Эдуард Валентинович
Понаехали. Понаоставались. 1960 год
Я в рабочие пошел
С высоты сегодняшнего возраста, я бы не утверждал столь категорично, что именно эти годы были самыми счастливыми. Они насыщены событиями. Это интересное и живое время. Но счастье – «субстанция» субъективная.
Понятие счастья для всех разное. И можно быть счастливым по-разному.
Для меня самое большое счастье – это «ощущения от результатов творческого процесса». Ты ставишь себе цель и делаешь все, чтобы ее достичь. Правда сам процесс достижения цели и наступления «счастья», не «усыпан розами». Но, получив нужный результат, испытываешь то чувство, которое и называют счастьем. Поэтому счастливыми являются годы творчества, в каком бы возрасте человек не был.
Я рос после войны. Цель, которую я поставил себе в школьные годы – быть в авиации! Занимаясь в авиамодельном кружке, я мечтал быть летчиком. Не пройдя медкомиссию, чтобы стать пилотом, я решил пойти учиться в Авиационный институт. В то время, я много читал технических журналов про авиационную и ракетную технику. Знал характеристики многих типов самолетов, авиационных и ракетных двигателей. Учиться в московских вузах казалось неосуществимой мечтой, поэтому решил пойти в Казанский авиационный институт. Но мечты-мечтами, а судьба распоряжается тобой порой очень непредсказуемо. А может это ангел-хранитель помогает идти своим путем, полностью меняя жизнь.
В 1959 году перед окончанием школы правительство СССР выпустило постановление, суть которого состояла в следующем. Если молодые люди после школы отработают на заводах, на производстве два года, то они, при прочих равных условиях, могут иметь преимущество перед другими абитуриентами. Почти все выпускники нашего класса, не раздумывая, после выпускного вечера пошли устраиваться на заводы. Я пошел в отдел кадров Кировского завода им. Лепсе.
Меня приняли слесарем-сборщиком в сборочный цех.
После работы и в выходные дни настойчиво готовился, решал задачи из сборников по физике и математике. Если какие задачи «не решались», их обсуждали с ребятами, а иногда приходили в школу и обращались к учителям по физике или «математике. Отказа никогда не было, и заметьте, консультации были БЕСПЛАТНЫЕ! В те годы все образование, и высшее тоже, было «бесплатным». А наши родители не платили денег на «тряпки для уборки школы» и не делали дорогих подарков учителям, чтобы аттестат был хорошим.
В цехе, куда меня приняли на работу, собирали аппаратуру для управления агрегатами самолетов. Это я понял уже позже, когда учился в институте.
На нашем заводе было много молодежи. Мы часто собирались вместе – либо в заводском клубе «на танцах», либо летом по выходным дням ходили кататься на лодках, а зимой на лыжах.
Все клубы в СССР назывались «Родина».
Правильное название! Сюда мы ходили не только на танцы, но в этом клубе по всем «святым» праздникам проводились цеховые вечера. Как я помню, вечера условно «разделялись» – на молодежные и для тех, кому за… Заводской «профком» устраивал «соревнования» – какой цех провел лучший вечер. Это было беззаботное и веселое время!!!
Во время обеда все в СССР играли в шахматы или шашки. Мы вместо обеда покупали пирожки по 10 штук с мясом за 10 копеек. Или с ливером – за 5 копеек. Под вкусный аромат пирожков в «красном уголке» цеха сражались на шахматно – шашечных полях.
Работал я в бригаде Коммунистического труда. Аналог современных японских бригад качества, о которых рассказывают сегодняшним студентам преподаватели, никогда не работавшие на наших предприятиях. Отечественный опыт им уже неизвестен!
Наша бригада состояла из двух групп рабочих: слесари – сборщики и слесари – электромонтажники. Сборщики – это мужской коллектив, электромонтажники – бригада чисто женская.
За качество работы отвечал не только конкретный человек, но и вся бригада. Хочу сказать, что лично мне легче было выдержать «денежное лишение за брак», например, премии, чем получить «выговор» от товарищей. В СССР многое строилось на межличностных отношениях внутри коллектива. И материальное стимулирование не являлось основным стимулом в работе. Важнее были различного рода грамоты, благодарности, доски почета.
Руководил работой нашей бригады высококлассный специалист-«инженер– регулировщик» Саша. Молодой мужчина лет тридцати. Он работал в цехе на рабочей должности с инженерным названием после окончания Кировского авиационного техникума. Планируемая работа распределялась им между членами бригады в зависимости от способностей каждого. В течение месяца он менял нам выполняемую работу, чтобы каждый, особенно такой новичок, как я, мог освоить все сборочные операции. Мы собирали кулачковые программно-временные устройства. Если читатель не знает, что такое кулачок, сожмите ладонь в кулак и посмотрите на него сбоку. В состав такого устройства входил микродвигатель, редуктор и микровыключатели «скользившие» по поверхности кулачка. Это устройство, скользя по кулачковым выступам, автоматически включало или выключало электрические цепи систем управления агрегатов самолета.
На заводе я получил уроки общения. Первая рабочая зарплата. Один из товарищей – Борис, сказал мне: «ну а теперь пойдем, отметим твою первую зарплату». Вся мужская часть бригады с ожиданием смотрела на меня. Выпивать, даже пиво, у меня не было желания. Я отдаю бригадиру часть зарплаты и говорю «ребята я пить не буду, а вы, пожалуйста, отметьте мой заработок». Борис пытался мне сказать, что я их «не уважаю», и у них, де так не принято! Но бригадир понял меня, поддержал и, взяв деньги, сказал, «он еще молодой и пить ему рано, а мы пойдем и отметим его вхождение в рабочий класс». Но история с зарплатой имела продолжение. Положив остаток денег в задний карман брюк, я отправился домой – отнести первый заработок бабушке. Домой я ехал в переполненном, как всегда, автобусе. Вдруг почувствовал, что в задний карман лезет чья-то рука. Я хлопнул себя по карману и закричал на весь автобус: «Держите вора!» А было это как раз в момент, когда двери автобуса открывались для выхода. Я из-за «плотности» пассажиров не увидел спрыгнувшего вора. К счастью, деньги он не успел вытащить. На следующий день, мои товарищи благодарили меня за доставленное им удовольствие, сказали, что они «хорошо посидели» в кафе на площади перед проходной, отметив, что «зарплата пока у меня небольшая, и им пришлось добавить». Бригадир мне потом сказал, что я поступил очень правильно, и от поступка только заслужил уважение товарищей.
Я рассказал «ребятам» про случай в автобусе. На эту историю никто не удивился, а один мужчина, участник Великой отечественной войны, сказал мне, как он борется с карманниками. Он носит с собой шило. Однажды при такой же ситуации он воткнул шило в засунутую в карман руку. Крик был на весь автобус. Вора поймали ехавшие в автобусе заводские рабочие и показали ему рабочую «куськину мать».
Моя устремленность к учебе «толкала меня» по разным участкам и цехам завода. Я узнал, на каких станках и как наматывают электрические обмотки для катушек реле, которые мы называли «релюшками».
Наш цех был оснащен довоенными намоточными станками. Мое рабочее место – «верстак», находился у первой правой колонны большого заводского помещения. У окна, прямо за моей спиной, находились термошкафы, где мы «сушили» клеевые соединения. И где меня однажды «шарахнуло» 380 вольтами! В термошкафу какой-то диверсант вытащила кнопку «пуск». А может она и сама «выскочила». А я «на автомате» – изделия под лампы, а пальцем на кнопку… А кнопки-то и нет….Сильнейший удар, меня отбросило на большое расстояние. Очухался метрах в десяти от этого шкафа.
Я научился собирать трансформаторы и дроссели. Собирая прецизионные малогабаритные редукторы, освоил многие слесарные работы. Ох, как этот опыт пригодился мне и в домашних делах.
На заводе я совершил свой первый прыжок с парашютом. В нашей бригаде работал контролером мастер парашютного спорта. Он организовал из цеховых ребят и девчат группу, которую подготовил для парашютного прыжка. И однажды летом, мы совершили свой первый «выход» в открытое небо!
Прошло полтора года, был январь или февраль месяц. Приближалась пора для поступления в институт. И вдруг еще одно постановление Партии и Правительства. Предприятия могут хороших работников направлять на учебу в вузы как в командировку на 5 лет. Для меня это была практически стопроцентная гарантия, так как для поступления в институт достаточно все вступительные экзамены сдать на положительные оценки. И тут я узнаю список вузов, куда могут направить на учебу от нашего завода. Среди институтов я увидел Московский Авиационный технологический институт (МАТИ). Подал заявление. Оказалось, что на такой способ получить образование, был огромный конкурс. Я немного «затосковал», т. к. в начале моей карьеры сборщика я допустил серьезный брак, который обнаружили на заводских испытаниях прибора. Но к моей радости это не повлияло на мою судьбу. Меня пригласили в дирекцию завода и объявили, что мою кандидатуру директор утвердил для поступления в МАТИ. Победную точку в конкурсе сыграл мой аттестат зрелости! Я был счастлив, как говорили в детстве «до неба» – я поеду учиться в МОСКВУ!!! Итак, часть поставленной цели была выполнена. Я счастлив. Но, все-таки, надо еще сдать на положительные оценки экзамены в московском (!) институте.
Все оказалось удачно. Я съездил в Москву, сдал экзамены без каких-то особых приключений.
Студент – звучит неплохо!
Вернувшись домой после сдачи экзаменов, я пошел на завод прощаться с бригадой и подавать документы на увольнение. Бригада встретила меня радостью и грустью. Женщины «всплакнули», вероятно, от счастья за меня. Обнявшись поочередно с мужской и женской половиной бригады, я пошел в отдел кадров. В отделе кадров мне сказали, что пока я поездом возвращался из Москвы, на завод пришла телефонограмма, что я принят на 1-й курс Московского авиционного института на кафедру «Технология приборостроения».
И вот опять я уезжаю в Москву. На этот раз вместе со мной отбывают в Москву мои одноклассники: Сашка Костылев, так же по направлению с завода поступивший в «Бауманку», Рита Коновалова, после работы в Кировской больнице покорившая Московский медицинский институт. На вокзале меня провожали отец и бабушка. Пришли дворовые и заводские друзья-подруги. Сашу и Риту тоже пришло проводить довольно много народа. Пришла нас проводить и наша классная руководительница Дагмара Дмитриевна Россохина, преподаватель немецкого языка, я с благодарностью помню ее всю жизнь!
Картина проводов очень напоминала проводы солдат на фронт! Слезы родителей. Мы – студенты хотя и были счастливы, но тоже вытирали руками непроизвольно капающие слезы, шмыгали носами. Мы уезжали в Новую жизнь! Навсегда. Хотя в тот момент не думали, что уже не вернемся домой, что судьба навсегда разлучает нам с родным домом.
Ехали мы все в одном купе. Дорога до Москвы занимала часов 14. В дороге мы поедали напеченную родителями стряпню.
Моя бабушка собрала в дорогу целый спортивный чемоданчик любимых ватрушек с картошкой.
Приехав в Москву, мы, как заправские москвичи, без лишних расспросов, пошли в метро и распрощавшись друг с другом поехали каждый своей дорогой! В символичном значении этого слова.
Моя судьба начиналась в мужском общежитии на ул. Мархлевского, куда мне дали направление в деканате института. Общежитие на Мархлевке располагалось в старом двухэтажном особняке с кованой красивой лестницей и мансардой. Сюда меня определила доброжелательная комендантша. Мансардное помещение представляло собой две смежные комнаты с окнами во внутренний дворик. Общежитейский особняк примыкал к современному пятиэтажному зданию. В каждой комнате стояли кровати с тумбочками. Столом посередине комнаты. В нашей комнате было 5 «незаселенных» кроватей. Я был – первым.
Моя студенческая жизнь началась!
«Вот моя деревня, вот мой дом родной». Сейчас на месте нашей общаги располагается заведение для свадеб и банкетов.
Институт. Центральный вход в институт с угла Петровки и Страстного бульвара. Большой вестибюль, кафельный пол, слева на стене мраморная доска с перечнем матёвцев, погибших в годы Второй мировой войны. В дальнем конце вестибюля проходная со столиком вахтера, за ним прямо "черный ход" (всегда запертый) в лабораторию кафедры сварки, слева деревянная лестница на второй этаж. Под лестницей дверь во внутренний дворик, пройдя который по диагонали, можно попасть на кафедру сварки (2-ой этаж), в сварочную лабораторию (1-ый этаж), в механическую мастерскую сварочной лаборатории (подвал). Окна всех указанных помещений выходили во внутренний дворик.
Поднявшись из вестибюля на второй этаж главного учебного корпуса, попадаешь в коридор, по левой стороне которого – окна во двор, вдоль правой стороны – аудитории, но самая первая дверь ведет в тесненький студенческую столовую, всегда забитую галдящей голодной толпой.
Кроме пирожков "с таком", напоминающим замазку сомнительного происхождения, и напитков, вроде бледного "кофе с молоком", в середине дня, если потолкаться, можно было получить обед из трех блюд. В жидком супчике часто попадался таракан, наиболее везучим даже два. Нормальный студент безропотно откладывал утопленника на бортик тарелки и продолжал потреблять калории. Если кто-то и возмущался качеством еды, то это были лишь преподаватели, рискнувшие пообедать в родном альма-матерном буфете. Студентам права голоса никто не давал.
Перед праздниками в столовой преподавателям давали "заказы". Современное поколение не подозревает, что это такое. Это – нехитрая еда к праздничному столу. Преподавательское счастье – сосиски с горошком, обязательно наглухо завернутых в серую оберточную бумагу, чтобы не вызывать нездоровое слюноотделение у заглядевшихся студентов.
С едой в стране было плохо, но так как сравнивать было не с чем, то воспринималось все это, как должное. С голоду никто не умирал и ожирением не страдал. Все были веселые, спортивные, подтянутые и верили в Коммунизм.
И вот опять я уезжаю в Москву. На этот раз вместе со мной отбывают в Москву мои одноклассники: Сашка Костылев, так же по направлению с завода поступивший в «Бауманку», Рита Коновалова, после работы в Кировской больнице покорившая Московский медицинский институт. На вокзале меня провожали отец и бабушка. Пришли дворовые и заводские друзья-подруги. Сашу и Риту тоже пришло проводить довольно много народа. Пришла нас проводить и наша классная руководительница Дагмара Дмитриевна Россохина, преподаватель немецкого языка, я с благодарностью помню ее всю жизнь!
Картина проводов очень напоминала проводы солдат на фронт! Слезы родителей. Мы – студенты хотя и были счастливы, но тоже вытирали руками непроизвольно капающие слезы, шмыгали носами. Мы уезжали в Новую жизнь! Навсегда. Хотя в тот момент не думали, что уже не вернемся домой, что судьба навсегда разлучает нам с родным домом.
Ехали мы все в одном купе. Дорога до Москвы занимала часов 14. В дороге мы поедали напеченную родителями стряпню.
Моя бабушка собрала в дорогу целый спортивный чемоданчик любимых ватрушек с картошкой.
Приехав в Москву, мы, как заправские москвичи, без лишних расспросов, пошли в метро и распрощавшись друг с другом поехали каждый своей дорогой! В символичном значении этого слова.
Моя судьба начиналась в мужском общежитии на ул. Мархлевского, куда мне дали направление в деканате института. Общежитие на Мархлевке располагалось в старом двухэтажном особняке с кованой красивой лестницей и мансардой. Сюда меня определила доброжелательная комендантша. Мансардное помещение представляло собой две смежные комнаты с окнами во внутренний дворик. Общежитейский особняк примыкал к современному пятиэтажному зданию. В каждой комнате стояли кровати с тумбочками. Столом посередине комнаты. В нашей комнате было 5 «незаселенных» кроватей. Я был – первым.
Моя студенческая жизнь началась!
«Вот моя деревня, вот мой дом родной». Сейчас на месте нашей общаги располагается заведение для свадеб и банкетов.
Институт. Центральный вход в институт с угла Петровки и Страстного бульвара. Большой вестибюль, кафельный пол, слева на стене мраморная доска с перечнем матёвцев, погибших в годы Второй мировой войны. В дальнем конце вестибюля проходная со столиком вахтера, за ним прямо "черный ход" (всегда запертый) в лабораторию кафедры сварки, слева деревянная лестница на второй этаж. Под лестницей дверь во внутренний дворик, пройдя который по диагонали, можно попасть на кафедру сварки (2-ой этаж), в сварочную лабораторию (1-ый этаж), в механическую мастерскую сварочной лаборатории (подвал). Окна всех указанных помещений выходили во внутренний дворик.
Поднявшись из вестибюля на второй этаж главного учебного корпуса, попадаешь в коридор, по левой стороне которого – окна во двор, вдоль правой стороны – аудитории, но самая первая дверь ведет в тесненький студенческую столовую, всегда забитую галдящей голодной толпой.
Кроме пирожков "с таком", напоминающим замазку сомнительного происхождения, и напитков, вроде бледного "кофе с молоком", в середине дня, если потолкаться, можно было получить обед из трех блюд. В жидком супчике часто попадался таракан, наиболее везучим даже два. Нормальный студент безропотно откладывал утопленника на бортик тарелки и продолжал потреблять калории. Если кто-то и возмущался качеством еды, то это были лишь преподаватели, рискнувшие пообедать в родном альма-матерном буфете. Студентам права голоса никто не давал.
Перед праздниками в столовой преподавателям давали "заказы". Современное поколение не подозревает, что это такое. Это – нехитрая еда к праздничному столу. Преподавательское счастье – сосиски с горошком, обязательно наглухо завернутых в серую оберточную бумагу, чтобы не вызывать нездоровое слюноотделение у заглядевшихся студентов.
С едой в стране было плохо, но так как сравнивать было не с чем, то воспринималось все это, как должное. С голоду никто не умирал и ожирением не страдал. Все были веселые, спортивные, подтянутые и верили в Коммунизм.
Первый курс на «Мархлевке»
Первая моя «студенческая» ночь в Москве прошла на Курском вокзале. В СССР все нужно было выбивать с боем. Вроде бы тебе все положено, но чтобы получить то, что положено, нужно было проявить активность. Сейчас подобное остается в сфере взаимоотношение "граждан" и Государства. Попробуйте что-то получить, что вам "обязаны" дать. Нужно часами постоять в очереди. Потрепать нервы. Пообщаться с хмурыми чиновниками. Все это отголоски нашего славного прошлого. Мне, как приезжему обязаны должны были выделить койко-место. Но нужно было за него предварительно повоевать. После моего «бунта» в деканате я, как было положено, получил направление в «мужское» общежитие на ул. Мархлевского.
Это общежитие располагалось в уютном особнячке, недалеко от обеих территорий МАТИ. До МАТИ на «Петровке» – 10…15 мин. рысцой по Сретенскому бульвару, «налево». До МАТИ на «Яузе» – 15..20 мин. «зайцем» на трамвае, «направо». Одной из достопримечательностей особняка была ажурная, кованая широкая чугунная, (а может стальная?), с ажурным орнаментом лестница на второй этаж. Лестница, когда по ней поднимались, особенно «гурьбой», издавала приятный, как будто колокольный, гул.
При въезде в один из дворов по Сретенскому переулку, соединявшего Мархлевку с ул. Кирова (Мясницкая), и сегодня стоят изумительные, резные, кованые ворота, похожие на ворота библиотеки им. Ушинского, что напротив Третьяковки. В Большом Толмачевском переулке. Возможно, что эти «изделия» ковали одни мастера. Очень похожи. И очень красивы. Шедевры.
Со второго этажа по скрипучей деревянной лестнице «дорога вела» на чердак в мансардное помещение, выделенное под наше проживание. В этой «фанерной мансарде», состоящей из двух смежных комнат, я и получил койко-место с тумбочкой. Посредине комнаты стоял стол – для занятий и других студенческих дел. У одной из стенок, возле входной двери стоял «платяной» шкаф.
Мое место было в первой, проходной комнате, у окна, выходящего во внутренний дворик. Вместе со мной в комнату поселили еще 4 студентов.
Коля Понурин, педантичный, малоразговорчивый парень, поступивший в институт после службы в армии. Как мы потом узнали, в течение всей учебы его «держали на примете» специалисты «с Лубянки».
Валентин Беляков (Валька Белый), весельчак и большой любитель «сгущенки с сахаром», поедать которую он ездил к сестре Жеке, проживающей где-то в Москве.
Герман Барановский – красавец, с ударением на «е».
Фамилии 4-го не помню. Это был довольно «взрослый», по сравнению с нами, парень, отслуживший в армии. Он «доставал» нас своей игрой на гармошке. Он купил гармонь и учился по самоучителю играть на этом инструменте гимн Советского Союза. Сидя в трусах на кровати он мог часами музицировать. Как Иван Бровкин в известном советском кинофильме.
Такое звукоизвлечение игрой назвать было сложно.
Его жизнь рано оборвалась. В первые зимние каникулы. Его убили в поножовщине в своей родной деревне, куда он поехал к кому-то из родственников на свадьбу.
Когда ребята ходили на свидание с девушками, об этом знала вся комната. Но только не про Колю Понурина.
Мы всегда, как это делают родители, дожидались прихода загулявшего ловеласа. В этот раз, Коля Понурин припозднился. Мы уже все разлеглись по кроватям, но не спали, поджидая гуляку. Свет в комнате был потушен. Тихо, на цыпочках в комнату вошел Коля. Тихонько, разделся и подошел к своему месту. Сел за стол, включил настольную лампу и поставил перед собой круглое зеркало. Он смотрел на свою физиономию в зеркале, морщил губы, как мартышка, и блаженно улыбался. Мы, подглядывали за ним и старались не мешать его блаженным воспоминаниям.
Это общежитие располагалось в уютном особнячке, недалеко от обеих территорий МАТИ. До МАТИ на «Петровке» – 10…15 мин. рысцой по Сретенскому бульвару, «налево». До МАТИ на «Яузе» – 15..20 мин. «зайцем» на трамвае, «направо». Одной из достопримечательностей особняка была ажурная, кованая широкая чугунная, (а может стальная?), с ажурным орнаментом лестница на второй этаж. Лестница, когда по ней поднимались, особенно «гурьбой», издавала приятный, как будто колокольный, гул.
При въезде в один из дворов по Сретенскому переулку, соединявшего Мархлевку с ул. Кирова (Мясницкая), и сегодня стоят изумительные, резные, кованые ворота, похожие на ворота библиотеки им. Ушинского, что напротив Третьяковки. В Большом Толмачевском переулке. Возможно, что эти «изделия» ковали одни мастера. Очень похожи. И очень красивы. Шедевры.
Со второго этажа по скрипучей деревянной лестнице «дорога вела» на чердак в мансардное помещение, выделенное под наше проживание. В этой «фанерной мансарде», состоящей из двух смежных комнат, я и получил койко-место с тумбочкой. Посредине комнаты стоял стол – для занятий и других студенческих дел. У одной из стенок, возле входной двери стоял «платяной» шкаф.
Мое место было в первой, проходной комнате, у окна, выходящего во внутренний дворик. Вместе со мной в комнату поселили еще 4 студентов.
Коля Понурин, педантичный, малоразговорчивый парень, поступивший в институт после службы в армии. Как мы потом узнали, в течение всей учебы его «держали на примете» специалисты «с Лубянки».
Валентин Беляков (Валька Белый), весельчак и большой любитель «сгущенки с сахаром», поедать которую он ездил к сестре Жеке, проживающей где-то в Москве.
Герман Барановский – красавец, с ударением на «е».
Фамилии 4-го не помню. Это был довольно «взрослый», по сравнению с нами, парень, отслуживший в армии. Он «доставал» нас своей игрой на гармошке. Он купил гармонь и учился по самоучителю играть на этом инструменте гимн Советского Союза. Сидя в трусах на кровати он мог часами музицировать. Как Иван Бровкин в известном советском кинофильме.
Такое звукоизвлечение игрой назвать было сложно.
Его жизнь рано оборвалась. В первые зимние каникулы. Его убили в поножовщине в своей родной деревне, куда он поехал к кому-то из родственников на свадьбу.
Когда ребята ходили на свидание с девушками, об этом знала вся комната. Но только не про Колю Понурина.
Мы всегда, как это делают родители, дожидались прихода загулявшего ловеласа. В этот раз, Коля Понурин припозднился. Мы уже все разлеглись по кроватям, но не спали, поджидая гуляку. Свет в комнате был потушен. Тихо, на цыпочках в комнату вошел Коля. Тихонько, разделся и подошел к своему месту. Сел за стол, включил настольную лампу и поставил перед собой круглое зеркало. Он смотрел на свою физиономию в зеркале, морщил губы, как мартышка, и блаженно улыбался. Мы, подглядывали за ним и старались не мешать его блаженным воспоминаниям.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента