Думбадзе Нодар. Аствац, инчу амар !

Думбадзе Нодар
Аствац, инчу амар !

   Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ
   АСТВАЦ, ИНЧУ АМАР!
   Рассказ
   Перевод З. Ахвледиани
   Дядя Геворк умер неожиданно. Сперва он встал, поднес левую руку к виску и произнес пропавшим вдруг голосом:
   - Слышь, Мито, со мной, кажется, все...
   Потом сел, поднял вверх лицо с расширенными от изумления глазами, "Аствац, инчу амар!" - проговорил по-армянски, уронил седую голову на шахматную доску и... кончился с зажатой в руке моей черной ладьей.
   Дяде Геворку было лет сорок, сорок пять. Жил он в нашем дворе, в одной комнате, с женой и дочерью. Дочь его, писаную красавицу Нелли, в послевоенный год увел Трубка-Гогия из Сванетского квартала. По воскресеньям Нелли навещала родителей. Весь день бабка Анетта и дед Геворк наслаждались, лаская внучка. Вечером Нелли возвращалась к мужу.
   Мы с мамой поддерживали с дядей Геворком более чем доброе соседство. Дело в том, что когда Трубка-Гогия похитил Нелли, никто, кроме меня, не заступился за нее, не погнался за похитителем. Обошлось мне это в добрый синяк на глазу да в два унизительных пинка в нашем же дворе, но зато я навсегда заслужил любовь, доверие и симпатию дяди Геворка и тети Анетты. Симпатия эта со стороны дяди Геворка выражалась в том, что ни с кем, кроме меня, он в шахматы не играл. Турнир устраивался почти ежедневно и протекал по установленному порядку: белыми играл я, проигравший выставлял две бутылки "саперави" и закуску, в которой, как правило, доминировала красная редиска. Возвратясь с работы, дядя Геворк обедал, затем устраивал "мертвый час", потом, облачившись в пеструю арестантскую пижаму, выходил во двор и, задрав вверх голову, звал мою маму:
   - Глубокоуважаемая сударыня, почтенная Анико, вернулся ли с лекций ваш чокнутый Капабланка?
   - Вернулся, вернулся, - отвечала мама.
   - В таком случае, если он не занят, как обычно, творческим трудом, передайте ему, что ваш сосед Ботвинник просит его оказать честь, уделить из золотого фонда своего драгоценного времени несколько минут и...
   - Ладно, ладно, отсохни твой язык! Чем трещать и мудрствовать по-грузински, выучил бы, несчастный, хоть одно армянское слово, был бы человеком, а то не поймешь, кто ты! Ни то ни се! - отвечала мать, потом звала меня: - Спускайся вниз, приглашает твой свистун!
   Не было на свете человека сладкоречивее и рассказчика интереснее дяди Геворка. В шахматы мы играли во дворе, у самых дверей его комнаты. Я спускался вниз, подсаживался к шахматной доске с расставленными уже фигурами и протягивал руку дяде Геворку:
   - Баров!*
   Дядя Геворк не отвечал. Он дожидался моего первого хода, затем делал ответный ход, записывал его и лишь после этого здоровался со мной за руку:
   - Здравствуй. Дав-давбасэ** идет?
   _______________
   * Б а р о в! - от армянского "барев" - здравствуй!
   ** Д а в-д а в б а с э - удвоение, утроение ставки при игре в
   нарды.
   - Нет!
   - Соседи, будьте свидетелями, дав-давбасэ не идет! - обращался дядя Геворк к занятым своими делами соседям во дворе. Те равнодушно кивали головой. Прежде, бывало, соседи роились, словно пчелы, вокруг нас, но потом им надоели наши бесконечные споры и препирательства, и они постепенно охладели к нашим шахматным баталиям. Теперь я и дядя Геворк пользовались во дворе полной автономией, и это доставляло нам удовольствие.
   - Товарищ Геворк Артавазович, почему вы записываете ходы? - начинал я придирки.
   - Так положено!
   - Я ведь не записываю?
   - Должен!
   - А я не умею.
   - Значит, ты неуч. Дай-ка я запишу твой ход, а ты поставь крестик или же приложи отпечаток пальца.
   - Какой еще отпечаток? Что я, заключенный? - слово "заключенный" я произношу с ударением - дядя Геворк в свое время побывал в плену и напоминание о тех днях расстраивает ему нервы. Но делаю я это не со зла волнуясь, дядя Геворк начинает допускать ошибки, и у меня появляются шансы на выигрыш.
   - Но, но, сопляк, без намеков! Я ведь не напоминаю тебе о двойках по политэкономии, планированию, статистике, праву и диалектическому материализму. - Дядя Геворк по пальцам пересчитывает предметы университетского курса.
   - Ты, что ли, учишься вместо меня? Как же я перехожу с курса на курс?
   - Вот именно - как? - смеется дядя Геворк.
   - Где это ты получил такое образование? Не в плену ли? - щурю я глаза.
   - В каком еще плену? - цедит дядя Геворк сквозь зубы и испуганно оглядывается.
   - А в таком! От Навтлуги до самого Ростова с поднятыми руками кто вместо "ура" орал "хайль Гитлер"? Не ты?
   - Геворк, ты человек мудрый. Не обращай внимания на этого сопляка, иначе схлопочет он от тебя пощечину, а это не к лицу тебе, - предупреждает дядя Геворк сам себя и делает ход, от которого меня бросает в жар.
   - Ва-а-а, вот это ход! - хватаюсь я за голову.
   - Армянский ход! - уточняет дядя Геворк.
   - От изменника Родины иного я и не ожидал.
   - Слушай, парень, почему я изменник Родины? - встает дядя Геворк.
   - Потому, что сдался Гитлеру!
   - Я один, да?
   - А ты на других не кивай!
   - Так я же был вместе с другими! Шах! Что же мне оставалось делать? Убери руку, это моя фигура!
   - А ты вышел бы и заявил: "Товарищ Гитлер, я не могу быть заодно с этими трусами!" Почему не объявляешь "гардэ"?
   - Болван, королю "гардэ" не объявляют... Хорошо, а что дальше? - Дядя Геворк садится.
   - Да, так и сказал бы: "Я не могу быть заодно с ними, я свою цветущую, красивую..."
   - Знаешь что? Я помню тебя вот с такого возраста, - дядя Геворк показывает кончик мизинца, - и всегда ты был обезьяной, ничего в тебе не изменилось. Плевал я на Дарвина и его эволюционную теорию! Человека из тебя не получится! Вот ты здесь, наглядное пособие. Какая же тут эволюция! Тьфу!
   - Значит, ты не изменник Родины? - не отстаю я.
   - Я был бы таковым, если отвел бы Гитлера в сторону и шепнул бы ему, как Иуда: "Товарищ Гитлер, товарищ Сталин скрывается в Гефсиманском саду!"
   - Где, где?! - удивляюсь я.
   - Эх ты, одноклеточное! - сокрушенно качает головой дядя Геворк.
   - И дивизии своей ты не изменял?
   - Нет!
   - Ни полку, ни батальону, ни взводу? - допытываюсь я.
   - Слушай, человек, что ты ко мне привязался? Если я изменял кому, так это моей Анетте, и то раз в жизни, и то в командировке, и то в Кутаиси, и то с двадцатилетней официанткой, понятно тебе?
   - Нет, непонятно! - упорствую я.
   - Анетта, - кричит дядя Геворк, - пока я не взял греха на душу и не раздавил, как клопа, этого мерзавца, вынеси две бутылки и авоську!
   - Опять проиграл? - смеется в комнате тетя Анетта.
   - Смейтесь, смейтесь, будет и на моей улице праздник! - грожусь я.
   - Ну, а до праздника, дорогая Анетта, положи ему в авоську две бутылки.
   - Хоть две, хоть пять - денег у меня нет! - предупреждаю я дядю Геворка и собираюсь встать.
   - Сиди-и-и, - дядя Геворк кладет мне на голову свой огромный кулак, хочешь, чтобы я пошел под суд именно за убийство?
   - Ва, нет денег у меня! Ты что, не человек? Нет у тебя ни сердца, ни детей?
   - Такое, как ты, дитя я убивал бы три раза в день... Анетта, одолжи-ка этому недоноску еще одну десятку за мой счет... Редиска - на улице Клары Цеткин, хлеб - на 25 февраля, хлеб возьми мой любимый "Отелло", дешево и вкусно... Вино - "саперави"...
   - Что ты сказал? - появляется в дверях подбоченившаяся тетя Анетта.
   - Ничего, Анетта-джан, одолжи, говорю, ему десять рублей... За мой счет... - Голос дяди Геворка заметно ослабевает.
   - Прохвосты, жулики! Решили околпачить Анетту Георгобиани? Ну-ка, проваливайте отсюда, иначе напьетесь у меня стрихнина и сулемы! Ишь ты, сговорились, аферисты! Да этот вислоухий уже задолжал мне сто двадцать рублей за твой счет!
   - Что ты, дорогая, в чем ты нас обвиняешь? - удивляется дядя Геворк.
   - В том! Почему хоть раз не выиграл он и не потел за вином ты? вопрошает со злорадством тетя Анетта.
   - Ва, а какая разница? Ну, скажем, проиграл я и я же пошел за вином, деньги-то все же отдашь ты? - объясняет дядя Геворк.
   - У кого только повернулся язык назвать тебя армянином, человеком расчетливым, знающим цену деньгам?! Что же это получается? Деньги - мои, бутылки - мои, закуска - моя, и вино разливать мне же! А вы будете угощаться, да? - Тетя Анетта кладет на стол приготовленную заранее десятку и авоську с бутылками и взирает на нас уничтожающим взглядом - точно таким, каким контролер в трамвае взирает на безбилетных пассажиров.
   Я и дядя Геворк стыдливо опускаем головы.
   - Иди скорей, пока она не передумала! - шепчет мне дядя Геворк.
   Вино мы пили всегда дома. И вот что странно: хотя об этом мы не договаривались и никто нас к тому не обязывал, но как только в руках у нас появлялись стаканы с кровавого цвета жидкостью, всякое балагурство и сквернословие как рукой снимало и наша беседа настраивалась на грусть, откровенность, юмор, мечтания и любовь.
   Первый тост, конечно, произносился за тетю Анетту и мою мать, следующий - за родных, затем - за Грузию и сразу же - за Армению. О Грузии дядя Геворк говорит странно и удивительно:
   - Ваша Грузия, дорогой мой Мито, похожа на красивого, породистого скакуна под золотым седлом... К вашему несчастью, отведено этому скакуну место на таком красивом лугу, да к тому же такое видное, что каждому прохожему хочется сесть на него и погарцевать с видом военачальника. Так было испокон веков. Слава всевышнему, нрав скакуна разборчивый и гордый сажает на себя не каждого подонка, а лишь людей достойных. А если кому изменит чувство меры, тотчас же сбросит его наземь... Ты еще ребенок, многое тебе невдомек, а мне на своем веку пришлось повидать таких... Да, удивительная страна ваша Грузия, выпьем за нее!
   А что же я? Ведь я не тварь бессловесная? Я - человек, существо мыслящее и говорящее, и я обязан сказать дяде Геворку что-то приятное про Армению. Но что, я не знаю, и потому начинаю, заикаясь:
   - Дядя Геворк, на свете нет страны лучше Армении...
   - Вот сукин сын! Откуда тебе об этом известно, ведь ты ни разу не был в Армении, - улыбается дядя Геворк.
   - Ну и что? Зато я читал и слышал... Один Эчмиадзин чего стоит! И потом - вторую свою жизнь человечество начало с горы Арарат... - Голубые глаза дяди Геворка наполняются слезами и блестят, словно изумруд. - В общем, если б не один недостаток...
   - Какой недостаток? - настораживается дядя Геворк и ставит на стол стакан.
   - Моря у вас нет, дядя Геворк, моря! - произношу я трагически.
   - Да, что правда - правда, - вздыхает он.
   - Но ничего, есть ведь у вас Севан! Чем не море? - ободряю я дядю Геворка.
   - Какое это море - без единого порта.
   - А вы постройте порт и назовите его Севанстополем! Вот и все! смеюсь я.
   - Ну-ка, без балагурства! - предупреждает дядя Геворк, от души смеется и произносит очередной тост.
   Я готовился к сессии и поэтому виделся с дядей Геворком редко, а последний месяц - то ли по моей невнимательности, то ли по причине его занятости - вообще не встречался с ним. Говоря откровенно, я был так обременен собственными заботами, что и не вспоминал о нем.
   В тот день я сидел дома и конспектировал земельное право. Мать хлопотала на общем балконе, обмениваясь с соседками последними дворовыми новостями. Вдруг до меня донесся голос дяди Геворка, зовущего маму. Было около часу дня - в это время ему полагалось находиться на работе. Я прислушался.
   - Уважаемая Анико, ваш Митуша дома?
   - Дома, Геворк, занимается.
   - Скажите ему, пусть спустится на минуту, когда освободится, попросил дядя Геворк.
   - Ступай вниз, что-то с Геворком неладно, - заглянула в комнату мама.
   - Почему ты так думаешь? - спросил я, вставая.
   - Слишком уж серьезно и жалобно он со мной разговаривал...
   Я сбежал по лестнице и, не постучавшись, вошел в комнату дяди Геворка. Он сидел за столом, у шахматной доски с расставленными фигурами. Теги Анетты не было видно.
   - Баров, дядя Геворк! - приветствовал я соседа с наигранной веселостью.
   - Здравствуй, дружок! Садись! - отвечал он с улыбкой.
   Я сел.
   - Сегодня буду играть с тобой белыми. На коньяк. Выиграю, проиграю коньяк покупаю я. Согласен? Хочу напиться! - не дожидаясь ответа, он сделал первый ход.
   - Согласен! - ответил я и передвинул фигуру.
   - Ну, как ты, как твоя сессия?
   - Готовлюсь... Сессия еще не началась.
   - Ну и какие у тебя виды на нее?
   - Знаешь ведь мой девиз, дядя Геворк: тройка и здоровье...
   - Правильно...
   - Э, дядя Геворк, почему не записываешь ходы? Разучился, что ли, писать? И почему ты решил напиться именно коньяком? "Саперави" тебя уже не берет? - решил подурачиться, но, взглянув на дядю Геворка, осекся: он был бледен и хмур.
   - Нет смысла записывать, - насилу улыбнулся он, - а напиваюсь коньяком потому, что коньяк - зелье от сатаны, оно память у человека отшибает, а вино... Вино - напиток благородный, божественный...
   - Верно! Вино и коньяк - что небо и земля! - подтвердил я.
   - Не то говоришь, сынок! Между небом и землей, как и между телом и одеждой, нет ни разницы, ни расстояния... Небо - одежда земли, небо вселенная. И земля наша - в том же небе, то есть во вселенной. А вселенная - это божество. А что такое божество? Это - вечность, в которой пребывает все земное и все то, в чем овеществлено само божество. Понятно тебе? - спросил дядя Геворк и погладил меня по голове.
   Я весь напрягся. Столь непонятным и умным я видел и слышал дядю Геворка впервые.
   - Нет, ничего я не понял, дядя Геворк! - признался я.
   - Сейчас поймешь! - сказал он, и не успел я моргнуть, как мой слон исчез с доски.
   - Дядя Геворк, верни слона! - взмолился я.
   - Ладно, возвращаю! Сегодня день помилования! - Дядя Геворк поставил слона на место и вдруг запел вполголоса:
   Чичинадзе, жизнь ты нам расстроил.
   Для чего, зачем ЗАГЭС построил?
   Темных улиц в городе не стало.
   Девки, поцелуи - все пропало.
   Он пел так сладко и приятно, так легко и красиво, что я даже рот разинул от удивления. Впервые я видел поющего дядю Геворка.
   - Ва-а-а! - вырвалось у меня.
   - Что, понравилось? - спросил довольный дядя Геворк.
   - Поешь, как бог, дядя Геворк! Чего же ты до сих пор таился?
   - Вот это ты хорошо сказал - "как бог!". Гм, а кто ее слышал - песню бога?
   - А вправду, поет ли бог? - подумал я громко и сам же ответил себе:
   - Впрочем, для кого ему петь, когда его же прославляет и воспевает весь свет.
   - Бог, если и поет, то всей вселенной! - сказал дядя Геворк.
   - Как?
   - А так - за пятак! Если бог создал мир, то и должен петь для своего детища. Нельзя ведь растить дитя без колыбельной? - рассмеялся дядя Геворк. - А мне как теперь быть, взять твою глупую королеву или подарить ее тебе?
   - Дядя Геворк, ты куда сегодня ходил - на работу или в церковь?
   - А что? - нахмурился дядя Геворк.
   - Больно ты сегодня мудрый и грустный.
   Дядя Геворк закурил и долго молчал, наблюдая, как вьется и рассеивается голубой дымок. Докурив папироску и погасив окурок в пепельнице, он заговорил:
   - Сегодня опять меня вызывали.
   - Куда, дядя Геворк?
   - Туда, - вскинул он голову, - по поводу плена.
   - Да ты что, не кончилось это? - огорчился я.
   - Видать, не кончилось.
   - Что же ему нужно от тебя?
   - Он предъявляет мне два, вернее - три обвинения. Первое - почему и как я попал в плен, второе - почему я не покончил с собой, и третье почему я пел в ансамбле песни...
   - В каком еще ансамбле? - удивился я.
   - А черт его знает! Когда мы, еле волоча ноги, возвращались с каменного карьера, я и один русский парень, Костя Суворов, старались развлечь изможденных ребят, Костя играл на балалайке, я пел:
   Гей-гоп, гей-гоп,
   мадам попугай,
   гей-гоп, гей-гоп,
   один рубль дай...
   Это я пел для русских, а для грузин - ту самую песенку, про ЗАГЭС. Вот те крест, видит бог, для немцев я не пел никогда и ничего! Сами они, сволочи, распевали нашу "Сулико"... А теперь этот бессовестный тип пристает ко мне - почему я услаждал немцев!.. Как я попал в плен? Будто знаю и скрываю! Посадили нас в товарные вагоны, повезли куда-то. А спустя три дня - пожалуйста, вылезайте, а кругом - немцы! Вот и объясни теперь ему, как это случилось! Почему не застрелился! А было у меня оружие? И разве так просто - застрелиться? - Дядя Геворк закурил снова. Рука у него дрожала. - Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок...
   - Кого спрашиваешь?
   - Да этого следователя, будь он неладен...
   - Как его фамилия?
   - Дай вспомнить... Такая, знаешь, имя и фамилия вместе...
   - Алекси-Месхишвили?
   - Нет...
   - Гогисванидзе?
   - Нет... Да, вспомнил! Гигиберия!.. Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок, такой ты скорый и строгий... Не твое, говорит, это дело! Через три дня не получу исчерпывающего ответа, потом пеняй, говорит, на себя!
   - Ты тоже хорош! Что ты мне все это рассказываешь? Рассказал бы ему!
   - Гм, расскажешь, когда на лбу у него вот такими буквами написано: "Входа нет!"
   - В следующий раз, когда он вызовет тебя, возьми меня с собой! потребовал я. Дядя Геворк рассмеялся. - Да ты не смейся, я говорю серьезно - возьми меня с собой!
   - Ладно, сынок, возьму, только коня и ладью поставь на место - они оба твои, как же ты их берешь?
   - Ну и черт с ними, не твое дело! - сказал я в сердцах и смешал фигуры. Дядя Геворк спокойно разложил их по местам.
   - Что, видишь, что моя берет, и на попятную? Играй, не вешай носа, у нас впереди целых три дня! - Дядя Геворк сделал ход и записал его. Видишь, записал, чего же ты ждешь?
   Дядя Геворк как будто ожил, лицо у него порозовело, в голосе появились озорные нотки.
   - Ну-ка, расскажи, как это было, на экзамене? "Кто перевел на грузинский язык "Капитал" Маркса"? И что ты ответил? "Энгельс"? Расскажи, расскажи!
   Дядя Геворк встал, поднес левую руку к виску и произнес пропавшим вдруг голосом:
   - Слышь, Мито, со мной, кажется, все...
   Потом сел, поднял вверх лицо с расширенными от изумления глазами, "Аствац, инчу амар!" - проговорил по-армянски, уронил седую голову на шахматную доску и... кончился...
   Дядю Геворка похоронили в первый вторник июня 1950 года. Уже к двенадцати часам дня вся улица Ниношвили, все перекрестки были забиты народом.
   На Дезертирском базаре я накупил много белых роз и с огромным букетом в руках вошел в комнату, переполненную родными и близкими покойного. Сперва они не узнали меня - из-за букета не было видно моего лица. Но когда я подошел к гробу, положил букет у ног дяди Геворка и выпрямился, в комнате раздались такие вопли, что сердце у меня дрогнуло и я разревелся, как побитый ребенок.
   - Папочка, дорогой, видишь, как тебя Митуша любил, сколько роз он тебе принес... - запричитала Нелли.
   - Подойди, подойди к нему, бедный мой неудачник, - присоединилась к ней, раздирая лицо, тетя Анетта, - не было никогда у тебя стипендии, не выигрывал ты никогда в шахматы, а теперь не стало и твоего дорогого дяди Геворка... Некому больше сказать тебе "шах!"... Встань, Геворк, встань и спроси у него - на какие деньги он накупил столько роз, я ведь знаю - по три рубля штука на базаре... Расскажи, парень, расскажи своему дяде Геворку, не стесняйся...
   Я обнял Нелли, тетю Анетту и вышел во двор с распухшими глазами.
   В три часа народ зашевелился. В дверях показался дядя Геворк, поднятый так высоко, что казалось - не несут его, а сам он шагает по воздуху.
   - Не уходи, папочка! - умоляла Нелли.
   - Не покидай меня, Геворк! - вторила ей тетя Анетта.
   Процессия свернула налево, миновала вендиспансер. В начале улицы Конституции вдруг раздался протяжный милицейский свисток. Процессия остановилась.
   - В чем дело? - спросил удивленно Валерьян Габисония, отставной полковник, руководивший похоронами.
   - Куда вы идете? - спросил в свою очередь молодой, безусый милиционер (как потом выяснилось - новичок).
   - Не будь здесь народа, я объяснил бы тебе все как следует, дурак ты этакий!.. На свадьбу мы идем!..
   Новичок смутился. Он понял, что сморозил глупость, спросив "куда" вместо "по какой улице", но отступать не стал.
   - Закройте сейчас же! - распорядился он.
   - Что?! - взбесился Габисония.
   - Закройте гроб! - повторил милиционер, положив руку на пустую кобуру.
   - Закройте, закройте, Геворку легче будет расставаться с милой жизнью! - сказал один. Другой громко расхохотался, - к нему обернулась вся процессия.
   - Ничего, это истерика, пройдет! - успокоил народ третий.
   - Ладно, пусть сойдет тебе сегодняшний день, а завтра потащу к полковнику Челидзе, собственными руками сдеру с тебя погоны, оборву уши и вырву язык. Запомни! - пригрозил Валерьян Габисония милиционеру.
   Побледнев то ли от обиды, то ли от испуга, милиционер молча повернулся и ушел.
   Гроб закрыли. Мы направились к Кукийскому кладбищу.
   В те годы духовой оркестр и венки на похоронах в Тбилиси выходили из моды. Поэтому в процессии, среди уймы цветов, был лишь один-единственный венок-исполин, который несли сразу же за гробом двое рабочих. На венке красовалась душераздирающая надпись:
   "Дорогому Геворку Артавазовичу от женщин улицы Ниношвили".
   Дяде Геворку была оказана достойная честь. В последний путь - с улицы Ниношвили до Кукийского кладбища гроб с прахом покойного несли на руках.
   На могиле остались трое - я и два могильщика. Покончив с делом, они смотали и завязали веревку, вскинули на плечи лопаты и кирку и собрались уходить.
   - Задержитесь на минуту! - попросил я их и присел у могилы. Могильщики переглянулись, сложили свой инструмент и молча уселись напротив меня.
   Я достал из сумки колбасу, черный хлеб, две бутылки коньяка и маленький граненый стаканчик.
   - Ты кто будешь? - спросил один из могильщиков.
   - Секретарь комсомольской организации четвертого курса экономического факультета Димитрий Владимирович Дарчия, - ответил я с улыбкой.
   - Я не про то. Кем ты приходишься покойному?
   Я молча откупорил бутылку и наполнил стакан.
   - Сын?
   - Нет.
   - Племянник?
   - Нет.
   - Пасынок?
   - Да никто, просто сосед, должник...
   - Видать, здорово ты ему задолжал - жена с дочерью ушли, а ты остался, - сказал второй могильщик.
   - Да, я перед ним в неоплатном долгу, и последний мой проигрыш - вот эти две бутылки коньяка. Не успел расплатиться, скончался он за игрой в шахматы... Как тебя зовут?
   - Меня - Арташ, его - Тедо.
   - Так вот, прошу вас как своих братьев - помогите мне выплатить долг.
   - Поможем, конечно, но две бутылки коньяка - это много, опьянеем. Выпьем одну, другую разольем на могиле, - сказал Тедо.
   - А ему-то какая от этого польза? - спросил я.
   - Будет польза... Ну-ка, подай бутылку! - Он взял бутылку и опрокинул ее на могилу. - Как звали покойного?
   - Дядя Геворк.
   - За упокой твоей души, дядя Геворк, и прими этот коньяк от Димитрия... - Золотистая жидкость с бульканьем выливалась из бутылки, и свеженасыпанная земля быстро впитывала ее. - Гляди, как охотно он принял твой долг. - Довольный Тедо возвратил мне бутылку.
   - Теперь выпьем, - предложил я, поднимая стакан. - Я вам сказал, что в неоплатном долгу перед этим человеком. Не подумайте только, что я задолжал ему деньги...
   - А что же? - удивился Тедо. - Что ты ему должен?
   - Любовь, вот что!
   - Вот ты и платишь любовью... - сказал задумчиво Арташ. - Эх, мне бы так отплатили...
   - За дядю Геворка! - сказал я и быстро выпил. Потом снова наполнил стакан.
   - Дай бог ему покоя! - произнесли могильщики разом, перекрестились и выпили по очереди.
   - Арташ, - обратился я к могильщику, - имя да и лицо у тебя армянское. А армянским языком ты владеешь?
   - Какой же я иначе армянин? - ответил он удивленно. - Не только я, вот и Тедо знает армянский.
   - Тогда, будь другом, скажи мне - как по-армянски будет "бог"?
   - Эх, комсомол, хватит вам и того, что вы по-грузински поносите бога, теперь захотели ругать его и по-армянски? - ответил Арташ с наигранной улыбкой.
   - Да нет, не то. Когда дядя Геворк умирал, мне послышалось, что он что-то сказал богу...
   - А что он сказал? - Заинтересованный Арташ привстал на коленях.
   - Аствац, инчу амар!
   - Так и сказал? - спросил удивленный Арташ и переглянулся с не менее удивленным Тедо.
   - Что, что это значит? - В ожидании ответа у меня сперло дыхание.
   - Боже, за что?! - прошептал Тедо...