Дик Иосиф. В дебрях Кара-Бумбы

Иосиф Дик
В ДЕБРЯХ КАРА-БУМБЫ

УДАР САБЛИ

 
 
   Всю дорогу мы с Лешкой ехали в тамбуре и то и дело высовывались из вагона. Мы были счастливы. На рельсовых изгибах мы с восторгом оглядывали всю нашу электричку, которая, иногда тоненько посвистывая, отчаянно неслась среди полей и мелколесья.
   Вагон болтался из стороны в сторону, колеса без умолку тараторили, буфера звенели, и в тамбур вместе с солнечной пыльцой, поднятой со шпал, врывался медовый ветер. Настроение было великолепное. Свобода! Свобода от пап и мам!
   – Вот здорово, что поехали! - восторгался Лешка. Ведь это же мое первое самостоятельное путешествие! И ты ведь тоже никуда один не ездил?
   – Не ездил! - ответил я. - А кто первый тебя позвал?
   – Ну, ты, ты! Успокойся! Подумаешь, какой изобретатель!
   – Не изобретатель, а настойчивый человек.
   – Ну, ладно, пусть настойчивый! Только не хвастайся!
   А я и не хвастался. Мне просто очень хотелось, чтобы Лешка по заслугам оценил мою выдумку уехать из города.
   В то лето, когда все ребята с нашего двора после экзаменов разъехались по лагерям и деревням, мы с Лешкой остались в Городе. Вышло так, что у Лешки заболел отец и слег в больницу, а у моей мамы на дачу денег не было.
   Обычно наши семьи - уж который год подряд! - уезжали за сто километров от Москвы под Коломну, В небольшую деревеньку, расположенную неподалеку от Оки, и там жили до конца августа. А в это лето нам было обидно, что мы опять не сможем поселиться в просторной избе у нашего сверстника Сашки Косого и его матери тети Груни. Это были очень приветливые и добродушные люди, и к нам они относились как к своим родным.
   В общем, июнь и половину июля мы с Лешкой еще крепились: играли в футбол, ходили в детский парк в драмкружок, купались за парком в пруду величиной с блюдце. Но когда однажды Лешка вытащил из пруда на своей спине две черные пиявки, терпение мое лопнуло.
   – А знаешь, - сказал я, - а ну его ко всем собакам, этот пруд! Давай завтра махнем на Оку! Встретим Зойку, покупаемся!
   – Хм!.. Махнул один такой! - безнадежно усмехнулся Лешка. - А кто нас отпустит одних? Мамы, да? Ой, умора! А если тебе на Зойку охота посмотреть, так бы сразу и сказал.
   И тут же мой план поездки на Оку он разбил в пух и прах.
   Я знал, что Лешкина мама, Тина Львовна, никуда его одного не отпустит. Но почему бы ни попробовать уговорить ее? Ведь попытка не пытка? И если мы ее уговорим, значит, я скоро увижу Зойку!
 
   Вечером за ужином я был очень грустный, в тарелке, еле-еле ковырял вилкой в тарелке, смотрел на маму отсутствующим взглядом.
   – Что с тобой? - наконец спросила она.
   – Да так… ничего…
   – Нет, а все-таки?
   – «Все-таки, все-таки»!.. - сказал я с горечью. - Все ребята разъехались кто куда, и Лешка вот также завтра один на Оку уезжает, а я дома сижу…
   – Его отпускают одного?! - изумилась мама.
   – Да, одного! - Я сделал очень честные глаза.
   – Странное дело, я вчера была у Тины, но она мне ни слова не сказала об этом. А ты хотел бы с ним поехать?
   – Конечно! А что тут нам делать, в Москве? Сиди, пыль глотай!
   – Хотя, что ж… - вдруг в раздумье сказала мама. - В деревню - это дело. На два денька, пожалуй, и можно прокатиться. И у меня котлеты на завтра есть. Вы с утра хотите ехать?
   После этих слов я бросил ужин и побежал к Лешке.
   – Добрый вечер! - сказал я, заходя к нему в комнату. - Ну как, Лешка, подготовка идет?
   – Какая подготовка? - насторожилась Тина Львовна.
   – Как какая? Меня мама отпустила на три дня к тете Груне. У нас уже котлеты жарятся. И Лешка хочет со мной…
   – Что-о?! - Тина Львовна побледнела. - На три дня? А вот я сейчас позвоню твоей маме и проверю. И если ты солгал, ноги твоей здесь больше не будет!
   Тина Львовна кинулась к телефону. Я заволновался: а вдруг все раскроется?
   – Наталь Петровна, - сказала мать, - это правда, что вы… Что? У вас котлеты горят? Хорошо, я попозже позвоню.
   – Ну что? - сказал я победно. - Сами слышали - уже котлеты горят!..
   – Мам, пусти и меня! - заныл Лешка.
   – Прекрати! Прекрати! Вы что, с ума сошли - за сто километров, в глухомань! Одни!
   – Ну какая же это глухомань? Три часа езды! - сказал я. - Электричество! Река рядом!
   – Вот-вот, я и говорю про реку! - ответила Тина Львовна. - Не хватало, чтобы вы еще там утонули!
   – А мы можем и не купаться, - сказал Лешка. - Вот дадим честное слово, и не будем купаться!
   – Знаю я ваши честные слова. Наверно, только слезете с поезда, так сразу же в речку. В общем, о чем разговор? Этого я не позволю! И что мне папа скажет? Он в больнице, его волновать нельзя. А я приду и скажу, что ты уехал? Нет, этого не будет!
   В этот вечер Тина Львовна слово «нет» произнесла, наверно, раз пятьсот.
   И чего мы ей только не обещали! И что поедем в деревню всего лишь на два дня, и что привезем оттуда цветов, березовый веник, свежих ягод…
   Мы говорили, что в городе можно подохнуть со скуки, что все пионеры должны быть самостоятельными, что они должны любить и понимать природу, что они должны уметь разжигать костер… А где нам разжигать этот костер? В комнате на полу?
   Наконец мы показали Тине Львовне газету, в которой была напечатана статья о перестройке школьных программ и о связи школы с жизнью. Но Тина Львовна стояла на своем непоколебимо.
   Однако чем больше она отказывала в разрешении, тем больше мы наседали. Эта баталия продолжалась часа два-три. И наконец мы взяли измором. Тина Львовна устало махнула рукой и… согласилась.
   Ее условия были такие: «Ладно, я вас отпускаю, но из окон поезда не высовываться, к Оке не подходить, в лес не ходить и вообще быть только около прошлогодней дачи». Может быть, она, Тина Львовна, приедет за нами.
   Условия были жесткими, но мы их приняли.
 
   На маленькой станции после вагонного грохота нас оглушила тишина. Над водонапорной башней стаями кружили ласточки. На крыше полуразрушенной церкви у самой колокольни примостилась тоненькая березка. Около платформы, мелко переступая ногами, паслась стреноженная лошадь.
   Конечно, ни на какую прошлогоднюю дачу в деревню мы не пошли. Долой кабальные условия Тины Львовны и да здравствует наша любимая Ока!
   На песчаном пляже, на котором мы загорали в прошлом году, мы быстро разделись и бросились в воду.
   Это были блаженные минуты. Мы бегали друг за другом, ныряли, кувыркались, делали стойки под водой и, сносимые течением, падали на спину.
   В спокойной воде, будто в чуть потемневшем от времени зеркале, отражалась чайка. Она неслась над рекой, не двигая крыльями, и, казалось, любовалась отражением своего плавного и величавого полета.
   Маленький буксирный катеришко, весь чумазый от копоти, словно ком снега, катил перед собой пенный вал. А потом мимо нас прошла широкая баржа-самоходка, на которой стояли новенькие грузовики, и мы, лежа на спинах, покачались на ее волнах.
   И вдруг, выбравшись на берег, мы увидели на песке какого-то смешного дядьку. Он сидел, по-турецки сложив ноги, перед маленьким зеркальцем и брился. У него был крупный лоб, глубоко сидящие черные глаза, широкий нос с большими ноздрями и длинные прямые волосы. Побрившись, он смыл с лица остатки пены и вытащил из рюкзака диковинную трубку. Она была сделана в виде человеческой головы с крючковатым носом и остренькой бородой. Серебряная чалма-крышка приподнималась, и под нее закладывался табак.
   Ходил незнакомец по пляжу, словно дикарь: в набедренной повязке из двух тряпочек, спереди и сзади. На вид ему было, лет двадцать пять-двадцать семь.
   Мы стали на него поглядывать. Вскоре он подсел к нам.
   – Ну как, сеньоры, облучаемся? - улыбнувшись, спросил он.
   – Да вроде бы, - ответил я.
   – А простите за любопытство, вы из Москвы или здешние?
   – Из Москвы, - ответил Лешка. - А вы откуда?
   – Я здешний. У меня тут дворец, - улыбнувшись, сказал незнакомец. - Вон видите, он стоит на том берегу, окруженный олеандровыми рощами?
   На той стороне реки мы увидели только одну-единственную копну сена, окруженную кустами ивняка.
   – Впрочем, я шучу. Я тоже сюда только вчера приехал. А вы надолго на природу?
   – Всего на два дня, - вздохнул я.
   Я лежал на песке и видел, как из нашего берега, который широкими ступенями сходил к воде, вылетали ласточки. Там, видимо в песке, были гнезда. Почти рядом с нами в смешанном леске, будто человек, вызывающий другого человека на тайную встречу, тихо и осторожно посвистывала какая-то птичка. Над нами задумчиво шелестела листьями старая черемуха. Запахи сухого, будто пыльного, валежника, и мокрого тальника, лежащего кучами на берегу, и черной смородины, и татарского лука с сиреневыми цветочками, и душный запах песка, и свежий запах реки - все это улавливалось моими ноздрями, и в душе рождалось необычайное чувство счастья. Какая здесь благодать!
   – А почему же только на два дня?
   – Мамы… - сказал Лешка и развел руками.
   – М-да… Сочувствую, - понял нас незнакомец и на минуту задумался. - Тогда я считаю вот что: эти два дня у вас должны быть насыщены до предела. Хотите?
   – А чем мы будем заниматься? - спросил Лешка.
   – Сначала познакомимся, а потом устроим обед. У вас какие-нибудь продукты есть?
   – Есть, - кивнул я головой.
   – Вот и прекрасно, я тоже кое-что найду.
   Владимир Сергеевич - так звали незнакомца - работал геологом в одной из поисковых партий в Сибири. Совсем недавно он приехал в Москву, в свое Геологическое управление, с какими-то интересными породами и, ожидая результатов лабораторных анализов, решил несколько свободных денечков провести за городом в… копне сена.
   В рюкзаке у него лежали все пожитки: брюки, тапочки, рубашка-ковбойка, садовый нож с кривым лезвием и полбуханки белого хлеба. А кроме того, в папке много фотографий.
   Вот мы и принялись их рассматривать. Владимир Сергеевич, оказывается, объездил уже всю нашу страну: был на Диксоне, на Украине, на Кавказе.
   Потом Владимир Сергеевич показал нам корень женьшень.
   Это был маленький ветвистый корешок желтого цвета. Высохший и сморщенный, он умещался на ладони и был очень похож на худенького человечка с ручками и ножками.
   Лешка взял его в руки и, осмотрев со всех сторон, спросил:
   – А чем он знаменит?
   – А ты разве о нем ничего не слыхал?
   – Слыхал, - ответил Лешка. - То ли его пьют, то ли едят. В общем, не знаю…
   – Ну и зря. Это ведь корень жизни по-китайски. И ценится он буквально на вес золота. Он, говорят, продлевает жизнь, прибавляет силы…
   – А зачем вам женьшень? - спросил Лешка. - Вы же молодой…
   Владимир Сергеевич подкинул корешок на ладони и сказал:
   – Это мой талисман. Мне подарил его один мудрый человек, и я его должен беречь всю жизнь.
   – А что будет, если вы его потеряете?
   – Потеряю сердце - так сказал мне мудрый человек. Конечно, я почувствовал, это была шутка, но и мне почему-то захотелось иметь такой талисман.
   Незаметно пролетел час, другой, третий. У нас уже засосало под ложечкой. Мы быстро собрали тальник, разожгли костер и, проткнув мои котлеты тонкой палкой, стали их подогревать над огнем, как на вертеле. Лешка вытащил из авоськи свои бутерброды и вареную курицу. Но Владимир Сергеевич порекомендовал оставить этот пищезапас на аварийный случай.
   Мы с Лешкой никак не могли предположить, какая может произойти авария, и поэтому с сожалением глядели на то, как Владимир Сергеевич решительно запихнул курицу обратно в Лешкину авоську.
   Однако мы все вместе не наелись нашими котлетами и бутербродами. Тогда Владимир Сергеевич собрал в реке ворох стрелолиста и испек в золе маленькие клубни, сорванные с корневищ. Вкус у них был как у картошки. Потом он угостил нас корнями лопуха, и эти корни оказались ничуть не хуже сырой морковки.
   Такой обед нам очень понравился.
   Потом Владимир Сергеевич черпнул какой-то консервной банкой воду из реки, бросил в банку для дезинфекции два кристаллика марганцовки и поставил чайник на костер. Ни чашек, ни ложек у нас не было, и поэтому, когда вода вскипела, чай мы по очереди сосали с помощью трубочек, сделанных из бузины.
   Пожалуй, из всех чаев, которые я когда-либо пивал, этот чай был самый вкусный. И Лешка мне подмигивал вот житуха отличная! - и осторожно своей трубочкой пытался вытащить из банки какого-то сварившегося комарика. Консервная банка была маленькой, и мы ее раза три ставили на костер.
   День уходил. Нам пора уже было думать о ночлеге. Но расставаться с рекой не хотелось. Я нашел в воде большую замшелую раковину с дюжиной налипших на нее ракушек и подумал, что это ее «дети». Оторвутся они когда-нибудь от своей матери и начнут самостоятельную жизнь. А когда? Через десять дней или через месяц?
   Я взял нашу консервную банку-«чайник», вложил в нее раковину и, полузасыпав ее песком, поставил вводу. Зайду еще сюда завтра, посмотрю. Если детишки отпадут, все мои будут. Из банки не вылезут.
   – Друзья, минуточку внимания! - сказал Владимир Сергеевич. - А куда вам торопиться? Ей-богу, оставайтесь ночевать у меня во дворце, а? Мы с вами проведем волшебную ночь. Над вашими головами будет сиять Большая Медведица, я вам покажу Марс. И вообще живите тут хоть неделю!
   – Значит, с вами? - спросил я.
   – Со мной.
   – А мамы? - спросил Лешка. - Вдруг они приедут в деревню?
   – А что мамы? Пошлем им срочную телеграмму со станции, и дело с концом!
   – Я «за»! - тут же сказал я. - Будем ночевать в копне!
   Но Лешка колебался. Я знал: он представил себе, что будет твориться с его мамой, если она узнает, что он не в деревне. Тина Львовна будет кричать: «Я не переживу! Я не переживу!» - а потом прилетит сюда на такси и даст нам жару!
   – Да ладно тебе, Лешка, ломать голову! - сказал я. - Остаемся, и баста! Идем на станцию!
   Мы долго думали, как написать нашим мамам, чтобы они поняли, что мы живы - здоровы, что добрались благополучно и что нас надо теперь искать в копне сена на Оке.
   – «Ищите на Оке», - шептал Лешка перед окном телеграфа. - «Целуем».
   – Нет, не подойдет, - говорил Владимир Сергеевич. Твоя мама может еще подумать: «Ищите в Оке»! Надо тут что-нибудь короткое и ясное. И чтобы приятное…
   – Ну давайте: «Мы вас любим», - предлагал я.
   – Это сироп, - говорил Владимир Сергеевич. - Надо по-мужски.
   – «Привет от тети Груни», - сказал Лешка. - Они получат такое и сразу поймут, что мы в порядке.
   – А лучше всего просто написать: «Ура!» - и точка! - предложил Владимир Сергеевич. - И денег меньше платить, и все ясно! А?
   Мы согласились. Телеграмма вышла короткой, как удар сабли: «Ура!»
   И действительно, из этого слова можно было очень хорошо понять, что мы очень любим своих мам, которые не побоялись отпустить нас в дорогу, и что мы в восторге от нашей свободной жизни. Коротко и ясно!
   И никто из нас в эту минуту не предполагал, что этим «сабельным ударом» мы на много дней отсекли себе дорогу в Москву.
   Солнце уже заходило, когда мы вышли на перрон из маленького вокзальчика и решили перед сном пойти в деревню и навестить тетю Груню.

ЗОЙКА

   В деревне на гулянке (перед школой играла гармошка) мы с Лешкой сразу встретили своего старого друга сына тети Груни Сашку Косого.
   У нас с ним в прошлом году было много веселых событий: мы пасли коров, разводили кроликов, ходили для смеху на прием к деревенской бабке-знахарке, и она нас лечила «от живота» разными травами. А потом, мы ей сказали, что Сашка Косой от ее трав лежит в больнице при смерти, и бабка в тот же час куда-то уехала из деревни. А в престольный праздник, когда поп служил молебен, мы забежали в пионерских галстуках в церковь и стали тут играть в прятки. Нас оттуда выгнали и сказали, что пожалуются в школу. А Сашка Косой ответил:
   – А вас бог за это накажет, за ябедничество!
   Но первого, кого «покарал» бог, - это самого Сашку. И руками его матери. Она выпорола его за богохульство. Но Сашка все равно рос еретиком: воровал куличи на пасху, не здоровался с худым и длинноногим попом и крестился левой рукой. Тело у него было словно резиновое. Он мог закидывать обе ноги себе за шею и ходить в таком лягушечьем виде по избе на руках.
   Здесь же на полянке я увидел и Зойку. Она была в красном платьице с белым пояском.
   Владимир Сергеевич сразу обратил на нее внимание. Он спросил:
   – А это кто?
   – Зойка. Из Москвы, - ответил я.
   – А она чем занимается?
   – Еще учится в школе. А что?
   – Да я просто так…
   Не замечая нас, Зойка разговаривала с какими-то не известными мне парнями. Один из них был высокий блондин, широкоплечий и в распахнутой кожаной куртке с «молнией», другой - щупленький, с узкой мышиной мордочкой. Он сидел на своем велосипеде и, то и дело касаясь земли носками ног и отчаянно вертя рулем, пытался найти равновесие и сидеть на седле, не двигаясь вперед. Видно, эти ребята были тоже, как и Зойка, дачники-москвичи.
   Они разговаривали с Зойкой о чем-то веселом, потому что Зойка все время звонко смеялась. Высокого она называла Нарик, щуплого - Гарик.
   Мы с Лешкой несколько раз проходили в толпе мимо Зойки, но она нас не видела. А окликнуть ее мне почему-то было неудобно, хотя мы с ней и были очень хорошие знакомые.
   В прошлое лето наши дачи находились рядом, и Зойка частенько приходила ко мне с просьбой починить велосипед. Машина у нее была старая, и в ней через каждые пять минут портился тормоз.
   Я тщательно разбирал заднюю втулку, промывал ее керосином и ставил на тормоз дополнительную прокладку. Лешка был моим помощником, а Зойка сидела перед нами на корточках и рассказывала о своих школьных делах. Она была старше нас на три года, перешла в девятый класс.
   Ее любимой темой разговоров было, кто и как за ней ухаживает.
   «Вот в этом году, - говорила она, - мне один мальчик из десятого класса все время записки писал, и все девчонки мне завидовали. А у него был свой мотороллер, и мы с ним по Москве катались. Он мне и мимозы дарил, и шоколадки в почтовый ящик кидал. А потом я увидела, что он мещанин, и перестала с ним дружить. Он только и делал, что хвастался: какой у него костюм, какой классический фотоаппарат, какой магнитофон с «шедевральными» вещичками. А потом я каталась на катке с Костей Иваницким из девятого класса, и он мне прямо сказал, что влюбился в меня. Я так и села на лед! Кто же про это говорит? И мы его даже хотели на комсомольском собрании прорабатывать, чтобы он получше в своих чувствах разбирался и не бросался такими словами…»
   Я слушал Зойку и думал: «Ух ты какая! А если этот Костя не врал, тогда что?»
   В дождливые дни мы все втроем располагались у Зойки на террасе и играли в шашки. На абсолютного чемпиона. Расплата при проигрыше была строгой - двадцать щелчков в лоб.
   У Зойки были тонкие пальцы пианистки с длинными треугольными ногтями, и ее щелчки были штукой чувствительной.
   Особенно доставалось мне. Я почему-то часто проигрывал.
   Это были чистые проигрыши, но Лешка как-то мне, наедине сказал:
   «Слушай, если играть - так играть. И нечего тут романы закручивать. Я от Зойки ни одного щелчка не получил, а вы только и делаете, что щелкаетесь».
   «Ну и что?»
   «А вот то… Можешь ей дарить там разные мимозы или шоколадки бросать, а уж если сели играть втроем, так уж надо, чтобы всем доставалось поровну. А то я сижу, как лопух, и глазами хлопаю. Для вас интерес, а для меня что? Никакого азарта!»
   «И значит, ты думаешь, что я ей специально подставляю свой лоб?»
   «Да, специально!»
   «А почему?»
   «Потому что она… красивая!»
   «Ой, дурак! - засмеялся я. - Да кто же специально будет из-за красоты свой лоб подставлять?»
   «Найдутся такие, - не унимался Лешка. - Вот ты, например!»
   «Я?! Откуда ты взял?»
   «А ты всегда перед ней гоголем ходишь, выкаблучиваешься! Дескать, посмотрите, какой я герой: и у меня пятерки, и я музыкой занимаюсь, и велосипед могу чинить и вообще здравствуйте - пожалуйста! А что касается Лешки, он - тьфу - и растереть!»
   «Значит, ты хочешь, чтобы она тебя тоже щелкала?»
   «Хочу! Только по игре…»
   «Пожалуйста!»
   На следующий вечер Зойка очень быстро обыграла Лешку в матче - турнире из трех партий и влепила ему шестьдесят щелчков, да таких, что после них Лешка уже больше никогда не заикался о том, что у нас с Зойкой идет нечестная игра.
   Мы с Лешкой не раз разбирали Зойку по косточкам: что в ней хорошего и что плохого. Лешка говорил, что когда она ездит на велосипеде, то рисуется, а я этого не находил. Потом он говорил, что она фасоня - красную ленточку вокруг головы носит. А я считал, что это ей очень идет. Зойка была маленькая, с черными вьющимися волосами и быстрыми синими глазами. Когда Зойка шла по деревне, все мальчишки глядели на нее разинув рот. И мы с Лешкой гордились дружбой с Зойкой. Одно мне только не очень-то нравилось в ней. Она любила нам, как взрослая, говорить:
   «Мальчики, вы еще ровным счетом ничего, ничего не понимаете в жизни!» …Наконец мне надоело без толку ходить вокруг Зойки, и я, подойдя к ней сзади, дернул ее за рукав.
   – Юрка, это ты? - обернувшись ко мне, вдруг обрадовано воскликнула она. - Когда ты приехал? И ты, Леша, здесь? Вот хорошо! А где вы сняли дачу?
   – А нигде, - ответил Лешка. - Мы в копне сена живем. Одни. Как геологи.
   – Нет, честное слово?! - не поверила Зойка.
   – Чтоб я подавился, - ответил Лешка. - Нам мамы позволили!
   Нарик с ухмылочкой оглядел Лешку с ног до головы и подмигнул своему приятелю: полюбуйся на детский сад! Им мамы позволили!
   – И что же вы тут хотите открывать… как геологи? - с ехидцей спросил Гарик.
   – Наверно, алмазы! - сказал Нарик.
   – Хотя да, да! Такие здесь водятся, - подхватил Гарик. - И про них уже написано… Как это? «Навозну кучу разрывая, петух нашел алмазное зерно».
   – Жемчужное… там написано, - сказал я.
   – О-о, смотри, какие они знатоки! - сказал Гарик. - Всю классику изучили!
   – Да ладно вам, мальчики, смеяться! - нахмурилась Зойка. - Юра и Леша - это мои хорошие друзья!
   – А это мы сразу почувствовали, - сказал Нариик. - И может быть, ты нас с ними познакомишь? Мы этого очень жаждем.
   – Пожалуйста, познакомьтесь!
   Я протянул руку Гарику и ощутил в ладони его липкие и холодноватые пальцы. А Лешка от сильного Нарикова пожатия даже чуть присел.
   – Ну вот, - сказал Нарик, - между нами уже любовь и дружба.
   Не обратив внимания на это подкусывание, Зойка забросала нас вопросами: как мы живем, где питаемся, все ли в порядке дома.
   А потом, как бы между прочим, спросила:
   – Слушайте, а что это за молодой человек, с которым вы пришли?
   – Ой, хороший дядька! - сказал Лешка. - Мы только сегодня встретились на пляже.
   – Он геолог, - сказал я. - Его зовут Владимир Сергеевич.
   – Геолог? - изумленно спросила Зойка. - Как я всегда мечтала о путешествиях! А откуда он?
   Мы все ей подробно рассказали.
   Но когда Зойка услышала, что послезавтра мы уже отправляемся в Москву, она вдруг заявила мне:
   – Никуда вы не уедете. Будете жить у нас на даче хоть десять дней. Моя мама утром едет в Москву и сообщит вашим родителям. Будем играть в щелчки.
   Я не возражал против такого предложения, но Лешка сказал:
   – Подумаем.
   Тут к нам подошел Владимир Сергеевич, и мы его познакомили с Зойкой. Нарик и Гарик молча кивнули ему.
   – Ну как отдыхаем? - непринужденно спросил Владимир Сергеевич у Зойки.
   – Великолепно! - улыбнулась она.
   – А вы здешние окрестности хорошо знаете?
   – Неплохо. А что?
   – Да я люблю бродить, вот и спрашиваю. А вы за Окой были?
   – Была. Мы в прошлом году туда с Юрой и Лешей на лодке переплывали. Красота там, знаете, неописуемая. Прямо глушь! И говорят, что там даже лоси водятся. Мы целый день гуляли, орехов набрали, цветов… А вы давно уже здесь?
   И Владимир Сергеевич с Зойкой разговорились, как старые знакомые.
   Отойдя в сторонку, Нарик и Гарик начали шептаться между собой, а потом Нарик сказал:
   – Зой, ты поедешь с нами в совхоз в кино?
   – Поеду, только погодите минуточку.
   – Нет, мы уже едем, а то опоздаем.
   – Ну хорошо.
   Зойка крепко пожала нам руки и, сев к Нарику на раму (ее велосипед, оказывается, уже окончательно сломался), сказала:
   – Мальчики, только завтра вы без меня не уезжайте. Ладно?
   – Ладно, - ответил Владимир Сергеевич и улыбнулся.
   Зажужжала Нарикова динамка на переднем колесе, и яркие снопы света заметались по деревенской тропинке.
   Было уже поздно, и мы решили не идти на реку во «дворец», а спать на сеновале у тети Груни.
   Тетя Груня нас встретила, как родных, дала нам по кружке молока и сама отнесла на сеновал за усадьбой овчинный тулуп и две подушки.
   – Только не курите, - попросила она Владимира Сергеевича.
   – Не беспокойтесь! - ответил он. - Нам не впервой!
   В сарае было душно. От сена шел дурманящий сладковатый запах. Когда мы легли, по телу забегали какие-то букашки, и все мы стали чесаться и долго не могли уснуть.
   – Владимир Сергеевич, а вы расскажите нам что-нибудь! - попросил я.
   – А о чем?
   – О чем хотите.
   – Я могу рассказывать долго, - сказал Владимир Сергеевич и пошутил: - Как отсюда до завтра… И про жизнь, и про работу, и про книги… Ну ладно, расскажу вам сейчас вот о чем…
   И Владимир Сергеевич рассказал нам историю шагреневой кожи. Заключалась она в следующем: был кусок волшебной кожи, и достался он одному молодому человеку, который жил в Париже. Кожа исполняла любое желание хозяина. Но после каждого исполнения она уменьшалась в размере. И когда она исчезла, этот человек умер.
   Рассказывал Владимир Сергеевич очень интересно, как будто по книжке читал. Он произносил названия парижских улиц по-французски, в нос. Во время разговоров героев он то повышал голос, то переходил на шепот. А закончил он рассказ вопросом: