Эдуард Бабаев. Новоселье

Эдуард Бабаев
Новоселье

 

1

   Мы ехали в Байрам, в городок на краю пустыни Каракумы.
   Чтобы нам с мамой было не скучно, шофёр снял стекло из окошка в передней стенке фургона.
   Шофёра звали Бахрам. Он вместе с отцом уже много лет служил в армии. И они хорошо знали друг друга.
   И я тоже хорошо знал Бахрама. Он в дороге всегда пел. А я слушал.
   Мой отец был военным инженером, и мы часто переезжали с места на место. Жили в военных городках, в пустыне, на берегу Каспийского моря, в горах Тянь-Шаня.
   Я любил большие переезды, когда все вещи укладываются в машину. Мама устраивается рядом со мной в кузове фургона, а отец садится рядом с шофёром в кабину.
   И — здравствуй, дорога!

 

 
   Встречный ветер полощет брезент навеса. Наш фургон, в котором всегда оставалось много свободного места, переваливается через барханы, скачет по камням, ползёт по руслам высохших рек, останавливается на переездах у шлагбаумов.
   Вот мама раскрыла дорожную сумку и передала отцу и Бахраму по яблоку.
   — «Прекрасное яблоко! — запел Бахрам. — Яблочко упало с дерева и покатилось по дороге. И другие деревья укрыли его своей тенью…»
   Бахрам пел удивительные песни в дороге. Яблоко, простое яблоко из дорожной сумки, а у него получилась песня. И я вспоминал деревья во дворе нашего прежнего дома.

2

   Мы выехали на рассвете, когда все ещё спали. Только сосед Гришка пришёл проводить нас. Он привёл с собой Пушка, который зевал и дрожал от холода.
   Мы с Гришкой учились в четвёртом классе и всю зиму изобретали порох. Однажды порох взорвался в бумажном пакете и выжег мне метку над глазом, искра попала прямо в бровь. Мама так перепугалась, что высыпала весь запас самодельного пороха в кадушку с дождевой водой, а потом сказала, что очень рада, что мы переезжаем на новое место, потому что там нет Гришки и я перестану выдумывать порох.
   А мне было жаль пропавшего пороха. И с Гришкой расставаться не хотелось. Мы с ним славно проводили время. Порох изобретали, весной учили Пушка плавать, смотрели кино под открытым небом — «Семеро смелых» или «Остров сокровищ». Если залезть на крышу гаража, то весь экран виден очень хорошо. И билетов покупать не надо.
   Я был уверен, что Гришка станет когда-нибудь профессором, потому что он носил очки в роговой оправе и знал много такого, о чём я и понятия не имел.
   Жаль только, что у Гришки отец был не военный, и поэтому они всегда жили на одном месте. Грустно всё-таки уезжать. Когда ещё найдутся новые знакомые, и какие они будут; тоже неизвестно. А Гришка славный мальчик. И Пушок тоже славный.
   Ветер рванулся и затих.
   Гришка и Пушок долго бежали за нашей машиной по утренней пустынной улице, и я махал им рукой и кричал:
   — До свидания!

3

   Машина у нас была старая, номер 17 — 28. Бахрам иногда прямо на ходу что-то в ней починял, держа руль одной левой рукой.
   И машина пофыркивала, шла вперёд, как будто ничего другого ей и не надо было, только бы катить вот так через пески, без дороги, навстречу ветру.
   Иногда она шла как-то боком или прыгала с бархана на бархан, громыхая крыльями. Только что сама не могла ходить следом за Бахрамом, а так она была вполне похожа на верного иноходца.
   — Посмотрите на эту прекрасную машину 17 — 28, - говорил Бахрам. — Ей уже давно пора на капитальный ремонт, а она идёт по этим пескам, где нет дорог.

4

   Когда мы взбирались на бархан, машина становилась на дыбы, и мы откатывались со всеми нашими вещами к задней стенке фургона, а когда машина прыгала с бархана вниз, мы прижимались к шофёрской кабине. Мама не выпускала из рук походной аптечки.
   Бахрам был в восторге от своего «иноходца» и мчался по такырам плоским и твёрдым участкам пустыни — с бешеной скоростью.
   — Я люблю встречный ветер, — сказал отец, протирая платком защитные очки.
   Встречный ветер далеко назад отгонял пыль, поднятую колёсами нашего фургона.

5

   Мы уже часа два ехали через пески. И вдруг увидели человека под парусиновым зонтиком. Через плечо на ремне у него висел плоский фанерный ящик. Он поднял руку, и наш «иноходец» остановился перед ним как вкопанный. Даже слегка взбрыкнул задними колёсами.

 
   — Добрый день, — сказал человек с зонтиком. — Подвезите меня, если нам по дороге.
   — Все путешествующие — дети пустыни, — сказал нараспев Бахрам. — Мы едем в Байрам.
   — Мне тоже нужно вернуться в Байрам, — сказал человек с зонтиком.
   И мы взяли его с собой. Нашего нового знакомого звали Муравьёв. Он сложил зонтик и взобрался со своим фанерным ящиком в машину. Муравьёв был агроном из Байрама и собирал в песках цветы.
   — Какие цветы? — удивились мы.
   — Теперь весна, всё цветёт, — сказал Муравьёв. — Неужели вы не видите?
   Он раскрыл свой фанерный ящик, и мы увидели под стеклом кругленькие маленькие цветы, узкие листочки, похожие на чешуйки.
   — Растения пустыни, — с уважением сказал Муравьёв. — Вот это — злак селин, которым кормятся зайцы, а это — листочки песчаной акации, под которой ночуют тушканчики, а это — ветка астрагала…
   — Где же вы всё это нашли?! — удивилась мама.
   — В лесу, — ответил Муравьёв. — Сейчас мы его увидим. Минуточку! — И он сказал Бахраму: — Чуть-чуть левее.
   Бахрам повернул налево. Отец взглянул на часы и не стал возражать. А я подумал: «Какой лес в пустыне? Всякий знает, что здесь нет никакого леса…»
   Машина взобралась на бархан и остановилась. Мы выпрыгнули на песок.

6

   И увидели саксауловую рощу. Из песка поднимались и переплетались друг с другом корявые сучья серого цвета. Издали они казались белыми.
   Длинные витые тени падали на песок. Это был странный лес: без листьев, без настоящей тени. Я потрогал ветку саксаула. Она была твёрдой, как кость.
   Зимой мы топили печку саксауловыми дровами. Но я ещё никогда не видел, как саксаул растёт в песках.
   Песок в саксауловой роще был твёрдым и не осыпался под ногами.
   Корни удерживали его прочно. Внизу, возле одного куста, трепетал прозрачный, как бы слюдяной, в узорах, чехол, застрявший между корнями.
   — Змея проползла и сбросила старую кожу, — сказал Муравьёв.
   Я думал, что мы и змею тут же увидим, но никаких змей вокруг не было.
   Это меня очень огорчило.
   Муравьёв и отец говорили о хлопке.
   — Песок наступает на поля, — жаловался Муравьёв, — заносит хлопчатник.
   Ветер усиливался, и верхушки барханов курились, песок маленькими облачками перелетал в воздухе. Но в саксауловом лесу песок был неподвижен, и ветер не мог его сдвинуть с места.
   Вдали показался караван верблюдов, нагруженных тюками с хлопком.
   Впереди ехал проводник на ослике, а рядом с ним красноармеец на лошади.
   Они о чём-то между собой говорили.
   Караван прошёл далеко от нас и скрылся за барханами. И показалось, что пустыня опустела.

7

   Солнце приближалось к зениту. Серая пыль клубилась под колёсами. Фургон шёл, ныряя между барханами.
   От жары все приумолкли. Муравьёв, откинув край парусинового тента, смотрел в пески.
   А я всё думал о порохе, о саксауловых рощах, которые защищают хлопковые поля, о Байраме…
   И вдруг мы услышали звуки флейты. Они лились откуда-то из-за бархана. Первой откликнулась мама. Она широко открыла глаза, посмотрела на нас с удивлением и сказала:
   — Музыка! Вы слышите? Или мне это снится?
   Бахрам выключил мотор, и машина остановилась в нерешительности. В самом деле, это была флейта. Но откуда и почему здесь музыка?
   Мы вышли из машины и поднялись на гребень песчаного холма. И сразу увидели флейтиста. Он стоял внизу, под другим барханом. В белом чесучовом костюме, в круглой соломенной шляпе с чёрной лентой, с цветочком в петлице.
   Флейтист играл, закрыв глаза. Чёрная флейта переливалась на солнце серебряными клавишами. Тень от бархана укрывала его полупрозрачной пеленой.

 
   Мелодия, которую он играл, была грустная и протяжная.
   Мы не сводили с него глаз. Когда он перестал играть, мама захлопала в ладоши. Флейтист открыл глаза, увидел нас, нисколько не удивился и раскланялся.
   — Ария Орфея, — сказал он. — Из оперы Глюка.
   Мы познакомились. Музыканта звали Герасим Утин. Он попросил, чтобы его называли просто Гера.
   — Что вы тут делаете один в пустыне? — спросил отец.
   Гера положил флейту в футляр. Он чувствовал себя в пустыне, как на сцене.
   — Вы спрашиваете, что я тут делаю? — сказал он. — В настоящее время я репетирую свой номер, потому что имею обыкновение репетировать с десяти до одиннадцати, что бы ни случилось. Который теперь час?
   — Одиннадцать, — сказал отец, взглянув на часы.
   — Репетиция окончена, — сказал Гера. — Видите ли, я отстал от своей труппы и добираюсь до Байрама попутными машинами. А вы куда едете?
   — Мы едем на новоселье! — ответил я.

8

   Мне очень хотелось, чтобы Гера поехал с нами. Я даже забыл на время про порох, слушая его музыку.
   — Это ваша машина? — спросил Гера, когда мы сошли с бархана и приблизились к нашему иноходцу 17 — 28.
   Он оглядел машину, поморщился и сказал:
   — Ну что ж, если нет другого транспорта, я согласен ехать с вами.
   Голос у него был тонкий, но приятный.
   Мне всё в нём казалось удивительным. Он сдул невидимую пылинку с отворота своего костюма.
   И вдруг Муравьёв посмотрел на него пристально и сказал:
   — Позвольте!
   Агроном достал из кармана увеличительное стекло на длинной чёрной ручке.
   Приблизился к флейтисту и навёл на него увеличительное стекло.
   Гера немного смутился.
   — Я привык, — сказал он, — что на меня смотрят в бинокль, но ещё никто не рассматривал меня в увеличительное стекло!
   — Где вы это нашли? — спросил Муравьёв флейтиста, указывая на цветочек в его петлице.
   — Ах, это? — успокоился Гера. — Это я нашёл вон там, — и он указал рукой налево. — Нет, скорее всего, я нашёл это вот там, — и он указал рукой направо. — Точно не припомню…
   — Как! — воскликнул Муравьёв. — Вы даже не знаете, где нашли это сокровище! Инкарвиллея семиреченская, — сказал Муравьёв, — цветок, который уже почти не встречается в пустыне.
   И он вытащил цветок из петлицы Герасима Утина.
   Флейтист было запротестовал, но Муравьёв сказал строго:
   — Наука требует!
   Он раскрыл свой ящик и поместил редкий цветок в самом центре под стеклом.
   — Какая находка! — говорил он, покачивая головой. — Можно подумать, что этот цветок выбрался из-под земли, чтобы послушать вашу музыку.
   — Очень может быть, — скромно согласился Гера.
   Потом он обиженно взглянул на Муравьёва:
   — Я привык, что мне дарят целые букеты, а вы отобрали у меня единственный цветок.
   Гера вздохнул и взобрался в фургон.

9

   В полдень мы решили отдохнуть в чайхане у дороги.
   Чайханщик, добрый человек в белой, открытой на груди рубахе, встретил нас у дверей, спросил о нашем здоровье, о здоровье наших близких, всем пожелал благополучия и приготовил зелёный чай.
   Расположились мы на старом, местами вытертом ковре, на котором змейками разбегались белые, чёрные и красные узоры. Голуби влетали в открытые окна и двери чайханы, расхаживали по ковру и клевали крошки.
   В чайхане, кроме нас, был ещё один посетитель — смуглый человек в клетчатой рубашке. У ног его лежал кожаный раскрытый мешок, из которого виднелся угол железной клетки. В углу стояло охотничье ружьё.
   — Крестинский! Какими судьбами! — воскликнул Муравьёв.
   Муравьёв и охотник обнялись.
   — Ты откуда? — спросил Муравьёв.
   — Из Ленинграда, — ответил Крестинский.
   — Я так и знал, что ты вернёшься.
   Крестинский говорил, что очень скучал без пустыни, и, едва окончив свою научную работу, снова приехал в Байрам.
   Бахрам приложил правую руку к сердцу, а левой рукой подал охотнику чашечку зелёного чая.
   — И отлично! — сказал Муравьёв. — Тут столько нового! Представь, я сегодня нашёл цветок инкарвиллеи семиреченской!
   — Положим, это я нашёл, — сказал Гера, — но не знал, как он называется.

10

   Гера достал свою флейту и заиграл арию Орфея. Опять полилась протяжная и грустная мелодия, которую мы однажды уже слышали среди барханов.
   Крестинский забеспокоился, отошёл от Муравьёва, заглянул в свой кожаный мешок и сказал Утину:
   — Прошу вас, перестаньте играть!
   Гера обиделся.
   — Вам не нравится, как я играю? — спросил он.
   — Нет, почему же, — ответил Крестинский, — мне очень нравится, и всё же прошу вас, перестаньте!
   — Между прочим, — сказал Гера, — Орфей был великий музыкант. Его слушали все: не только люди, но даже львы и антилопы, даже цветы слушали его. — И он взглянул на Муравьёва с укором. — Всё замирало вокруг, когда он играл. — И Гера повёл вокруг своей пухлой рукой.
   Тогда Крестинский, который вовсе не хотел обидеть Геру, указал на свой кожаный мешок и сказал:
   — Они спят, не будите их.
   — Кто спит? — сердито сказал Гера. — Кто спит, когда я играю?
   — Змеи спят, — ответил Крестинский. — Четыре кобры.

 
   — Змеи! — закричал Гера и вскочил на ноги, подняв с ковра свою шляпу, футляр от флейты, флейту и свои башмаки, которые он снял для удобства и покоя.
   Голуби улетели в открытые окна и двери.
   — Мудрые змеи зашевелились, — сказал Бахрам, — а кроткие голуби улетели.
   Когда Гера немного успокоился, он сказал:
   — Я рад, что моя музыка может взволновать даже кобру!

11

   У Крестинского в руках была палка. Обыкновенная палка, без всяких украшений, только на конце она была раздвоена, как маленькая рогатка.
   — Стоит только прижать голову змеи рогаткой к земле, как она становится совершенно неопасной, — объяснил Крестинский.
   — Легко сказать! — заметил Муравьёв.
   Крестинский был не простой охотник, а учёный.
   Он дал мне свою палку с рогаткой на конце и сказал:
   — Храни!
   Мама всё время присматривалась к Крестинскому. Вид у него был усталый, и сквозь загар проступала странная желтизна и бледность.
   Он накинул на плечи меховую куртку и поёжился. Я удивился: жара стояла такая, что невозможно было выйти на солнце, а ему холодно.
   — Вы больны, — сказала мама. — У вас малярия. Вам нельзя здесь больше оставаться. Надо немедленно ехать в Байрам. Там есть хорошая больница.
   — Пустяки, — ответил охотник. — Не обращайте внимания.
   И он прилёг на ковёр, прикрыв глаза тыльной стороной ладони.
   Чайханщик принёс свежезаваренного чая и сказал, что охотник уже второй день живёт здесь и по ночам разговаривает во сне.
   Мама раскрыла дорожную аптечку, нашла флакон с белыми таблетками хинина и заставила Крестинского выпить лекарство.
   — Поедемте с нами, — говорила она.
   — Уехать? — ответил охотник. — А как же мой Волчок?
   Мы ничего не могли понять.
   Чайханщик сказал, что с охотником была умная, хорошая собака, которая вдруг пропала, и Крестинский её всюду разыскивает уже два дня.
   — Два дня, — сказал отец и взглянул на часы. — Время не ждёт, пора в путь!
   — Но оставить его тут мы тоже не можем, — сказала мама.
   Гера Утин сложил флейту в футляр и задумался, глядя на охотника.
   Слышно было, как Бахрам во дворе заводит мотор машины.
   Муравьёв разволновался и сказал, что надо или сейчас же найти собаку, или взять с собой Крестинского без неё.

12

   Я незаметно выбрался из чайханы и побежал к самому высокому бархану.
   Мне казалось, что сверху я увижу всю пустыню. И где бы ни был Волчок, я сразу найду его. Бархан был очень высокий, и я взбирался на него долго, цепляясь за песок и сухие колючки. Ветер уносил пыль из-под ног.
   Наконец я оказался на самом гребне и огляделся. Вокруг были такие же барханы, одни пониже, другие повыше.
   Только внизу белела костяная роща, вроде той, которую мы осматривали вместе с Муравьёвым. В небе таяло маленькое серое облачко.
   Я спустился к саксауловой роще.
   — Волчок! Волчок! — кричал я.
   Никто не откликался. В саксауловой роще было пустынно и тихо.
   Но в руках у меня была палка охотника, раздвоенная на конце, и с ней я ничего не боялся.
   Потом я услышал, что кто-то окликает меня. И увидел слева на бархане Геру Утина с флейтой, а справа, на другом бархане, Муравьёва с увеличительным стеклом и зонтиком под мышкой.
   Они решили, что я тоже потерялся.
   А я не потерялся! И не думал…
   — Если ты не потерялся, почему же ты плачешь? — спросил меня Гера Утин.
   — Потому что я не нашёл Волчка, — ответил я.
   Смеркалось. Вдали пробежали шакалы и залаяли, заскулили, заплакали за барханами. Голоса их были дикими и злыми.

13

   Бахрам и отец бережно перенесли Крестинского в фургон. Охотника уложили на расстеленные одеяла.
   Наполнили горячим чаем термос, и теперь мама держала его вместе с аптечкой наготове.
   Бахрам завёл мотор. Мы уже попрощались с чайханщиком, который пожелал нам счастливого пути.
   И вот тут-то Гера извлёк свою флейту из футляра и заиграл арию Орфея, устроившись на ступеньках чайханы.
   — Вы с ума сошли! — сказал Муравьёв. — Мы уезжаем, торопимся, а вы опять со своей музыкой!
   Он играл ещё лучше, чем прежде. Музыка его была слышна далеко вокруг. Её нельзя было не слушать. Бахрам выключил мотор и выглянул из кабины. Отец подошёл ближе к Утину, забыв взглянуть на часы. Мама слушала музыку издали. А когда Гера Утин окончил арию, чайханщик подошёл к нему, положил ему руку на плечо и сказал:
   — Меня зовут Али. Ты очень хорошо играешь. Приезжай, моим гостем будешь…
   — Очень рад, — сказал Гера, — очень рад. — И снова заиграл на флейте.
   И вдруг, словно из-под земли, выросла худая насторожённая собака и подошла к фургону.
   — Волчок! — закричал я.
   Волчок подошёл к машине.
   Но Крестинский крепко спал и не видел этого.
   — Орфей! — сказал Муравьёв, обращаясь к Герасиму Утину. — Ничего не скажешь.
   — Теперь вы понимаете, — воскликнул Гера, — что такое музыка!
   Я схватил Волчка и поднял его с земли. Мама помогла мне, и Волчок прыгнул в кузов, стал тормошить Крестинского, лизать ему щёки.
   Крестинский обнял его за шею и тихим голосом сказал:
   — Волчок!

14

   Ночью мы проехали Дехканский мост.
   У мамы хранились газеты и фотографии тех лет, когда строился этот мост. И я узнавал отца на фотографиях среди рабочих и военных на берегу реки или под навесом инженерного домика.
   Я очень хотел увидеть Дехканский мост, но сквозь сон запомнил только огни на башнях, стальные переплёты и далеко внизу тёмную воду, по которой гналась за нами луна.
   А утром, уже вблизи Верблюжьего колодца, мы вдруг увидели маленького мальчика лет шести.
   На нём была высокая туркменская шапка, тёплый халат и мягкие сапоги.
   — Кумли, — сказал о нём с уважением Бахрам. — Сын пустыни.
   Пески здесь называют «кумы», и того, кто родился в пустыне, называют «кумли».
   Мальчик остановился и поздоровался с нами.
   — Он потерялся, — сказала мама. — Мы должны взять его с собой…
   Бахрам засмеялся и спросил мальчика по-туркменски:
   — Ты потерял дорогу? Может быть, поедешь с нами?
   Мальчик поклонился и покачал головой.
   — Он знает здесь все дороги, — сказал Бахрам, — и никуда не торопится.
   Он посмотрел с уважением на Кумли.
   — По крайней мере, — настаивала мама, — мы могли бы его подвезти до Верблюжьего колодца.
   — У него свой транспорт, — ответил Бахрам. — Вон, посмотрите!

 
   На вершине бархана стоял в ожидании бурый верблюд. На спину ему был наброшен чёрно-красный текинский ковёр.
   — Байрам! — сказал Кумли и указал рукой в ту сторону, откуда слышался гул железной дороги.
   И мы долго ещё видели фигурку мальчика и его верблюда на фоне синего неба и золотых песков, около последнего колодца.

15

   На переезде два пограничника у шлагбаума проверяли документы. Мы въехали в военный городок. Гера Утин вместе с документами протянул и свою флейту.
   Муравьёва и Крестинского пограничники знали в лицо.
   — Проезжайте! — сказали они и открыли шлагбаум.
   Вдали стояли большие зелёные облака. Это были деревья Байрама.
   Наш дом был расположен на окраине городка в небольшом саду. Дом был старый. В пустых комнатах гуляло эхо.
   До нас в этом доме жила другая военная семья, такая же, как наша. Теперь они уехали в другой, дальний гарнизон. На ступеньках крыльца мелом было написано: «С приездом!» А на веранде мы нашли записку: «Во время грозы закрывайте ставни, а то стёкла бьются. Счастливо оставаться!» И дата — апрель 1939 года.
   Бахрам поставил машину на отдых под навес и молча копался в моторе. Как только мы поселялись в каком-нибудь городе, он переставал петь. Он тоже был Кумли — сын пустыни.
   На веранде зажгли свет. Мама накрыла стол белой скатертью. И отец сказал:
   — Всех прошу на новоселье.
   Позже, когда все уже сидели за столом, пришёл начальник военного городка, комбриг Пряхин, взглянуть, как мы устроились на новом месте. Он пришёл не один, а со своим сыном Виктором. Этот Виктор мне сразу понравился. Славный такой мальчик. И Волчок вдруг подошёл к нам, как к старым знакомым, и стал слушать, о чём мы говорим.
   Пока взрослые шумели за столом, Виктор отвёл меня в сторону и сказал:
   — Я тут порох изобретаю. Как ты думаешь?..