---------------------------------------------------------------
Александр Сорочан (bvelvet@rambler.ru), перевод, 2004
Внимание! Файл предназначен для свободного распространения при
сохранении без изменений текста и данного сообщения. Все, интересующиеся
творчеством Блэквуда, располагающие информацией о нем и его творчестве,
желающие принять участие в создании русскоязычного сайта писателя,
приглашаются к сотрудничеству.
---------------------------------------------------------------
В самом темном углу, где отблески пламени не разгоняли мглы, он сидел и
слушал чужие истории. Молодая хозяйка заняла противоположный угол; она также
оставалась в тени; и между ними протянулась линия нетерпеливых, испуганных
лиц с широко раскрытыми глазами. Сзади разинула свой зев пустота, которая,
казалось, стирала границы между огромной комнатой и беззвездной ночью.
Кто-то прошелся на цыпочках и приподнял жалюзи со скрежетом, и повсюду
раздались звуки: через окно, открытое наверху, донесся шелест листьев
тополя, которые шумели так, словно по ним шагал ветер. "Странный человек
идет среди кустарников", - прошептала взволнованная девушка, "я видела, как
он присел и спрятался. Я видела его глаза!" "Ерунда!" - раздался резкий
голос одного из мужчин "здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вы
слышали вой ветра".
Туман поднялся над рекой и протянулся по лужайке, прижимаясь к самым
окнам старого дома подобно мягкой серой руке, и сквозь его завесу движение
листьев было едва различимо... Тогда, пока кто-то требовал огня, другие
вспомнили, что сборщики хмеля все еще вертятся поблизости и что бродяги этой
осенью становятся все более дерзкими и грубыми. Возможно, все они втайне
мечтали о солнце. Только пожилой человек в углу сидел тихо и не двигался с
места, не делясь ничем с окружающими. Он не рассказал никакой внушающей
страх истории. Он уклонился, хотя совершил немало удивительных открытий;
ведь всем было прекрасно известно, что интерес пожилого мужчины к
психическим аномалиям частично объяснял его присутствие на вечеринке в этот
уик-энд. "Я никогда не ставлю опытов - таких опытов", коротко ответил он,
когда кто-то попросил его заполнить рассказом образовавшуюся паузу, "у меня
нет никаких сверхъестественных способностей". В его тоне скрывался,
возможно, оттенок презрения, но хозяйка из затененного угла быстро и
тактично прикрыла отступление гостя. И он удивился. Ведь было совершенно
очевидно, зачем его пригласили. Комната с привидениями, как он давно
догадывался, была специально предназначена для него.
И затем, в самый подходящий момент, дверь распахнулась, и вошел хозяин.
Он пренебрег темнотой, сразу потребовал лампу, начал дымить своей большой
изогнутой трубкой, и вообще, его вещественное присутствие вызвало у
остальных членов группы какое-то дурацкое ощущение. Свет за его спиной
струился из коридора. Его белые волосы сияли подобно серебру. И с ним
возвратилась атмосфера здравого смысла, охоты, сельского хозяйства,
двигателей и всего остального. Новый век вошел в эту дверь. И молодая
хозяйка немедленно вскочила, чтобы приветствовать его, как будто к
хозяйскому неодобрению этого вида развлечений следовало приноровиться всем
присутствующим.
Это, возможно, свет - это волшебство полутьмы от соединения огня в
очаге и лампы в коридоре - или, возможно, резкое вторжение Разума в хрупкий
мир Фантазии очертило контуры драмы с такой безжалостной, суровой
убедительностью. Во всяком случае, контраст был очевиден - но не для тех,
которые, по мнению присутствующего ясновидца, так многословно сотрясали
воздух! Он был остро драматичен, боль таилась здесь - боль, которую
невозможно скрыть. Когда она на мгновение замерла возле супруга в лучах
света, эта бездетная женщина, три года пробывшая в браке, живое воплощение
молодости и красоты, на пороге той комнаты возникло ощущение подлинной
истории о привидениях.
И самой чудесной была перемена, которая в ней совершилась - в чертах
лица, в фигуре, в самой манере поведения. Выступившее из мрака тонкое,
незаметное лицо озарилось внезапно страстью и страданием, и богатая
зрелость, превосходившая любой нормальный возраст, осветила всю ее маленькую
фигурку неким тайным великолепием. Морщины покрыли бледную кожу девичьего
лица, морщины мольбы, жалости и любви, которых не показывал дневной свет, и
с ними возник аромат волшебной нежности, который передал, хотя бы на одну
секунду, всю полноту мягкой неги материнства, отвергнутого и все же
загадочным образом дарующего наслаждение. Вокруг ее стройной фигуры
разлилась вся полногрудая сладость материнства; из ниоткуда возникла
потенциальная мать мира, и эта мать, хотя она не могла знать прекрасного
завершения своей миссии, все же стремилась к тому, чтобы сжать в своих
огромных объятиях все маленькие беспомощные создания, которые когда-либо
обитали в подлунном мире.
Свет, подобно чувствам, может играть самые удивительные шутки. Перемены
достигли той грани, за которой лежит откровение... Но когда мгновением позже
в комнату внесли лампы, сомнительно, что кто-то другой, кроме молчаливого
гостя, который не рассказывал изумительных историй, не признавал никакого
психического опыта и отрекался от малейшей способности к ясновидению,
заметил и запомнил эту яркую, выразительную картину. На секунду она
вспыхнула там, беспощадно яркая, открытая видению всякого, кто не был слеп к
малейшим спиритуальным чудесам, кто был чувствителен к боли. И это была не
просто картина юности и зрелости, плохо подходящих друг другу, нет - то была
картина молодости, которая томилась самой древней в мире жаждой, и старости,
которая была выше этого и сочувственно созерцала эти страдания... Но вот все
исчезло и все стало как прежде.
Муж рассмеялся приветливо и добродушно, ни на йоту не выказав
раздражения. "Они напугали тебя своими историями, дитя мое", весело произнес
он и обнял ее могучей рукой.
"Теперь их нет? Скажи мне правду. Намного лучше", добавил он, "вместо
этого присоединиться ко мне за бильярдом или разложить пасьянс, а?" Она
застенчиво глянула ему в лицо, и супруг поцеловал ее в лоб. "Возможно, они
были здесь - недолго, дорогой", сказала она, "но теперь, когда ты пришел, я
снова чувствую себя хорошо". "Еще одна такая ночь", добавил он более
серьезным тоном, "и ты повторишь свою старую уловку с поселением гостей в
комнату с призраками. Я был прав: в конце концов, видишь, это переходит
всякие границы". Он нежно, по-отечески взглянул на нее. Потом он приблизился
и потушил огонь в камине. Кто-то заиграл вальс на фортепьяно, и пары
пустились танцевать. Все следы нервозности исчезли, дворецкий принес поднос
со спиртными напитками и бисквитами. И очень медленно их группа рассеялась.
Зажгли свечи. Все спустились по коридору в огромный холл, рассуждая на
пониженных тонах о планах на завтра. Смех замер, когда они поднимались по
лестнице к спальням; молчаливый гость и юная леди задержались на мгновение у
тлеющего очага.
"Вы не хотите, в конце концов, поселить меня в вашу комнату с
привидениями?" спокойно спросил он. "Вы упоминали, помнится, в вашем
письме..."
"Признаюсь", сразу ответила она, ее манеры были слишком хороши для ее
возраста, но в звуках ее голоса звучало нечто совершенно противоположное,
"это я хотела, чтобы Вы спали там - кто-то, я имею в виду, кто действительно
знает, а не просто испытывает любопытство. Но - простите мне эти слова -
когда я увидела Вас..." - она очень медленно рассмеялась - "и когда Вы не
рассказали никакой изумительной истории, подобно другим, я так или иначе
почувствовала..."
"Но я никогда ничего не вижу...", поспешно ввернул он.
"И все-таки Вы чувствуете", столь же поспешно прервала она, страстная
нежность в ее голосе была наполовину подавлена. "Я могу сказать это по
вашему..."
"А другие, в таком случае", прервал он резко, почти невежливо, "спали
там... или, скорее, проводили ночь?"
"Не в последнее время. Мой муж прекратил это". Она сделала секундную
паузу, затем добавила: "Я жила в той комнате - в течение года - сначала,
когда мы только поженились". Мучительный взгляд собеседника опустился на ее
маленькое округлое лицо подобно тени и обратился вдаль, в то время как в
душе наблюдателя то, что открылось ему в этот миг, вызвало прилив внезапного
и сильного изумления, ведущего почти что к поклонению. Он ничего не отвечал,
пока не почувствовал, что сможет заговорить без дрожи в голосе.
"Я должна была уступить", очень тихо закончила она.
"Это в самом деле было так ужасно?" - рискнул он после паузы.
Она наклонила голову. "Я должна была уступить", мягко повторила она.
"И с тех пор - теперь - вы ничего не видели?" - спросил он.
Ее ответ был прост. "Потому что я не хочу, а не потому, что оно
ушло..." Он в полной тишине последовал за хозяйкой к двери, и когда они
миновали дверной проем, снова эта таинственная неизбывная боль пустоты,
одиночества, тоски охватила его, будто боль океана, который никогда, никогда
не сможет пересечь линию берега, чтобы коснуться цветов, в которые
влюблен... "Спеши, дитя, или призрак поймает тебя", выкрикнул ее муж,
перегнувшись через перила, когда парочка медленно поднималась к нему по
лестнице. Когда они встретились, на мгновение настала полная тишина.
Гость взял зажженную свечу и пошел по коридору. Все снова пожелали друг
другу доброй ночи.
Они уходили, она к своему одиночеству, он к своей лишенной призраков
комнате. И у самой двери он обернулся. В дальнем конце коридора, словно тени
в искусственном освещении, он видел их - прекрасного старика с
посеребренными временем волосами и тяжелыми плечами, и худенькую молодую
женщину, источавшую удивительную ауру некой великой и обильной матери мира,
которую годы все еще оставляли голодной и бесплодной.
Они свернули за угол, и он вошел и захлопнул дверь.
Сон одолел его очень быстро, и в то время как туман поднимался и
скрывал деревню, что-то еще, скрытое одинаково от всех спящих в том доме,
кроме двоих, приближалось к некой высшей точке...
Несколько часов спустя он проснулся; мир был погружен в молчание, и
казалось, что весь дом прислушивается; поскольку в этом чистом видении,
которое некоторые извлекают из вод сна, он вспомнил, что не получил никакого
прямого опровержения, и внезапно осознал, что эта большая, мрачная палата,
где он лежал, была в конце концов комнатой с привидениями. Для него, однако,
весь мир, а не просто отдельные комнаты, был всегда населен призраками; и он
знал, что его не коснется никакой страх перед жизнью, совершенно отличной от
его собственной... Он поднялся и зажег свечу, подошел к окну, за которым
светился серым туман, зная, что никакие барьеры стен, двери или потолка не
могли удержать эту субстанцию, которая так плотно сжималась вокруг него. Это
было подобно живой стене, с открытыми глазами, маленькими протянутыми вперед
руками, тысячей барабанящих крошечных ног, и крошечными голосами, кричащими
в едином хоре очень слабо и просительно... Комната с призраками! Не было ли
это скорее преддверие храма, подготовленного и освященного печальными
обрядами, которые немногие мужчины могли бы представить себе, для всех
бездетных женщин мира? Как она могла узнать, что он поймет - эта женщина,
которую он видел только дважды в жизни? И как могла доверить ему столь
великую тайну, которая не принадлежала ей одной? Неужели она так легко
разглядела в нем подобную тоску, от которой многие годы назад смерть не дала
избавиться? Была ли она ясновидящей в истинном смысле слова, и неужели все
лица, обращенные к нему, складывались в одну огромную карту всей горести
мирской?...
И затем, с ужасной внезапностью, простые чувства вернулись, и случилось
кое-что реальное. Ручка двери слабо стукнула. Он повернулся. Круглая медная
кнопка медленно двигалась. И сначала, при виде этого, какое-то общее
опасение охватило его, как если бы его сердце замерло, но на мгновение он
услышал голос собственной матери, теперь издалека, откуда-то со звезд,
голос, призывающий его идти осторожно и в то же время быстро. Он недолго
наблюдал за слабыми попытками отворить дверь, и все же никогда впоследствии
не мог поклясться, что видел настоящее движение, ибо что-то в нем самом,
трагическое, как слепота, возвысилось над туманом слез и застило зрение
окончательно...
Он подошел к двери. Он очень аккуратно взялся за ручку и так же тихо
надавил на нее.
Там была тьма. Он видел пустой проход, край перил, большой зал внизу,
и, очень смутно, контур альпийской фотографии и набитую оленью голову на
стене. И затем он опустился на колени и раскрыл свои объятия чему-то, что
приближалось неуверенными, незримыми шажками. Все молодые ветры и цветы и
росы рассвета шли с этим вместе... заполнили его до краев... скрыли его
грудь, глаза и губы. Так цеплялись за него все маленькие начала жизни,
которые не могли остаться в одиночестве... маленькие беспомощные руки и
руки, которые лишены доверия... и когда богатство слез и любви, затоплявшее
его сердце, казалось, разрушило все барьеры неким таинственным и невозможным
финальным аккордом, он поднялся и пошел забавными маленькими шажками к окну,
чтобы ощутить прохладный, туманный воздух этой иной, темной Пустоты, которая
так терпеливо ждала, простершись надо всем миром. Он приподнял раму. Воздух
казался мягким и чутким, как будто бы где-нибудь там тоже парили дети - дети
звезд и цветов, туманов и крыльев и музыки, всего, что есть во вселенной
нерожденного и крошечного... А когда он снова обернулся, дверь была закрыта.
Комната была свободна от присутствия какой бы то ни было жизни, кроме той,
которая покоится, чудесно благословенная, в самой себе. И эта жизнь, он
чувствовал, удивительно увеличилась и умножилась...
Сон тогда возвратился к нему, и утром он оставил дом прежде, чем
остальные проснулись, сославшись на некие неотложные обязанности. Ибо он в
самом деле видел Призраков, хотя и не мог поговорить о них с другими гостями
у открытого огня.
Александр Сорочан (bvelvet@rambler.ru), перевод, 2004
Внимание! Файл предназначен для свободного распространения при
сохранении без изменений текста и данного сообщения. Все, интересующиеся
творчеством Блэквуда, располагающие информацией о нем и его творчестве,
желающие принять участие в создании русскоязычного сайта писателя,
приглашаются к сотрудничеству.
---------------------------------------------------------------
В самом темном углу, где отблески пламени не разгоняли мглы, он сидел и
слушал чужие истории. Молодая хозяйка заняла противоположный угол; она также
оставалась в тени; и между ними протянулась линия нетерпеливых, испуганных
лиц с широко раскрытыми глазами. Сзади разинула свой зев пустота, которая,
казалось, стирала границы между огромной комнатой и беззвездной ночью.
Кто-то прошелся на цыпочках и приподнял жалюзи со скрежетом, и повсюду
раздались звуки: через окно, открытое наверху, донесся шелест листьев
тополя, которые шумели так, словно по ним шагал ветер. "Странный человек
идет среди кустарников", - прошептала взволнованная девушка, "я видела, как
он присел и спрятался. Я видела его глаза!" "Ерунда!" - раздался резкий
голос одного из мужчин "здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вы
слышали вой ветра".
Туман поднялся над рекой и протянулся по лужайке, прижимаясь к самым
окнам старого дома подобно мягкой серой руке, и сквозь его завесу движение
листьев было едва различимо... Тогда, пока кто-то требовал огня, другие
вспомнили, что сборщики хмеля все еще вертятся поблизости и что бродяги этой
осенью становятся все более дерзкими и грубыми. Возможно, все они втайне
мечтали о солнце. Только пожилой человек в углу сидел тихо и не двигался с
места, не делясь ничем с окружающими. Он не рассказал никакой внушающей
страх истории. Он уклонился, хотя совершил немало удивительных открытий;
ведь всем было прекрасно известно, что интерес пожилого мужчины к
психическим аномалиям частично объяснял его присутствие на вечеринке в этот
уик-энд. "Я никогда не ставлю опытов - таких опытов", коротко ответил он,
когда кто-то попросил его заполнить рассказом образовавшуюся паузу, "у меня
нет никаких сверхъестественных способностей". В его тоне скрывался,
возможно, оттенок презрения, но хозяйка из затененного угла быстро и
тактично прикрыла отступление гостя. И он удивился. Ведь было совершенно
очевидно, зачем его пригласили. Комната с привидениями, как он давно
догадывался, была специально предназначена для него.
И затем, в самый подходящий момент, дверь распахнулась, и вошел хозяин.
Он пренебрег темнотой, сразу потребовал лампу, начал дымить своей большой
изогнутой трубкой, и вообще, его вещественное присутствие вызвало у
остальных членов группы какое-то дурацкое ощущение. Свет за его спиной
струился из коридора. Его белые волосы сияли подобно серебру. И с ним
возвратилась атмосфера здравого смысла, охоты, сельского хозяйства,
двигателей и всего остального. Новый век вошел в эту дверь. И молодая
хозяйка немедленно вскочила, чтобы приветствовать его, как будто к
хозяйскому неодобрению этого вида развлечений следовало приноровиться всем
присутствующим.
Это, возможно, свет - это волшебство полутьмы от соединения огня в
очаге и лампы в коридоре - или, возможно, резкое вторжение Разума в хрупкий
мир Фантазии очертило контуры драмы с такой безжалостной, суровой
убедительностью. Во всяком случае, контраст был очевиден - но не для тех,
которые, по мнению присутствующего ясновидца, так многословно сотрясали
воздух! Он был остро драматичен, боль таилась здесь - боль, которую
невозможно скрыть. Когда она на мгновение замерла возле супруга в лучах
света, эта бездетная женщина, три года пробывшая в браке, живое воплощение
молодости и красоты, на пороге той комнаты возникло ощущение подлинной
истории о привидениях.
И самой чудесной была перемена, которая в ней совершилась - в чертах
лица, в фигуре, в самой манере поведения. Выступившее из мрака тонкое,
незаметное лицо озарилось внезапно страстью и страданием, и богатая
зрелость, превосходившая любой нормальный возраст, осветила всю ее маленькую
фигурку неким тайным великолепием. Морщины покрыли бледную кожу девичьего
лица, морщины мольбы, жалости и любви, которых не показывал дневной свет, и
с ними возник аромат волшебной нежности, который передал, хотя бы на одну
секунду, всю полноту мягкой неги материнства, отвергнутого и все же
загадочным образом дарующего наслаждение. Вокруг ее стройной фигуры
разлилась вся полногрудая сладость материнства; из ниоткуда возникла
потенциальная мать мира, и эта мать, хотя она не могла знать прекрасного
завершения своей миссии, все же стремилась к тому, чтобы сжать в своих
огромных объятиях все маленькие беспомощные создания, которые когда-либо
обитали в подлунном мире.
Свет, подобно чувствам, может играть самые удивительные шутки. Перемены
достигли той грани, за которой лежит откровение... Но когда мгновением позже
в комнату внесли лампы, сомнительно, что кто-то другой, кроме молчаливого
гостя, который не рассказывал изумительных историй, не признавал никакого
психического опыта и отрекался от малейшей способности к ясновидению,
заметил и запомнил эту яркую, выразительную картину. На секунду она
вспыхнула там, беспощадно яркая, открытая видению всякого, кто не был слеп к
малейшим спиритуальным чудесам, кто был чувствителен к боли. И это была не
просто картина юности и зрелости, плохо подходящих друг другу, нет - то была
картина молодости, которая томилась самой древней в мире жаждой, и старости,
которая была выше этого и сочувственно созерцала эти страдания... Но вот все
исчезло и все стало как прежде.
Муж рассмеялся приветливо и добродушно, ни на йоту не выказав
раздражения. "Они напугали тебя своими историями, дитя мое", весело произнес
он и обнял ее могучей рукой.
"Теперь их нет? Скажи мне правду. Намного лучше", добавил он, "вместо
этого присоединиться ко мне за бильярдом или разложить пасьянс, а?" Она
застенчиво глянула ему в лицо, и супруг поцеловал ее в лоб. "Возможно, они
были здесь - недолго, дорогой", сказала она, "но теперь, когда ты пришел, я
снова чувствую себя хорошо". "Еще одна такая ночь", добавил он более
серьезным тоном, "и ты повторишь свою старую уловку с поселением гостей в
комнату с призраками. Я был прав: в конце концов, видишь, это переходит
всякие границы". Он нежно, по-отечески взглянул на нее. Потом он приблизился
и потушил огонь в камине. Кто-то заиграл вальс на фортепьяно, и пары
пустились танцевать. Все следы нервозности исчезли, дворецкий принес поднос
со спиртными напитками и бисквитами. И очень медленно их группа рассеялась.
Зажгли свечи. Все спустились по коридору в огромный холл, рассуждая на
пониженных тонах о планах на завтра. Смех замер, когда они поднимались по
лестнице к спальням; молчаливый гость и юная леди задержались на мгновение у
тлеющего очага.
"Вы не хотите, в конце концов, поселить меня в вашу комнату с
привидениями?" спокойно спросил он. "Вы упоминали, помнится, в вашем
письме..."
"Признаюсь", сразу ответила она, ее манеры были слишком хороши для ее
возраста, но в звуках ее голоса звучало нечто совершенно противоположное,
"это я хотела, чтобы Вы спали там - кто-то, я имею в виду, кто действительно
знает, а не просто испытывает любопытство. Но - простите мне эти слова -
когда я увидела Вас..." - она очень медленно рассмеялась - "и когда Вы не
рассказали никакой изумительной истории, подобно другим, я так или иначе
почувствовала..."
"Но я никогда ничего не вижу...", поспешно ввернул он.
"И все-таки Вы чувствуете", столь же поспешно прервала она, страстная
нежность в ее голосе была наполовину подавлена. "Я могу сказать это по
вашему..."
"А другие, в таком случае", прервал он резко, почти невежливо, "спали
там... или, скорее, проводили ночь?"
"Не в последнее время. Мой муж прекратил это". Она сделала секундную
паузу, затем добавила: "Я жила в той комнате - в течение года - сначала,
когда мы только поженились". Мучительный взгляд собеседника опустился на ее
маленькое округлое лицо подобно тени и обратился вдаль, в то время как в
душе наблюдателя то, что открылось ему в этот миг, вызвало прилив внезапного
и сильного изумления, ведущего почти что к поклонению. Он ничего не отвечал,
пока не почувствовал, что сможет заговорить без дрожи в голосе.
"Я должна была уступить", очень тихо закончила она.
"Это в самом деле было так ужасно?" - рискнул он после паузы.
Она наклонила голову. "Я должна была уступить", мягко повторила она.
"И с тех пор - теперь - вы ничего не видели?" - спросил он.
Ее ответ был прост. "Потому что я не хочу, а не потому, что оно
ушло..." Он в полной тишине последовал за хозяйкой к двери, и когда они
миновали дверной проем, снова эта таинственная неизбывная боль пустоты,
одиночества, тоски охватила его, будто боль океана, который никогда, никогда
не сможет пересечь линию берега, чтобы коснуться цветов, в которые
влюблен... "Спеши, дитя, или призрак поймает тебя", выкрикнул ее муж,
перегнувшись через перила, когда парочка медленно поднималась к нему по
лестнице. Когда они встретились, на мгновение настала полная тишина.
Гость взял зажженную свечу и пошел по коридору. Все снова пожелали друг
другу доброй ночи.
Они уходили, она к своему одиночеству, он к своей лишенной призраков
комнате. И у самой двери он обернулся. В дальнем конце коридора, словно тени
в искусственном освещении, он видел их - прекрасного старика с
посеребренными временем волосами и тяжелыми плечами, и худенькую молодую
женщину, источавшую удивительную ауру некой великой и обильной матери мира,
которую годы все еще оставляли голодной и бесплодной.
Они свернули за угол, и он вошел и захлопнул дверь.
Сон одолел его очень быстро, и в то время как туман поднимался и
скрывал деревню, что-то еще, скрытое одинаково от всех спящих в том доме,
кроме двоих, приближалось к некой высшей точке...
Несколько часов спустя он проснулся; мир был погружен в молчание, и
казалось, что весь дом прислушивается; поскольку в этом чистом видении,
которое некоторые извлекают из вод сна, он вспомнил, что не получил никакого
прямого опровержения, и внезапно осознал, что эта большая, мрачная палата,
где он лежал, была в конце концов комнатой с привидениями. Для него, однако,
весь мир, а не просто отдельные комнаты, был всегда населен призраками; и он
знал, что его не коснется никакой страх перед жизнью, совершенно отличной от
его собственной... Он поднялся и зажег свечу, подошел к окну, за которым
светился серым туман, зная, что никакие барьеры стен, двери или потолка не
могли удержать эту субстанцию, которая так плотно сжималась вокруг него. Это
было подобно живой стене, с открытыми глазами, маленькими протянутыми вперед
руками, тысячей барабанящих крошечных ног, и крошечными голосами, кричащими
в едином хоре очень слабо и просительно... Комната с призраками! Не было ли
это скорее преддверие храма, подготовленного и освященного печальными
обрядами, которые немногие мужчины могли бы представить себе, для всех
бездетных женщин мира? Как она могла узнать, что он поймет - эта женщина,
которую он видел только дважды в жизни? И как могла доверить ему столь
великую тайну, которая не принадлежала ей одной? Неужели она так легко
разглядела в нем подобную тоску, от которой многие годы назад смерть не дала
избавиться? Была ли она ясновидящей в истинном смысле слова, и неужели все
лица, обращенные к нему, складывались в одну огромную карту всей горести
мирской?...
И затем, с ужасной внезапностью, простые чувства вернулись, и случилось
кое-что реальное. Ручка двери слабо стукнула. Он повернулся. Круглая медная
кнопка медленно двигалась. И сначала, при виде этого, какое-то общее
опасение охватило его, как если бы его сердце замерло, но на мгновение он
услышал голос собственной матери, теперь издалека, откуда-то со звезд,
голос, призывающий его идти осторожно и в то же время быстро. Он недолго
наблюдал за слабыми попытками отворить дверь, и все же никогда впоследствии
не мог поклясться, что видел настоящее движение, ибо что-то в нем самом,
трагическое, как слепота, возвысилось над туманом слез и застило зрение
окончательно...
Он подошел к двери. Он очень аккуратно взялся за ручку и так же тихо
надавил на нее.
Там была тьма. Он видел пустой проход, край перил, большой зал внизу,
и, очень смутно, контур альпийской фотографии и набитую оленью голову на
стене. И затем он опустился на колени и раскрыл свои объятия чему-то, что
приближалось неуверенными, незримыми шажками. Все молодые ветры и цветы и
росы рассвета шли с этим вместе... заполнили его до краев... скрыли его
грудь, глаза и губы. Так цеплялись за него все маленькие начала жизни,
которые не могли остаться в одиночестве... маленькие беспомощные руки и
руки, которые лишены доверия... и когда богатство слез и любви, затоплявшее
его сердце, казалось, разрушило все барьеры неким таинственным и невозможным
финальным аккордом, он поднялся и пошел забавными маленькими шажками к окну,
чтобы ощутить прохладный, туманный воздух этой иной, темной Пустоты, которая
так терпеливо ждала, простершись надо всем миром. Он приподнял раму. Воздух
казался мягким и чутким, как будто бы где-нибудь там тоже парили дети - дети
звезд и цветов, туманов и крыльев и музыки, всего, что есть во вселенной
нерожденного и крошечного... А когда он снова обернулся, дверь была закрыта.
Комната была свободна от присутствия какой бы то ни было жизни, кроме той,
которая покоится, чудесно благословенная, в самой себе. И эта жизнь, он
чувствовал, удивительно увеличилась и умножилась...
Сон тогда возвратился к нему, и утром он оставил дом прежде, чем
остальные проснулись, сославшись на некие неотложные обязанности. Ибо он в
самом деле видел Призраков, хотя и не мог поговорить о них с другими гостями
у открытого огня.