Дмитрий Володихин
«Русский апокалипсис» понарошку и всерьёз
Господа и ребята!
Это очень печальная статья. Побочным эффектом её прочтения у восьми человек стала тяжёлая депрессия, у четверых – суицид, у троих – расстройство желудка, а один даже приобрёл жестокую чесотку. Может, сразу отложить её и почитать что-нибудь другое? С такими вещами не шутят.
Я предупредил.
Ещё три-четыре года назад фантасты, бравшиеся за футурологическую тему, предлагали читателям немало поводов для оптимизма. На разные лады звучало: «У нас есть будущее! У нас есть надежда!» И не только у всего мира, но и у отдельно взятой страны России.
Столь заметные вещи, как «Се, творю» Вячеслава Рыбакова (2010), «Симбионты» Олега Дивова (2010) и «Война 2020» Сергея Буркатовского (2009), представляют собой образцы футурологии «со счастливым концом». Иначе говоря, в духе «есть свет в конце тоннеля». Их обсуждали горячо, с верой: да, нам ещё есть на что опереться. Выкарабкаемся, не впервой! И даже жутковатые алармистские повести Игоря Пронина «Путешествие в Гритольд» (2009) и Эдуарда Геворкяна «Чужие долги» (2009) выглядел как предупреждение, но не как приговор.
А года два назад поднялась волна «футурологии со знаком минус». Катастрофы, революции, деградации, «смертная тоска» и прочая погибель. Грустно: дефицит позитивной картинки русского будущего – налицо. Сценарии с благополучным «выходом из тоннеля» в нашей фантастике практически не появляются. Свет пропал из конца бетонной трубы… А если выходит роман с тремя крохами надежды в трюмах, то его просто не замечают.
Тема конца света – локального и всеобщего – сфокусировала на себе внимание как фантастов, так и их читателей.
Речь идёт не о посткатастрофном антураже, коим наполнены «сталкерные», «анабиозные» и «метрошные» романы. Ржавь, стреляные гильзы, мужики в противогазах, подземелья, радиация и всюду калашники, калашники, калашники… Можете представить себе тридцать пять тысяч одних калашников!
Это всё, знаете ли, «апокалипсис понарошку». После очередного раунда конца света декорации снимаются, проходят плановый ремонт, а затем монтируются по новой, в слегка переработанном виде. Читая про мужика в противогазе и с калашником, никто не воспринимает постапокалиптическую «картинку» всерьёз. Игра, не более того.
Когда очередной апокальщик вызывает к жизни привычную картинку очередной «зоны» с привычным квестовым сюжетом – группа приключенцев кого-то спасает, заодно становясь миллионе… миллиарде… триллионерами! – это всего лишь попытка поиграть на всем знакомой эмоции. Дескать, скучно живём, распорядок суров, в карманах нищета. Так вырвемся же, братие, за пределы общего закона! Накуролесим, постреляем, заработаем, любовька опять же яркая случится…
Иначе говоря, эстрада от фантастики. Громко, смачно и… совершенно не страшно. Конец света, light версия.
Но вот в фантастике, а также близких ей форматах мейнстрима появляется целый каскад текстов, где приближение конца света или его осуществление становится в центр действия. И совершенно неважно, каков антураж. Важно другое: глобальное «схлопывание» старого мира во множестве разных вариантов представлено как ближайших пункт повестки дня. Никаких игр! Приобретайте саваны загодя.
Первая ласточка – Захар Прилепин, роман «Чёрная обезьяна» (2011). Серьёзная страшная вещь. Общий смысл: мы обросли грехами, освинели, оскотинились, по грехам своим Россия пропадает и вконец пропадёт. Весь мир развращённых взрослых падёт под ножами детей, генетически не умеющих различать добро и зло.
Главного героя, журналиста, создателя «политических романов», допускают в тайную лабораторию некой правительственной спецслужбы. Там ему показывают несколько жутковатых детишек-недоростков». Они «…разговаривают какой-то странной речью, будто птичьей, только некоторые слова похожи на человеческие». Малыши считаются более опасными, чем маньяки-душегубы и полевые командиры террористических банд. А им всего-то от шести до девяти лет… Их отличие от обычных детей в физиологическом плане ничтожно: повышенный уровень стрессовых гормонов, высокая активность в области миндалин и передних отделов гиппокампа, отсутствие молекул окситацина… Всё. Внешне – никакой разницы. В силу непонятных причин (скорее всего, массового генетического отклонения) они совершенно равнодушны к остальным людям – помимо себе подобных. У них полностью утрачена способность плакать. По словам изучающего «недоростков» профессора Скуталевского, они «… не просто не имеют, но и со временем не приобретают представлений о зле и… грехе… При случае они будут убивать без любопытства и агрессии… сделают это как нечто естественное».
Это очень печальная статья. Побочным эффектом её прочтения у восьми человек стала тяжёлая депрессия, у четверых – суицид, у троих – расстройство желудка, а один даже приобрёл жестокую чесотку. Может, сразу отложить её и почитать что-нибудь другое? С такими вещами не шутят.
Я предупредил.
Ещё три-четыре года назад фантасты, бравшиеся за футурологическую тему, предлагали читателям немало поводов для оптимизма. На разные лады звучало: «У нас есть будущее! У нас есть надежда!» И не только у всего мира, но и у отдельно взятой страны России.
Столь заметные вещи, как «Се, творю» Вячеслава Рыбакова (2010), «Симбионты» Олега Дивова (2010) и «Война 2020» Сергея Буркатовского (2009), представляют собой образцы футурологии «со счастливым концом». Иначе говоря, в духе «есть свет в конце тоннеля». Их обсуждали горячо, с верой: да, нам ещё есть на что опереться. Выкарабкаемся, не впервой! И даже жутковатые алармистские повести Игоря Пронина «Путешествие в Гритольд» (2009) и Эдуарда Геворкяна «Чужие долги» (2009) выглядел как предупреждение, но не как приговор.
А года два назад поднялась волна «футурологии со знаком минус». Катастрофы, революции, деградации, «смертная тоска» и прочая погибель. Грустно: дефицит позитивной картинки русского будущего – налицо. Сценарии с благополучным «выходом из тоннеля» в нашей фантастике практически не появляются. Свет пропал из конца бетонной трубы… А если выходит роман с тремя крохами надежды в трюмах, то его просто не замечают.
Тема конца света – локального и всеобщего – сфокусировала на себе внимание как фантастов, так и их читателей.
Речь идёт не о посткатастрофном антураже, коим наполнены «сталкерные», «анабиозные» и «метрошные» романы. Ржавь, стреляные гильзы, мужики в противогазах, подземелья, радиация и всюду калашники, калашники, калашники… Можете представить себе тридцать пять тысяч одних калашников!
Это всё, знаете ли, «апокалипсис понарошку». После очередного раунда конца света декорации снимаются, проходят плановый ремонт, а затем монтируются по новой, в слегка переработанном виде. Читая про мужика в противогазе и с калашником, никто не воспринимает постапокалиптическую «картинку» всерьёз. Игра, не более того.
Когда очередной апокальщик вызывает к жизни привычную картинку очередной «зоны» с привычным квестовым сюжетом – группа приключенцев кого-то спасает, заодно становясь миллионе… миллиарде… триллионерами! – это всего лишь попытка поиграть на всем знакомой эмоции. Дескать, скучно живём, распорядок суров, в карманах нищета. Так вырвемся же, братие, за пределы общего закона! Накуролесим, постреляем, заработаем, любовька опять же яркая случится…
Иначе говоря, эстрада от фантастики. Громко, смачно и… совершенно не страшно. Конец света, light версия.
Но вот в фантастике, а также близких ей форматах мейнстрима появляется целый каскад текстов, где приближение конца света или его осуществление становится в центр действия. И совершенно неважно, каков антураж. Важно другое: глобальное «схлопывание» старого мира во множестве разных вариантов представлено как ближайших пункт повестки дня. Никаких игр! Приобретайте саваны загодя.
Первая ласточка – Захар Прилепин, роман «Чёрная обезьяна» (2011). Серьёзная страшная вещь. Общий смысл: мы обросли грехами, освинели, оскотинились, по грехам своим Россия пропадает и вконец пропадёт. Весь мир развращённых взрослых падёт под ножами детей, генетически не умеющих различать добро и зло.
Главного героя, журналиста, создателя «политических романов», допускают в тайную лабораторию некой правительственной спецслужбы. Там ему показывают несколько жутковатых детишек-недоростков». Они «…разговаривают какой-то странной речью, будто птичьей, только некоторые слова похожи на человеческие». Малыши считаются более опасными, чем маньяки-душегубы и полевые командиры террористических банд. А им всего-то от шести до девяти лет… Их отличие от обычных детей в физиологическом плане ничтожно: повышенный уровень стрессовых гормонов, высокая активность в области миндалин и передних отделов гиппокампа, отсутствие молекул окситацина… Всё. Внешне – никакой разницы. В силу непонятных причин (скорее всего, массового генетического отклонения) они совершенно равнодушны к остальным людям – помимо себе подобных. У них полностью утрачена способность плакать. По словам изучающего «недоростков» профессора Скуталевского, они «… не просто не имеют, но и со временем не приобретают представлений о зле и… грехе… При случае они будут убивать без любопытства и агрессии… сделают это как нечто естественное».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента