дю Морье Дафна. Дом на берегу

   – Возле Триверрана снег будет глубже, – сказал он, – и если Рик Триверран нас заметит, он вряд ли станет держать язык за зубами. Хватит у вас сил, чтобы взобраться по склону холма до тропы, что наверху? Там меня дожидается Робби с двумя пони. У вас даже будет выбор: ехать за спиной у Робби, либо у меня. Из нас двоих я более осторожен.
   – Тогда я выбираю Робби, – сказала она. – Сегодня вечером я распрощалась с осторожностью – теперь уж навсегда.
   Мы свернули влево и принялись карабкаться на холм, оставив внизу долину и реку; снег доходил моим спутникам до колена и выше, и с каждым шагом, который давался им нелегко, они медленно продвигались вперед.
   – Подождите, – сказал Роджер, отпуская руку Изольды, – я попробую расчистить проход до тропы.
   И он ринулся вверх, руками разметая снег в стороны. Пока он прокладывал путь на вершину холма, я остался с ней наедине и мог какое-то время без помех смотреть на это бледное решительное личико, выглядывавшее из-под капюшона.
   – Все в порядке! – крикнул он. – Здесь снег покрепче. Сейчас я спущусь за вами.
   Я увидел, что он возвращается, почти съезжая по склону, и вдруг мне показалось, будто там не одна, а две мужские фигуры, и вот уже оба мужчины протягивают руку, чтобы помочь Изольде взобраться на холм. Наверное, это Робби услышал голос брата и спустился с верхней тропы.
   Какой-то инстинкт удержал меня на месте – я не двигался, не полез наверх, а позволил ей одной идти навстречу этим протянутым рукам. Она удалилась, и я потерял из виду и ее, и Роджера, и третью смутную фигуру тоже, поскольку внезапно густая снежная пелена поглотила их всех. Я стоял, весь дрожа; от железной дороги меня отделяло заграждение из проволоки. И вместо снежного ковра, покрывавшего холмы, я увидел серый брезент, прикрывавший груз на платформах товарняка, который с грохотом и скрежетом выползал из туннеля.

Глава двадцатая

   Инстинкт самосохранения присущ каждому живому существу и, очевидно, непосредственно связан с тем «прошлым» мозгом, который, как считал Магнус, входит в группу наследственных признаков. Вне всяких сомнений, только благодаря этому инстинкту мне удалось избежать опасности, иначе бы я, как и Магнус, погиб – и по той же причине. Помню, я, пошатываясь, сошел с железнодорожной насыпи и вступил под арку подземного перехода – туда, где спасались от мух коровы, – и тут же услышал у себя над головой грохот вагонов. Потом я вышел, перелез через живую изгородь и оказался в поле за Малым Триверраном (домом плотника), а оттуда уже перебрался на соседнее поле, где оставил машину.
   Я не испытывал ни тошноты, ни головокружения: внезапная инстинктивная потребность «проснуться» избавила меня от этих неприятных последствий и, что ни говори, спасла мне жизнь. Но я продолжал ощущать дрожь во всем теле и некоторое время сидел, опершись на руль, и размышлял о том, что если бы в пятницу вечером мы с Магнусом все-таки отправились в путешествие вместе, чем бы все это закончилось? Наверное, тем, что некоторые журналисты называют «двойной трагедией» – вместо одного трупа было бы сразу два. А может, мы оба уцелели бы. Теперь мне оставалось только гадать: возможность отправиться в тот, другой, мир вдвоем была утрачена навсегда. Но зато я знал нечто, чего никто никогда не узнает: это – почему умер Магнус. Он хотел помочь Изольде, протянул ей руку… И если инстинкт подсказывал не делать этого, он пренебрег осторожностью, поскольку был не такой трус, как я.
   Часы показывали половину восьмого, когда я завел машину и тронулся с места. Пересекая лужу, я по-прежнему не имел ни малейшего понятия ни о расстоянии, которое я преодолел во время моей экскурсии в иной мир, ни о том, где все-таки находился Триджест. На месте какой-нибудь нынешней фермы или где-то еще? Хотя теперь это уже не имело большого значения. Изольда сбежала и той зимней ночью 1332 или 1333 года находилась на пути в Килмерт. Я смогу узнать, добралась она туда или нет. Конечно, не сегодня и даже не завтра, но когда-нибудь потом… Сейчас же я должен был беречь силы и сохранять ясность мысли – предстояло дознание, – а также очень внимательно отнестись к последствиям действия препарата. Недоставало еще появиться перед коронером с воспаленными глазами и необъяснимыми приступами потливости и при этом еще чувствовать на себе испытующий профессиональный взгляд доктора Пауэлла.
   Есть мне совсем не хотелось, и когда я вернулся домой, около половины девятого – до этого я немного посидел на вершине холма, чтобы протянуть время, – я крикнул Вите, что мы поужинали в Лискерде и что я смертельно устал и пойду спать. Она была с мальчиками на кухне, и я, не беспокоя их, сразу поднялся наверх и поставил трость Магнуса в стенной шкаф в гардеробной. Теперь я по собственному опыту знал, что значит вести так называемую «двойную жизнь». Трость, пузырьки – это как ключи, позволяющие, при первом же удобном случае, улизнуть от жены и проникнуть в дом другой женщины; но особый соблазн и, если хотите, своего рода коварство состояло в том, что женщина эта, возможно, находится со мной под одной крышей – и сейчас, в эту самую минуту, – но только в своем собственном времени.
   Я лежал в постели, заложив руки за голову, и думал о том, как Робби и его простоволосая сестра Бесс встретили нежданную гостью. Прежде всего теплая, сухая одежда для Изольды, затем – ужин у коптящего очага; младшие смущенно молчат в ее присутствии, тогда как Роджер – сама учтивость и предупредительность. Затем она поднимается по лестнице и устраивается спать на одном из соломенных тюфяков и еще долго слушает, как в хлеву, прямо под ней, тяжело ворочается, переступая с ноги на ногу, корова. А может быть, устав с дороги, она уснула очень быстро, хотя, скорее всего, сон пришел к ней не сразу – слишком непривычно было все, что ее сейчас окружало, да и мысли о дочерях, наверное, не давали покоя – когда-то ей доведется увидеть их снова.
   Я закрыл глаза, силясь представить этот холодный, темный чердак. Он должен был находиться приблизительно на месте той комнатушки, которую занимала прежде кухарка госпожи Лейн и где теперь были свалены старые чемоданы и картонные коробки. Как близко она находилась от Роджера, спавшего внизу, на кухне! Такая близкая и такая недоступная – и тогда, и сейчас!
   – Милый!..
   Вита склонилась надо мной, но в моем разыгравшемся воображении (путаница в мыслях тоже сделала свое дело) это была не Вита, а та, другая, и когда я привлек ее к себе, мне казалось, что в объятиях у меня не реальная женщина и моя собственная жена, а та желанная, недосягаемая, которая, я это знал, никогда не ответит на мою любовь. Когда я снова открыл глаза – должно быть, на какое-то время я впал в забытье, – Вита сидела на пуфике за туалетным столиком и накладывала на лицо крем.
   – Ну что ж, – сказала она, и ее отражение в зеркале улыбнулось мне, – если ты так решил отметить неожиданное наследство, меня это вполне устраивает.
   Полотенце, тюрбаном закрученное вокруг головы, и маска из крема делали ее похожей на клоуна, и мне вдруг стало невыносимо тошно от всего этого марионеточного мира, который окружал меня и с которым я не желал иметь ничего общего. Я почувствовал, что еще немного и меня вырвет. Тогда я встал с кровати и объявил:
   – Я буду спать в гардеробной.
   Она уставилась на меня – ее глаза были точно дыры в карнавальной маске.
   – Это еще что за новости? Что я такого сделала?
   – Да ничего ты не сделала, – сказал я ей. – Хочу спать один и все.
   Я пошел в гардеробную, Вита за мной. Подол ее нелепо короткой ночной сорочки, отделанной воланом, метался вокруг колен, на голове тюрбан – вид самый дурацкий. И тут я впервые подумал, что из-за лака на ногтях ее руки были точь-в-точь как когти хищной птицы.
   – Я не верю, что ты весь вечер был с теми двумя, – сказала она. – Небось высадил их в Лискерде, а сам зашел в какую-нибудь пивнушку! Что, разве не так?
   – Нет, – ответил я.
   – Ну не знаю, я же чувствую, что-то случилось! Ты куда-то ездил и не хочешь сказать мне правду. Да ты вообще врешь на каждом шагу. Адвокату и этому Уиллису ты соврал про лабораторию, в полиции насчет того, как умер профессор. Ради Бога, скажи наконец, что за всем этим кроется? Неужели вы заранее сговорились, и ты знал, что он собирается покончить с собой?
   Я взял ее за плечи и стал выталкивать из комнаты.
   – Я не пил. Ни о каком самоубийстве мы не сговаривались. Магнус погиб случайно, его сбил товарняк, когда входил в туннель. Час назад я был на том месте, и со мной едва не случилось то же самое. Вот тебе правда, и если ты не хочешь в нее поверить, тем хуже! Заставить тебя силой я не могу.
   Она наткнулась на дверь ванной комнаты и когда обернулась и посмотрела на меня в упор, я увидел какое-то новое выражение на ее лице – не гнев, нет, а изумление и отвращение одновременно.
   – Значит, ты опять ездил туда, – спросила она, – к тому месту, где он погиб? Ты что же, сознательно поехал туда – стоял и смотрел на проходящий поезд и сам тоже мог погибнуть?
   – Да.
   – Ну, тогда я выскажу тебе все, что думаю. Я думаю, что это ненормально, противоестественно, бессмысленно! Но самое ужасное, что после всего этого ты возвращаешься сюда и занимаешься со мной любовью. Не воображай, что я забуду об этом. Никогда тебе этого не прощу! Ради Бога, спи где хочешь. Так будет даже лучше.
   Она хлопнула дверью, и я осознал, что на сей раз это не просто демонстрация, не импульсивная выходка. Все обстояло гораздо серьезнее, по-видимому, она и впрямь была оскорблена до глубины души. Я понимал ее, во мне все разрывалось от какой-то странной жалости к ней, однако я не мог ничего объяснить и не в силах был что-либо сделать.
   На следующее утро мы встретились не как муж и жена после очередной семейной стычки, а как два совершенно посторонних человека, которые в силу обстоятельств вынуждены жить под одной крышей, вместе питаться, перемещаться по комнатам, строить планы на день, отпускать дежурные шутки детям, которых она родила не от меня, что еще больше отдаляло нас друг от друга. Она глубоко переживала нашу размолвку – я это чувствовал по ее вздохам, по ее усталой походке, по тому, как звучал ее голос. Да тут еще дети, которые чутко, как звери, реагируя на малейшую перемену в настроении, непрестанно буравили нас взглядами.
   – Это правда, – осторожно спросил Тедди, когда мы оказались с ним одни, – что профессор завещал тебе дом?
   – Да, – ответил я. – Неожиданный, но очень щедрый подарок с его стороны.
   – Значит, мы теперь всегда будем приезжать сюда на каникулы?
   – Не знаю, это зависит от Виты, – сказал я.
   Он принялся ходить по комнате и перебирать все подряд предметы, расставленные на столах и комодах – вертел, снова ставил на место, похлопывал ладонью по спинкам стульев.
   – По-моему, маме здесь не очень нравится, – сказал он.
   – А тебе? – спросил я.
   – Нормально, – сказал он и пожал плечами.
   Все ясно, вчера была рыбалка в обществе симпатичного Тома – и его переполнял восторг. А сегодня взрослые не в духе – и вот уже апатия, неуверенность. Разумеется, это моя вина. Вообще, что бы ни произошло в этом доме – в прошлом, настоящем и будущем, – всегда виноват буду только я. Но смешно было говорить об этом Тедди, так же как просить у него прощения.
   – Не бойся, – сказал я. – Все как-нибудь уладится. Не исключено, что вы проведете рождественские каникулы в Нью-Йорке.
   – Ух ты! Вот здорово! – воскликнул он и, выбежав из комнаты на террасу, крикнул Микки, который был на улице: – Дик говорит, что следующие каникулы мы, наверно, проведем дома!
   Восторженное «ура», которым встретил это известие его младший брат, красноречивее любых слов говорило об их отношении к Корнуоллу, Англии, Европе и, разумеется, ко мне, их отчиму.
   Выходные прошли довольно скверно. Снова испортилась погода, и атмосфера в доме стала еще тяжелее. Пока мальчики играли в подвале в пинг-понг, а Вита сочиняла письмо на десяти страницах Биллу и Диане в Ирландию, я изучал книги в библиотеке Магнуса, начиная с морских романов времен капитана Лейна и заканчивая книгами, которые Магнус приобрел сам, – и каждую из них я любовно, по-хозяйски поглаживал. Третий том «Истории приходов графства Корнуолл» (буквы «Л – Н», и никаких следов остальных томов) был засунут за «Историю парусников». Я вытащил его и пробежал глазами алфавитный указатель приходов. Лэнливери там фигурировал, и почетное место в отведенной ему главе занимал Рестормельский замок. Однако несчастный сэр Джон был бы разочарован: хотя он и являлся смотрителем замка в течение семи месяцев, имя его не упоминалось. Я хотел уже поставить книгу на место, намереваясь более детально с ней ознакомиться в другой раз, как вдруг мое внимание привлекла одна строка вверху страницы.
   «Поместье Стекстентон, или Стрикстенстон, первоначально Триджестейнтон, принадлежало роду Карминоу из Боконнока, от которых оно перешло к роду Кортни, а впоследствии к семейству Питт. Сейчас имение Стрикстентон является собственностью Н. Кендалла, эсквайра».
   Триджестейнтон… Карминоу из Боконнока. Наконец-то я узнал, хотя и слишком поздно. Если бы эти сведения стали мне известны полторы недели назад, я бы поделился ими с Магнусом, и тогда он, возможно, пересек бы долину чуть ниже, в Тризмилле, и остался бы жив. Что же касается самой усадьбы, она наверняка должна была находиться в стороне от современной фермы, иначе бы меня обязательно заметили, когда я совершал очередное путешествие во времени в прошлый четверг вечером…
   Стрикстентон… Триджестейнтон. Одно было несомненно: теперь, если коронер меня спросит, я знаю, что сказать.
   Коронерское дознание назначено было на пятницу – раньше, чем ожидалось. Денч и Уиллис снова собирались прибыть ночным поездом и уехать сразу, как только все закончится.
   В пятницу утром, бреясь в ванной, я с удовольствием отметил, что не испытываю никаких неприятных ощущений, связанных с побочным действием препарата (ни испарины, ни воспаленных, красных глаз), и что, несмотря на размолвку с Витой, последние дни прошли относительно спокойно – как вдруг безо всякой причины бритва выпала у меня из рук и ударилась о раковину. Я хотел взять ее, но пальцы не слушались; они одеревенели, словно схваченные судорогой. Боли я не чувствовал, ничего не чувствовал – они просто не действовали. Я объяснил это тем, что, очевидно, нервы не выдержали, ведь мне предстояло тяжелое испытание, однако чуть позже, за завтраком, когда я машинально протянул руку и хотел взять чашку с кофе, она выскользнула у меня из пальцев, кофе выплеснулся на скатерть, а чашка разбилась, ударившись о поднос.
   Мы завтракали в столовой, торопясь не опоздать на дознание, и Вита сидела напротив меня.
   – Прости, – сказал я. – Сам не знаю, как это получилось!
   Она смотрела на мою руку, которая начала дрожать, вся, от кончиков пальцев до локтя. И я ничего не мог поделать. Я засунул руку в карман пиджака и прижал к себе – дрожь прекратилась.
   – В чем дело? – спросила Вита. – У тебя же вся рука трясется!
   – Да, свело почему-то. Наверное, ночью отлежал.
   – Так разотри ее, пошевели пальцами – нужно восстановить кровообращение.
   Она принялась вытирать поднос и снова налила мне чашку кофе. Я пил, держа чашку в левой руке, но аппетит у меня пропал. Я уже думал, как мне вести машину, когда одна рука дрожит и не действует. Я сказал Вите, что хотел бы поехать на дознание один, поскольку ей совершенно незачем было там присутствовать, однако когда подошло время выходить из дома, рука по-прежнему не слушалась, хотя дрожь прекратилась.
   – Знаешь, по-видимому, тебе все же придется отвезти меня в Сент-Остелл, – сказал я. – Эта чертова судорога в правой руке никак не проходит.
   Еще неделю назад она была бы полна сочувствия и беспокойства, теперь этого не было и в помине.
   – Отвезу, конечно, – сказала она без особого энтузиазма, – но все же, согласись, это несколько странно – ни с того ни с сего и вдруг судорога. Раньше такого не было. Лучше держи руку в кармане, а то коронер подумает, что у тебя запой.
   Это замечание отнюдь не улучшило моего настроения, а непривычная роль пассажира, праздно сидящего рядом с Витой вместо того, чтобы самому вести машину, болезненно задевала мое самолюбие. Я испытывал чувство ущербности, неполноценности и уже начал терять нить ответов, которые я так тщательно продумал, готовясь к предстоящей беседе с коронером.
   Когда мы приехали в «Белый олень» и встретили там Денча и Уиллиса, Вита, безо всякой надобности, принялась оправдываться и объяснять, почему она меня сопровождает.
   – Дик вышел из строя, – сказала она. – Так что я взяла на себя роль шофера.
   Пришлось вкратце рассказать, в чем дело. К счастью, времени на долгие разговоры уже не оставалось, и мы направились к зданию, где должно было состояться дознание. Мне казалось, что на меня все смотрят; коронер, в частной жизни человек, несомненно, довольно мягкий, был в моих глазах чуть ли не генеральным прокурором, а присяжные, все до одного, заведомо признали подсудимого виновным.
   Разбирательство началось с оглашения представителем полиции обстоятельств обнаружения тела. Он говорил прямо и без обиняков, однако слушая его, я не мог не думать, как странно это должно звучать для постороннего уха; создавалось полное впечатление, что у Магнуса временно помутился рассудок и он захотел покончить с собой. Затем для дачи показаний пригласили доктора Пауэлла. Он зачитал свое заключение громким четким голосом, напомнившим мне голос одного юного священнослужителя в Стоунихерсте.
   – Речь идет о хорошо сохранившемся теле мужчины приблизительно сорока пяти лет. Ко времени первого осмотра, в тринадцать часов в субботу третьего августа, он был мертв уже около четырнадцати часов. Произведенное на следующий день вскрытие показало наличие поверхностных синяков на правом плече; на правой стороне головы – обширный разрыв тканей кожного покрова. В месте повреждения я констатировал вдавленный перелом теменной кости, вызвавший разрывы мозговых тканей и кровотечение из средней мозговой артерии. Содержимое желудка – около пинты пищевых элементов и жидкости; согласно результатам анализа, все в пределах нормы, наличие алкоголя не установлено. Анализ крови – норма. Сердце, легкие, печень и почки – также норма, все органы были здоровыми. На мой взгляд, смерть наступила вследствие кровоизлияния в мозг, вызванного переломом черепа.
   Я вздохнул с облегчением – все напряжение как рукой сняло. Мне подумалось, что то же самое, наверное испытывает Джон Уиллис, если у него есть повод для беспокойства.
   Затем коронер спросил доктора Пауэлла, могли ли указанные повреждения возникнуть в результате столкновения покойного с транспортным средством, например, с вагоном движущегося товарного поезда.
   – Да, несомненно, – ответил врач. – Немаловажно то обстоятельство, что смерть наступила не сразу. У него еще хватило сил доползти до хижины, то есть преодолеть расстояние в несколько ярдов. Удар в голову мог вызвать сильное сотрясение мозга, но причина смерти – кровоизлияние в мозг, которое произошло спустя пять-десять минут после удара.
   – Благодарю вас, доктор Пауэлл, – сказал коронер, и я услышал, как он произнес мое имя.
   Я встал, мысленно спрашивая себя, не слишком ли развязно я выгляжу из-за того, что держу руку в кармане – а может, никому до этого и дела нет?
   – Мистер Янг, – сказал коронер, – я располагаю вашими свидетельскими показаниями и намерен ознакомить с ними присяжных. Если у вас возникнет желание что-либо поправить в показаниях, пожалуйста, остановите меня.
   Зачитанная им бумага выставляла меня этаким бессердечным типом, которого судьба пропавшего гостя беспокоит меньше, чем собственный ужин. Присяжные сочтут меня бездельником, не расстающимся с подушкой и бутылкой виски.
   – Мистер Янг, – сказал коронер, когда закончил, – вам не пришло в голову известить полицию в пятницу вечером. Почему?
   – Мне казалось это преждевременным. Я продолжал надеяться, что профессор Лейн вот-вот придет.
   – Вас не удивило, что он сошел с поезда в Паре и отправился гулять вместо того, чтобы встретиться с вами в Сент-Остелле, как было условлено?
   – Да, удивило, но это было вполне в его характере. Если у него возникала какая-то идея, он тотчас стремился воплотить ее в жизнь. Ни время, ни пунктуальность в этом случае для него ничего не значили.
   – А какая, по-вашему, идея могла прийти в голову профессору Лейну в тот вечер? – спросил коронер.
   – Понимаете, он давно интересовался историей этого края и, в частности, старинными усадьбами. Мы планировали вместе пройтись по этим местам, пока он будет гостить у нас. Поэтому когда он не появился в положенное время, я подумал, что наверное, он решил прогуляться пешком и взглянуть на какое-нибудь интересное место, о котором он мне еще не рассказывал. Уже после того, как я сделал заявление в полицию, мне, кажется, удалось установить, куда он направлялся.
   Я полагал, это вызовет оживление среди присяжных, однако ни один из них даже не шелохнулся.
   – Быть может, вы расскажете нам об этом? – спросил коронер.
   – Да, конечно, – ответил я, вновь обретая уверенность и благословляя про себя «Историю приходов». – Я думаю, он пытался определить местоположение старинной усадьбы Стрикстентон, в приходе Лэнливери. Усадьба когда-то принадлежала семейству Кортни (я поостерегся упоминать имя Карминоу из-за Виты), которое владело также Триверраном. Кратчайший путь между этими двумя точками пролегает через долину, чуть выше нынешней фермы Триверран, а там через лес – к Стрикстентону.
   Коронер велел принести карту и принялся внимательно ее изучать.
   – Я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Янг, – сказал он. – Но под железной дорогой есть переход, которым профессор Лейн мог воспользоваться, если хотел попасть на другую сторону.
   – Конечно, но у него не было карты. Он мог не знать о существовании этого перехода.
   – Значит, он решил пересечь железнодорожный путь, несмотря на то, что было уже достаточно темно, а снизу приближался товарный состав?
   – Не думаю, чтобы его беспокоила темнота. А поезда он мог просто не слышать – он был слишком сосредоточен на цели своих поисков.
   – Настолько сосредоточен, мистер Янг, что преодолел проволочное заграждение и спустился по насыпи, когда мимо проходил поезд?
   – Не думаю, что он спустился. Он оступился и упал. Не забывайте, что в тот вечер шел снег. Я заметил, что коронер пристально смотрит на меня, и все присяжные тоже.
   – Простите, мистер Янг, – подал голос коронер, – я не ослышался? Вы сказали, шел снег?
   Мне понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, лоб у меня покрылся испариной.
   – Прошу прощения, – сказал я. – Я отвлекся. Понимаете, профессор Лейн особо интересовался климатом эпохи средневековья. Его теория состояла в том, что зимы были тогда намного суровее, чем сейчас. До того, как по склону холма проложили железную дорогу, по нему можно было беспрепятственно спуститься на дно Тризмиллской долины, где, по-видимому, лежали глубокие сугробы, делавшие практически невозможным всякое сообщение между Триверраном и Стрикстентоном. Я полагаю, что этот аспект интересовал профессора Лейна даже больше, чем исторический, должно быть, он разглядывал склон и размышлял о последствиях, какие могли в то время иметь обильные снегопады, и в результате совершенно абстрагировался от всего, что происходило вокруг.
   Они продолжали недоверчиво смотреть на меня, и я заметил, как один из присяжных локтем толкнул своего соседа, как бы намекая на то, что либо я сам немного чокнутый, либо чокнутым был мой профессор.
   – Благодарю вас, мистер Янг, Это все, – сказал коронер.
   Я вернулся на место, обливаясь потом и чувствуя, как дрожь пробегает по руке от запястья до локтя.
   Коронер пригласил Джона Уиллиса, который заявил, что его покойный коллега выглядел вполне здоровым и пребывал в отличнейшем расположении духа, когда он виделся с ним перед самым его отъездом на уик-энд; что профессор Лейн занимался научными изысканиями, чрезвычайно важными для страны, хотя рассказать, чем именно, он не имеет права: совершенно очевидно, что его научная работа никак не связана с поездкой в Корнуолл – это был всего лишь частный визит, возможность повидаться с друзьями, отдохнуть и заодно уделить немного времени своему хобби – что-то из области истории.
   – Должен заметить, – сказал он, – я полностью согласен с мистером Янгом в том, что касается его предположений относительно гибели профессора Лейна. Я не археолог и не историк, однако знаю совершенно точно, что у профессора Лейна были свои взгляды на роль снегопадов в прошлые века.
   И затем минуты на три он пустился в объяснения, так густо пересыпая свою речь научной терминологией, совершенно не понятной ни мне, ни всем присутствующим, что заткнул бы за пояс самого Магнуса, а уж тот умел после хорошего ужина устроить целый спектакль, пародируя наукообразную чушь, которую печатают всякие псевдонаучные журналы.
   – Благодарю вас, мистер Уиллис, – пробормотал коронер, когда тот замолчал. – Мы вам весьма признательны за то, что вы поделились с нами этой очень интересной информацией.
   Заслушивание свидетелей было окончено. Коронер, подводя итоги, заметил, что хотя обстоятельства довольно необычные, он не видит оснований думать, что профессор сознательно приблизился к железнодорожному полотну, услышав звук приближающегося поезда. К вердикту «Смерть в результате несчастного случая» приложили рекомендательное письмо в адрес Британского управления железных дорог (западный регион) с предложением усилить наблюдение за опасными участками на всем протяжении железнодорожного пути.