эту пластинку, - устало сказал Алекс.
Она перестала всхлипывать и склонилась к узелку.
- Папа нас совсем не понимает. Совсем-совсем не понимает.
- Перестань, - взмолился он.
- Ты все дремлешь, ты все дремлешь, братец Джон, братец Джон, заунывно запела женщина..
- Господи, да хватит же!
- Уже утро, уже утро, слышишь звон...
И тут Алекс испугался, поняв, что это конец. Все было бы гораздо проще, если б они расстались на холодной станции подземки или в дверях ресторана, если б она топала в отчаянии ногами и ревела. Но лишиться её вот так, под простые слова тихой песенки, в которой ему слышалось лишь смирение...