Опускаем утконоса в большое ведро. После нескольких попыток выбраться он успокаивается и затихает, свернувшись клубочком на дне.
   Стоит прикоснуться к утконосу, как он сразу съёживается, опускает голову вниз и старается спрятать мягкий клюв, свернувшись калачиком. Обычно люди, знакомые с утконосом только по рисункам и сухим музейным чучелам, думают, что клюв утконоса — твёрдое роговое образование, подобное утиному клюву. Но это совсем не так. Мне удаётся просунуть руку под брюхо утконосу, и он утыкается носом в мою ладонь, стараясь «зарыться» в ней. Я сразу ощущаю прохладную мягкость и эластичность его кожистого «клюва» — он покрыт чёрной пористой кожей, которая как бы натянута на основу из двух тонких и гибких дугообразных косточек, проходящих по краям надклювья и подклювья. Верхняя часть клюва значительно шире и длиннее нижней. Кроме того, от основания клюва сверху и снизу отходят назад мягкие кожистые щитки, прикрывающие подбородок и переднюю часть головы почти до самых глаз. Эти щитки увеличивают поле чувствительности при поиске пищи под водой. Ведь клюв утконоса — основной орган чувств во время ныряния: под водой глаза, уши и ноздри животного плотно закрыты.
   Позже мне удавалось подолгу наблюдать за поведением утконоса в огромном аквариуме зоопарка Эрика Уоррелла в Госфорде, близ Сиднея. Я дважды был в гостях у Эрика — энергичного коренастого австралийца с чёрной седеющей бородой, владельца уникальной коллекции живых рептилий. В обширном парке Эрика Уоррелла помимо гигантских королевских кобр, тайпанов, синеязыких сцинков и прочих чешуйчатых гадов живёт утконос. Это редкий гость зоопарков, поскольку он в условиях неволи требует особой заботы при содержании. Аквариум длиной в несколько метров и глубиной около метра имеет пологий выход на сушу и дальше — в искусственную нору, где животное прячется во время отдыха. Наблюдая за животным из затемнённого зала, я видел, как утконос спускается в воду, ныряет и плывёт над самым дном. Голова его опущена, глаза плотно закрыты, на их месте видны два светлых пятна — это выделяется на фоне тёмно-бурой окраски светло-жёлтая шерсть сомкнутых век. Чувствительный нос вместе с лобным и подбородочным щитками служит утконосу основным органом ориентации и поиска пищи под водой. Животное держит клюв над самым дном и непрестанно быстрыми движениями поводит головой из стороны в сторону, взмучивая носом придонный ил, обследуя камни и пучки донной растительности. Захватив клювом со дна добычу, утконос поднимается на поверхность и, распластавшись на воде, тщательно пережёвывает корм твёрдыми роговыми пластинками. Эти пластинки заменяют ему зубы, выпадающие ещё в раннем возрасте. Пищей утконосу служат всевозможные водные животные — черви, моллюски, мелкие ракообразные, личинки насекомых. С более крупной добычей он выбирается на берег. чтобы там разгрызть её и затем проглотить.
   Утконосы исключительно прожорливы, не выносят длительной голодовки, поэтому содержание их в неволе сопряжено с постоянными хлопотами по снабжению свежим кормом. Из-за этого даже в Австралии лишь нескольким зоопаркам удавалось подолгу держать у себя утконосов.
   Тщательно обследовав пойманную самку, мы отправляемся с добычей к берегу, обсуждая и переживая поимку уникального зверя.
   — Ник и Майкл, — обращается к нам Питер, — вы оба просто счастливые люди. Ведь Ник — первый русский, а Майкл — первый канадец, которым довелось собственными руками поймать утконоса.
   Мы рассказываем Питеру о внешнем облике и образе жизни бобров, которых каждому из нас приходилось наблюдать у себя на родине. Мы находим ряд общих черт у этих совсем не родственных животных. Аналогии сформировались в результате длительного приспособления к полуводному образу жизни. Их можно проследить в общем сложении вальковатого тела с плоским веслообразным хвостом (у бобра он голый с обеих сторон, а у утконоса — только снизу), в структуре и свойствах шёрстного покрова: густой и упругий шелковистый мех хорошо противостоит намоканию, сохраняет кожу сухой и тёплой во время плавания в воде.
   Много сходного у бобра и утконоса также в строении перепончатых лап, в манере плавания и ныряния, в строительстве убежищ-нор (отнюдь не всегда бобры строят хатки, зачастую довольствуясь норами, вырытыми в крутом берегу реки). Примечательно, что эти отдельные черты сходства в морфологии, экологии и поведении выработались у животных не только не родственных, но и резко различающихся по многим другим особенностям строения, питания, размножения.
   Значительно позже я подумал также о том, что можно провести аналогию между утконосом и нашим полуводным насекомоядным зверьком выхухолью. Просматривая фильм о жизни выхухоли, я был поражён сходством этого зверька с утконосом в кормовом поведении. Спустившись из норы в воду, выхухоль плывёт над самым дном, взмучивая придонный ил своим подвижным хоботком, и захватывает донных обитателей — моллюсков, червей, рачков. Поймав добычу, он возвращается в нору, где и поедает её. Все это очень похоже на поведение утконоса.
   Через час едем снова проверять сети. На этот раз я сажусь на вёсла; бесшумно опускаю их в воду и маневрирую в темноте вдоль сетей, давая Питеру возможность просвечивать фонарём сеть под водой. В той же сети, в которую час назад попалась самка, запутался крупный самец. Он вырывается из рук ещё более настойчиво, но Питер держит его за хвост очень крепко и в то же время осторожно, избегая его растопыренных задних лап. Такая предусмотрительность вполне оправданна: на запястье каждой лапы с внутренней стороны торчит по толстой слегка загнутой острой шпоре. Шпоры эти светло-жёлтого цвета, полупрозрачные в свете фонаря. В них таится немалая опасность — самец утконоса отнюдь не так безобиден, как самка. Внутри каждой шпоры проходит полый канал, соединённый с протоком ядовитой железы, которая помещается в основании ноги. Железы содержат нейротоксический яд, смертельный для мелких животных. Для человека укол шпоры утконоса весьма болезнен, хотя и не смертелен. Странно, что утконос не старается воспользоваться шпорами для самозащиты. Он мог бы протянуть лапу назад и вонзить шпору в руку Питера, но вместо этого он бессмысленно растопырил лапы и лишь судорожно подёргивает ими.
   До сих пор неясно, зачем нужны утконосу ядовитые шпоры. Для защиты от естественных врагов? Но таких врагов у утконоса немного — это вараны, крупные змеи и эндемичные водяные крысы. Для них утконосы представляют лишь случайную добычу. Кроме того, шпорами вооружены лишь самцы — а разве самкам меньше нужна защита от хищников? Может быть, самцы утконосов используют шпоры при борьбе между собой за самок или за индивидуальные участки? Отмечен случай, когда самец поранил шпорой попавшуюся ему «под горячую руку» самочку и та вскоре погибла. Но оказывает ли яд шпор заметное действие на более крупных самцов утконосов, пока неясно.
   Поместив обоих пленников в большие ведра в кузове «лендровера», мы сами устраиваемся у костра для короткого сна.
   Заглянув перед сном в машину, я обнаруживаю, что утконосы заполнили её резким запахом, который не был так заметён на открытом воздухе. Он напоминает запах свежевыловленной рыбы. Такой сильный запах источают выделения околошейных желез. По этому запаху утконосы легко находят друг друга в природе.
   Под утро становится прохладно, я зябко кутаюсь в плед и придвигаюсь поближе к костру. Лёгкий ветерок шевелит листву деревьев, чёрное ночное небо освободилось от туч и усыпано яркими звёздами в непривычных нашему глазу сочетаниях южных созвездий. За две недели пребывания в Австралии я пока не научился безошибочно находить воспетый романтиками морей Южный Крест. Вопреки представлениям большинства обитателей Северного полушария это созвездие находится отнюдь не на южном полюсе неба, а в стороне от него, примерно так же далеко, как Большая Медведица от Полярной звезды. Остальные звезды Южного полушария я мысленно группирую в желаемые сочетания, и вот уже мне представляется очерченный яркими звёздами силуэт… утконоса. Конечно, такого созвездия нет на карте звёздного неба, ведь все они были поименованы отважными корсарами южных морей ещё задолго до открытия этого животного. Но в эту ночь на берегу тихой австралийской речушки, где в темноте плещутся утконосы, мне ясно видится именно такое созвездие.
   «Однопроходные яйцекладущие, яйцо кожистое» — такую феноменальную телеграмму послал в начале сентября 1884 г. австралийский зоолог В. Колдуэлл на сессию Британского зоологического общества. Так учёные впервые узнали, что утконосы не рождают живых детёнышей, а откладывают кожистые яйца, подобно рептилиям. С того поразительного открытия прошло немало времени, и теперь мы уже знаем многое о размножении утконоса.
   И самцы, и самки утконоса обычно проводят день в примитивных коротких норах, вырытых ими под корнями прибрежных деревьев или кустов. Однако на время размножения самку не удовлетворяет такое ненадёжное убежище. Она роет сложную и длинную гнездовую нору. Вход её располагается немного выше уровня воды, и затем нора идёт вверх под углом примерно в 30°. От основного хода самка делает один-два боковых тупичка — очевидно, для того, чтобы сбить с толку непрошеных посетителей. Общая длина норы может достигать восемнадцати метров. В конце её располагается овальная гнездовая камера, которую самка заботливо выстилает сухой травой и листьями.
   В этой камере самка сносит от одного до трёх кожистых яиц, подчас склеенных друг с другом. Размеры яиц — полтора-два сантиметра. Перед откладкой яиц самка забивает вход в нору несколькими земляными пробками. Это поддерживает постоянное тепло в норе и предохраняет от нежелательных визитов в самый ответственный период насиживания яиц. Чтобы ускорить их развитие, самка сворачивается клубком вокруг кладки и «насиживает» её в течение одной-двух недель.
   Вылупившиеся из яиц детёныши имеют длину чуть более двух сантиметров, они слепые и голые. К этому времени на брюхе самки формируются два оголённых млечных поля. Из скоплений млечных желез, подобно испарине, выступают мелкие капли густого молока, которое детёныши, забравшись на брюхо лежащей на спине матери, слизывают своими мягкими клювами. Растут детёныши медленно и только через четыре месяца покрываются шерстью. В этом возрасте они достигают длины около тридцати сантиметров и впервые покидают нору.
   Немало проблем и тревог вызывает у учёных и деятелей охраны природы критическое состояние многих редких и ценных видов эндемичной австралийской фауны. Некоторые виды уже безвозвратно исчезли с лица земли в результате прямого истребления или коренного изменения естественных местообитаний. Численность многих видов достигла такого низкого уровня, что необходимы экстренные меры для их спасения.
   Все это по счастливому стечению обстоятельств не относится к утконосам. Хотя этих животных и уничтожали в прошлом веке тысячами ради их шкурок, но скрытный ночной образ жизни с использованием убежищ-нор позволил им пережить этот тяжёлый период. Запрет отстрела утконосов, действующий уже более восьмидесяти лет, способствовал восстановлению их популяций. Естественных врагов у утконосов немного, и деятельность человека не оказывает явно отрицательного влияния на этих животных. Утконосы населяют реки не только в первичных лесах, но и в сельскохозяйственных ландшафтах и даже в окрестностях больших городов.
   Лишь изредка утконосы гибнут, попадая в верши рыбаков или при искусственном сбросе воды в реках. Интенсивный выпас скота также может приводить к разрушению нор и оголению берегов, что вызывает исчезновение утконосов в этих местах. Но, несмотря на все эти мелкие неприятности, численность утконосов в Юго-Восточной Австралии сейчас близка к оптимальной.
   Особую роль в сохранении эндемичной фауны в Австралии призвана сыграть созданная и расширяемая сеть национальных парков и резерватов, где должны быть сохранены все характерные типы местообитаний вместе с населяющими их животными.
   Будем надеяться, что и далёкие наши потомки смогут увидеть утконоса не только в зоопарках, а учёные откроют ещё немало тайн эволюции, экологии и биологии этого уникального яйцекладущего млекопитающего.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ПОГОНЯ ЗА ВАЛЛАБИ

   Ранним дождливым утром мы покидаем столицу. В пять часов уже светло — ведь на дворе сейчас декабрь, разгар лета. Небо в плотных облаках, моросящий дождь превращает дорогу в скользкое, опасное для вождения серое полотно. Нас четверо в «лендровере»: руководитель экспедиции доктор Хью Тиндал Биско, его два аспиранта Джон и Мэрилин и я. Едем мы, сменяясь за рулём по очереди. Установили смену по кругу, как на волейбольной площадке: один спит сзади на лежачем месте, другой ведёт машину, а двое сидят рядом с водителем. Первым уселся за руль Джон. Я сижу у окна и наблюдаю холмистую местность с чередованием парковых лесочков, полян, пастбищ. Всю дорогу вдоль обочины тянутся изгороди из колючей проволоки, а ближе к асфальту — сплошная лента из сверкающих под дождём, вымытых его влагой бутылок и банок из-под пива. Здесь принято выпитую бутылку или банку выбрасывать прямо в окно автомобиля, благо что на этих громадных пространствах дорог пешеходов практически не бывает. Тянущиеся вдоль дороги изгороди показывают, что вся земля вокруг дороги принадлежит кому-либо. В одном месте я обнаружил участок без изгороди и даже обрадовался: может быть, это всё-таки ничейная территория? Но Хью меня разочаровал, объяснив, что просто некоторые фермеры не строят заборов вокруг своих участков — это очень дорого.
   Через сто шестьдесят километров Джона за рулём сменила Мэрилин. Она ведёт машину ещё более умело и быстро. На спидометре всё время около ста пятнадцати километров в час. При этом она ещё нарочито небрежно держит руль одной рукой и то и дело поворачивается в сторону, чтобы перекинуться парой фраз со своими друзьями.
   Наша экспедиция организовалась довольно быстро. Мне повезло: в течение первого месяца пребывания в Австралийском университете я был приглашён принять участие в этой дальней экспедиции за островными кенгуру — таммарами или валлаби дама. Чтобы отловить более сотни валлаби для изучения их экологии и физиологии, группа специалистов Австралийского университета и направилась на остров Кенгуру. На нём действительно оказалось довольно много небольших кенгуру, относящихся к особому роду валлаби. Но об этом после, а пока отмечу, что было большой удачей оказаться уже в первый месяц пребывания в этой стране среди специалистов, отправляющихся в дальнее путешествие.
   Доктор Хью Тиндал Биско, или попросту Хью, пригласил меня принять участие в этой поездке, желая доставить мне удовольствие, а заодно рассчитывая на мою помощь в отлове кенгуру. Хью уже многие годы ведёт исследования по физиологии различных видов кенгуру, изучает рост и развитие детёнышей в сумке и другие аспекты биологии размножения. Сейчас его особенно интересуют мелкие виды кенгуру, и в частности валлаби дама.
   Хью высок и сухощав, с рыжеватыми редкими волосами. Лицо его обветренное, в рябинках, с тонким носом, светлыми, словно выгоревшими, бровями и всегда улыбчивым взглядом серо-голубых глаз. Он очень увлечён своей работой, и его трудно даже при желании увести в разговоре от темы основной специальности. Два верных помощника Хью — Джон и Мэрилин, такие же увлечённые зоологи. Джон — небольшого роста, плотный, коренастый брюнет с красивыми, вьющимися волосами, смуглый, с правильными чертами лица. Внешностью он напоминает не австралийца, а скорее итальянца. Мэрилин — женщина среднего роста, с крупными чертами лица, длинными прямыми волосами, решительная, с твёрдым характером и соответственно резкими манерами. В экспедиции по её способности переносить всевозможные тяготы путешествия и готовности всегда помочь она незаменима. Именно поэтому Хью и Джон довольны её компанией.
   Приближается полдень; проехав около трёхсот километров, устраиваем ленч прямо у дороги. Мы уже переваливаем Водораздельный хребет; эвкалиптовые леса становятся суше, светлее. Они похожи здесь на саванновые редколесья Африки — это бросилось мне в глаза ещё при обзоре сверху, с самолёта. Погода стала солнечная и жаркая. На открытых местах растительность разрежена, с пятнами желтовато-серой голой почвы. Чрезмерный выпас заметно подавляет рост трав. Отары овец меланхолично стоят под палящим солнцем. Ещё утром мы видели в окрестностях Канберры их соплеменниц, мокнувших под дождём. Любопытно, где же шерсть получается лучше, в окрестностях дождливой Канберры или в этих засушливых местах?
   Во время отдыха нас донимают кустарниковые мухи. Это самые многочисленные в Австралии мелкие мухи, которые особенно докучливы в жарких и засушливых районах. Правда, они не кусаются, но забиваются в глаза, в нос, в рот во время еды и совершенно не дают покоя.
   После лёгкого ленча Хью садится за руль, а я забираюсь назад, на спальное место. Тёплый сухой ветер врывается в кабину, приятно обдувает лицо.
   Ещё через сто миль останавливаемся на заправку в маленьком городке. Жарища! Пьём лимонный сок, который приготовила Мэрилин. На улицах городка пальмы, деревья с синими цветами — жараканды, которые так часто попадаются на улицах Тропической Африки. Хью вспоминает, что эти же деревья видел он и в Индии, и в Колумбии. Начинаем энтомологические сборы. Хью поймал мне крупную красивую стрекозу.
   Наступает моя очередь вести автомобиль. Для начала я выезжаю не на ту дорогу, и приходится возвращаться. Чтобы не вызывать удивления моих спутников, веду машину всё время со скоростью 90 и более километров в час.
   Для меня такая скорость непривычна, но виду я не показываю. Дорога в основном хорошая, так что затруднений нет. Только страшновато, когда мимо проносятся двух-трёхэтажные грузовики с шестью, а то и десятью легковыми машинами на борту. От них такая воздушная волна, что приходится буквально вцепляться в руль, иначе машину может сбросить в кювет.
   Участки полупустыни и редколесий сменяются возделанными землями: зелёные виноградники чередуются с жёлтыми полями пшеницы. Все это очень напоминает наш равнинный Азербайджан или предгорья Узбекистана. Вдоль дороги то и дело видны останки сбитых машинами птиц и кроликов. Среди птиц можно определить даже на ходу белоспинную ворону и розового какаду. Эти два вида чаще других встречаются и «в живом виде». Хищных птиц немного: в поле зрения попались только один коршун и мелкий сокол. На полянах сухих эвкалиптовых лесов удалось дважды заметить страусов эму. Две группы паслись за изгородью там же, где и овцы. Мои спутники поясняют, что здесь ещё не самые лучшие виноградники. Здешний виноград идёт на изюм, а вот дальше будет тот, из которого делают вино.
   Ближе к вечеру проезжаем небольшой, красивый и чистенький город Милдара, раскалённый, пышущий жаром. Но вот спадает жара, у дороги и над саванной все оживлённее птичья жизнь. Стаи розовых какаду все чаще попадаются на глаза. Это большие красно-серые птицы с белыми головами; полет у них свободный, с парением, крылья широкие, взмах глубокий. Издалека подумаешь, что это не попугаи летят, а чайки или хищные птицы.
   К вечеру все чаще встречаем попугаев прямо на дороге — видно, они прилетают сюда подкормиться галькой. А вот пара белоспинных ворон расклёвывает свою соплеменницу, сбитую автомобилем. Они неохотно сходят на обочину перед самой машиной. Ну, погодите, «каннибалы», и вас подшибут!
   Закат солнца над саванной так хорош, что я несколько раз прошу Мэрилин, которая теперь за рулём, остановиться, чтобы снять солнце у горизонта через причудливо изогнутые стволы эвкалиптов. Уже стемнело, когда мы приехали в Рен-марк. Долго петляем по городу в поисках открытого кафе.
   После семи часов вечера в этих тихих провинциальных городках их можно найти только у заправочных станций. Наконец мы находим такое кафе и прямо из жаровни берём двух огромных цыплят. Покупаем также две бутылки пива — Хью и Джону и две бутылки яблочного сока —для Мэрилин и меня. Отъехав недалеко от города, уже в темноте, при свете фонаря едим горячих цыплят, запивая каждый своим излюбленным напитком. Место нашего ужина — это обочина дороги у самой изгороди, так что живописности особой здесь нет. Мы быстро завершаем ужин, тем более что с наступлением темноты оживляются комары. Хью садится за руль, а я забираюсь назад — отсыпаться. Хью отмечает, что расписание для меня, как в яслях, — после еды сразу сон. Проехав ещё несколько десятков километров, в полной темноте останавливаемся на ночлег.
   Чтобы проезжающие машины не гудели всю ночь над ухом, мы съезжаем с основной трассы на просёлок. Он тоже окружён с обеих сторон колючей изгородью, но мы, пользуясь темнотой, перелезаем через неё и раскладываем матрацы и спальные мешки на сухом поле. Комары тотчас же принимаются за работу, но их немного, так что, укрывшись и высунув только нос, спать можно.
   Я рассказываю моим спутникам, каковы комары бывают в тундре, и мне почти не верят.
   Перед сном я прошу показать мне Южный Крест. Расположен он довольно далеко от Южного полюса неба. А сам полюс находят от этого созвездия путём сложных геометрических построений.
   Южный Крест изображён на флагах Австралии и Новой Зеландии. Любопытно, однако, что на флаге Новой Зеландии в Южном Кресте — четыре звезды, а на флаге Австралии имеется ещё и пятая маленькая звезда сбоку. Это сделано для того, чтобы число звёзд равнялось числу штатов Австралийского Союза. На небе же в этом созвездии можно насчитать четыре, пять, а при желании и большее число очень мелких звёзд. А на самом Южном полюсе или хотя бы в непосредственной близости от него хорошо заметной звезды нет. Даже не очень верится этому — ведь их так много. Чёрное небо просто усыпано ими. Немало и знакомых созвездий, таких, как Орион, Плеяды, заходящие из нашего, Северного полушария.
   Жаркий ночной ветерок не охлаждает, но хотя бы разгоняет комаров. Вдали видна тёмная полоса леса у реки, и оттуда доносится неумолчный говор — хор лягушачьих голосов, крики ночных птиц. Жизнь там кипит. Но уж, наверное, и комаров поболее, так что мы предпочитаем чистое поле. За полночь ветер стихает, комары начинают брать реванш. Приходится поглубже забраться в мешок. К утру происходит «смена караула»: как только светает, комары отправляются спать, а к работе приступают кустарниковые мухи.
   На западе очень хорошо видно зарево — это уже километрах в восьмидесяти от нас столица Южной Австралии Аделаида.
   Утром быстро собираемся и в путь. Моя очередь вести машину. Приезжаем в городок Бароса-Вэлли, окружённый самыми знаменитыми виноградниками. Здесь виноград идёт уже не на изюм, а на вино. Заходим в погреба известной компаний виноделов «Кайзерштуль», где нас угощают местным шампанским. Не знаю, как французское, но наше шампанское всё-таки лучше!
   Осталось полсотни километров до Аделаиды. Началась опять холмистая местность и пасмурная погода, а у самой Аделаиды даже дождик. Такое впечатление, будто возвращаемся к Канберре: тот же ландшафт и та же погода, только, пожалуй, потеплее. Оно и понятно: здесь и холмы пониже, и пустыня поближе.
   Въезжаем в большой и тесный город. Одно из самых высоких зданий — с тремя буквами АМП на крыше, такое же, как в Канберре, только буквы здесь не красные, а зелёные.
   Центральные улицы трудно отличить от улиц Мельбурна или Сиднея, те же рекламы тех же фирм: «Джонс», «Кодак», рестораны, такая же архитектура, узкие улочки со старомодными светофорами — все это пёстро, ярко, но, увы, стандартно.
   Направляемся в Аделаидский университет. Здесь работает друг Хью — энтомолог доктор Бартер. Он показывает нам свои рисунки. Сейчас он работает над рисунком жука. Мне удаётся определить его до семейства, и заодно я рассказываю Бартеру о том, где водятся подобные жуки у нас, чем питаются, об их поведении. Так маленький жук помогает нам быстро найти общий язык.
   Затем заходим вместе с Джоном в Управление земельных ресурсов, где нам выдают крупномасштабные карты острова Кенгуру. Мы особенно интересуемся расчищенными участками в центре острова, так как именно туда валлаби дама выходят по ночам кормиться. Нам показывают аэрофотоснимки, объясняют, где чьи землевладения и с кем согласовать наши ночные рейды, чтобы избежать конфликтов.
   В центре города надо сделать закупку продуктов. Это довольно сложная процедура. Дело в том, что стоянка и даже остановка везде запрещена. Поэтому Джон едет на «лендро-вере», совершая непрерывный круговой маршрут вокруг торгового центра, а мы, закупив необходимые продукты, останавливаемся и, увидев проезжающего Джона, машем ему рукой. Он притормаживает, и мы на ходу закидываем пакеты в машину. К одному из магазинов он уже подъезжает, сзади подгоняют следующие машины, а мы ещё не успели подойти с новой партией продуктов. Ему приходится ехать дальше, а нам ждать его на следующем витке. Так постепенно удаётся закупить всё необходимое.
   Наскоро закусываем в маленьком итальянском кафе. Я заказываю шашлык, и действительно подают его на шампурах, только без зелени, такой, как у нас на Кавказе или в Средней Азии. В итальянском кафе обстановка не похожа на типичные австралийские аккуратные, чистенькие и спокойные места «общепита». Здесь играет шумная музыка, молоденькие официантки сидят и, окутанные клубами табачного дыма, переругиваются по-итальянски с группой молодых ребят довольно бандитского вида, которые потягивают пенистый кофе «ка-пуччино».
   По узким улицам пробираемся в порт. Здесь большой корабль берет наверх пассажиров, а в трюм — машины. Оставляем свою машину на пристани и идём на судно. Саму машину заведут в трюм портовые шофёры.
   Перед тем как подняться по трапу, обнаруживаю, что на моём билете имя «мисс Банкрофт». Оказывается, одна сотрудница департамента зоологии должна была ехать в эту экспедицию, вместо неё поехать предложили мне. Но билеты заказывали заранее, поэтому заменить фамилию на билете не успели.
   Контролёр берет у всех билеты, я иду последним. Он отрывает контрольный талон у билета и, когда я уже поднимаюсь по лестнице, замечает имя в билете. Контролёр бросает мне вслед подозрительный взгляд. Вид у меня весьма экстравагантный — поверх белой кепочки надета шляпа, а на шее — жёлтое полотенце. Вся эта экипировка нужна была мне во время езды по пыльным дорогам пригородов Аделаиды. Я заговорщически улыбаюсь контролёру, и он озадаченно говорит мне: «О'кей», решив не выяснять, почему «мисс Банкрофт» имеет такую внушительную внешность.
   Располагаемся на палубе. Пароход медленно отходит, обдавая набережную черным дымом. Вид у Аделаиды со стороны моря довольно мрачный, по крайней мере в пасмурную погоду. Это громадный серый город в дожде и дымах, лежащий в котловине между горами. Поздно ночью, уже в темноте, пароход прибыл в Кингскот — главный город и порт острова Кенгуру. Прямо на корабле нас встречает симпатичный парень лет тридцати. Это Питер Девис — сын хозяина фермы, где мы будем жить. Он очень высок и худ, с обветренным лицом крестьянина и застенчивой улыбкой человека, выросшего вдали от шумного общества.
   Поджидаем на пристани, пока портовые шофёры выведут машины из трюма. Очередная машина появляется из тёмного трюма, подходит хозяин, говорит «спасибо», садится и уезжает.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента