Евгений Дубровин
ХРУСТАЛЬНЫЙ ДОМ
Женщина с красивым именем Виктория – для друзей Вика – встала из-за стола, отодвинула штору и посмотрела в окно: ей показалось, что кто-то постучал. Но за стеклом было темно, одиноко и страшно, там никого не могло быть. Ночной черный ливень загнал под крыши и в норы все живое.
Виктория вернулась к своим записям и к раскрытым чемоданам. Время от времени Вика делала инвентаризацию своего имущества, и это занятие доставляло ей удовольствие. Сегодня особенно, потому что шел дождь, за окном жутко и неуютно, а здесь светло от хрусталя, почти как в солнечный день, и Вика одна, и муж в командировке, и, значит, никто не может помешать ей наслаждаться своими любимыми вещами.
Вика любовно оглядела комнату. Все светильники были включены, и комната сияла, слепила, искрилась, переливалась, сверкала, как гигантская хрустальная люстра или как идущий на посадку на ночную землю космический корабль.
Вика зажмурилась от света, счастья. Вот к чему она стремилась всю жизнь. Сияющая комната, стерильная чистота, чемоданы-ларцы, в которых сбросила свое оперение жар-птица... Бесшумное движение золотого маятника в старинных часах, олицетворяющих вечность... Тишина красивых, дорогих, довольных, знающих себе цену вещей. Тишина, которую подчеркивал шум черного ливня за черными толстыми зеркальными стеклами.
Все-таки она обошла Тамарку. Тамарка, подружка детства, коллега, тоже завсекцией универмага, собирала янтарь. И всю жизнь строила янтарную комнату. Вика же сделала ставку на хрусталь, и правильно сделала. У нее выработался свой стиль. Тамарке же стиль не дался. Получилось механическое собирание янтаря, хаос вещей, не пронизанных общей идеей. А без идеи вещи мертвы.
У Тамарки нет идеи. Стены янтарной комнаты обвешаны дорогими безделушками, которые не может оживить холодное, зеленое, мелькающее пламя электронных часов. Тамарка думала, что янтарь и электронное пламя будут сочетаться, она думала, что миллионолетняя тишина застывшей смолы и мельтешение разбуженных электронов будут сочетаться, а получилось наоборот. Дрожащий свет, эта зеленая электронная жизнь еще больше сделали янтарь холодным, еще более далеким от нас, еще более мертвым. А попавшие в капкан времени насекомые внутри янтаря сильнее подчеркивали опасность, злодейство янтаря.
Тем более чтобы добыть янтарь, Тамарка «химичила». А ее хрусталь был чист. Все своим по?том, работой до темноты в глазах.
Нет, у Тамарки не получилось.
А у нее, Вики, получилось.
Потому что Тамарка, человек без фантазии, не смогла придумать идею.
А она, Вика, придумала. Ее комната – вспышка света, веселая игра. Ее комната – это сама жизнь. Сказочная пестрая ярмарка.
Вот что такое ее комната.
Вот какая ее идея.
Опять послышался стук, но теперь уже в дверь. Неужели Тамарка? Увидела через дорогу сияющие окна и прибежала побеситься от злости. Тамарка, больше некому. Мучилась, мучилась подружка от одиночества (муж убит в пьяной драке, детей нет), выглянула в окно, увидела свет и прибежала. Пусть смотрит, бесится. Теперь ничего не изменишь. У обоих на их комнаты ушли жизни. А жизнь назад не повернешь и не начнешь заново. Янтарную комнату не переделаешь. И хрустальную тоже. Поздно.
«Поздно, Тамарочка. Мы с тобой уже почти закончили свои дела на земле»,– подумала Вика и пошла открывать. По пути она заглянула в свое любимое зеркало с темным, пятнистым от старости стеклом. Это зеркало было очень искусной работы. Наверно, в него смотрелась какая-нибудь королева.
Вика знала, что зеркало немного лживо, чуть-чуть приукрашивает, тонко льстит всем, кто в него заглядывает. Оно ведь не знает, что в него сейчас смотрятся не короли. И все-таки Виктория любила это лживое зеркало.
Постояла, поправила волосы. Тяжелую каштановую копну на голове, которая гнула назад тонкую загорелую шею. Нет, она еще очень хороша для своих сорока пяти. И тело гибкое, как у девушки. И грудь высока. Хотя зеркало и привирает, конечно. Но все-таки она хороша и с поправками на ложь милого обманщика.
«Только зачем и для чего? – привычно подумала Вика и вышла на веранду.– Ни для кого, для всех. Просто так полагается. Созревшая роза, прежде чем упасть в траву, последний раз наполняется густым сладким соком, вскидывает голову и как бы заново расцветает».
Веранда стонала от ударов ливня, ветвей яблонь. Вика зажгла свет и как бы очутилась посреди батискафа, который опустили на дно океана посреди сильного течения. Не хватало только рыб. Но кто-то наподобие электрического ската прилип к стеклянным дверям. Плоский нос, спутанные волосы, как белые водоросли, широкий рот, огромные черные глаза.
– Кто там? – прошептала Вика, млея от ужаса и поворачиваясь в свою спасительную хрустальную сияющую комнату, но уже зная, что любопытство победит и она откроет и впустит электрического ската.
Человек отшатнулся от стекла и сразу же растворился во тьме. Вика только успела рассмотреть его умоляющий жест: рука к сердцу, палец в небо – дескать, спасите от дождя, всемирного потопа.
Она открыла дверь. На веранду, волоча за собой обрывки тьмы и рваную пелену дождя, вступил молодой мужчина с рюкзаком за плечами. Вокруг него тотчас же образовалась черная лужа.
– Хотел заночевать в стогу за поселком, да не успел. Вы разрешите мне переночевать в сарае? Я видел: у вас есть сарай. У других нет, а у вас есть. И у вас горел свет. Вот я к вам и постучался. На рассвете я уйду.
У мужчины был смущенный вид. И голос чистый, светлый. Почему-то, слушая его, Вика подумала о позвякивании главной люстры, когда быстро пройдешь по комнате.
– Это не сарай. Это баня,– сказала она.
– Тем более. Я ничего не сломаю.
Она и так знала, что ничего не сломает и за ним останется чистота в ее надраенной липовой баньке.
– Вы проходите. Я напою вас чаем. И вам надо обсохнуть.
Мужчина неуверенно вошел в хрустальную комнату и зажмурился от хлестнувшего по лицу света.
Только тут Вика внимательно рассмотрела его. Он был весь рыжий, словно выкованный из красной меди: голова, усы, борода. Курносый веснушчатый нос, голубые глаза. Широкие плечи, крепкая грудь, уверенно стоящие ноги. Огни от хрусталя копошились у него в волосах, ползали по куртке и джинсам. Он весь сверкал, как молодой хрустальный бог, который прилетел на нашу планету из морозного космоса и теперь медленно оттаивал здесь, в тепле.
Он был похож на ее сына.
Которого никогда не было. Который так и не родился. Или нет. Он был похож на ее девичьего возлюбленного, который так никогда и не пришел.
– Вы кто? – спросила Виктория.
– Я художник,– сказал пришелец.– Странствующий. Я все время иду. Я почти не езжу. Ливень налетел слишком внезапно, и я не успел добежать до стога. Я люблю ночевать в поле и в лесу. Вы уж извините, что потревожил. Почему у вас так много хрусталя?
Она зажгла газовую плиту, вскипятила чайник и развесила сушить над плитой его белье. Художнику она дала махровый халат мужа. В халате он стал похож на маленького заболевшего мальчика, и ей даже захотелось погладить его по мокрым кудрям.
Художника звали Олегом.
Он пил крепкий чай с малиновым вареньем и все время вертел головой, поражаясь великолепию хрустальной комнаты. Они говорили о комнате, и художник удивлялся все больше и больше.
– Я никогда не думал, что комнате можно посвятить жизнь. Для меня это просто открытие нового мира.
Польщенная Вика рассказала ночному гостю о Тамаркиной янтарной комнате, и художник Олег тоже признал, что янтарная комната – Тамаркина неудача. Что янтарь и зеленый дергающийся электронный огонь не сочетаются. И, значит, Тамаркина жизнь прошла зря.
За чаем он рассказал о себе, и настала ее очередь удивляться. Оказывается, Олег пишет всего лишь одну картину. Конечно, у него много пейзажей, и их охотно покупают, но все-таки он автор одной картины. Он достал из рюкзака и показал ей эту картину: излучина реки, скошенный луг, вдали лес и идет дождь. И больше ничего: излучина реки, скошенный луг, вдали лес и идет дождь.
Она долго рассматривала картину и вдруг услышала, как по темной воде стучит светлый дождь, как шуршит перебираемая струями дождя скошенная трава, как жнивье нанизывает на стебли капли дождя, как молчит далекий лес и пустеет, облегчается небо.
Вика все это явственно услышала. И еще вдруг от картины повеяло свежестью дождя. Мокрой белой глиной правого высокого берега; застывшим соком травы, перебродившим на солнце; спрятавшимся в копне мокрым травяным клопом; далеким, не досягаемым для дождя пыльным дном лесного моря...
Удивленная, даже немного испуганная, Вика сказала об этом художнику, но молодой хрустальный бог не удивился, а кивнул. Да... да... именно этого он и добивается от своей картины: чтобы она звучала и пахла. Он и сам уже давно может видеть невидимое и слышать неслышимое и добивается, чтобы умели это и другие. Через его картины. Иногда он изменяет содержание картины. Вместо дождя светит солнце. И тогда и звуки другие, и запахи тоже. Или по реке идет теплоход. Тогда в аромат дождя вплетаются запах дыма, горечь радужной пленки на воде и можно слышать, как пароход гудит.
Или в конце сидит застигнутая дождем влюбленная парочка. И тогда слышится шепот влюбленных и можно уловить запах молодой кожи...
Потом Олег все переделывает в зависимости от того, что видит в пути и что поражает его воображение.
– Хотите, я нарисую на краю леса ваш хрустальный дом?
– Хочу,– сказала она.
Олег сел на стул возле хрустальной стены и принялся рисовать, изредка поглядывая на хозяйку. Убирая посуду, проходя мимо, Вика не выдержала и заглянула через плечо художника.
И застыла, пораженная. На краю леса сверкал, светился, пылал холодным голубым пламенем ее дом, как сказочная избушка на курьих ножках. И возле избушки, залитая ледяным северным сиянием, стояла она, Вика, молодая баба-яга в белом платье, построившая этот хрустальный дом.
И вдруг она услышала звуки: резкие голоса – свой и мужа, ссорившихся из-за каждой копейки; вкрадчивый шепот продавцов хрусталя; свой вопль от жуткого удара в живот пьяного мужа; жалкий лепет застигнутой любовницы мужа; топот сапог милиции, пришедшей с обыском по анонимке завистников, молчаливая возня, когда вдруг по неизвестной причине дом загорелся – она так никогда и не узнала: была ли это случайность или злой умысел сторонников янтарной комнаты...
Но она все-таки построила его, свой дом, свою мечту. И вот она стояла возле него в белом платье, вытянув руки, прислушиваясь к тревожным шорохам ночного леса, готовая броситься навстречу каждому, кто выйдет из чащобы и покусится на ее хрустальный дом.
– Закрасьте,– сказала она устало художнику.
– Почему? – удивился тот.
– Так...
– Но все-таки? Не понравилось?
– Слишком большой лес. Так и кажется, что он раздавит дом.
Художник улыбнулся.
– Хотите я построю забор? Высокий, каменный. И собаку на цепь посажу. Слышали: «Что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить!»
– Я вас прошу...
– Жаль,– сказал Олег и несколькими мазками кисти уничтожил и дом, и ее саму в белом платье.
И все. И опять темнота ночи. Как будто никогда не было ни хрустального дома, ни женщины по имени Виктория.
Да, так оно скоро и будет. Стоит ей устать, надломиться, и пьяные дружки мужа перебьют, пропьют хрусталь и перья жар-птицы из ларцов-сундуков.
И выходит, дом был построен зря. И ее жизнь на этой земле была никому не нужной.
Потому что нет продолжения.
Жизнь никому не нужна, если у нее нет продолжения, нет человека, который бы продолжил строить хрустальный дом.
– Я вам постелю в бане,– сказала Вика. – Там тепло и сухо.
– Очень хорошо, – сказал художник. – Люблю, когда пахнет сухим деревом.
Он ушел, унося с собой свой не очень тяжелый рюкзак, а она убрала со стола и вымыла пол, окончательно уничтожила следы пребывания в доме чужого человека.
Потом Вика легла в кровать, но заснуть не могла, все думала о темноте леса, который проглотил ее хрустальный дом, ее мечту...
Ей показалось, что за зеркалом кто-то стоит. Вика встала, включила малый свет. Из-за зеркала на нее смотрел златокудрый художник. Она тихо вскрикнула, но тут же зажала себе рот ладонью – все поняла.
Когда она выходила на кухню, Олег в правом верхнем углу зеркала легкими мазками изобразил себя, шагающим по дороге с ее хрустальным домом за спиной. Краски почти не были видны при свете – так, радужная пленка, но светились в темноте. Вот почему она сразу не заметила...
Вика улыбнулась, набросила халат, вышла на улицу, закрыла на ключ свой хрустальный дом и постучала в окошко липовой бани...
Нет, дом был все-таки хорош! Тамарка проиграла. Художник не мог постучать в ее темную холодную янтарную комнату, наполненную зеленым электронным светом. Художник постучал в светлую комнату. Все живое всегда тянется к свету.
И вдруг в своем доме она услышала детский крик.
Крик не мог ей почудиться.
Это был крик ее будущего ребенка.
И Вика, обжигая ноги о мокрую траву, заспешила в свой хрустальный дом. За эту ночь она научилась видеть невидимое и слышать неслышимое.
Виктория вернулась к своим записям и к раскрытым чемоданам. Время от времени Вика делала инвентаризацию своего имущества, и это занятие доставляло ей удовольствие. Сегодня особенно, потому что шел дождь, за окном жутко и неуютно, а здесь светло от хрусталя, почти как в солнечный день, и Вика одна, и муж в командировке, и, значит, никто не может помешать ей наслаждаться своими любимыми вещами.
Вика любовно оглядела комнату. Все светильники были включены, и комната сияла, слепила, искрилась, переливалась, сверкала, как гигантская хрустальная люстра или как идущий на посадку на ночную землю космический корабль.
Вика зажмурилась от света, счастья. Вот к чему она стремилась всю жизнь. Сияющая комната, стерильная чистота, чемоданы-ларцы, в которых сбросила свое оперение жар-птица... Бесшумное движение золотого маятника в старинных часах, олицетворяющих вечность... Тишина красивых, дорогих, довольных, знающих себе цену вещей. Тишина, которую подчеркивал шум черного ливня за черными толстыми зеркальными стеклами.
Все-таки она обошла Тамарку. Тамарка, подружка детства, коллега, тоже завсекцией универмага, собирала янтарь. И всю жизнь строила янтарную комнату. Вика же сделала ставку на хрусталь, и правильно сделала. У нее выработался свой стиль. Тамарке же стиль не дался. Получилось механическое собирание янтаря, хаос вещей, не пронизанных общей идеей. А без идеи вещи мертвы.
У Тамарки нет идеи. Стены янтарной комнаты обвешаны дорогими безделушками, которые не может оживить холодное, зеленое, мелькающее пламя электронных часов. Тамарка думала, что янтарь и электронное пламя будут сочетаться, она думала, что миллионолетняя тишина застывшей смолы и мельтешение разбуженных электронов будут сочетаться, а получилось наоборот. Дрожащий свет, эта зеленая электронная жизнь еще больше сделали янтарь холодным, еще более далеким от нас, еще более мертвым. А попавшие в капкан времени насекомые внутри янтаря сильнее подчеркивали опасность, злодейство янтаря.
Тем более чтобы добыть янтарь, Тамарка «химичила». А ее хрусталь был чист. Все своим по?том, работой до темноты в глазах.
Нет, у Тамарки не получилось.
А у нее, Вики, получилось.
Потому что Тамарка, человек без фантазии, не смогла придумать идею.
А она, Вика, придумала. Ее комната – вспышка света, веселая игра. Ее комната – это сама жизнь. Сказочная пестрая ярмарка.
Вот что такое ее комната.
Вот какая ее идея.
Опять послышался стук, но теперь уже в дверь. Неужели Тамарка? Увидела через дорогу сияющие окна и прибежала побеситься от злости. Тамарка, больше некому. Мучилась, мучилась подружка от одиночества (муж убит в пьяной драке, детей нет), выглянула в окно, увидела свет и прибежала. Пусть смотрит, бесится. Теперь ничего не изменишь. У обоих на их комнаты ушли жизни. А жизнь назад не повернешь и не начнешь заново. Янтарную комнату не переделаешь. И хрустальную тоже. Поздно.
«Поздно, Тамарочка. Мы с тобой уже почти закончили свои дела на земле»,– подумала Вика и пошла открывать. По пути она заглянула в свое любимое зеркало с темным, пятнистым от старости стеклом. Это зеркало было очень искусной работы. Наверно, в него смотрелась какая-нибудь королева.
Вика знала, что зеркало немного лживо, чуть-чуть приукрашивает, тонко льстит всем, кто в него заглядывает. Оно ведь не знает, что в него сейчас смотрятся не короли. И все-таки Виктория любила это лживое зеркало.
Постояла, поправила волосы. Тяжелую каштановую копну на голове, которая гнула назад тонкую загорелую шею. Нет, она еще очень хороша для своих сорока пяти. И тело гибкое, как у девушки. И грудь высока. Хотя зеркало и привирает, конечно. Но все-таки она хороша и с поправками на ложь милого обманщика.
«Только зачем и для чего? – привычно подумала Вика и вышла на веранду.– Ни для кого, для всех. Просто так полагается. Созревшая роза, прежде чем упасть в траву, последний раз наполняется густым сладким соком, вскидывает голову и как бы заново расцветает».
Веранда стонала от ударов ливня, ветвей яблонь. Вика зажгла свет и как бы очутилась посреди батискафа, который опустили на дно океана посреди сильного течения. Не хватало только рыб. Но кто-то наподобие электрического ската прилип к стеклянным дверям. Плоский нос, спутанные волосы, как белые водоросли, широкий рот, огромные черные глаза.
– Кто там? – прошептала Вика, млея от ужаса и поворачиваясь в свою спасительную хрустальную сияющую комнату, но уже зная, что любопытство победит и она откроет и впустит электрического ската.
Человек отшатнулся от стекла и сразу же растворился во тьме. Вика только успела рассмотреть его умоляющий жест: рука к сердцу, палец в небо – дескать, спасите от дождя, всемирного потопа.
Она открыла дверь. На веранду, волоча за собой обрывки тьмы и рваную пелену дождя, вступил молодой мужчина с рюкзаком за плечами. Вокруг него тотчас же образовалась черная лужа.
– Хотел заночевать в стогу за поселком, да не успел. Вы разрешите мне переночевать в сарае? Я видел: у вас есть сарай. У других нет, а у вас есть. И у вас горел свет. Вот я к вам и постучался. На рассвете я уйду.
У мужчины был смущенный вид. И голос чистый, светлый. Почему-то, слушая его, Вика подумала о позвякивании главной люстры, когда быстро пройдешь по комнате.
– Это не сарай. Это баня,– сказала она.
– Тем более. Я ничего не сломаю.
Она и так знала, что ничего не сломает и за ним останется чистота в ее надраенной липовой баньке.
– Вы проходите. Я напою вас чаем. И вам надо обсохнуть.
Мужчина неуверенно вошел в хрустальную комнату и зажмурился от хлестнувшего по лицу света.
Только тут Вика внимательно рассмотрела его. Он был весь рыжий, словно выкованный из красной меди: голова, усы, борода. Курносый веснушчатый нос, голубые глаза. Широкие плечи, крепкая грудь, уверенно стоящие ноги. Огни от хрусталя копошились у него в волосах, ползали по куртке и джинсам. Он весь сверкал, как молодой хрустальный бог, который прилетел на нашу планету из морозного космоса и теперь медленно оттаивал здесь, в тепле.
Он был похож на ее сына.
Которого никогда не было. Который так и не родился. Или нет. Он был похож на ее девичьего возлюбленного, который так никогда и не пришел.
– Вы кто? – спросила Виктория.
– Я художник,– сказал пришелец.– Странствующий. Я все время иду. Я почти не езжу. Ливень налетел слишком внезапно, и я не успел добежать до стога. Я люблю ночевать в поле и в лесу. Вы уж извините, что потревожил. Почему у вас так много хрусталя?
Она зажгла газовую плиту, вскипятила чайник и развесила сушить над плитой его белье. Художнику она дала махровый халат мужа. В халате он стал похож на маленького заболевшего мальчика, и ей даже захотелось погладить его по мокрым кудрям.
Художника звали Олегом.
Он пил крепкий чай с малиновым вареньем и все время вертел головой, поражаясь великолепию хрустальной комнаты. Они говорили о комнате, и художник удивлялся все больше и больше.
– Я никогда не думал, что комнате можно посвятить жизнь. Для меня это просто открытие нового мира.
Польщенная Вика рассказала ночному гостю о Тамаркиной янтарной комнате, и художник Олег тоже признал, что янтарная комната – Тамаркина неудача. Что янтарь и зеленый дергающийся электронный огонь не сочетаются. И, значит, Тамаркина жизнь прошла зря.
За чаем он рассказал о себе, и настала ее очередь удивляться. Оказывается, Олег пишет всего лишь одну картину. Конечно, у него много пейзажей, и их охотно покупают, но все-таки он автор одной картины. Он достал из рюкзака и показал ей эту картину: излучина реки, скошенный луг, вдали лес и идет дождь. И больше ничего: излучина реки, скошенный луг, вдали лес и идет дождь.
Она долго рассматривала картину и вдруг услышала, как по темной воде стучит светлый дождь, как шуршит перебираемая струями дождя скошенная трава, как жнивье нанизывает на стебли капли дождя, как молчит далекий лес и пустеет, облегчается небо.
Вика все это явственно услышала. И еще вдруг от картины повеяло свежестью дождя. Мокрой белой глиной правого высокого берега; застывшим соком травы, перебродившим на солнце; спрятавшимся в копне мокрым травяным клопом; далеким, не досягаемым для дождя пыльным дном лесного моря...
Удивленная, даже немного испуганная, Вика сказала об этом художнику, но молодой хрустальный бог не удивился, а кивнул. Да... да... именно этого он и добивается от своей картины: чтобы она звучала и пахла. Он и сам уже давно может видеть невидимое и слышать неслышимое и добивается, чтобы умели это и другие. Через его картины. Иногда он изменяет содержание картины. Вместо дождя светит солнце. И тогда и звуки другие, и запахи тоже. Или по реке идет теплоход. Тогда в аромат дождя вплетаются запах дыма, горечь радужной пленки на воде и можно слышать, как пароход гудит.
Или в конце сидит застигнутая дождем влюбленная парочка. И тогда слышится шепот влюбленных и можно уловить запах молодой кожи...
Потом Олег все переделывает в зависимости от того, что видит в пути и что поражает его воображение.
– Хотите, я нарисую на краю леса ваш хрустальный дом?
– Хочу,– сказала она.
Олег сел на стул возле хрустальной стены и принялся рисовать, изредка поглядывая на хозяйку. Убирая посуду, проходя мимо, Вика не выдержала и заглянула через плечо художника.
И застыла, пораженная. На краю леса сверкал, светился, пылал холодным голубым пламенем ее дом, как сказочная избушка на курьих ножках. И возле избушки, залитая ледяным северным сиянием, стояла она, Вика, молодая баба-яга в белом платье, построившая этот хрустальный дом.
И вдруг она услышала звуки: резкие голоса – свой и мужа, ссорившихся из-за каждой копейки; вкрадчивый шепот продавцов хрусталя; свой вопль от жуткого удара в живот пьяного мужа; жалкий лепет застигнутой любовницы мужа; топот сапог милиции, пришедшей с обыском по анонимке завистников, молчаливая возня, когда вдруг по неизвестной причине дом загорелся – она так никогда и не узнала: была ли это случайность или злой умысел сторонников янтарной комнаты...
Но она все-таки построила его, свой дом, свою мечту. И вот она стояла возле него в белом платье, вытянув руки, прислушиваясь к тревожным шорохам ночного леса, готовая броситься навстречу каждому, кто выйдет из чащобы и покусится на ее хрустальный дом.
– Закрасьте,– сказала она устало художнику.
– Почему? – удивился тот.
– Так...
– Но все-таки? Не понравилось?
– Слишком большой лес. Так и кажется, что он раздавит дом.
Художник улыбнулся.
– Хотите я построю забор? Высокий, каменный. И собаку на цепь посажу. Слышали: «Что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить!»
– Я вас прошу...
– Жаль,– сказал Олег и несколькими мазками кисти уничтожил и дом, и ее саму в белом платье.
И все. И опять темнота ночи. Как будто никогда не было ни хрустального дома, ни женщины по имени Виктория.
Да, так оно скоро и будет. Стоит ей устать, надломиться, и пьяные дружки мужа перебьют, пропьют хрусталь и перья жар-птицы из ларцов-сундуков.
И выходит, дом был построен зря. И ее жизнь на этой земле была никому не нужной.
Потому что нет продолжения.
Жизнь никому не нужна, если у нее нет продолжения, нет человека, который бы продолжил строить хрустальный дом.
– Я вам постелю в бане,– сказала Вика. – Там тепло и сухо.
– Очень хорошо, – сказал художник. – Люблю, когда пахнет сухим деревом.
Он ушел, унося с собой свой не очень тяжелый рюкзак, а она убрала со стола и вымыла пол, окончательно уничтожила следы пребывания в доме чужого человека.
Потом Вика легла в кровать, но заснуть не могла, все думала о темноте леса, который проглотил ее хрустальный дом, ее мечту...
Ей показалось, что за зеркалом кто-то стоит. Вика встала, включила малый свет. Из-за зеркала на нее смотрел златокудрый художник. Она тихо вскрикнула, но тут же зажала себе рот ладонью – все поняла.
Когда она выходила на кухню, Олег в правом верхнем углу зеркала легкими мазками изобразил себя, шагающим по дороге с ее хрустальным домом за спиной. Краски почти не были видны при свете – так, радужная пленка, но светились в темноте. Вот почему она сразу не заметила...
Вика улыбнулась, набросила халат, вышла на улицу, закрыла на ключ свой хрустальный дом и постучала в окошко липовой бани...
* * *
Когда Вика проснулась, в бане никого не было. Она выглянула наружу. По мокрой траве к калитке тянулись серебристые от капель дождя следы художника. Солнце все еще не встало, но лес за селом уже пылал красным пламенем. Отблеск пламени падал на ее мокрый сонный хрустальный дом, и он тихо нежился в теплом свете.Нет, дом был все-таки хорош! Тамарка проиграла. Художник не мог постучать в ее темную холодную янтарную комнату, наполненную зеленым электронным светом. Художник постучал в светлую комнату. Все живое всегда тянется к свету.
И вдруг в своем доме она услышала детский крик.
Крик не мог ей почудиться.
Это был крик ее будущего ребенка.
И Вика, обжигая ноги о мокрую траву, заспешила в свой хрустальный дом. За эту ночь она научилась видеть невидимое и слышать неслышимое.