Сборник Научной Фантастики No 36, Издательство "Знание", Москва 1992.
(из неопубликованного)
Вскоре после войны я работал рентгенологом в одной из клиник
Москвы, а жил за городом в небольшом деревянном домике со своей
шестилетней дочкой Ирой и бабушкой, матерью моей жены, погибшей в
последние дни войны. От железнодорожной платформы до моего жилья нужно
было идти полем около трех километров. Возвращаясь однажды поздно
вечером, я заметил на тропинке два черных шевелящихся комочка. Мороз
был крепкий, не менее тридцати пяти градусов.
Я осветил комки электрическим фонариком. Это были птицы, две
обыкновенные вороны, которые, очевидно, были сбиты на землю порывом
колючего морозного ветра. Когда я их поднял, они встрепенулись, хотели
каркнуть, но из глоток, кроме свистящего шипения, ничего не вышло. У
меня в кармане они замерзли совсем.
Дома я уложил ворон в игрушечную кроватку, где спала дочкина
кукла, в надежде, что за ночь они отойдут.
Утром я обнаружил, что вороны все еще без признаков жизни
продолжали лежать в кроватке и что возле них уже возилась Ира.
- Папа, почему они спят? - спросила она.
- Они, Ирочка, больные. Я вчера их подобрал в снегу.
- А они поправятся?
- Не знаю, сейчас посмотрим.
Я поднял птиц и сквозь жесткие перья нащупал то место, где у них
находится сердце. Пальцы почувствовали легкое постукивание.
- Они поправятся. Ты их только хорошенько укрой и не трогай. Дай
им попить теплой воды.
Через два дня обе вороны полностью пришли в себя и начали
пытаться летать, что немало радовало Иру и пугало бабушку. А еще через
два дня обе птицы уже орали во всю глотку, нахально летали по квартире
и пожирали все, что попадалось им на глаза.
Моя Ирка была в восторге, а бабушка как-то вечером мне сказала:
- Выпусти ты их, пожалуйста. Не люблю я эту птицу.
- Почему? - спросил я.
- Уж очень каркают нехорошо. Сердце щемит.
Бабушка была суеверным человеком и делила всех птиц на "чистых" и
"нечистых".
- Ладно, потеплеет, я их выпущу.
Наступила весна, и в одно из воскресений после долгих
дипломатических переговоров с Ирой, во время которых я должен был
заверить ее, что после очередной получки куплю ей в магазине таких же
птиц, только с красными и зелеными крыльями, мы решили отпустить наших
ворон на волю.
Выдался чудесный солнечный день, и мы открыли окно. В комнату
пахнул теплый весенний воздух, птицы сразу встрепенулись и рванулись в
окно.
- Улетели, - пропела Ира и махнула ручонкой.
Однако вороны не улетели. Они покружились над домом, после
уселись на крышу беседки против окна и, как бы что-то соображая,
посматривали то на голубое небо, то на нас. После этого они решительно
снялись с крыши и влетели обратно в комнату.
Ира захлопала в ладошки.
- Господи боже мой! Да они не хотят, - сказала бабушка.
А вороны уселись в свое гнездо на моем книжном шкафу и что-то
долго и упорно обсуждали на своем хриплом птичьем языке.
Они были совершенно ручные, и я снял их с гнезда и снова выбросил
в окно. Однако они тут же возвратились обратно, укоризненно каркнув
мне на лету.
- Неужели они будут здесь до самой моей смерти? - в ужасе шептала
бабка.
- Ладно, что-нибудь придумаем. Пусть пока поживут. Они не
улетают, потому что наступило время класть яйца. После мы унесем
гнездо с яйцами, и они уйдут за ним.
В этот-то момент я и вспомнил про одну научную статью о
генетическом влиянии рентгеновских лучей на животных.
"А что, если проверить это на воронах? - подумал я. - Сдохнут, ну
и черт с ними. Бабушка перестанет нервничать".
Мною овладел дилетантский интерес к проблеме изменения
наследственности. Я тут же смастерил клетку и на следующий же день
увез обеих ворон в город, в свой рентгеновский кабинет.
Я облучал ворон два раза в день рентгеновскими лучами по три
минуты. Это продолжалось до тех пор, пока я не заметил, что самка
стала ленивой, неподвижной и все время гнездилась в углу клетки на
ворохе сухой травы.
Я привез ворон домой и через пять дней на моем книжном шкафу
обнаружил четыре сереньких яичка. Когда я к ним притрагивался,
ворониха грозно кричала, норовя клюнуть меня в нос. Ворон, при этом
каркая, носился вокруг.
- Господи, вот еще не хватало. Теперь весь дом заселит это
воронье, - бабушка очень злилась, что-то про себя бормотала и
старалась обходить книжный шкаф, на верхушке которого, присмирев,
сидели обе птицы. Ирчонок регулярно, три раза в день ставила стул на
стол и доставляла семье корм и воду в игрушечной посуде.
Через восемнадцать дней появились птенцы.
Я влез на стул и посмотрел на семью. Четыре сереньких, похожих
друг на друга вороненка копошились в перьях матери. Они вытягивали
длинные голые шеи и едва слышно шипели, открывая непомерно огромные
рты. Ничего особенного в этих вороненках я не обнаружил. Мне только
показалось, что один из них был несколько крупнее, чем все остальные.
Восторг Ирочки был неописуем. Она часами сидела на стуле,
установленном на столе, и смотрела на выводок. Ворониха позволяла моей
дочке прикасаться к своим маленьким отпрыскам. Мне этого она не
разрешала. Бабушку я успокоил, сказав:
- Неудобно их выбрасывать сейчас. Пусть подрастут, тогда.
Бабушка укоризненно покачала головой:
- Не принесут нам эти птицы счастья, вот увидишь.
- Мама, я проделал над птицами научный опыт и хочу посмотреть,
что из этого выйдет.
Бабушкино пророчество стало сбываться дней через десять.
Я пришел с работы и застал дочку в слезах.
- Что такое?
- Умер. Один птенчик умер, - прошептала Ира.
В гнезде сидела грустная мать, а поодаль не менее грустный отец.
Два маленьких вороненка, изрядно почерневших, копошились в гнезде, а
третий стоял в стороне на фанере. Он наклонил голову и смотрел... на
крохотный трупик своего братца, В его стойке и в том, как он держал
голову, было что-то странное. Я заметил, что он действительно был
крупнее всех и, главное, совершенно белый. Он стоял неподвижно и с
каким-то удивленным птичьим вниманием смотрел на мертвый растрепанный
комочек у своих ног. Затем он глянул в мою сторону, и я чуть не
вскрикнул, увидев его глаза. Они были огромными и круглыми, как у
совы.
"Мутационный урод, - сразу решил я. - Результат воздействия
рентгеновских лучей".
Через два дня умер еще один птенец, а на следующий день еще. Ира
плакала дни напролет, бабушка втихомолку молилась богу, а меня
пожирало любопытство, что будет с четвертым, с белым вороненком.
Удивительно, что после того, как издох последний черный
вороненок, обе взрослые птицы стали вести себя так, как будто бы у них
никого больше не осталось. Они не обращали никакого внимания на
выжившего птенца, не кормили его, не следили за ним. Более того, они
переместились на задвижку печной трубы и стали стаскивать туда всякий
хлам, чтобы сделать новое гнездо. Белого птенца с огромными глазами
они полностью оставили на попечение моей дочки.
А он стал расти буквально на глазах. Особенно разрастались его
голова и глаза, которые он всегда таращил то на Ирочку, то на меня, то
на бабушку. Когда ему исполнилось двадцать дней, он уже ел в два раза
больше, чем его взрослые родители. У этой птицы были совершенно
недоразвитые крылья, лапки были широкими, на коротеньких ножках,
туловище не продолговатым, а круглым.
- Папа, он так любит сахар и конфеты, - как-то объявила мне Ира.
- Он даже говорит, когда ему хочется сахара.
- Говорит? Как же он может говорить?
- А так: "И-кррр, и-крр". Я его все учу, учу, а он еще не может
сказать правильно "сахар".
Я рассмеялся.
Очередные дела в клинике захлестнули меня, и я долго не обращал
внимания на уродливую ворону. Тем более что мне никто об этом не
напоминал. Даже бабушка как-то свыклась с тем, что у нас поселились
птицы - две взрослые, черные, и одна молодая уродливая, белая как
снег. Я только замечал, что на черных ворон теперь ни Ира, ни бабушка
не обращали никакого внимания. Зато они усердно ухаживали за белой
птицей.
Белая ворона напомнила мне о своем существовании самым
неожиданным образом.
Дело было вечером, когда вся наша семья собралась за столом пить
чай. Я рассеянно крутил в стакане ложечку, вспоминая результаты
сложного рентгеновского просвечивания одного больного.
Внезапно мой взгляд упал на пальцы Ирочки. Она бесцеремонно
запускала их в банку с вареньем и затем отправляла прямо в рот.
- Перестань, что ты делаешь? - рассердился я.
- А я так хочу, - сказала она и снова полезла руками в банку.
Я взял ее маленькую ручонку и, хлопая по ней, стал приговаривать:
- Вот тебе, вот тебе за это.
Дочка захныкала, и в это самое время на мою руку вначале упал, а
затем вцепился в нее острыми когтями огромный белый ком. От
неожиданности я не мог даже пошевелиться.
- Не трронь! - услышал я хриплый, гортанный голос.- Не трронь ее!
- зловеще прокаркала ворона.
Я в ужасе уставился на птицу. Собственно, теперь это уже была не
птица, а какой-то огромный пуховой шар, с большими, как у человека,
глазами, и широким ртом, кончавшимся вместо губ разросшимися вправо и
влево костяными пластинками. Чудовище таращило на меня глаза, из
которых искрилась хищная злоба. По обе стороны глаз под зарослями
мягкого пуха двигались какие-то желваки, как двигаются скулы у
взволнованного человека.
- Не трронь, - повторило чудовище.
На мгновение мне показалось, что я сошел с ума.
Затем, оправившись, я тронул птицу второй рукой, пытаясь ее
согнать. При этом она так больно вцепилась в мою кисть, что я заныл.
- Будешь? - спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
- Ага, ага, моя Светка за меня заступается! Светочка, пусти папу,
он больше не будет, - радостно хлопая в ладоши, залепетала дочка.
Я почувствовал, как когти уродливой птицы разжались, и она, все
еще не сводя с меня злых глаз, неуклюже прыгнула на стол и застыла
перед моим лицом.
Заметив, что я не на шутку взволновался, Ира подошла ко мне.
- Папочка, не сердись, - заговорила она, гладя меня по голове, -
она хорошая и умная-преумная.
- Это ты ее научила говорить? - спросил я, не сводя глаз с белой
вороны.
- Это она научила меня говорить, - произнес урод, и его глаза
изобразили что-то вроде человеческой улыбки.
Мне стало не по себе.
- Да, это я научила ее говорить все-все! - повторила Ира.
- А что она еще может делать? - спросил я механически.
- Она умеет читать книжки и декламировать стихи. Она только
летать не умеет. Она прыгает. Правда, Светка?
- Правда, - ответила ворона.
- Умная птица, белая, - пропела бабушка. - Не то что те два
идола.
Я рассеянно посмотрел на двух идолов, сидевших на печной
задвижке. Нахохлившись, они с любопытством рассматривали все
происходящее внизу. Затем я перевел взгляд на белую ворону. Она была
круглой как шар. Туловище как-то слилось с головой, из-под него
торчали толстые желтоватые лапы.
Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную
до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:
- Больно?
- Да, больно, а что?
- Нужно помазать йодом. Нужно позвать доктора.
- Видишь, какая она умная. Она все знает, - выкликнула Ира, с
восхищением любуясь своей воспитанницей.
- Совсем как живой человек, - промурлыкала бабушка.
- Черт возьми, она у меня умнее, чем попугай! - воскликнул я.
- При чем тут попугай? - вдруг возразила ворона. - Попугай только
повторяет, но ничего не соображает.
Как ошпаренный кипятком, я вскочил со стула. В этот момент моя
последняя надежда рухнула.
- А ты разве соображаешь?
- Конечно, я все соображаю. Я даже знаю, как тебя звать.
- Вот видишь, какая она, моя Светка. Совсем как взрослая,
закричала дочка.
- Как же меня звать? - нерешительно спросил я.
- Папа, - ответила ворона очень отчетливо.
Я остолбенел. Не потому, что она произнесла это слово, а потому,
что в нем я усмотрел тревожный и роковой смысл. Ведь это я и никто
иной виноват в том, что на свет появилось это уродливое существо.
Пока я молча смотрел на уродливую птицу, Ирочка достала из своего
шкафчика большую книжку с картинками и стала спрашивать:
- Светка, кто это?
- Корова.
- А это?
- Лошадь.
- А это?
- Курица.
Ворона назвала все, что было изображено на картинках, без ошибки.
Во второй книжке она прочитала какие-то стихи. Да, именно
прочитала по слогам, как читает их моя Ира. К концу вечера между ней и
Иркой завязалась оживленная беседа, а я смотрел на них и думал, думал
до боли в голове, стараясь себя убедить, что эта белая ворона - не
мыслящее существо, а что-нибудь вроде талантливого, пусть даже
феноменального, но все же попугая.
В этот вечер произошло еще одно событие, о котором следует
сказать.
Когда Ирчонок зачем-то выбежала в соседнюю комнату, а я встал
из-за стола, чтобы немного успокоиться и привести свои мысли в
порядок, в это самое время с печной задвижки сорвались обе старые
вороны, набросились на белого урода и стали его клевать.
Он, совершенно беззащитный, запрыгал по столу и закричал:
- Спаси меня, спаси, Ирочка! Они меня бьют!
Я подскочил к столу и изо всех сил ударил одну из черных ворон
кулаком.
Они мгновенно взвились вверх и, шумно покружив по комнате,
водворились на свое гнездо.
- Спасибо, - произнесла белая ворона.
- Не стоит... - ответил я и почувствовал себя очень глупо.
Я снова уселся против нее, а она, неуклюже подойдя к краю стола,
вдруг скатилась мне прямо на колени.
- Ты хороший, - произнесла птица.
Сдерживая дыхание, я слегка ее погладил. Урод потоптался у меня
на коленях и плотно прижался к моей груди. Я почувствовал, как быстро
и сильно стучит его маленькое сердце. Почему-то у меня в горле
появился комок, который я никак не мог проглотить.
- Я совершил ужасное преступление, - взволнованно говорил я
своему товарищу по работе, психиатру Андрею Николаевичу Антонову.
- Ну-ка, ну-ка. Не волнуйтесь. У вас ужасный вид.
- Не успокаивайте меня, то, что произошло, кошмарно. Я теперь
навсегда потерял покой. Я виноват в появлении на свет мыслящего
существа.
- Ого! - произнес Андрей Николаевич и широко улыбнулся. -
Поздравляю. Вам действительно пора жениться. Вот и повод хорош...
- Да нет же, нет! - воскликнул я. - Это не человеческое существо.
Психиатр нахмурился и посмотрел на меня исподлобья.
В течение получаса я сбивчиво рассказывал ему о том, как нашел
замерзших ворон, как проделал над ними эксперимент по рентгеновскому
облучению и как на свет появилась белая ворона.
- Понимаете, я не могу себе представить, что это только попугай.
Ведь она же рассуждает, рассуждает, как человек, во всяком случае, не
хуже моей Ирки. Она знает буквально все, что знает моя дочка. Кроме
того, у нее совсем человеческие чувства. Она может злиться,
веселиться, быть нежной, ласковой. А выглядит она как футбольный мяч,
обклеенный пухом. Понимаете, какой ужас! Это почти голова профессора
Доуэля, только вполне самостоятельная, на ногах, она может
перемещаться...
Психиатр задумался. После, как бы рассуждая вслух, он заговорил:
- Вообще говоря, возможности радиационной генетики колоссальны.
Если верить, что способность к развитию большого мозга заложена в
химической структуре хромосомного вещества, то я не вижу оснований,
почему при помощи мутационных воздействий нельзя перестроить хромосомы
любого животного так, чтобы у его потомства развивался большой мозг...
- Что вы хотите этим сказать? - удивился я.
- А то, что наследственные признаки живого организма можно
регулировать.
Подумав немного, он добавил:
- Знаете, я должен посмотреть на вашу белую ворону. Обязательно
посмотреть, так сказать, профессиональными глазами.
В электричке, по дороге ко мне домой, Антонов рассказал мне о
новых работах по радиационной и химической генетике.
- Для сельского хозяйства и животноводства здесь необозримые
возможности. Воздействуя на наследственные органы животных, можно
добиться выведения совершенно новых пород.
- А если свиньи, или кролики, или коровы научатся говорить
по-человечески? - спросил я мрачно. - Что тогда? Вы тоже будете есть
их мясо?
Антонов поморщился.
- Это невероятно. Это практически невероятно.
- Боюсь, эта искусственная генетика приведет к тому, что придется
серьезно заняться уточнением, кого следует считать человеком и кого
животным.
По пути до самого дома мы молчали.
Открывая калитку, я удивился, что Ирчонок меня не встречает, как
обычно. Я почему-то встревожился и, пропуская впереди себя Андрея
Николаевича, быстро вошел в дом. Навстречу нам появилась бабушка, вся
в слезах.
- Что случилось? Где Ирочка? - заволновался я.
Вместо ответа она заголосила:
- Говорила я тебе, что от этих птиц добра не будет. Так оно и
сталось...
- Да что здесь произошло? Где Светка?
- Иди смотри, что эти дьяволы наделали.
Я и Антонов вбежали в соседнюю комнату. Ирочка лежала на кровати
с мокрой тряпкой на голове.
- Что с тобой? - воскликнул я, подбегая к дочке.
- Они, они... Моя Светка... Мою Светку... Они клевали и меня...
Она зарыдала, захлебываясь слезами.
В этот момент в комнату вошла бабушка и протянула нам фанеру, на
которой лежало огромное окровавленное тело белой вороны.
- Это все вон те, черные. Они и Ирку клевали. Посмотри на ее
личико.
- Я ее так защищала... - прошептала Ира и снова забилась в
истерике.
- Когда мы стали гонять этих черных и наконец вытурили их, Светка
была еще жива. Перед смертью она сказала: "Поднеси меня к Ирочке". Я
ее поднесла вот так, на фанерке, а она, прямо как человек, как
заплачет... Затрепыхалась, хотела сползти вниз и умерла...
Антонов тронул меня за плечо и шепотом сказал:
- Не нужно об этом говорить. Давайте выйдем, пусть девочка
успокоится.
Мы вышли в сад. Сгущались сумерки. У меня на душе было очень
тяжело, как будто умер близкий человек. Я вздрогнул, услышав вдруг над
головой знакомое "Карррр". Совсем низко пронеслись две вороны.
- Ах вы, проклятые, - завопил я, схватил палку и запустил ее в
кружившихся надо мной птиц.
Они поднялись высоко, сделали над нашей дачей еще круг и,
торжествующе каркая, одна за другой скрылись за соснами.
(из неопубликованного)
Вскоре после войны я работал рентгенологом в одной из клиник
Москвы, а жил за городом в небольшом деревянном домике со своей
шестилетней дочкой Ирой и бабушкой, матерью моей жены, погибшей в
последние дни войны. От железнодорожной платформы до моего жилья нужно
было идти полем около трех километров. Возвращаясь однажды поздно
вечером, я заметил на тропинке два черных шевелящихся комочка. Мороз
был крепкий, не менее тридцати пяти градусов.
Я осветил комки электрическим фонариком. Это были птицы, две
обыкновенные вороны, которые, очевидно, были сбиты на землю порывом
колючего морозного ветра. Когда я их поднял, они встрепенулись, хотели
каркнуть, но из глоток, кроме свистящего шипения, ничего не вышло. У
меня в кармане они замерзли совсем.
Дома я уложил ворон в игрушечную кроватку, где спала дочкина
кукла, в надежде, что за ночь они отойдут.
Утром я обнаружил, что вороны все еще без признаков жизни
продолжали лежать в кроватке и что возле них уже возилась Ира.
- Папа, почему они спят? - спросила она.
- Они, Ирочка, больные. Я вчера их подобрал в снегу.
- А они поправятся?
- Не знаю, сейчас посмотрим.
Я поднял птиц и сквозь жесткие перья нащупал то место, где у них
находится сердце. Пальцы почувствовали легкое постукивание.
- Они поправятся. Ты их только хорошенько укрой и не трогай. Дай
им попить теплой воды.
Через два дня обе вороны полностью пришли в себя и начали
пытаться летать, что немало радовало Иру и пугало бабушку. А еще через
два дня обе птицы уже орали во всю глотку, нахально летали по квартире
и пожирали все, что попадалось им на глаза.
Моя Ирка была в восторге, а бабушка как-то вечером мне сказала:
- Выпусти ты их, пожалуйста. Не люблю я эту птицу.
- Почему? - спросил я.
- Уж очень каркают нехорошо. Сердце щемит.
Бабушка была суеверным человеком и делила всех птиц на "чистых" и
"нечистых".
- Ладно, потеплеет, я их выпущу.
Наступила весна, и в одно из воскресений после долгих
дипломатических переговоров с Ирой, во время которых я должен был
заверить ее, что после очередной получки куплю ей в магазине таких же
птиц, только с красными и зелеными крыльями, мы решили отпустить наших
ворон на волю.
Выдался чудесный солнечный день, и мы открыли окно. В комнату
пахнул теплый весенний воздух, птицы сразу встрепенулись и рванулись в
окно.
- Улетели, - пропела Ира и махнула ручонкой.
Однако вороны не улетели. Они покружились над домом, после
уселись на крышу беседки против окна и, как бы что-то соображая,
посматривали то на голубое небо, то на нас. После этого они решительно
снялись с крыши и влетели обратно в комнату.
Ира захлопала в ладошки.
- Господи боже мой! Да они не хотят, - сказала бабушка.
А вороны уселись в свое гнездо на моем книжном шкафу и что-то
долго и упорно обсуждали на своем хриплом птичьем языке.
Они были совершенно ручные, и я снял их с гнезда и снова выбросил
в окно. Однако они тут же возвратились обратно, укоризненно каркнув
мне на лету.
- Неужели они будут здесь до самой моей смерти? - в ужасе шептала
бабка.
- Ладно, что-нибудь придумаем. Пусть пока поживут. Они не
улетают, потому что наступило время класть яйца. После мы унесем
гнездо с яйцами, и они уйдут за ним.
В этот-то момент я и вспомнил про одну научную статью о
генетическом влиянии рентгеновских лучей на животных.
"А что, если проверить это на воронах? - подумал я. - Сдохнут, ну
и черт с ними. Бабушка перестанет нервничать".
Мною овладел дилетантский интерес к проблеме изменения
наследственности. Я тут же смастерил клетку и на следующий же день
увез обеих ворон в город, в свой рентгеновский кабинет.
Я облучал ворон два раза в день рентгеновскими лучами по три
минуты. Это продолжалось до тех пор, пока я не заметил, что самка
стала ленивой, неподвижной и все время гнездилась в углу клетки на
ворохе сухой травы.
Я привез ворон домой и через пять дней на моем книжном шкафу
обнаружил четыре сереньких яичка. Когда я к ним притрагивался,
ворониха грозно кричала, норовя клюнуть меня в нос. Ворон, при этом
каркая, носился вокруг.
- Господи, вот еще не хватало. Теперь весь дом заселит это
воронье, - бабушка очень злилась, что-то про себя бормотала и
старалась обходить книжный шкаф, на верхушке которого, присмирев,
сидели обе птицы. Ирчонок регулярно, три раза в день ставила стул на
стол и доставляла семье корм и воду в игрушечной посуде.
Через восемнадцать дней появились птенцы.
Я влез на стул и посмотрел на семью. Четыре сереньких, похожих
друг на друга вороненка копошились в перьях матери. Они вытягивали
длинные голые шеи и едва слышно шипели, открывая непомерно огромные
рты. Ничего особенного в этих вороненках я не обнаружил. Мне только
показалось, что один из них был несколько крупнее, чем все остальные.
Восторг Ирочки был неописуем. Она часами сидела на стуле,
установленном на столе, и смотрела на выводок. Ворониха позволяла моей
дочке прикасаться к своим маленьким отпрыскам. Мне этого она не
разрешала. Бабушку я успокоил, сказав:
- Неудобно их выбрасывать сейчас. Пусть подрастут, тогда.
Бабушка укоризненно покачала головой:
- Не принесут нам эти птицы счастья, вот увидишь.
- Мама, я проделал над птицами научный опыт и хочу посмотреть,
что из этого выйдет.
Бабушкино пророчество стало сбываться дней через десять.
Я пришел с работы и застал дочку в слезах.
- Что такое?
- Умер. Один птенчик умер, - прошептала Ира.
В гнезде сидела грустная мать, а поодаль не менее грустный отец.
Два маленьких вороненка, изрядно почерневших, копошились в гнезде, а
третий стоял в стороне на фанере. Он наклонил голову и смотрел... на
крохотный трупик своего братца, В его стойке и в том, как он держал
голову, было что-то странное. Я заметил, что он действительно был
крупнее всех и, главное, совершенно белый. Он стоял неподвижно и с
каким-то удивленным птичьим вниманием смотрел на мертвый растрепанный
комочек у своих ног. Затем он глянул в мою сторону, и я чуть не
вскрикнул, увидев его глаза. Они были огромными и круглыми, как у
совы.
"Мутационный урод, - сразу решил я. - Результат воздействия
рентгеновских лучей".
Через два дня умер еще один птенец, а на следующий день еще. Ира
плакала дни напролет, бабушка втихомолку молилась богу, а меня
пожирало любопытство, что будет с четвертым, с белым вороненком.
Удивительно, что после того, как издох последний черный
вороненок, обе взрослые птицы стали вести себя так, как будто бы у них
никого больше не осталось. Они не обращали никакого внимания на
выжившего птенца, не кормили его, не следили за ним. Более того, они
переместились на задвижку печной трубы и стали стаскивать туда всякий
хлам, чтобы сделать новое гнездо. Белого птенца с огромными глазами
они полностью оставили на попечение моей дочки.
А он стал расти буквально на глазах. Особенно разрастались его
голова и глаза, которые он всегда таращил то на Ирочку, то на меня, то
на бабушку. Когда ему исполнилось двадцать дней, он уже ел в два раза
больше, чем его взрослые родители. У этой птицы были совершенно
недоразвитые крылья, лапки были широкими, на коротеньких ножках,
туловище не продолговатым, а круглым.
- Папа, он так любит сахар и конфеты, - как-то объявила мне Ира.
- Он даже говорит, когда ему хочется сахара.
- Говорит? Как же он может говорить?
- А так: "И-кррр, и-крр". Я его все учу, учу, а он еще не может
сказать правильно "сахар".
Я рассмеялся.
Очередные дела в клинике захлестнули меня, и я долго не обращал
внимания на уродливую ворону. Тем более что мне никто об этом не
напоминал. Даже бабушка как-то свыклась с тем, что у нас поселились
птицы - две взрослые, черные, и одна молодая уродливая, белая как
снег. Я только замечал, что на черных ворон теперь ни Ира, ни бабушка
не обращали никакого внимания. Зато они усердно ухаживали за белой
птицей.
Белая ворона напомнила мне о своем существовании самым
неожиданным образом.
Дело было вечером, когда вся наша семья собралась за столом пить
чай. Я рассеянно крутил в стакане ложечку, вспоминая результаты
сложного рентгеновского просвечивания одного больного.
Внезапно мой взгляд упал на пальцы Ирочки. Она бесцеремонно
запускала их в банку с вареньем и затем отправляла прямо в рот.
- Перестань, что ты делаешь? - рассердился я.
- А я так хочу, - сказала она и снова полезла руками в банку.
Я взял ее маленькую ручонку и, хлопая по ней, стал приговаривать:
- Вот тебе, вот тебе за это.
Дочка захныкала, и в это самое время на мою руку вначале упал, а
затем вцепился в нее острыми когтями огромный белый ком. От
неожиданности я не мог даже пошевелиться.
- Не трронь! - услышал я хриплый, гортанный голос.- Не трронь ее!
- зловеще прокаркала ворона.
Я в ужасе уставился на птицу. Собственно, теперь это уже была не
птица, а какой-то огромный пуховой шар, с большими, как у человека,
глазами, и широким ртом, кончавшимся вместо губ разросшимися вправо и
влево костяными пластинками. Чудовище таращило на меня глаза, из
которых искрилась хищная злоба. По обе стороны глаз под зарослями
мягкого пуха двигались какие-то желваки, как двигаются скулы у
взволнованного человека.
- Не трронь, - повторило чудовище.
На мгновение мне показалось, что я сошел с ума.
Затем, оправившись, я тронул птицу второй рукой, пытаясь ее
согнать. При этом она так больно вцепилась в мою кисть, что я заныл.
- Будешь? - спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
- Ага, ага, моя Светка за меня заступается! Светочка, пусти папу,
он больше не будет, - радостно хлопая в ладоши, залепетала дочка.
Я почувствовал, как когти уродливой птицы разжались, и она, все
еще не сводя с меня злых глаз, неуклюже прыгнула на стол и застыла
перед моим лицом.
Заметив, что я не на шутку взволновался, Ира подошла ко мне.
- Папочка, не сердись, - заговорила она, гладя меня по голове, -
она хорошая и умная-преумная.
- Это ты ее научила говорить? - спросил я, не сводя глаз с белой
вороны.
- Это она научила меня говорить, - произнес урод, и его глаза
изобразили что-то вроде человеческой улыбки.
Мне стало не по себе.
- Да, это я научила ее говорить все-все! - повторила Ира.
- А что она еще может делать? - спросил я механически.
- Она умеет читать книжки и декламировать стихи. Она только
летать не умеет. Она прыгает. Правда, Светка?
- Правда, - ответила ворона.
- Умная птица, белая, - пропела бабушка. - Не то что те два
идола.
Я рассеянно посмотрел на двух идолов, сидевших на печной
задвижке. Нахохлившись, они с любопытством рассматривали все
происходящее внизу. Затем я перевел взгляд на белую ворону. Она была
круглой как шар. Туловище как-то слилось с головой, из-под него
торчали толстые желтоватые лапы.
Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную
до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:
- Больно?
- Да, больно, а что?
- Нужно помазать йодом. Нужно позвать доктора.
- Видишь, какая она умная. Она все знает, - выкликнула Ира, с
восхищением любуясь своей воспитанницей.
- Совсем как живой человек, - промурлыкала бабушка.
- Черт возьми, она у меня умнее, чем попугай! - воскликнул я.
- При чем тут попугай? - вдруг возразила ворона. - Попугай только
повторяет, но ничего не соображает.
Как ошпаренный кипятком, я вскочил со стула. В этот момент моя
последняя надежда рухнула.
- А ты разве соображаешь?
- Конечно, я все соображаю. Я даже знаю, как тебя звать.
- Вот видишь, какая она, моя Светка. Совсем как взрослая,
закричала дочка.
- Как же меня звать? - нерешительно спросил я.
- Папа, - ответила ворона очень отчетливо.
Я остолбенел. Не потому, что она произнесла это слово, а потому,
что в нем я усмотрел тревожный и роковой смысл. Ведь это я и никто
иной виноват в том, что на свет появилось это уродливое существо.
Пока я молча смотрел на уродливую птицу, Ирочка достала из своего
шкафчика большую книжку с картинками и стала спрашивать:
- Светка, кто это?
- Корова.
- А это?
- Лошадь.
- А это?
- Курица.
Ворона назвала все, что было изображено на картинках, без ошибки.
Во второй книжке она прочитала какие-то стихи. Да, именно
прочитала по слогам, как читает их моя Ира. К концу вечера между ней и
Иркой завязалась оживленная беседа, а я смотрел на них и думал, думал
до боли в голове, стараясь себя убедить, что эта белая ворона - не
мыслящее существо, а что-нибудь вроде талантливого, пусть даже
феноменального, но все же попугая.
В этот вечер произошло еще одно событие, о котором следует
сказать.
Когда Ирчонок зачем-то выбежала в соседнюю комнату, а я встал
из-за стола, чтобы немного успокоиться и привести свои мысли в
порядок, в это самое время с печной задвижки сорвались обе старые
вороны, набросились на белого урода и стали его клевать.
Он, совершенно беззащитный, запрыгал по столу и закричал:
- Спаси меня, спаси, Ирочка! Они меня бьют!
Я подскочил к столу и изо всех сил ударил одну из черных ворон
кулаком.
Они мгновенно взвились вверх и, шумно покружив по комнате,
водворились на свое гнездо.
- Спасибо, - произнесла белая ворона.
- Не стоит... - ответил я и почувствовал себя очень глупо.
Я снова уселся против нее, а она, неуклюже подойдя к краю стола,
вдруг скатилась мне прямо на колени.
- Ты хороший, - произнесла птица.
Сдерживая дыхание, я слегка ее погладил. Урод потоптался у меня
на коленях и плотно прижался к моей груди. Я почувствовал, как быстро
и сильно стучит его маленькое сердце. Почему-то у меня в горле
появился комок, который я никак не мог проглотить.
- Я совершил ужасное преступление, - взволнованно говорил я
своему товарищу по работе, психиатру Андрею Николаевичу Антонову.
- Ну-ка, ну-ка. Не волнуйтесь. У вас ужасный вид.
- Не успокаивайте меня, то, что произошло, кошмарно. Я теперь
навсегда потерял покой. Я виноват в появлении на свет мыслящего
существа.
- Ого! - произнес Андрей Николаевич и широко улыбнулся. -
Поздравляю. Вам действительно пора жениться. Вот и повод хорош...
- Да нет же, нет! - воскликнул я. - Это не человеческое существо.
Психиатр нахмурился и посмотрел на меня исподлобья.
В течение получаса я сбивчиво рассказывал ему о том, как нашел
замерзших ворон, как проделал над ними эксперимент по рентгеновскому
облучению и как на свет появилась белая ворона.
- Понимаете, я не могу себе представить, что это только попугай.
Ведь она же рассуждает, рассуждает, как человек, во всяком случае, не
хуже моей Ирки. Она знает буквально все, что знает моя дочка. Кроме
того, у нее совсем человеческие чувства. Она может злиться,
веселиться, быть нежной, ласковой. А выглядит она как футбольный мяч,
обклеенный пухом. Понимаете, какой ужас! Это почти голова профессора
Доуэля, только вполне самостоятельная, на ногах, она может
перемещаться...
Психиатр задумался. После, как бы рассуждая вслух, он заговорил:
- Вообще говоря, возможности радиационной генетики колоссальны.
Если верить, что способность к развитию большого мозга заложена в
химической структуре хромосомного вещества, то я не вижу оснований,
почему при помощи мутационных воздействий нельзя перестроить хромосомы
любого животного так, чтобы у его потомства развивался большой мозг...
- Что вы хотите этим сказать? - удивился я.
- А то, что наследственные признаки живого организма можно
регулировать.
Подумав немного, он добавил:
- Знаете, я должен посмотреть на вашу белую ворону. Обязательно
посмотреть, так сказать, профессиональными глазами.
В электричке, по дороге ко мне домой, Антонов рассказал мне о
новых работах по радиационной и химической генетике.
- Для сельского хозяйства и животноводства здесь необозримые
возможности. Воздействуя на наследственные органы животных, можно
добиться выведения совершенно новых пород.
- А если свиньи, или кролики, или коровы научатся говорить
по-человечески? - спросил я мрачно. - Что тогда? Вы тоже будете есть
их мясо?
Антонов поморщился.
- Это невероятно. Это практически невероятно.
- Боюсь, эта искусственная генетика приведет к тому, что придется
серьезно заняться уточнением, кого следует считать человеком и кого
животным.
По пути до самого дома мы молчали.
Открывая калитку, я удивился, что Ирчонок меня не встречает, как
обычно. Я почему-то встревожился и, пропуская впереди себя Андрея
Николаевича, быстро вошел в дом. Навстречу нам появилась бабушка, вся
в слезах.
- Что случилось? Где Ирочка? - заволновался я.
Вместо ответа она заголосила:
- Говорила я тебе, что от этих птиц добра не будет. Так оно и
сталось...
- Да что здесь произошло? Где Светка?
- Иди смотри, что эти дьяволы наделали.
Я и Антонов вбежали в соседнюю комнату. Ирочка лежала на кровати
с мокрой тряпкой на голове.
- Что с тобой? - воскликнул я, подбегая к дочке.
- Они, они... Моя Светка... Мою Светку... Они клевали и меня...
Она зарыдала, захлебываясь слезами.
В этот момент в комнату вошла бабушка и протянула нам фанеру, на
которой лежало огромное окровавленное тело белой вороны.
- Это все вон те, черные. Они и Ирку клевали. Посмотри на ее
личико.
- Я ее так защищала... - прошептала Ира и снова забилась в
истерике.
- Когда мы стали гонять этих черных и наконец вытурили их, Светка
была еще жива. Перед смертью она сказала: "Поднеси меня к Ирочке". Я
ее поднесла вот так, на фанерке, а она, прямо как человек, как
заплачет... Затрепыхалась, хотела сползти вниз и умерла...
Антонов тронул меня за плечо и шепотом сказал:
- Не нужно об этом говорить. Давайте выйдем, пусть девочка
успокоится.
Мы вышли в сад. Сгущались сумерки. У меня на душе было очень
тяжело, как будто умер близкий человек. Я вздрогнул, услышав вдруг над
головой знакомое "Карррр". Совсем низко пронеслись две вороны.
- Ах вы, проклятые, - завопил я, схватил палку и запустил ее в
кружившихся надо мной птиц.
Они поднялись высоко, сделали над нашей дачей еще круг и,
торжествующе каркая, одна за другой скрылись за соснами.