Эдуард Тополь
Ванечка
Фильм по сценарию «Ванечка» вышел на киноэкраны в августе 2007 года.
Лето, кто помнит, было крутое – шахтеры, стуча касками на Горбатом мосту, пикетировали Белый дом и требовали зарплаты, а Ельцин играл в теннис. В Сибири рабочие ложились на рельсы, блокируя движение на железных дорогах, а в Лужниках проходил фестиваль джаза «Звуковая дорожка». Горняки врывались в Думу и заставляли депутатов голосовать за импичмент президенту, а в Назрани секретарь Совета Безопасности Б.А. Березовский вел переговоры с Масхадовым и Басаевым. Кириенко докладывал Ельцину об «Антикризисной программе», а в телепрограмме «Куклы» Ельцин, Березовский, Кириенко, Черномырдин, Чубайс, Жириновский и Зюганов обсуждали, куда им бежать в случае новой революции. В Петербурге хоронили царскую семью, а в Москве биржу лихорадило из-за слухов, что правительству нечем платить по ГКО. В центре Москвы бандиты средь бела дня расстреливали друг друга, а в творческих вузах шли вступительные экзамены. Рубль качался и падал, как осенний лист, МВФ задерживал выплату очередного спасительного транша, а во ВГИКе, в аудитории № 321 юноша-абитуриент декламировал:
– Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
Газеты кричали о неминуемом экономическом кризисе, а в 316-й аудитории девушка-абитуриентка сообщала:
– Только гордый буревестник реет плавно и свободно над седой равниной моря…
На Пушкинской площади, на митинге ЛДПР Жириновский обещал стать президентом и спасти страну, а в 312-й аудитории еще одна абитуриентка плясала и пела под Аллу Пугачеву:
– Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…
В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью-Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:
Члены комиссии тоже молчали, разглядывая ее – юную, лучеглазую, не то ребенка, не то уже взрослую.
– Гм… – сказала Удовиченко. – Детка, это чьи стихи?
Петелькина покраснела:
– М-м… мои…
– Твои? А сколько тебе лет?
– Шест… – начала Петелькина, но тут же поспешно поправилась: – Семнадцать. Вчера исполнилось, честное слово! – И показала паспорт. – Вот…
– Не нужно, – сказал Джигарханян. – Вы откуда приехали?
– Из Сибири, Уярска.
Тем временем в коридоре толпа абитуриентов, прильнув ухом к закрытой двери, недоумевала:
– Что там происходит? Они ее уже шесть минут держат! Другие за минуту вылетают…
А в душной аудитории профессор Джигарханян, трудно дыша и обмахиваясь газетой, произнес:
– Стихи… хорошие… А что вы еще умеете?
– Еще я танцую, пою…
– Хорошо. Спойте.
Но Петелькина успела спеть лишь два слова – «Сронила колечко со прав…» – как Удовиченко ее остановила:
– Достаточно. – И повернулась к секретарше комиссии: – Дайте ей направление в общежитие. – А Петелькиной: – Девушка, вы допущены к первому экзамену.
Петелькина пулей выскочила в коридор и, сшибая абитуриентов, ринулась к другой аудитории, под дверью которой стояла аналогичная толпа.
– Зина! Зинка! Меня допустили!!!
Зина, ее ровесница и землячка, бледная от страха перед экзаменом, бросилась ей навстречу.
– Дай подержаться! У меня колени дрожат! Дай за тебя подержаться!
Они обнялись, но Петелькина тут же вырвалась.
– Где телефон? Где тут телефон? Я Зое должна позвонить!
И, найдя телефон-автомат, сообщила в трубку:
– Теть Зой, мне только чемодан забрать! Я в общежитие переселяюсь! Я на первый тур прошла! Куда приехать? В мебельный? На Пресню? А где это?
Читая вывески магазинов, Петелькина – с заплечной сумочкой-рюкзачком – весело и чуть ли не вприпрыжку шла по Красной Пресне. Несмотря на чудовищную жару, она так ярко светилась счастьем, юностью и голыми коленками, что на нее заглядывались встречные мужчины, а сорокапятилетний Павел Кибицкий даже притормозил свой «лексус» и повел его рядом с ней.
Но заговорить не успел – всю улицу вдруг запрудила колонна шахтеров, направлявшихся к Белому дому в поддержку пикетчиков. Они стучали касками, трубили в рожки и несли транспаранты: «ШАХТЕРАМ – ЗАРПЛАТУ, ЕЛЬЦИНА – НА РЕЛЬСЫ!», «КУЗБАСС С ТОБОЙ, ВОРКУТА!», «ДОЛОЙ ВОРОВ-МИНИСТРОВ!», «НЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВУ МАРОДЕРОВ!». В передней шеренге шагал сорокалетний руководитель с мегафоном и возглашал на всю Пресню:
– Хватит Ельцину рулить! Даешь всеобщую стачку!
А колонна шахтеров печатала шаг, стучала касками по крышам замерших на обочинах машин и скандировала в такт ударам:
– Кровососы и мародеры!
Верните
зарплату
шахтерам!
Петелькина остановилась – ей это шоу понравилось.
А руководитель продолжал выкрикивать в мегафон:
– Кремлевские засранцы! Хватит грабить страну!
А шахтеры опять:
– Кровососы и мародеры!
Верните
зарплату
шахтерам!
А он:
– Долой новых буржуев! Ельцина – в забой! Кириленко на мыло!
Тут накатившей колонной шахтеров Надю больно прижало к «лексусу», и Кибицкий опустил стекло:
– Девушка, садитесь, а то раздавят!
Надя подумала и села в машину, сказала, глядя на шахтеров:
– И правильно! У нас, вы знаете, света нет, мама уже семь месяцев зарплату не получает!
Проходящий мимо машины шахтер на ходу стукнул каской по крыше «лексуса» и ушел дальше, продолжая выкрикивать про кровососов и мародеров.
– У нас – это где? – снисходительно спросил Кибицкий.
– В Сибири, в Уярске. Уярская ГЭС – слышали?
– Никогда…
А Петелькина уже освоилась в машине:
– Ой, у вас прохладно!
Между тем колонна шахтеров иссякла, ее передние ряды свернули с Пресни к Белому дому, и Кибицкий тронул машину.
А Петелькина увидела мебельный магазин на углу Волкова переулка и Красной Пресни.
– Ой! А мне сюда, в мебельный!
– Жаль, – огорчился Кибицкий. – У вас есть телефон?
– Был, но уже нету. Я в общежитие переселяюсь.
– В общежитие? Зачем?
– А вгиковское! Я на первый тур прошла. – И Петелькина, взявшись за дверную ручку, улыбнулась: – Так что следите за экраном! И остановите, пока!
– Постой! Знаешь что? Вот моя визитка, позвони мне.
– Вы тут в Москве все чокнулись, что ли?
– Почему?
Петелькина открыла свою сумочку-рюкзачок:
– Смотрите! Я тут всего третий день, а у меня – смотрите! – И достала пачку визиток. – Какие-то банкиры, менеджеры, прокуроры… И все свои визитки суют. А ведь жулики! Вы не банкир, случайно?
– Банкир, – сказал Кибицкий.
– Очень жаль, – искренне огорчилась Петелькина. – А с виду хороший человек. Извините! Спасибо, что подвезли!
Кибицкий хотел удержать ее, но у него зазвонил мобильный телефон образца 1998 года – черный и большой, как пехотная граната. Петелькина вышла из машины, а Кибицкий нервно сказал в телефонную трубку:
– Да!.. Ну, мама, какая еще гроза? Не выдумывай! Нет никакой грозы и не будет!
Прогибаясь под тяжестью большой картонной коробки с цветным изображением детской кроватки, молодой потный мужчина притащил эту коробку к старенькой «девятке», запаркованной в переулке. Возле машины уже стоял новенький матрац в пластиковой упаковке, новенькая коробка с детским стулом, еще одна коробка с ходунком «Вокмэн» и большая хрустальная люстра. Эти вещи сторожила молодая женщина с орущим годовалым ребенком на руках. Она пыталась его укачать, но ребенок не унимался.
Мужчина, подойдя, сбросил со спины коробку с детской кроватью и сказал в ожесточении:
– Ну, Зой! Куда ты это все накупила? Как я все загружу?
– Как-нибудь загрузим, Коль, – ответила Зоя, тряся ребенка. – Вот и Надька пришла, поможет. Достань ее чемодан.
– Ой, какая люстра! – восхитилась Надя.
Николай вынул из багажника Надин чемодан:
– Держи.
Ребенок на руках у Зои продолжал орать и дрыгать ногами.
– Да успокой ты его! – раздраженно сказал Николай. – Давай загружать! Там футбол начинается!
– Как я буду загружать? – ответила Зоя. – Он орет…
– Не знаю! Соску дай ему! – нервно сказал Николай.
– Соску дома забыли.
– Ну сиську сунь! Или Надьке его отдай, пусть ей орет! Только быстрей! Там футбол, блин! Аргентина – Ямайка!
– Что тебе эта Аргентина?
Зоя отдала Наде ребенка, и тот мгновенно замолк.
Зоя, недоуменно глянув на замолчавшего ребенка, стала помогать мужу, вдвоем они втиснули в салон «девятки» матрац, коробки с кроватью и ходунком, а в багажник поставили коробку со стулом.
– А люстру я на руки возьму, – сказала Зоя. – Ну не могла я не взять эту люстру! Это ж, глянь, красота какая!
– А Ванька пешком пойдет? – спросил Николай и повернулся к сыну: – Вань, глянь на свою малахольную маманю! Ты пойдешь пешком?
– Да не тронь ты его, он же молчит! – сказала Зоя. – Надь, постой тут с ним, постоишь? Мы туда и обратно! Разгрузим и…
– Блин, я еще и обратно! – возмутился Николай. – Такси возьмешь!
Николай включил радио, и машина тут же огласилась лихорадочной скороговоркой футбольного комментатора:
– Аргентинские нападающие снова идут в атаку!..
– Ё-моё, уже играют! – застонал Николай. – Садись уже, Зой!
Зоя попыталась втиснуться с люстрой в машину, но дверь не закрывалась. Николай в бешенстве выскочил из-за руля, с силой – дверцей – вдавил жену в машину и спешно вернулся к своему месту за рулем.
Зоя опустила стекло:
– Надь, мы быстро, мы…
Машина, оглашая воздух криком футбольного комментатора «Го-о-о-ол!!!», рывком сорвалась с места.
Надя с ребенком в руках осталась у своего чемодана.
«Девятка» выехала из Волкова переулка на Красную Пресню.
И в этот момент шестисотый «мерседес», летя на огромной скорости по Пресне, проскочил красный светофор и с ходу врезался в «девятку» с такой силой, что «девятка», переворачиваясь и громыхая, кубарем отлетела в сторону и шмякнулась в телеграфный столб.
Вся Пресня оглянулась и замерла от грохота этой ужасающей сцены.
Всмятку разбитые «Жигули» лежали на своей продавленной крыше, как опрокинутый на спину жук, у них вращались колеса.
Казалось, что в воздухе еще стоит гул рокового удара, скрежет металла об асфальт и звон разбитых стекол.
Надя Петелькина, распахнув рот, остолбенело смотрела на то, что осталось от родителей Вани.
А от них осталось следующее: разлетевшиеся по мостовой фары и бамперы «Жигулей», осколки стекол и смятая в лепешку машина с распахнутыми и искореженными дверьми.
Крича задушенным голосом, Надя бросилась к этим останкам:
– Теть Зой!..
Тем временем из «мерседеса» выскочили три крепких, коротко стриженных парня в спортивных костюмах, озабоченно осмотрели свою машину, потрогали вмятину от удара на переднем бампере.
А Надя с ребенком на руках остановилась в трех шагах от разбитых «Жигулей», потому что ближе подойти было страшно – из выбитой дверцы сочилась кровь и выкатывались на асфальт окровавленные бусины хрустальной люстры.
А стриженые сели в свой «мерс» и, даже не взглянув на разбитые «Жигули», уехали.
Надя изумленно-недоумевающим взглядом посмотрела им вслед.
Между тем жизнь на Пресне возобновилась – несколько прохожих окружили разбитые «Жигули», откуда-то с воем сирены возникли «скорая» и милицейская машина.
Ребенок на руках у Нади зашевелился, и только теперь она посмотрела на него. А Ваня открыл глаза и посмотрел на Надю.
Приехавшие санитары направились к разбитой машине, а майор милиции с блокнотом в руках стал опрашивать свидетелей:
– Так, что тут случилось? Кто видел?
Свидетели столкновения заговорили разом:
– А что случилось? Бандиты! Гоняют как…
– Беспредел! Что хотят, то делают!
– Убили людей и уехали! На «мерседесе»!
– Да стрелять их надо!
– Понятно, – сказал майор. – Вы свидетель? Ваш паспорт, пожалуйста… Минуту, вы куда?.. А вы? Стойте!..
Но свидетели один за другим отворачивались и спешно расходились, не отвечая.
Майор подошел к Наде:
– А ты что стоишь? Ты свидетель?
– Что? – заторможенно ответила она, глядя на работу санитаров, извлекающих трупы из машины.
– Я говорю: ты свидетель? Видела, как что случилось?
– Конечно, видела…
– И номер машины видела?
– «МОГ 679 Л», – все так же заторможенно сообщила она.
– Ты уверена?
Надя впервые посмотрела на него:
– Что?
– Паспорт! Фамилия?
Надя пришла в себя и оглянулась на угол Волкова переулка:
– Ой, а у меня чемодан украли…
В милицейском «форде», катившем по Москве, радио сообщало:
– В Кремле завершилась встреча Бориса Ельцина с премьер-министром Сергеем Кириенко. Во встрече принимали участие Борис Березовский, Владимир Потанин, Михаил Ходорковский и другие представители промышленных и финансовых кругов. Они предложили провести девальвацию рубля. Эксперты считают, что это, безусловно, поможет расплатиться с шахтерами, учителями и другими внутренними долгами правительства, но резко повысит уровень инфляции…
Майор Никуленко, ведя машину, выключил радио.
– Блин, довели страну! – И повернулся к молчаливо рыдающей Наде. – Ну, хватит реветь! Хватит! Пацана не урони!
Надя сидела, окаменело держа в коленях Ваню, слезы катились по ее лицу и капали на ребенка, который молча смотрел на нее своими голубыми и огромными, как на иконе, глазами.
– Что ж я делать-то буду? – в отчаянии произнесла Надя. – Что я с ним буду делать?
– «Что делать, что делать»! – сказал майор. – У них родители есть, у погибших?
– Не знаю.
– Как не знаешь? Ты им кем приходишься?
– Никем… Мы с тетей Зоей в поезде познакомились.
– Ну, у них же есть родители. Приедут и заберут пацана.
– Откуда?
– Я не знаю откуда. Ты знаешь?
– Не-а… Не знаю, они с каких-то приисков ехали… Дядя Коля самолетом в Москву, квартиру купил. А Зоя позже, с Ванечкой, она летать боялась. – И Надя снова расплакалась. – Ванечка, что мне делать с тобой?
– Ну все! Все! Отдашь в детдом.
Надя испугалась:
– Как это – в детдом?
– Ну как, как! Ты ему никто. Если у него никого нет, заберут в детдом. Не помрет, вырастет. Какой, ты сказала, адрес?
– Маршала Жукова, сто сорок. Вот сюда, во двор…
Стандартная двухкомнатная квартира на четвертом этаже стандартного панельного дома на проспекте Маршала Жукова. Старые обои, недорогая мебель, в спальне – кровать и люлька, в гостиной – помимо рижского шкафа и стола – детский манеж и раскладушка. На тумбочке небольшой телевизор «Самсунг» и «Акаи».
Пройдя по квартире и выглянув в окно, майор сказал:
– Ну чё? Нормальная квартира. – И кивнул на раскладушку: – Ты здесь спала, что ли? – И остановился у настенной фотографии Николая и Зои. – Могли бы и жить… Ты уверена, что запомнила номер «мерседеса»?
– Вы уже третий раз спрашиваете. – Надя, положив ребенка на кровать, открыла на нем памперс. – Ой! Что ж ты молчал, горе мое? Где у нас памперсы?
– Значит, уверена? – спросил майор.
Надя достала из-под кровати пакет с последними памперсами.
– «МОГ 679 Л», я же сказала.
– Беда мне с тобой… – вздохнул майор.
– А мой чемодан вы найдете?
Глядя, как она меняет памперс ребенку, он развел руками:
– Как его найдешь? Ладно, я пошел. У тебя хоть деньги-то есть?
– Двенадцать рублей. А что?
– Да? А ты пошукай тут. Где-нибудь могут лежать. С приисков.
– Откуда? Они ж мебель купили.
– Тоже верно… – Поколебавшись, майор полез в карман своего кителя, достал сложенную вшестеро десятирублевку. – Держи. Заначка была, на пиво.
– Ну что вы?!
– Держи, я сказал! И окна закрой – ночью, передавали, гроза будет, – сказал майор и повернулся к ребенку: – Ну, бывай, Иван! В детдоме вырастешь бандитом – встретимся!
Читая на пакете детского питания «Хипп» инструкцию, Надя неумело разводила кашу молоком, когда за окном началась та знаменитая гроза, которая летом 1998 года срывала в Москве крыши с домов, выбивала окна и повалила почти все деревья на улицах…
А в квартире у Ванечки, дернутая порывом ветра, хлопнула и чуть не разбилась оконная створка, отчего Ванечка испуганно задрожал губками, готовясь заплакать.
Надя, выглянув в окно, ухватила распахнувшуюся створку, притянула ее, закрыла на щеколду.
– Боже, что делается!
Подхватив Ваню, посадила его у кухонного стола на стул и стала кормить кашей.
– Не бойся, это просто гроза. Кушай… Вот так!
Но Ваня, подержав кашу во рту, брезгливо вытолкнул ее обратно.
– Почему, Ваня? – чуть не расплакалась Надя. – Я сделала по инструкции. Ну, скушай, пожалуйста!
Однако Ваня, сжав губы, отворачивался.
– Ну, Ваня! Я тебя очень прошу!..
Тут грянул гром, Ваня испуганно посмотрел на Надю.
– Видишь? – сказала она. – Боженька сердится. Боженька говорит: надо кушать!
Ваня послушно открыл ротик.
Надя, открывая свой рот вместе с Ваней, стала кормить его, подбирая ложкой то, что стекало с его губ на подбородок:
– Ам!.. Молодец!.. А гроза – это не страшно. Подумаешь, гроза! У нас в Сибири знаешь, какие грозы! Не то что…
Оглушающий удар грома и шквального ветра прервал эту идиллию. Зазвенели разбитые на соседних балконах банки и пустые бутылки. За окном стали проноситься куски кровельного железа и черепица, сорванные с крыш.
– Ё-моё!.. – испугалась Надя. – Господи!..
Еще удар грома, стул пол Ванечкой закачался, Ванечка испуганно заревел.
Надя схватила его на руки:
– Нет-нет, мой родной! Не бойся! Не бойся! Все хорошо!
Но гроза только начиналась. Гремел гром, слышался грохот, ураганный ветер рвал на улицах провода, рушил рекламные щиты. В доме погас свет.
Надя в ужасе заметалась по темной квартире, прижав к себе плачущего ребенка. Затем нырнула с ним в кровать, накрылась с головой одеялом.
– Все, дорогой, все! Ну не плачь! Ну пожалуйста! Я сама боюсь…
Но ураган все усиливался, он уже с корнем вырывал на улице деревья.
Одно из них вломилось в гостиной в окно, выбив все стекла, и ветер стал носиться по квартире, раскачивая люстру и опрокидывая стулья.
Ванечка истошно орал, Надя, прижав его к себе, молилась:
– Господи! Боженька, нас-то не убивай! Ну пожалуйста!
Ветер чуть стих, но Ванечка продолжал орать и буквально заходился в крике. Надя металась:
– Ой, соску бы! Соску! Нету соски! Где у Зойки соски-то?
Рыскнула по тумбочкам, по кухонным шкафчикам – нет соски!
А Ваня, оставшись один в кровати, орал еще громче.
Надя прибежала, взяла его на руки, пыталась укачать – бесполезно! От нового удара грома Ваня зашелся в крике, аж посинел.
В отчаянии Надя снова бросилась с ним на кровать, расстегнула блузку и дала ему грудь.
– Все, все! На, Ваня, на!
Ванечка схватил ее грудь и тут же замолк.
– Ой, как больно! Ой! – застонала Надя. – Ну не кусайся зубами-то! Мама!..
Ваня чмокал губами и смотрел ей прямо в глаза. И она смотрела ему в глаза, и какой-то внеречевой, но емкий контакт вдруг возник между ними.
Гроза продолжалась, все гремело и тряслось за разбитым окном, но Ванечка закрыл глаза и блаженно заснул. А Надя молитвенно подняла глаза к потолку:
– Боженька! Ну пожалуйста! Пощади нас! Пожалуйста! Я тебя очень прошу! Я его не брошу, честное слово!..
Ванечка, уснув, расслабленно выпустил изо рта ее грудь.
– А покусал-то как! Изверг! – сказала она.
– Ураган поработал, как лесоруб, – сообщило по радио «Эхо Москвы», – за одну ночь рухнуло свыше шестидесяти тысяч деревьев. Девять человек погибли, 124 пришлось госпитализировать. В Новодевичьем монастыре с монастырских куполов шесть крестов сбросило на землю. В резиденции Алексия II сорван купол над приделами храма Князя Даниила. Неслыханный ураган покусился даже на Кремль! «Московский комсомолец» пишет, что это единственное веяние реальной жизни, которое прорвалось за кремлевские стены. До этого Кремль не брали ни забастовки шахтеров, ни демонстрации учителей, а тут стихия поломала Кремлевскую стену, выкосила деревья под окнами ельцинского кабинета и сорвала крышу у президента, то есть, простите, у дворца в Кремле. Подобный погром, пишет «МК», охотно учинили бы шахтеры и коммунисты, но их и самих посносило…
Сидя на летней веранде кафе «Пеликан» и глядя сверху на подростков, убирающих территорию Московского зоопарка от упавших деревьев, майор Никуленко вылил из бутылки в свой стакан остатки пива и нервно приказал официанту:
– Да выключи ты это радио! Не могу уже слушать…
Официант ушел, а майор повернулся к трем сидящим за его столиком коротко стриженным парням – тем самым, которые были в «мерседесе», сбившем родителей Ванечки.
– Значит, так, парни. Бабки уберите, я взяток не беру. И слушайте сюда. Там квартира 80 метров – две комнаты и кухня. Тянет тыщ на сто, а то и больше. Записана на погибшего Игнатьева Николая Алексеевича, который родился хрен знает где – на Камчатке. И жена его оттуда. Я, конечно, послал туда запрос, но ответа не будет – я адрес запудрил. То есть неделю я, конечно, обязан ждать, а потом… Все ясно?
Трое – Виталик, Татарин и Силан – смотрели на него выжидающе.
– Нет. Что ясно? – спросил Виталик.
– Мудак! – сказал майор. – В Москве Игнатьевых – как этих деревьев! Найдете любого старика Алексея Игнатьева, сделаем на него завещание, и квартира наша. Продадим – навар пополам. Дошло? А пацана я сбагрю в детдом, я уже написал в Службу опеки. Правда, там такая сука работает… Но ничего, у меня есть повыше ход, только смазать придется…
– А девка? – спросил Татарин.
– Девка там вообще не прописана, с ней только одна проблема – она ваш номер помнит. Но этот вопрос вы без меня решите. Только без криминала! По-человечески. Ясно? Все, я пошел родине служить. В городе глянь что делается!
Действительно, в Москве было как после урагана – на улицах валялись деревья с вывороченными корнями, ремонтники восстанавливали оборванные провода, «технички» растаскивали машины с крышами, проломленными обвалившимися рекламными щитами, шахтеры, пикетирующие Белый дом, восстанавливали свой палаточный городок, Лужков и Ресин осматривали дома с сорванными крышами, строители латали Кремлевскую стену, проломленную упавшими деревьями…
А в квартире Ванечки вокруг лампы и сухой липучки жужжали мухи, налетевшие сквозь разбитое окно.
– Ты с ума сошла! – говорила Зина. – Как ты можешь его усыновить?
Ваня, голый, в одном памперсе, ползал, пыхтя, по полу и катал игрушечный паровоз. Садился на попку, сосал палец, смотрел на Надю и Зину и снова катал свою игрушку.
Надя, потная от жары, вручную стирала в тазике его майки, рубашки и носочки и развешивала на протянутой через кухню веревке.
– Ну что ты молчишь? Отвечай! – требовала Зина.
– Откуда я знаю?! – нервничала Надя. – Я его не отдам, и все! Ты лучше окно заклей! А то мухи налетели – ужас!
– Чем заклеить?
– Не знаю, – продолжая стирать и утирая пот со лба, сказала Надя. – Поищи сама.
Зина, болтая, стала рыться в ящиках кухонного шкафа:
– Представляешь, шестьсот человек отсеяли! Шестьсот! Нас осталось сто тридцать! Сто тридцать на пятнадцать мест – это сколько? Девять на место…
Тут Зинка вдруг сняла с себя платье, Надя от изумления даже стирать перестала:
– Ты чё делаешь? Сдурела?
– Ну жарко – не могу! – объяснила Зина. – Тридцать градусов!
В квартире, как и во всей Москве, было действительно ужасно жарко, но Надя показала на Ванечку, который уселся на полу и уставился на Зину.
– Тут ребенок!
– Ну он же ребенок! Чё ему? – ответила Зина и обратилась к Ване: – Ты чё смотришь, пацан? Давно голых сисек не видел? Давай катай свой паровоз! Ту-ту, Ваня! Ту-ту!
Ваня послушно покатил свою игрушку.
А Зина, роясь в ящике с молотком, плоскогубцами и другим инструментом, вдруг сказала:
– Ой, Надь, я соску нашла! Вань, держи свою соску!
Ваня обрадованно схватил соску и хотел сунуть в рот, но Надя выхватила ее, сказала Зине:
– Идиотка! – И Ване: – Подожди, Ваня, я вымою, грязь нельзя в рот!
Ваня стал реветь.
– Ага! – сказала Зина. – А ползать по полу и совать пальцы в рот – можно? Да замолчи ты, Иван!
Надя отдала Ване чистую соску, и тот счастливо замолк. А Надя опустила бретельки своего сарафана, сказала, колеблясь:
– Может, и мне раздеться? Ужас как жарко…
– При мужчинах?! Даже не думай! – мстительно сказала Зина. – Мы вообще к экзаменам будем готовиться? Я для чего пришла? Нам нужно этюд репетировать, иди сюда! – И, решительно подхватив Ваню, отнесла его в гостиную, поставила в манеж. – Стой и смотри! Ты такого в жизни не видел!
Порывшись в своей сумке, Зинка вытащила аудиокассету, вставила в «Акаи», что стоял на тумбочке рядом с телевизором, и включила. Квартира огласилась громкозвучной «Ламбадой». Зинка с ходу врубилась в ритм и на пару с Надей стала исполнять музыкальный номер-этюд а-ля финал фильма «Чикаго», где две враждующие героини исполняют дуэтом искрометный финальный танец и песню. При этом в качестве реквизита Зинка использовала все, что попадалось под руку, – Ванины игрушки, подушки с дивана, одежду Игнатьевых из шкафа…
Ваня, глядя на них, счастливо смеялся и пританцовывал в манеже.
А Зинка, войдя в раж, влезла на подоконник.
– Зин! Сдурела? Ты голая! – крикнула ей Надя.
Но Зина, танцуя и выпендриваясь, заявила:
– Я не голая. Я обнаженная звезда экрана! – И, стоя на подоконнике лицом к улице, даже руки раскинула: – Смотрите все! Сибирская звезда экрана Зинаида Шурко!
Именно в этот миг внизу остановилась милицейская машина, майор Никуленко посмотрел вверх и изумленно застыл, а вместе с ним вышли из машины и застыли в изумлении еще две дамы – крупная, как Нина Русланова, инспекторша Службы опеки и тощая, очкастая медсестра-практикантка с дерматиновым чемоданчиком в руке.
– Эт-то еще что? – сказал майор, глядя на позирующую Зинку.
А Зинка, стоя на подоконнике, испугалась:
– Ой, блин! Милиция! – и спрыгнула на пол.
– Да это мой знакомый! – сказала Надя, глянув в окно. – Очень хороший дядька, денег мне дал.
– Он чё? К тебе идет?
Зинка наспех оделась, обе торопливо собрали разбросанные повсюду вещи. Надя подхватила на руки Ванечку, но тут же и отстранила его от себя.
– Фу! Ваня, ты же обкакался! Боже мой…
На вытянутых руках Надя унесла Ваню в ванную, включила там воду.
В дверь позвонили, Зинка крикнула:
– Открыто!
Вошел майор, за ним инспекторша Службы опеки и практикантка.
– Так! Уже притон тут устроили! – сказал Зинке майор. – Кто такая? Проститутка?
– Да вы что! – испугалась Зина. – Это я случайно, я окно заклеивала.
– Голая? Паспорт!
– Да я не тут живу, я в общежитии, во ВГИКе.
– Вот там и танцуй! А тут чтоб твоего духу не было! Где ребенок?
Зина метнулась к ванной:
– Надь!..
Надя на вытянутых руках вынесла из ванной голого и мокрого Ванечку с соской во рту.
– Зин, памперс и полотенце! Быстро! – сказала она и, увидев Никуленко и прочих: – Ой, здрасте! Извините!
Майор взял у нее Ванечку, передал инспекторше. Та уложила голого ребенка на стол и, открыв дерматиновый чемоданчик, достала из него весы, сантиметр, складную линейку, стетоскоп. Затем стала профессионально обмерять и слушать мальчика, бесцеремонно вертя его на столе и диктуя медсестре-практикантке:
– Пишите. Рост… Вес… Дыхание чистое… Объем грудной клетки…
Ванечка, лежа перед ней на спине, с любопытством рассматривал ее.
Медсестра, сев за стол, записывала, заполняя какую-то форму.
– А вы кто? – пришла в себя Надя.
– Не мешайте! – сказала инспектор, открыла у Ванечки рот, пощупала пальцем десны и продиктовала: – Верхних зубов нет, а внизу четыре растут и три на выходе. – Затем пощупала у Ванечки мошонку и оттянула пипиську. – Так, теперь тут. Яички сформированы, обрезание не произведено…
Ваня, опомнившись, принялся реветь.
Но инспектор не обратила на это внимания, спросила:
– Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
Газеты кричали о неминуемом экономическом кризисе, а в 316-й аудитории девушка-абитуриентка сообщала:
– Только гордый буревестник реет плавно и свободно над седой равниной моря…
На Пушкинской площади, на митинге ЛДПР Жириновский обещал стать президентом и спасти страну, а в 312-й аудитории еще одна абитуриентка плясала и пела под Аллу Пугачеву:
– Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…
В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью-Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:
У Петелькиной были такие сияющие глаза, такая трогательная наивность, свежесть и искренность не то природного таланта, не то первой девичьей влюбленности, что даже самые придирчивые члены комиссии не прерывали ее. И она продолжала, зардевшись:
Как я люблю тебя?
Я люблю тебя так,
Что скажи мне хоть слово,
Подай мне лишь знак,
И я в небо взлечу,
Проплыву океаны,
Чтоб с тобою быть рядом,
Дорогой мой, желанный!..
Даже Лариса Ивановна Удовиченко перестала обмахиваться газетой «Известия» с заголовком о неминуемом крахе экономики и с удивлением рассматривала Петелькину. А та все спрашивала у профессора Джигарханяна:
Как я хочу тебя?
Я хочу тебя так,
Что душа замирает
И сердце томится,
И к тебе каждой клеточкой тело стремится!
О, как хочу, как хочу я тебе
Тоже ночами хоть изредка сниться!..
И умолкла.
Как я люблю тебя?
Больше, чем свет!
Больше, чем радость!
Сильнее удачи!
Так я люблю тебя!
Так! Не иначе!..
Члены комиссии тоже молчали, разглядывая ее – юную, лучеглазую, не то ребенка, не то уже взрослую.
– Гм… – сказала Удовиченко. – Детка, это чьи стихи?
Петелькина покраснела:
– М-м… мои…
– Твои? А сколько тебе лет?
– Шест… – начала Петелькина, но тут же поспешно поправилась: – Семнадцать. Вчера исполнилось, честное слово! – И показала паспорт. – Вот…
– Не нужно, – сказал Джигарханян. – Вы откуда приехали?
– Из Сибири, Уярска.
Тем временем в коридоре толпа абитуриентов, прильнув ухом к закрытой двери, недоумевала:
– Что там происходит? Они ее уже шесть минут держат! Другие за минуту вылетают…
А в душной аудитории профессор Джигарханян, трудно дыша и обмахиваясь газетой, произнес:
– Стихи… хорошие… А что вы еще умеете?
– Еще я танцую, пою…
– Хорошо. Спойте.
Но Петелькина успела спеть лишь два слова – «Сронила колечко со прав…» – как Удовиченко ее остановила:
– Достаточно. – И повернулась к секретарше комиссии: – Дайте ей направление в общежитие. – А Петелькиной: – Девушка, вы допущены к первому экзамену.
Петелькина пулей выскочила в коридор и, сшибая абитуриентов, ринулась к другой аудитории, под дверью которой стояла аналогичная толпа.
– Зина! Зинка! Меня допустили!!!
Зина, ее ровесница и землячка, бледная от страха перед экзаменом, бросилась ей навстречу.
– Дай подержаться! У меня колени дрожат! Дай за тебя подержаться!
Они обнялись, но Петелькина тут же вырвалась.
– Где телефон? Где тут телефон? Я Зое должна позвонить!
И, найдя телефон-автомат, сообщила в трубку:
– Теть Зой, мне только чемодан забрать! Я в общежитие переселяюсь! Я на первый тур прошла! Куда приехать? В мебельный? На Пресню? А где это?
Читая вывески магазинов, Петелькина – с заплечной сумочкой-рюкзачком – весело и чуть ли не вприпрыжку шла по Красной Пресне. Несмотря на чудовищную жару, она так ярко светилась счастьем, юностью и голыми коленками, что на нее заглядывались встречные мужчины, а сорокапятилетний Павел Кибицкий даже притормозил свой «лексус» и повел его рядом с ней.
Но заговорить не успел – всю улицу вдруг запрудила колонна шахтеров, направлявшихся к Белому дому в поддержку пикетчиков. Они стучали касками, трубили в рожки и несли транспаранты: «ШАХТЕРАМ – ЗАРПЛАТУ, ЕЛЬЦИНА – НА РЕЛЬСЫ!», «КУЗБАСС С ТОБОЙ, ВОРКУТА!», «ДОЛОЙ ВОРОВ-МИНИСТРОВ!», «НЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВУ МАРОДЕРОВ!». В передней шеренге шагал сорокалетний руководитель с мегафоном и возглашал на всю Пресню:
– Хватит Ельцину рулить! Даешь всеобщую стачку!
А колонна шахтеров печатала шаг, стучала касками по крышам замерших на обочинах машин и скандировала в такт ударам:
– Кровососы и мародеры!
Верните
зарплату
шахтерам!
Петелькина остановилась – ей это шоу понравилось.
А руководитель продолжал выкрикивать в мегафон:
– Кремлевские засранцы! Хватит грабить страну!
А шахтеры опять:
– Кровососы и мародеры!
Верните
зарплату
шахтерам!
А он:
– Долой новых буржуев! Ельцина – в забой! Кириленко на мыло!
Тут накатившей колонной шахтеров Надю больно прижало к «лексусу», и Кибицкий опустил стекло:
– Девушка, садитесь, а то раздавят!
Надя подумала и села в машину, сказала, глядя на шахтеров:
– И правильно! У нас, вы знаете, света нет, мама уже семь месяцев зарплату не получает!
Проходящий мимо машины шахтер на ходу стукнул каской по крыше «лексуса» и ушел дальше, продолжая выкрикивать про кровососов и мародеров.
– У нас – это где? – снисходительно спросил Кибицкий.
– В Сибири, в Уярске. Уярская ГЭС – слышали?
– Никогда…
А Петелькина уже освоилась в машине:
– Ой, у вас прохладно!
Между тем колонна шахтеров иссякла, ее передние ряды свернули с Пресни к Белому дому, и Кибицкий тронул машину.
А Петелькина увидела мебельный магазин на углу Волкова переулка и Красной Пресни.
– Ой! А мне сюда, в мебельный!
– Жаль, – огорчился Кибицкий. – У вас есть телефон?
– Был, но уже нету. Я в общежитие переселяюсь.
– В общежитие? Зачем?
– А вгиковское! Я на первый тур прошла. – И Петелькина, взявшись за дверную ручку, улыбнулась: – Так что следите за экраном! И остановите, пока!
– Постой! Знаешь что? Вот моя визитка, позвони мне.
– Вы тут в Москве все чокнулись, что ли?
– Почему?
Петелькина открыла свою сумочку-рюкзачок:
– Смотрите! Я тут всего третий день, а у меня – смотрите! – И достала пачку визиток. – Какие-то банкиры, менеджеры, прокуроры… И все свои визитки суют. А ведь жулики! Вы не банкир, случайно?
– Банкир, – сказал Кибицкий.
– Очень жаль, – искренне огорчилась Петелькина. – А с виду хороший человек. Извините! Спасибо, что подвезли!
Кибицкий хотел удержать ее, но у него зазвонил мобильный телефон образца 1998 года – черный и большой, как пехотная граната. Петелькина вышла из машины, а Кибицкий нервно сказал в телефонную трубку:
– Да!.. Ну, мама, какая еще гроза? Не выдумывай! Нет никакой грозы и не будет!
Прогибаясь под тяжестью большой картонной коробки с цветным изображением детской кроватки, молодой потный мужчина притащил эту коробку к старенькой «девятке», запаркованной в переулке. Возле машины уже стоял новенький матрац в пластиковой упаковке, новенькая коробка с детским стулом, еще одна коробка с ходунком «Вокмэн» и большая хрустальная люстра. Эти вещи сторожила молодая женщина с орущим годовалым ребенком на руках. Она пыталась его укачать, но ребенок не унимался.
Мужчина, подойдя, сбросил со спины коробку с детской кроватью и сказал в ожесточении:
– Ну, Зой! Куда ты это все накупила? Как я все загружу?
– Как-нибудь загрузим, Коль, – ответила Зоя, тряся ребенка. – Вот и Надька пришла, поможет. Достань ее чемодан.
– Ой, какая люстра! – восхитилась Надя.
Николай вынул из багажника Надин чемодан:
– Держи.
Ребенок на руках у Зои продолжал орать и дрыгать ногами.
– Да успокой ты его! – раздраженно сказал Николай. – Давай загружать! Там футбол начинается!
– Как я буду загружать? – ответила Зоя. – Он орет…
– Не знаю! Соску дай ему! – нервно сказал Николай.
– Соску дома забыли.
– Ну сиську сунь! Или Надьке его отдай, пусть ей орет! Только быстрей! Там футбол, блин! Аргентина – Ямайка!
– Что тебе эта Аргентина?
Зоя отдала Наде ребенка, и тот мгновенно замолк.
Зоя, недоуменно глянув на замолчавшего ребенка, стала помогать мужу, вдвоем они втиснули в салон «девятки» матрац, коробки с кроватью и ходунком, а в багажник поставили коробку со стулом.
– А люстру я на руки возьму, – сказала Зоя. – Ну не могла я не взять эту люстру! Это ж, глянь, красота какая!
– А Ванька пешком пойдет? – спросил Николай и повернулся к сыну: – Вань, глянь на свою малахольную маманю! Ты пойдешь пешком?
– Да не тронь ты его, он же молчит! – сказала Зоя. – Надь, постой тут с ним, постоишь? Мы туда и обратно! Разгрузим и…
– Блин, я еще и обратно! – возмутился Николай. – Такси возьмешь!
Николай включил радио, и машина тут же огласилась лихорадочной скороговоркой футбольного комментатора:
– Аргентинские нападающие снова идут в атаку!..
– Ё-моё, уже играют! – застонал Николай. – Садись уже, Зой!
Зоя попыталась втиснуться с люстрой в машину, но дверь не закрывалась. Николай в бешенстве выскочил из-за руля, с силой – дверцей – вдавил жену в машину и спешно вернулся к своему месту за рулем.
Зоя опустила стекло:
– Надь, мы быстро, мы…
Машина, оглашая воздух криком футбольного комментатора «Го-о-о-ол!!!», рывком сорвалась с места.
Надя с ребенком в руках осталась у своего чемодана.
«Девятка» выехала из Волкова переулка на Красную Пресню.
И в этот момент шестисотый «мерседес», летя на огромной скорости по Пресне, проскочил красный светофор и с ходу врезался в «девятку» с такой силой, что «девятка», переворачиваясь и громыхая, кубарем отлетела в сторону и шмякнулась в телеграфный столб.
Вся Пресня оглянулась и замерла от грохота этой ужасающей сцены.
Всмятку разбитые «Жигули» лежали на своей продавленной крыше, как опрокинутый на спину жук, у них вращались колеса.
Казалось, что в воздухе еще стоит гул рокового удара, скрежет металла об асфальт и звон разбитых стекол.
Надя Петелькина, распахнув рот, остолбенело смотрела на то, что осталось от родителей Вани.
А от них осталось следующее: разлетевшиеся по мостовой фары и бамперы «Жигулей», осколки стекол и смятая в лепешку машина с распахнутыми и искореженными дверьми.
Крича задушенным голосом, Надя бросилась к этим останкам:
– Теть Зой!..
Тем временем из «мерседеса» выскочили три крепких, коротко стриженных парня в спортивных костюмах, озабоченно осмотрели свою машину, потрогали вмятину от удара на переднем бампере.
А Надя с ребенком на руках остановилась в трех шагах от разбитых «Жигулей», потому что ближе подойти было страшно – из выбитой дверцы сочилась кровь и выкатывались на асфальт окровавленные бусины хрустальной люстры.
А стриженые сели в свой «мерс» и, даже не взглянув на разбитые «Жигули», уехали.
Надя изумленно-недоумевающим взглядом посмотрела им вслед.
Между тем жизнь на Пресне возобновилась – несколько прохожих окружили разбитые «Жигули», откуда-то с воем сирены возникли «скорая» и милицейская машина.
Ребенок на руках у Нади зашевелился, и только теперь она посмотрела на него. А Ваня открыл глаза и посмотрел на Надю.
Приехавшие санитары направились к разбитой машине, а майор милиции с блокнотом в руках стал опрашивать свидетелей:
– Так, что тут случилось? Кто видел?
Свидетели столкновения заговорили разом:
– А что случилось? Бандиты! Гоняют как…
– Беспредел! Что хотят, то делают!
– Убили людей и уехали! На «мерседесе»!
– Да стрелять их надо!
– Понятно, – сказал майор. – Вы свидетель? Ваш паспорт, пожалуйста… Минуту, вы куда?.. А вы? Стойте!..
Но свидетели один за другим отворачивались и спешно расходились, не отвечая.
Майор подошел к Наде:
– А ты что стоишь? Ты свидетель?
– Что? – заторможенно ответила она, глядя на работу санитаров, извлекающих трупы из машины.
– Я говорю: ты свидетель? Видела, как что случилось?
– Конечно, видела…
– И номер машины видела?
– «МОГ 679 Л», – все так же заторможенно сообщила она.
– Ты уверена?
Надя впервые посмотрела на него:
– Что?
– Паспорт! Фамилия?
Надя пришла в себя и оглянулась на угол Волкова переулка:
– Ой, а у меня чемодан украли…
В милицейском «форде», катившем по Москве, радио сообщало:
– В Кремле завершилась встреча Бориса Ельцина с премьер-министром Сергеем Кириенко. Во встрече принимали участие Борис Березовский, Владимир Потанин, Михаил Ходорковский и другие представители промышленных и финансовых кругов. Они предложили провести девальвацию рубля. Эксперты считают, что это, безусловно, поможет расплатиться с шахтерами, учителями и другими внутренними долгами правительства, но резко повысит уровень инфляции…
Майор Никуленко, ведя машину, выключил радио.
– Блин, довели страну! – И повернулся к молчаливо рыдающей Наде. – Ну, хватит реветь! Хватит! Пацана не урони!
Надя сидела, окаменело держа в коленях Ваню, слезы катились по ее лицу и капали на ребенка, который молча смотрел на нее своими голубыми и огромными, как на иконе, глазами.
– Что ж я делать-то буду? – в отчаянии произнесла Надя. – Что я с ним буду делать?
– «Что делать, что делать»! – сказал майор. – У них родители есть, у погибших?
– Не знаю.
– Как не знаешь? Ты им кем приходишься?
– Никем… Мы с тетей Зоей в поезде познакомились.
– Ну, у них же есть родители. Приедут и заберут пацана.
– Откуда?
– Я не знаю откуда. Ты знаешь?
– Не-а… Не знаю, они с каких-то приисков ехали… Дядя Коля самолетом в Москву, квартиру купил. А Зоя позже, с Ванечкой, она летать боялась. – И Надя снова расплакалась. – Ванечка, что мне делать с тобой?
– Ну все! Все! Отдашь в детдом.
Надя испугалась:
– Как это – в детдом?
– Ну как, как! Ты ему никто. Если у него никого нет, заберут в детдом. Не помрет, вырастет. Какой, ты сказала, адрес?
– Маршала Жукова, сто сорок. Вот сюда, во двор…
Стандартная двухкомнатная квартира на четвертом этаже стандартного панельного дома на проспекте Маршала Жукова. Старые обои, недорогая мебель, в спальне – кровать и люлька, в гостиной – помимо рижского шкафа и стола – детский манеж и раскладушка. На тумбочке небольшой телевизор «Самсунг» и «Акаи».
Пройдя по квартире и выглянув в окно, майор сказал:
– Ну чё? Нормальная квартира. – И кивнул на раскладушку: – Ты здесь спала, что ли? – И остановился у настенной фотографии Николая и Зои. – Могли бы и жить… Ты уверена, что запомнила номер «мерседеса»?
– Вы уже третий раз спрашиваете. – Надя, положив ребенка на кровать, открыла на нем памперс. – Ой! Что ж ты молчал, горе мое? Где у нас памперсы?
– Значит, уверена? – спросил майор.
Надя достала из-под кровати пакет с последними памперсами.
– «МОГ 679 Л», я же сказала.
– Беда мне с тобой… – вздохнул майор.
– А мой чемодан вы найдете?
Глядя, как она меняет памперс ребенку, он развел руками:
– Как его найдешь? Ладно, я пошел. У тебя хоть деньги-то есть?
– Двенадцать рублей. А что?
– Да? А ты пошукай тут. Где-нибудь могут лежать. С приисков.
– Откуда? Они ж мебель купили.
– Тоже верно… – Поколебавшись, майор полез в карман своего кителя, достал сложенную вшестеро десятирублевку. – Держи. Заначка была, на пиво.
– Ну что вы?!
– Держи, я сказал! И окна закрой – ночью, передавали, гроза будет, – сказал майор и повернулся к ребенку: – Ну, бывай, Иван! В детдоме вырастешь бандитом – встретимся!
Читая на пакете детского питания «Хипп» инструкцию, Надя неумело разводила кашу молоком, когда за окном началась та знаменитая гроза, которая летом 1998 года срывала в Москве крыши с домов, выбивала окна и повалила почти все деревья на улицах…
А в квартире у Ванечки, дернутая порывом ветра, хлопнула и чуть не разбилась оконная створка, отчего Ванечка испуганно задрожал губками, готовясь заплакать.
Надя, выглянув в окно, ухватила распахнувшуюся створку, притянула ее, закрыла на щеколду.
– Боже, что делается!
Подхватив Ваню, посадила его у кухонного стола на стул и стала кормить кашей.
– Не бойся, это просто гроза. Кушай… Вот так!
Но Ваня, подержав кашу во рту, брезгливо вытолкнул ее обратно.
– Почему, Ваня? – чуть не расплакалась Надя. – Я сделала по инструкции. Ну, скушай, пожалуйста!
Однако Ваня, сжав губы, отворачивался.
– Ну, Ваня! Я тебя очень прошу!..
Тут грянул гром, Ваня испуганно посмотрел на Надю.
– Видишь? – сказала она. – Боженька сердится. Боженька говорит: надо кушать!
Ваня послушно открыл ротик.
Надя, открывая свой рот вместе с Ваней, стала кормить его, подбирая ложкой то, что стекало с его губ на подбородок:
– Ам!.. Молодец!.. А гроза – это не страшно. Подумаешь, гроза! У нас в Сибири знаешь, какие грозы! Не то что…
Оглушающий удар грома и шквального ветра прервал эту идиллию. Зазвенели разбитые на соседних балконах банки и пустые бутылки. За окном стали проноситься куски кровельного железа и черепица, сорванные с крыш.
– Ё-моё!.. – испугалась Надя. – Господи!..
Еще удар грома, стул пол Ванечкой закачался, Ванечка испуганно заревел.
Надя схватила его на руки:
– Нет-нет, мой родной! Не бойся! Не бойся! Все хорошо!
Но гроза только начиналась. Гремел гром, слышался грохот, ураганный ветер рвал на улицах провода, рушил рекламные щиты. В доме погас свет.
Надя в ужасе заметалась по темной квартире, прижав к себе плачущего ребенка. Затем нырнула с ним в кровать, накрылась с головой одеялом.
– Все, дорогой, все! Ну не плачь! Ну пожалуйста! Я сама боюсь…
Но ураган все усиливался, он уже с корнем вырывал на улице деревья.
Одно из них вломилось в гостиной в окно, выбив все стекла, и ветер стал носиться по квартире, раскачивая люстру и опрокидывая стулья.
Ванечка истошно орал, Надя, прижав его к себе, молилась:
– Господи! Боженька, нас-то не убивай! Ну пожалуйста!
Ветер чуть стих, но Ванечка продолжал орать и буквально заходился в крике. Надя металась:
– Ой, соску бы! Соску! Нету соски! Где у Зойки соски-то?
Рыскнула по тумбочкам, по кухонным шкафчикам – нет соски!
А Ваня, оставшись один в кровати, орал еще громче.
Надя прибежала, взяла его на руки, пыталась укачать – бесполезно! От нового удара грома Ваня зашелся в крике, аж посинел.
В отчаянии Надя снова бросилась с ним на кровать, расстегнула блузку и дала ему грудь.
– Все, все! На, Ваня, на!
Ванечка схватил ее грудь и тут же замолк.
– Ой, как больно! Ой! – застонала Надя. – Ну не кусайся зубами-то! Мама!..
Ваня чмокал губами и смотрел ей прямо в глаза. И она смотрела ему в глаза, и какой-то внеречевой, но емкий контакт вдруг возник между ними.
Гроза продолжалась, все гремело и тряслось за разбитым окном, но Ванечка закрыл глаза и блаженно заснул. А Надя молитвенно подняла глаза к потолку:
– Боженька! Ну пожалуйста! Пощади нас! Пожалуйста! Я тебя очень прошу! Я его не брошу, честное слово!..
Ванечка, уснув, расслабленно выпустил изо рта ее грудь.
– А покусал-то как! Изверг! – сказала она.
– Ураган поработал, как лесоруб, – сообщило по радио «Эхо Москвы», – за одну ночь рухнуло свыше шестидесяти тысяч деревьев. Девять человек погибли, 124 пришлось госпитализировать. В Новодевичьем монастыре с монастырских куполов шесть крестов сбросило на землю. В резиденции Алексия II сорван купол над приделами храма Князя Даниила. Неслыханный ураган покусился даже на Кремль! «Московский комсомолец» пишет, что это единственное веяние реальной жизни, которое прорвалось за кремлевские стены. До этого Кремль не брали ни забастовки шахтеров, ни демонстрации учителей, а тут стихия поломала Кремлевскую стену, выкосила деревья под окнами ельцинского кабинета и сорвала крышу у президента, то есть, простите, у дворца в Кремле. Подобный погром, пишет «МК», охотно учинили бы шахтеры и коммунисты, но их и самих посносило…
Сидя на летней веранде кафе «Пеликан» и глядя сверху на подростков, убирающих территорию Московского зоопарка от упавших деревьев, майор Никуленко вылил из бутылки в свой стакан остатки пива и нервно приказал официанту:
– Да выключи ты это радио! Не могу уже слушать…
Официант ушел, а майор повернулся к трем сидящим за его столиком коротко стриженным парням – тем самым, которые были в «мерседесе», сбившем родителей Ванечки.
– Значит, так, парни. Бабки уберите, я взяток не беру. И слушайте сюда. Там квартира 80 метров – две комнаты и кухня. Тянет тыщ на сто, а то и больше. Записана на погибшего Игнатьева Николая Алексеевича, который родился хрен знает где – на Камчатке. И жена его оттуда. Я, конечно, послал туда запрос, но ответа не будет – я адрес запудрил. То есть неделю я, конечно, обязан ждать, а потом… Все ясно?
Трое – Виталик, Татарин и Силан – смотрели на него выжидающе.
– Нет. Что ясно? – спросил Виталик.
– Мудак! – сказал майор. – В Москве Игнатьевых – как этих деревьев! Найдете любого старика Алексея Игнатьева, сделаем на него завещание, и квартира наша. Продадим – навар пополам. Дошло? А пацана я сбагрю в детдом, я уже написал в Службу опеки. Правда, там такая сука работает… Но ничего, у меня есть повыше ход, только смазать придется…
– А девка? – спросил Татарин.
– Девка там вообще не прописана, с ней только одна проблема – она ваш номер помнит. Но этот вопрос вы без меня решите. Только без криминала! По-человечески. Ясно? Все, я пошел родине служить. В городе глянь что делается!
Действительно, в Москве было как после урагана – на улицах валялись деревья с вывороченными корнями, ремонтники восстанавливали оборванные провода, «технички» растаскивали машины с крышами, проломленными обвалившимися рекламными щитами, шахтеры, пикетирующие Белый дом, восстанавливали свой палаточный городок, Лужков и Ресин осматривали дома с сорванными крышами, строители латали Кремлевскую стену, проломленную упавшими деревьями…
А в квартире Ванечки вокруг лампы и сухой липучки жужжали мухи, налетевшие сквозь разбитое окно.
– Ты с ума сошла! – говорила Зина. – Как ты можешь его усыновить?
Ваня, голый, в одном памперсе, ползал, пыхтя, по полу и катал игрушечный паровоз. Садился на попку, сосал палец, смотрел на Надю и Зину и снова катал свою игрушку.
Надя, потная от жары, вручную стирала в тазике его майки, рубашки и носочки и развешивала на протянутой через кухню веревке.
– Ну что ты молчишь? Отвечай! – требовала Зина.
– Откуда я знаю?! – нервничала Надя. – Я его не отдам, и все! Ты лучше окно заклей! А то мухи налетели – ужас!
– Чем заклеить?
– Не знаю, – продолжая стирать и утирая пот со лба, сказала Надя. – Поищи сама.
Зина, болтая, стала рыться в ящиках кухонного шкафа:
– Представляешь, шестьсот человек отсеяли! Шестьсот! Нас осталось сто тридцать! Сто тридцать на пятнадцать мест – это сколько? Девять на место…
Тут Зинка вдруг сняла с себя платье, Надя от изумления даже стирать перестала:
– Ты чё делаешь? Сдурела?
– Ну жарко – не могу! – объяснила Зина. – Тридцать градусов!
В квартире, как и во всей Москве, было действительно ужасно жарко, но Надя показала на Ванечку, который уселся на полу и уставился на Зину.
– Тут ребенок!
– Ну он же ребенок! Чё ему? – ответила Зина и обратилась к Ване: – Ты чё смотришь, пацан? Давно голых сисек не видел? Давай катай свой паровоз! Ту-ту, Ваня! Ту-ту!
Ваня послушно покатил свою игрушку.
А Зина, роясь в ящике с молотком, плоскогубцами и другим инструментом, вдруг сказала:
– Ой, Надь, я соску нашла! Вань, держи свою соску!
Ваня обрадованно схватил соску и хотел сунуть в рот, но Надя выхватила ее, сказала Зине:
– Идиотка! – И Ване: – Подожди, Ваня, я вымою, грязь нельзя в рот!
Ваня стал реветь.
– Ага! – сказала Зина. – А ползать по полу и совать пальцы в рот – можно? Да замолчи ты, Иван!
Надя отдала Ване чистую соску, и тот счастливо замолк. А Надя опустила бретельки своего сарафана, сказала, колеблясь:
– Может, и мне раздеться? Ужас как жарко…
– При мужчинах?! Даже не думай! – мстительно сказала Зина. – Мы вообще к экзаменам будем готовиться? Я для чего пришла? Нам нужно этюд репетировать, иди сюда! – И, решительно подхватив Ваню, отнесла его в гостиную, поставила в манеж. – Стой и смотри! Ты такого в жизни не видел!
Порывшись в своей сумке, Зинка вытащила аудиокассету, вставила в «Акаи», что стоял на тумбочке рядом с телевизором, и включила. Квартира огласилась громкозвучной «Ламбадой». Зинка с ходу врубилась в ритм и на пару с Надей стала исполнять музыкальный номер-этюд а-ля финал фильма «Чикаго», где две враждующие героини исполняют дуэтом искрометный финальный танец и песню. При этом в качестве реквизита Зинка использовала все, что попадалось под руку, – Ванины игрушки, подушки с дивана, одежду Игнатьевых из шкафа…
Ваня, глядя на них, счастливо смеялся и пританцовывал в манеже.
А Зинка, войдя в раж, влезла на подоконник.
– Зин! Сдурела? Ты голая! – крикнула ей Надя.
Но Зина, танцуя и выпендриваясь, заявила:
– Я не голая. Я обнаженная звезда экрана! – И, стоя на подоконнике лицом к улице, даже руки раскинула: – Смотрите все! Сибирская звезда экрана Зинаида Шурко!
Именно в этот миг внизу остановилась милицейская машина, майор Никуленко посмотрел вверх и изумленно застыл, а вместе с ним вышли из машины и застыли в изумлении еще две дамы – крупная, как Нина Русланова, инспекторша Службы опеки и тощая, очкастая медсестра-практикантка с дерматиновым чемоданчиком в руке.
– Эт-то еще что? – сказал майор, глядя на позирующую Зинку.
А Зинка, стоя на подоконнике, испугалась:
– Ой, блин! Милиция! – и спрыгнула на пол.
– Да это мой знакомый! – сказала Надя, глянув в окно. – Очень хороший дядька, денег мне дал.
– Он чё? К тебе идет?
Зинка наспех оделась, обе торопливо собрали разбросанные повсюду вещи. Надя подхватила на руки Ванечку, но тут же и отстранила его от себя.
– Фу! Ваня, ты же обкакался! Боже мой…
На вытянутых руках Надя унесла Ваню в ванную, включила там воду.
В дверь позвонили, Зинка крикнула:
– Открыто!
Вошел майор, за ним инспекторша Службы опеки и практикантка.
– Так! Уже притон тут устроили! – сказал Зинке майор. – Кто такая? Проститутка?
– Да вы что! – испугалась Зина. – Это я случайно, я окно заклеивала.
– Голая? Паспорт!
– Да я не тут живу, я в общежитии, во ВГИКе.
– Вот там и танцуй! А тут чтоб твоего духу не было! Где ребенок?
Зина метнулась к ванной:
– Надь!..
Надя на вытянутых руках вынесла из ванной голого и мокрого Ванечку с соской во рту.
– Зин, памперс и полотенце! Быстро! – сказала она и, увидев Никуленко и прочих: – Ой, здрасте! Извините!
Майор взял у нее Ванечку, передал инспекторше. Та уложила голого ребенка на стол и, открыв дерматиновый чемоданчик, достала из него весы, сантиметр, складную линейку, стетоскоп. Затем стала профессионально обмерять и слушать мальчика, бесцеремонно вертя его на столе и диктуя медсестре-практикантке:
– Пишите. Рост… Вес… Дыхание чистое… Объем грудной клетки…
Ванечка, лежа перед ней на спине, с любопытством рассматривал ее.
Медсестра, сев за стол, записывала, заполняя какую-то форму.
– А вы кто? – пришла в себя Надя.
– Не мешайте! – сказала инспектор, открыла у Ванечки рот, пощупала пальцем десны и продиктовала: – Верхних зубов нет, а внизу четыре растут и три на выходе. – Затем пощупала у Ванечки мошонку и оттянула пипиську. – Так, теперь тут. Яички сформированы, обрезание не произведено…
Ваня, опомнившись, принялся реветь.
Но инспектор не обратила на это внимания, спросила:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента