дю Морье Дафна. Дом на берегу

   – Нам остается лишь уповать на Бога, – медленно произнесла она, – но я склонна согласиться с монахом. Мне уже приходилось сталкиваться с оспой. Я переболела ею в детстве, так же, как и Отто. Если бы можно было послать весточку в Бодруган, Отто сам бы приехал и забрал его домой, – Она повернулась к Роджеру. – Как там вода? Можно еще перейти реку вброд?
   – Уже больше часа, как брод затопило, госпожа, – ответил он. – А вода все прибывает. Пока не начнется отлив, реку не перейти, а не то бы я сам поскакал в Бодруган и известил сэра Отто.
   – Значит, нам остается только одно – оставить Генри на твое попечение, хотя в доме и нет слуг, – сказала Джоанна и повернулась к сэру Джону: – Я поеду с тобой в Бокенод, а на рассвете отправлюсь в Трилаун и предупрежу Маргарет. Кому, как не ей, дежурить у постели сына.
   Монах, казалось бы, полностью поглощенный заботой о Генри, не пропустил из сказанного ни слова.
   – Есть другой выход, госпожа, – сказал он. – Комната для гостей в монастыре пустует, и ни я сам, ни святые братья, никто из нас не боится оспы. Генри Бодрутану под кровлей нашего монастыря будет гораздо лучше, чем здесь, а я обещаю дежурить подле него и днем, и ночью.
   Я прочел облегчение на лицах сэра Джона и Джоанны. Теперь что бы ни случилось, отвечать будут не они.
   – Нам следовало сразу принять такое решение, – сказала Джоанна. – Мы бы успели выехать до бури и уже давно были бы в пути. Что скажешь, Джон? Разве это не лучший выход?
   – Похоже, что так, – поспешно согласился он, – но при условии, что управляющий сумеет найти способ доставить его в монастырь. Взять его к тебе в повозку мы не можем – все-таки есть опасность заразиться.
   – Опасность? Для кого? – рассмеялась Джоанна. – Ты имеешь в виду себя? Тогда можешь скакать за нами верхом и не забудь прикрыть лицо платочком! Пойдем, мы и так упустили слишком много времени.
   Приняв решение и уж не думая больше о своем племяннике, она направилась к выходу, сопровождаемая сэром Джоном, который распахнул перед ней дверь, но тут же отшатнулся – ударивший в грудь ветер чуть не сбил его с ног.
   – Послушайся дружеского совета, – заметила она иронично, – садись-ка лучше ко мне в повозку. Еще не известно, что опаснее – сидеть рядом с больным или подставлять ветру спину, когда мы окажемся на вершине холма.
   – Я боюсь не за себя, – начал было он, но заметив, что сзади подошел управляющий, добавил: – Пойми, у моей жены, да и у сыновей слабое здоровье. Риск был бы слишком велик.
   – Слишком велик, несомненно, сэр Джон. Вам надлежит проявлять осторожность.
   «Осторожность, как же!» – подумал я, да и Роджер с Джоанной тоже, судя по выражению их лиц.
   К дальним воротам с внешней стороны подъехала тяжелая повозка, и мы с Роджером, сгибаясь под натиском ветра, пересекли двор, провожая вдову к экипажу, в то время как сэр Джон усаживался на свою лошадь. Затем мы вернулись в зал, где монах укутывал в одеяла то и дело терявшего сознание Генри.
   – Они готовы и ждут, – объявил Роджер. – Мы с тобой перенесем тюфяк. А сейчас, пока мы тут одни, скажи честно: у него есть надежда на выздоровление?
   Монах пожал плечами.
   – Как ты сам сказал, он молод и крепок, но сколько раз у меня на глазах тщедушные выживали, а сильные отходили в мир иной. Пусть он побудет на моем попечении в монастыре, я испробую некоторые средства.
   – Пробуй, только осторожно, – сказал Роджер. – Если ты потерпишь неудачу, тебе придется держать ответ перед его отцом, и тогда даже сам приор не сможет защитить тебя.
   Монах улыбнулся.
   – Если я правильно понимаю ситуацию, сэру Отто Бодругану нужно будет очень постараться, чтобы самому себя защитить, – ответил он. – Известно ли тебе, что сэр Оливер Карминоу заночевал вчера в Бокеноде, а на рассвете уехал, не сказав никому из слуг, куда он направляется? И если он тайком поскакал вдоль берега, то лишь с одной целью; найти любовника своей жены и уничтожить его.
   – Пусть попробует! – усмехнулся Роджер. – Бодруган лучше владеет мечом!
   Монах снова пожал плечами.
   – Вполне возможно, – сказал он, – но Оливер Карминоу не брезговал и другими средствами, когда сражался со своими врагами в Шотландии. Я не завидую Бодругану, если он попадет в засаду.
   Управляющий жестом велел ему замолчать, так как в эту минуту юный Генри вдруг открыл глаза:
   – Где отец? – спросил он. – Куда вы меня везете?
   – Ваш отец дома, сэр, – сказал Роджер. – Мы пошлем за ним, и он приедет к вам утром. Эту ночь вы проведете в монастыре, и брат Жан позаботится о вас. Потом, если вы почувствуете себя лучше и если на то будет воля вашего отца, вас перевезут либо в Бодруган, либо в Трилаун.
   Юноша в замешательстве переводил взгляд с монаха на Роджера.
   – Но я совсем не хочу в монастырь, – сказал он, – Лучше я сегодня же вечером отправлюсь домой.
   – Это невозможно, сэр, – учтиво ответил Роджер. – Разыгралась буря, и на лошадях далеко не уедешь. В повозке вас ждет госпожа, она отвезет вас в монастырь. Через каких-то полчаса вы уже будете на месте – вас устроят в комнате для гостей.
   Невзирая на слабые протесты юноши, они пронесли его на тюфяке через зал, потом через двор к поджидавшей повозке и положили в ногах у тетки. Монах сел рядом. В открытое окошко на управляющего смотрела Джоанна. Вуаль отбросило ветром, и я заметил, как погрубело ее лицо, с тех пор как я ее видел в последний раз. Рот обмяк, а под большими глазами появились мешки.
   Она наклонилась как можно ближе к окну, чтобы племяннику не было слышно.
   – Ходят слухи о возможной стычке между сэром Оливером и моим братом, – проговорила она полушепотом. – Находится ли сэр Оливер где-то в этих краях – сказать не берусь. Но это одна из причин, по которой я хотела бы уехать отсюда, и как можно скорее.
   – Как вам угодно, госпожа, – ответил управляющий.
   – Ни сэр Джон, ни я не желаем оказаться замешанными в их ссору, – сказала она. – Этот спор нас не касается. Если дело дойдет до драки, мой брат сам в состоянии себя защитить. Я строго-настрого приказываю тебе не принимать ничьей стороны и блюсти исключительно мои интересы. Ясно?
   – Вполне, госпожа.
   Она удовлетворенно кивнула и переключила все свое внимание на юного Генри, лежавшего у нее в ногах. Роджер подал знак вознице, и тяжелая повозка затряслась по размытой дороге в сторону монастыря, а следом за ней поскакали сэр Джон и слуга, низко пригибаясь к сёдлам под секущими порывами ветра и дождя. Как только они скрылись за поворотом, Роджер проскользнул под аркой на конный двор и позвал Робби. Его брат вышел в ту же секунду, густые непослушные волосы падали ему на лицо; за уздечку он вел пони.
   – Скачи что есть духу в Триджест, – велел ему Роджер, – и предупреди леди Изольду, чтобы не выходила из дому. Сегодня вечером в бухту должен был приплыть Бодруган, но он все равно не отважится выйти в море в такой шторм. И запомни: даже если сэр Оливер с ней дома, в чем я сильно сомневаюсь, леди Изольда непременно должна получить это известие.
   Юноша вскочил на пони и поскакал через поле, но не в сторону брода, а на восток, по нашему берегу, и мне вспомнились слова Роджера а том, что брод затоплен. Значит, ему нужно было перебраться через поток где-нибудь выше, если этот самый Триджест находится на другом берегу. Мне это название ничего не говорило. На моей современной карте Триджеста не было.
   Роджер пересек двор и через ворота в стене вышел на склон возвышавшегося над бухтой холма. Ветер здесь был такой сильный, что он еле-еле удержался на ногах, но, несмотря на проливной дождь, он пошел дальше и стал спускаться по склону к воде, придерживаясь крутой тропинки, что вела к маячившему внизу причалу. На лице его застыло беспокойство, почти отчаяние (выражение, столь отличное от его обычного самоуверенного вида) – и все время, пока он шел, а вернее бежал, он то и дело бросал взгляд туда, где устье реки переходит в широкий морской рукав возле Пара. Меня охватило тревожное предчувствие, как в тот день, когда мы всей семьей ездили на другой берег залива, и я видел, что Роджер испытывает те же ощущения, что нас объединяет один и тот же страх.
   Когда мы добрались до причала, то оказались в какой-то степени защищенными от ветра находившимся позади нас холмом, но река бурлила вовсю, неся на гребнях частых крутых волн всякий осенний хлам: ветки, бревна, морские водоросли; они стремительно приближались к причалу и вновь, подхваченные течением, уносились прочь, и когда они проплывали мимо, над ними проносились стаи крикливых чаек, которые, распластав крылья, пытались спорить с ветром.
   Очевидно, мы с ним увидели корабль одновременно, поскольку мы оба смотрели в сторону моря – но это уже был не тот красавец-корабль, которым я любовался летним днем, когда он стоял на якоре. Теперь он, как пьяный, раскачивался из стороны в сторону – мачта сломана, а свисающие над палубой верхние реи, как в саван, обвернуты в паруса. Руль, очевидно, вырвало, поскольку судно явно было отдано на волю ветра и волн, которые гнали его вперед, но не прямо, а боком, так что нос его был нацелен на песчаную отмель, где волны с силой разбивались о берег. Я не мог сказать, сколько человек находилось на борту, но по крайней мере троих я видел – они безуспешно пытались спустить на воду маленький ялик, запутавшийся в парусах и наполовину рухнувших реях. Роджер сложил руки рупором и закричал, но из-за ветра они его не слышали. Тогда, взобравшись на стену причала, он принялся размахивать руками, и кто-то на судне – должно быть, Отто Бодруган – заметил его и помахал в ответ, показывая на противоположный берег.
   – К этому берегу! К этому берегу! – прокричал Роджер, но его голос затерялся в шуме ветра. Они его не слышали и продолжали упорно возиться с яликом.
   Вне всякого сомнения, Бодруган хорошо знал фарватер, и если бы им удалось спустить ялик, они без особого труда добрались бы до суши, несмотря на крутые волны, что с силой разбивались о низкие песчаные берега. Тут опасность не шла ни в какое сравнение с коварством открытого моря, особенно когда судно песет волной на скалы, и, хотя это место на реке было самое широкое, худшее, что грозило судну, – это сесть на мель и ждать, когда начнет спадать вода.
   И только в этот момент я, наконец, понял, чего страшился Роджер и почему он изо всех сил пытался привлечь внимание Бодругана и его команды. Вдоль противоположного берега по холму, вытянувшись в линию, скакали всадники – дюжина, не меньше. Люди на борту даже не подозревали об их присутствии, поскольку всадники были скрыты полосой леса.
   Роджер продолжал кричать и размахивать руками, но на борту думали, что он таким образом их подбадривает, призывая не отступать, – и помахали ему в ответ. Наконец, когда судно понесло течением дальше по фарватеру, им удалось перекинуть ялик через борт, и мгновенье спустя все трое уже спрыгнули в лодку. Они протянули перлинь от носа корабля к кормовой части ялика, и в то время как двое из них, склонившись над веслами, принялись что есть силы грести к берегу, третий – Бодруган, – сидя на корме, крепко сжимал в руках перлинь, пытаясь развернуть корабль и тащить его за собой.
   Они были слишком поглощены работой, чтобы отвлекаться на Роджера, и в то время как они медленно приближались к противоположному берегу, я увидел, что всадники на холме спешиваются. Под прикрытием деревьев они стали пробираться к бухте, туда, где суша резко вдается в море, образуя песчаную косу. Роджер, отчаянно размахивая руками, закричал в последний раз, и я, забыв о своем статусе призрака, последовал его примеру – но не издал ни звука: толку от меня было еще меньше, чем от футбольного болельщика, подбадривающего во время матча заведомо слабую команду. Чем меньше становилось расстояние между яликом с людьми Бодругана и берегом, тем ближе подбирались к песчаной косе их невидимые враги.
   Внезапно судно село на мель, перлинь лопнул. Бодруган, не удержавшись на ногах, упал в лодку прямо на гребцов, ялик перевернулся, и все трое очутились в воде. К счастью, это произошло недалеко от берега, и глубина там была небольшая. Первым на ноги встал Бодруган, вода доходила ему до груди, а его товарищи продолжали барахтаться рядом. В ответ на отчаянный вопль Роджера он издал торжествующий возглас.
   Это был его последний крик. Ни он, ни его спутники не успели даже головы повернуть, как на них налетели те, другие – двенадцать против троих. И прежде чем обрушившийся с новой силой проливной дождь скрыл их от наших глаз, я с отвращением и ужасом увидел, что вместо того, чтобы вытащить свои жертвы на песчаную косу и прикончить там мечом или копьем, они толкали их под воду лицом вниз. Один был уже мертв, другой из последних сил сопротивлялся, но, чтобы удержать Бодругана, потребовались усилия восьми человек. Роджер помчался вдоль берега к мельнице, изрыгая проклятья и задыхаясь на бегу, но я знал, что наша гонка бессмысленна, потому что все будет кончено до того, как ему удастся позвать кого-нибудь на помощь. Мы достигли брода у мельницы – там, как и говорил Роджер Джоанне, стремительно несся поток, подступая почти к самым дверям кузницы. Снова Роджер сложил руки рупором.
   – Роб Розгоф! – позвал он. – Роб Розгоф!
   На пороге появился перепуганный кузнец, из-за его спины выглядывала жена.
   Роджер махнул рукой вниз по течению, но кузнец покачал головой и замахал руками, затем показал большим пальцем на холм у себя за спиной, без слов давая понять, что он знает о засаде и ничего не в силах сделать; затем он затолкал жену внутрь, скрылся сам и запер дверь на засов. Роджер в отчаянии повернул к мельнице – навстречу ему по двору шагали трое монахов, которых я видел там в субботу утром, когда дети Изольды переправлялись вброд через реку.
   – Бодругана с людьми выбросило на берег! – прокричал Роджер. – Его корабль сел на мель, а там засада: их уже ждали. Они все трое погибли – втроем, без оружия, против целой дюжины убийц!
   Трудно было сказать, что преобладало на его лице: гнев, горе или сознание собственного бессилия.
   – Где леди Шампернун? – спросил один из монахов. – И сэр Джон Карминоу? Днем мы видели возле дома повозку.
   – Ее племянник, сын Бодругана, заболел, – ответил Роджер. – Они увезли его в монастырь, а сами сейчас на пути к Бокеноду. Я послал Робби в Триджест – предупредить там всех, и молю Бога, чтобы никто из них не вздумал пуститься в путь, иначе они тоже могут поплатиться жизнью.
   Мы стояли там, недалеко от мельницы, не зная, уходить нам или оставаться, и все это время наши глаза были прикованы к воде, но извилистая береговая линия скрывала от нас и севший на мель корабль, и песчаную отмель, где разыгралась трагедия.
   – Кто устроил засаду? – спросил монах. – У Бодругана были когда-то враги, но теперь, после того, как король укрепился на троне, все это отошло в прошлое.
   – Кто же, как не сэр Оливер Карминоу? – ответил Роджер. – Во время мятежа двадцать второго года они сражались в противоборствующих лагерях, а теперь у него появилась еще одна причина, чтобы убить его.
   Ни звука – лишь ветер, да шум реки, бьющейся в узких берегах, да крик проносящихся над водой чаек. Вдруг один из монахов, показывая на изгиб бухты, воскликнул:
   – Смотрите – лодка! Их несет сюда течением!
   Это была не лодка, во всяком случае не вся, а лишь то, что на расстоянии выглядело как плот или кусок борта; он плыл по реке, медленно кружась, как обломок после кораблекрушения. К нему было что-то привязано: время от времени это нечто высовывалось из воды и тут же исчезало, но лишь затем, чтобы вынырнуть вновь. Роджер взглянул на монахов, я – на него, и мы, словно сговорившись, бросились к берегу бухты, куда течением прибивало всякие обломки, и пока мы там ждали, кусок борта то поднимался на гребень, то падал вниз, а вместе с ним и привязанный к нему предмет. С противоположного берега послышались возгласы, и из-за деревьев появились всадники во главе со своим предводителем. Они легким галопом проскакали по дороге до кузницы на противоположном берегу, остановились и принялись молча наблюдать.
   Мы вошли в реку, чтобы вместе с монахами, вытащить плот на берег, и тогда тот, кто командовал всадниками, прокричал:
   – Это подарок моей дорогой женушке, Роджер Килмерт! Позаботься, чтобы она получила его – с наилучшими пожеланиями. А когда она вволю насладится им, скажи ей, что я жду ее в Карминоу.
   Он захохотал, а с ним и его люди, затем они развернули лошадей и ускакали.
   Роджер с одним из монахов вытащили плот на берег. Два других перекрестились и принялись молиться, а затем один опустился на колени у кромки воды… На теле Бодругана не было ни ножевых ран, никаких других следов насилия. Изо рта у него стекала вода, глаза были широко раскрыты; его утопили, а потом уже привязали к плоту.
   Роджер развязал куски перлиня, поднял на руки беззащитное тело и направился в сторону мельницы. С волос Бодругана на землю капала вода.
   – Боже милостивый, – вымолвил Роджер. – Как ей сказать?..
   Но ничего говорить было уже не нужно. Когда мы свернули к мельнице, то увидели двух пони: на одном сидел Робби, на другом – Изольда; мокрые волосы прямыми прядями падали ей на плечи, за спиной у нее, подобно облаку, развевался плащ. Робби с первого взгляда понял, что произошло, и протянул руку, чтобы схватить под уздцы ее пони и развернуть его, но Изольда в мгновенье ока соскочила на землю и бросилась бежать вниз по склону прямо к нам.
   – О любовь моя! – повторяла она. – О, нет… нет!..
   И голос ее, сначала чистый и звонкий, перешел затем в сплошной протяжный стон.
   Опустив свою ношу на землю, Роджер побежал навстречу Изольде, и я следом за ним. Мы подхватили ее под руки, но она выскользнула и упала, и я вместо ткани ощутил в руках пучки сена – я лежал на сене, уложенном в тюки, возле сарая из рифленой жести через дорогу от Тризмиллской фермы.

Глава четырнадцатая

   Я лежал там и ждал, пока исчезнет тошнота и головокружение. Я знал, что нужно набраться терпения – чем спокойнее я буду себя вести, тем скорее все пройдет. Было уже светло, и я сообразил взглянуть на часы. Двадцать минут шестого. Если полежать без движения минут пятнадцать, все придет в норму. Даже если на Тризмиллской ферме уже встали, маловероятно, чтобы кто-то отправился через дорогу к сараю, вплотную прилегавшему к стене старого сада. В нескольких ярдах от места, где я лежал, протекал ручей – это было все, что осталось от бухты.
   У меня бешено колотилось сердце, но постепенно оно успокаивалось, а головокружение, которого я так опасался, не было столь ужасным, как в предыдущий раз, когда я очнулся в Граттене и потом, с трудом добравшись до машины, повстречался с доктором.
   Пять минут, десять, пятнадцать… Я с усилием поднялся на ноги и медленно побрел вверх по склону. Пока все шло неплохо. Я забрался в машину и еще минут пять посидел не двигаясь, затем включил мотор и осторожно поехал назад в Килмарт. У меня будет достаточно времени, чтобы поставить машину в гараж и запереть флягу в лаборатории; затем самым разумным было бы отправиться прямиком в постель и попытаться хоть немного отдохнуть.
   Все равно теперь уже ничем не поможешь, говорил я сам себе. Роджер отвезет Изольду обратно в Триджест, местонахождение которого оставалось для меня тайной, а о теле несчастного Бодругана позаботятся монахи. Кто-то должен будет сообщить о случившемся Джоанне в Бокенод. Я не сомневался, что Роджер возьмет это на себя. Теперь я проникся к нему уважением, даже симпатией – он был искренне потрясен гибелью Бодругана, и мы вместе пережили весь этот кошмар. Значит, тогда, на пляже у Церковного мыса, меня не обмануло предчувствие беды, возникшее незадолго до того, как мы – я, Вита и мальчики – поплыли назад в Фауи. Вита и мальчики…
   Я вспомнил о них как раз в тот момент, когда въезжал в гараж, и только тут я, наконец, понял, что со мной происходит. Все время, пока я ехал домой, я передвигался в одном мире, тогда как мое сознание еще продолжало пребывать в том, другом. Я ехал домой, и какая-то часть моего мозга четко реагировала на то, что я держу в руках руль, и целиком принадлежала настоящему, и одновременно я все еще оставался в прошлом, в полной уверенности, что Роджер с Изольдой в эти самые минуты держат путь в Триджест.
   От всего этого меня даже пот прошиб. Я продолжал сидеть в машине, руки у меня дрожали. Нельзя допустить, чтобы подобные вещи повторялись. Необходимо себя контролировать. Было только шесть утра. Вита с мальчиками и наши гости – будь они неладны! – спокойно спят в доме, а Роджер, Изольда и Бодруган уже более шестисот лет как мертвы. Я снова в своем двадцатом веке…
   Я вошел через черный ход и подальше запрятал флягу. За окнами стоял день, но в доме еще; царило полное безмолвие. Я прокрался на кухню и включил электрический чайник, чтобы приготовить чаю. Дымящаяся чашка чая – как раз то, что требовалось. Вскоре чайник негромко заурчал, и я почему-то сразу успокоился, уселся за стол и только тогда вспомнил, как много мы все выпили накануне вечером. На кухне еще чувствовался запах омара, которого мы ели, и я встал, чтобы открыть окно.
   Я допивал вторую чашку чая, когда услышал, как заскрипели лестничные ступеньки. Я уже был готов броситься в подвал подальше ото всех, чтобы меня никто не трогал – хотелось остаться незамеченным, perdu, как говорят французы, но тут дверь распахнулась, и в кухню вошел Билл.
   – Привет, – сказал он, смущенно улыбаясь. – Две умные головы озабочены одним и тем же. Я проснулся – мне показалось, машина подъехала – и вдруг почувствовал, что умираю от жажды. Ты что пьешь? Чай?
   – Да, – сказал я. – Выпей и ты чашечку. Диана проснулась?
   – Нет, – ответил он. – Насколько я знаю свою жену, она еще не скоро продерет глаза после вчерашнего. Мы все здорово накачались, да? Надеюсь, ты на меня не в обиде?
   – Нет, вовсе нет, – успокоил я его.
   Я налил ему чашку чая, и он уселся за стол. Вид у него был довольно помятый, а бледно-розовая пижама совсем не шла к землистому цвету его лица.
   – Ты одет, – отметил он. – Давно встал?
   – Да, – ответил я. – Мне не спалось, и я решил прогуляться.
   – Значит, это твою машину я слышал?
   – Наверное.
   От чая мне в целом становилось лучше, но на лбу выступила испарина, Я чувствовал, как у меня по лицу струится пот.
   – Ты неважно выглядишь, – критически заметил он. – С тобой все в порядке?
   Я вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб. Снова учащенно забилось сердце – должно быть, чай подействовал.
   – Так случилось… – медленно произнес я, слыша как бы со стороны свой голос, с трудом выговаривающий слова, словно в чашке был не чай, а приличная доза алкоголя, которая на время вышибла меня из равновесия. – Так случилось, что я оказался невольным свидетелем ужасного преступления, и это не выходит у меня из головы.
   Он поставил чашку и вытаращил глаза.
   – Что-что?
   – Мне захотелось подышать свежим воздухом, – начал я торопливо, – и тогда я отправился на машине в одно хорошо известное мне место, примерно в трех милях отсюда, неподалеку от морского рукава, и увидел там, как село на мель одно судно. Был ужасный шторм – и парень, что находился на борту судна со своей командой, был вынужден спустить на воду шлюпку. Они благополучно добрались до противоположного берега, но тут случился весь этот ужас…
   Я налил себе еще чаю; руки у меня дрожали.
   – Эти бандиты, – сказал я, – эти головорезы на том берегу… У парня с судна не было ни малейшего шанса спастись. Они не стали пускать в ход ножи или что-нибудь еще, они просто сунули его головой под воду и держали, пока он не захлебнулся.
   – Боже мой! – воскликнул Билл. – Боже, какой ужас! Ты уверен?
   – Да. Я сам все видел. Видел, как его утопили, беднягу…
   Я встал из-за стола и принялся шагать взад и вперед по кухне.
   – Что ты собираешься предпринять? – спросил он. – Может, лучше позвонить в полицию?
   – В полицию? – переспросил я. – Полиции тут делать нечего. Я вот думаю о сыне этого бедолаги. Он ведь болен, и кто-то должен будет рассказать обо всем ему и другим родственникам.
   – Но, черт возьми, Дик! Это же твой долг – известить полицию. Я понимаю, тебе неохота впутываться в эту историю, но ведь речь идет об убийстве, разве не так? И ты говоришь, что знаешь парня, которого утопили, и его сына?
   Я уставился на него, отодвинул в сторону свою чашку с чаем. Случилось. Боже милостивый, опять! Снова эта путаница. Смешение двух миров… Меня прошиб пот, на этот раз с головы до ног.
   – Нет, не совсем так, – сказал я. Я не знаком с ним лично. Мне случалось видеть его издали, он держит яхту на том берегу залива. До меня доходили разные слухи о его семье. Ты; прав, у меня нет желания быть замешанным в это дело. К тому же, я не единственный свидетель. Там был еще один человек, и он все видел. Я уверен, что он доложит кому следует, возможно, уже доложил.
   – Ты с ним говорил? – спросил Билл.
   – Нет, – ответил я. – Нет, он меня не видел.
   – Прямо не знаю… – проговорил Билл. – Я по-прежнему считаю, что ты должен позвонить в полицию. Хочешь, я сам позвоню?
   – Нет, ни в коем случае. И еще – Диане и Вите об этом ни слова. Обещай мне, Билл.
   Он выглядел крайне обеспокоенным.
   – Да, я понимаю, – сказал он. – Зачем их расстраивать. Хватит того, что тебе самому пришлось пережить такой ужас.