Харлан Эллисон
Даже нечем подкрепиться
Человек, одинокий. Человек, угодивший в капкан собственного характера и ограничений окружающего его мира. Человек против Человека. Человек против Природы. Все это с неизбежностью подводит к ключевому вопросу: насколько храбрым окажется человек во времена массовой гибели. Все сводится к тому, как человек может выжить при помощи крепости рук и проворства ног, а самое важное — за счет своего ума, изобретательности или интеллекта. Все эти проблемы стали темой многих моих произведений. Наверное, потому, что я увидел свои Времена и свою культуру в наиболее «подвешенном» состоянии за всю их историю. Впервые в истории расы каждый человек, каждый мыслящий индивидуум полностью — или настолько полностью, насколько ему позволяет пронизанная предрассудками масс-медиа — сознает наличие сил, швыряющих его в будущее. Террористов, готовых действовать, едва уровень фанатизма окажется достаточно высок, едва палец метнется к нужной кнопке; медленно, но верно расплывающуюся этику; упавшую до самого низкого уровня мораль; и каждый человек, каждый мыслящий индивидуум, буквально беспомощный против водоворотов и потоков механизации и стадного инстинкта. И все же, действительно ли он одинок? И был ли когда-нибудь? И являются ли сила воображения и яростное стремление выжить прочной связью между нами?
А если да, то разве не братья ли мы человеку, которому нечем, абсолютно нечем подкрепиться?
За холмами росли флюхи. Я попытался их разводить, пересадить поближе, но чего-то им не хватало, и они умирали, не успев расцвести. Мне тоже нужен был воздух. Мой резервуар уже наполовину опустел. И голова снова начала болеть. Ночь продолжается вот уже три месяца.
У меня очень маленький мир. Он недостаточно велик, чтобы накопить атмосферу, которой мог бы дышать нормальный землянин, но и недостаточно мал, чтобы не иметь воздуха совсем. Мой мир — это одинокая планета с красным солнцем и двумя лунами, каждая из которых затмевает мое солнце на шесть из восемнадцати месяцев. Шесть месяцев у меня светло и двенадцать — темно. Я называю мой мир Преисподняя:
Сначала у меня было имя, лицо и даже жена. Жена умерла в тот момент, когда взорвался корабль, имя умирало целых десять лет — годы, что я прожил здесь, а лицо… ну, чем меньше я о нем думаю, тем мне легче.
О нет, я не жалуюсь. Мне здесь пришлось совсем нелегко, но ведь удалось выжить, чего еще хотеть?
Я здесь, и я жив, насколько это возможно, а что случилось, то случилось, и ничего другого тут не скажешь. То, что я потерял, не вернешь обычными жалобами на судьбу.
Когда я увидел мой мир в первый раз, на карте звездного неба из маленького корабля, в котором мы путешествовали вместе с женой, он показался мне крошечным пятнышком света, похожим на яйцо.
— Как ты думаешь, мы найдем там что-нибудь подходящее? — спросил я.
Сначала мне нравилось вспоминать жену; в такие моменты мою душу наполняла нежность, которая высушивала слезы и убивала ненависть.
— Не знаю. Том, может быть, — ответила она.
Она так и сказала «может быть». Милые, ласковые слова — она просто замечательно их произносила.
У нее была такая славная, светлая манера говорить «может быть», что целые тучи вопросов сами просились мне на язык.
— Может быть, найдем руду и сможем подзаработать, — сказал я.
Она улыбнулась в ответ; у нее были полные губы, и она любила покусывать зубами нижнюю губу.
— За медовый месяц приходится платить.
Я игриво ее поцеловал; мы были счастливы просто потому, что были вместе. Вместе. Что это для меня значило, я тогда не понимал, просто был счастлив, и все. Радость, которую мы дарили друг другу, была такой простой, что мне ни разу не пришло в голову, как я стану себя чувствовать, когда ее не будет.
А потом мы пролетали через облако субатомных частиц, плавающих возле орбиты Первой Луны, и хотя их изображение так и не появилось ни на каких экранах, они у нас побывали, навестили наш корабль и отправились восвояси. Оставив после себя миллионы крошечных, незаметных отверстий в корпусе. Конечно, отверстия были такими малюсенькими, что ни я, ни моя жена в течение долгих месяцев не замечали бы, что через них выходит воздух, но вредные частицы испортили еще и отсек, где помещался двигатель. Какогото неизвестного нам, землянам, происхождения, что они там сотворили с двигателем, мне так никогда и не узнать. Корабль стал терять скорость, его вынесло к этому, теперь моему, миру, и в нескольких милях над поверхностью он взорвался.
Моя жена умерла, я видел ее тело, когда меня самого выбросило из кабины в спасательной капсуле.
Я был в безопасности, имел большой запас кислорода, а моя жена так и осталась в коридоре с металлическими стенами. Она шла на кухню, чтобы приготовить мне кофе.
Моя жена там так и осталась, она тянула ко мне руки, ее кожа стала синей -простите, мне… мне все еще… больно об этом вспоминать — а меня выбросило на поверхность планеты. Я видел ее всего одно мгновение.
Мой мир — суровый мир. Веселые, пухлые облака никогда не появляются на его небе, где двенадцать месяцев царит ночь. На поверхности нет воды. Впрочем, вода не проблема. У меня есть циркулятор, который перерабатывает мои отходы, превращая их в питьевую воду. У нее довольно сильный привкус аммиака, но меня это не беспокоит.
Главной проблемой является воздух. По крайней мере, так было, пока я не обнаружил флюхи и не получил то, в чем нуждался.
Я вам расскажу про это, а еще про то, что случилось с моим лицом; мне страшно.
Конечно, надо было жить дальше.
Вовсе не потому, что я очень этого хотел; представьте себе: вы всю свою жизнь болтаетесь по космосу, ну, вроде меня, и нет ничего, абсолютно ничего, что привязывает вас к какому-то одному, определенному месту… И вдруг появляется женщина, которая заполняет вашу душу, целиком — а потом ее у вас отнимают, так скоро…
Надо было жить. Хотя бы потому, что в моей капсуле был воздух, еда, циркулятор и скафандр. На таком запасе можно продержаться достаточно долго.
Вот я и стал жить в Преисподней.
Я просыпался, проходило множество часов, наполненных пустотой, я уставал от нее, снова проваливался в сон, и просыпался, когда мои сны становились слишком громкими и алыми — и так каждый «день». Вскоре мне осточертела жизнь в капсуле, в одиночестве и тесноте, и я надумал прогуляться по планете.
Надел кислородный костюм и решил не связываться с оболочкой, регулирующей давление. Силы тяжести на планете едва хватает, чтобы я чувствовал себя сносно, порой у меня теснит в груди. Но в ткань моего костюма была встроена обогревательная система, так что мне не угрожало ничего особенно страшного. Я прикрепил кислородный баллон к спине, надел на голову шлем, затем соединил шланг с баллоном и надежно закрепил его гаечным ключом, чтобы не произошло утечки.
И вышел наружу.
Небо над Преисподней начало темнеть, наступили сумерки. С тех пор как я приземлился на поверхности планеты, прошло три светлых месяца, по моим подсчетам еще два — до моего появления. Следовательно, мне оставался всего один месяц примерно… а потом Вторая Луна полностью скроет крошечное красное солнце, которому я так и не дал имени. Даже сейчас Вторая начинает наползать на его диск, и я знаю, что в следующие шесть месяцев здесь воцарится мрак, еще шесть месяцев солнце будет скрыто Первой Луной, только после этого меня ждет шесть коротких светлых месяцев.
Вычислить орбиты и периоды вращения за прошедшее время оказалось совсем нетрудно. Да и чем еще мне было заниматься?
Я начал гулять. Сначала у меня плохо получалось, потом я обнаружил, что, если делать длинные прыжки, можно преодолевать большие расстояния.
Планета была практически голой. Ни огромных лесов, ни рек, ни океанов, ни равнин с волнующейся пшеницей, ни птиц, ни другой жизни, кроме моей, и… . Увидев их впервые, я подумал, что это колокольчики, потому что у них были околоцветники такой характерной формы, а изящные пестики слегка высовывались наружу. Однако, подойдя поближе, я понял, что здесь никак не может быть ничего похожего на земные цветы — даже внешне. Конечно, они не были цветами; и тогда, прямо на месте, тяжело дыша в своем прозрачном шлеме, я назвал их флюхами.
Снаружи они были ярко-оранжевого цвета, который постепенно переходил в оранжево-голубой, а затем в синий — возле самого стебля. Внутри же казались скорее золотыми, и голубые тычинки заканчивались оранжевыми рожками. Очень красивые, яркие флюхи радовали глаз.
Их росло около сотни у основания скал явно неестественного происхождения: высокие, торчащие в разные стороны под причудливыми углами, гладкие, с острыми, похожими на шипы, краями и плоской вершиной. Они скорее напоминали кристаллы соли, какими их можно увидеть сквозь окуляр микроскопа. В этом районе было множество таких скал, и, потеряв на мгновение связь с реальностью, я представил себя крошечной мошкой, оказавшейся среди огромных кристаллов, которые на самом деле всего лишь пыль или какиенибудь микрочастицы.
А потом все вернулось на свои места, я подошел поближе к флюхам, чтобы получше их рассмотреть, поскольку они были единственными представителями органической жизни, сумевшей выжить в Преисподней. Очевидно, они существовали благодаря каким-то веществам, находящимся в перенасыщенной азотом атмосфере.
Я наклонился, чтобы заглянуть в напоминающие колокольчики цветы, прижавшиеся к склону одной из псевдоскал. Это была первая ошибка, почти фатальная, она повлияла на всю мою дальнейшую жизнь в этом мире.
От скалы отвалился кусок — оказалось, что она вулканического происхождения с пористой, губчатой структурой, — посыпались и другие обломки. Я упал, прямо на флюхи, последнее, что почувствовал, — мой шлем разбился. А потом меня окутал мрак, который, впрочем, был не таким всепоглощающим, как космос.
Я должен был умереть. Не было ни единой причины, по которой мне следовало остаться в живых. Однако я жил… дышал! Вы в состоянии это понять? Мне надлежало присоединиться к любимой жене, но я был жив.
Мое лицо было прижато к флюхам.
Они давали мне кислород.
Я споткнулся, упал, мой шлем разгерметизировался, я должен был умереть, но благодаря чудесным цветам, поглощавшим из атмосферы азот и перерабатывавшим его в кислород, я все еще был жив. Я проклинал флюхи за то, что они лишили меня быстрой возможности познать забвение. Ведь я был так близок к тому, чтобы присоединиться к ней, а они не дали мне этого сделать. Мне хотелось отползти от флюх подальше, на открытое пространство, туда, где они не смогут обеспечивать меня воздухом — и выдохнуть в атмосферу Преисподней свою украденную жизнь. Только что-то мне помешало.
Я никогда не был религиозным человеком и не стал им сейчас. Но в том, что произошло, было что-то чудесное. Мне трудно объяснить это. Я просто знал — Судьба посылает Надежду, швырнув меня в заросли флюх.
Я лежал и глубоко дышал.
У основания пестиков находилась мягкая мембрана, которая, вероятно, и придерживала кислород, давая ему постепенно выходить наружу. Удивительно сложные растения.
…А еще пахло полуночью.
Я не могу объяснить это яснее. Нельзя сказать, что запах приятный, но и отвратительным он не был. Нежный, хрупкий аромат, напомнивший мне о нашей первой брачной ночи, мы жили тогда в Миннесоте. Та ночь была чистой, прозрачной и возвышенной, наша любовь переступила даже границы супружества, мы поняли, что влюблены друг в друга больше, чем в саму любовь. Вам кажется это глупым, или я плохо объясняю? А вот мне все было абсолютно ясно. Вот каков запах флюх, запах, напомнивший мне о полуночи.
Может быть, именно благодаря этому я и продолжал жить.
А еще мое лицо начало изменяться.
Пока я там лежал, у меня было время подумать о том, что все это значит: когда возникает нехватка кислорода, страдает мозг. Пять минут — и ущерб становится невосполнимым. Но имея флюхи, я мог разгуливать по своей планете без шлема — если бы только мне удалось обнаружить их заросли в разных уголках моего мира.
Я лежал, обдумывая происшедшее и собираясь с силами, чтобы добежать до корабля, и тут почувствовал, как высыхает мое лицо. Как будто огромный нарыв или фурункул появился на щеке и высасывал кровь. Пощупал щеку рукой… Да, даже через ткань перчатки чувствовалось, что она распухла. Мне стало ужасно страшно. Вырвав несколько флюх — у самого корня, я засунул в них лицо и помчался к капсуле.
Оказавшись внутри, флюхи завяли и, повесив головки над моим кулаком, сморщились. Великолепные цвета исчезли, стали серыми, как мозговое вещество.
Я отбросил их в сторону, и всего через несколько мгновений они превратились в тончайшую пыль.
Тогда я снял комбинезон и перчатки и подбежал к рециркулятору, который был сделан из полированного пластила; мое лицо отражалось в нем вполне ясно. Правая щека была ужасно воспалена. Громко взвыв от ужаса, я принялся ощупывать лицо, но не почувствовал никакой боли — настоящего нарыва там не было. Только непрекращающееся неприятное ощущение.
Что я мог сделать? Ждать.
Через неделю уплотнение на щеке приняло определенную форму. Теперь мое лицо ничем не напоминало человеческое, оно вытянулось вниз, и вся его правая часть распухла так, что глаз превратился в узкую щелочку, через которую едва пробивался свет. Словно у меня выросла огромная опухоль на щитовидной железе, оказавшейся почему-то не на шее, а на лице. Все это безобразие заканчивалось в районе челюсти и совершенно не мешало мне дышать, но вот мой рот опустился, и, когда я его открывал, вместо губ моим глазам представала огромная, отвратительная пасть.
В остальном все было совершенно нормально. Я стал чудовищем лишь наполовину. Левая часть лица совсем не изменилась, а правая превратилась в издевательскую, резиновую, распухшую маску, пародию на человека. Я не мог выносить собственного вида более нескольких мгновений в течение каждого «дня». Красное воспаление прошло вместе с неприятными ощущениями, но я еще долго не понимал, что происходит.
Пока не рискнул снова выйти на поверхность Преисподней.
Шлем, естественно, исправить было уже невозможно, поэтому я взял тот, которым пользовалась моя жена, пока была жива. Это, конечно же, вызвало к жизни воспоминания; потом, немного успокоившись, я вытер слезы и вышел наружу.
Было ясно, что необходимо вернуться к тому месту, где со мной произошел несчастный случай. Мне удалось добраться до шипов — так я назвал скопление скал — без каких бы то ни было происшествий, и я уселся среди флюх. Если я и воспользовался их кислородом, хуже им от этого явно не стало, они продолжали пышно цвести и, как мне показалось, стали даже еще красивее.
Я долго смотрел на них, пытаясь воспользоваться своими скромными познаниями в физике, химии и ботанике и понять, что же все-таки со мной случилось. Не вызывало сомнения одно: я стал жертвой поразительной мутации.
Такой вид мутации совершенно невозможен с точки зрения человека на жизнь и ее законы. То, что способно возникнуть при определенных экстремальных условиях, в течение многих и многих поколений, произошло за один вечер.
Даже на молекулярном уровне строение нерасторжимо связано с функциями. Я размышлял о структуре протеина, потому что, как мне казалось, именно в этом направлении следовало искать ответ.
Наконец я снял шлем и снова склонился над флюхами. Сделал несколько глубоких вдохов и на этот раз почувствовал, как закружилась голова. Я продолжал собирать из них кислород до тех пор, пока не наполнил всю сумку-опухоль. И тут до меня дошло.
Запах полуночи. Это был не просто запах. В мой организм проникли бактерии флюх; бактерии, которые атаковали стабилизирующие белки в дыхательной системе. Возможно, вирус, или даже риккетсия[1], они — тут я, конечно, упрощаю для ясности — ослабили структуру моих протеиновых связей, чтобы те приспособились к использованию флюх.
Чтобы дать мне возможность дышать, как я это делал в насыщенной кислородом атмосфере, бессмысленно пытаться увеличить мою грудь и объем легких. Однако орган, напоминающий баллон, в котором можно запасать кислород под давлением… совсем другое дело.
Когда я вдыхал воздух от растений, кислород собирался в специальную сумку у меня на щеке до тех пор, пока она не наполнялась до краев.
Отсюда следовало, что я могу короткие промежутки времени обходиться без кислорода — так верблюд достаточно долго Способен жить без воды. Конечно, периодически мне нужно будет возобновлять запас; в случае острой необходимости я смогу продержаться довольно долго, но потом потребуется много времени, чтобы полностью восстановить мой резерв кислорода.
Как именно это происходило на внутриклеточном уровне, мне не дано было понять: я слишком плохо знал биохимию. Много лет назад я прошел гипнотический курс биохимии в университете на Деймосе. Кое-что я, конечно, знал, но мне никогда не приходилось применять свои знания на практике. Если бы у меня было время, соответствующая аппаратура и справочники, я сумел бы разгадать тайну; в отличие от земных ученых, которые даже мысль о мгновенной мутации отбрасывали как совершенно фантастическую, я не мог в нее не верить… ведь это произошло со мной. Мне достаточно было просто пощупать лицо, чтобы убедиться в том, что это правда. Так что у меня было гораздо больше оснований для того, чтобы сделать великое открытие.
В этот момент я сообразил, что уже несколько минут стою выпрямившись, а мое лицо находится далеко от флюх. Однако дышал я совершенно свободно.
Да, тут было над чем поразмыслить, поскольку, в отличие от земных ученых, я стал участником фантастического кошмарного опыта — который, по их представлениям, и ставить-то не имеет смысла.
Это произошло шесть месяцев назад. Уже давно наступила ночь, и, судя по тому, как флюхи умирают, к тому времени когда снова вернется свет, их не останется совсем. А мне станет нечем дышать. Нечем подкрепиться.
Здесь ужасно темно. Звезды сияют где-то далеко, они давно забыли о Преисподней и о тех, кто на ней живет.
Конечно, мне следовало догадаться. Нескончаемая ночь, которая тянется двенадцать месяцев, убила флюх. Они не превратились в серый пепел, как те, первые, что сорвал я. Нет, вместо этого мои флюхи спрятались под землю. Они становились все меньше и меньше, словно кто-то прокручивал пленку в обратном направлении. Сделались совсем крошечными, а потом окончательно исчезли. Я так и не сумел узнать, погибли они или отложили споры — земля была слишком твердой, чтобы копать, а то, что мне удалось соскрести, не давало возможности сделать какие бы то ни было выводы.
Я сумел обнаружить лишь крошечные отверстия, в которые опустились цветы.
Голова у меня снова начала болеть, а сумка с кислородом опустошалась все быстрее, потому что мое дыхание — а я приучил себя делать короткие вздохи становилось более глубоким, когда я предпринимал какие-то физические усилия. Я двинулся обратно в сторону капсулы.
До нее было много миль, потому что последние три «дня» я жил в пещерах и питался захваченными с собой консервами. Я пытался проследить путь уходящих флюх не только для того, чтобы возобновлять запас кислорода в пустеющей сумке, но и с тем, чтобы изучить их странный метаболизм. Мой запас кислорода в капсуле быстро уменьшался; что-то сломалось в системе циркуляции воздуха, когда я приземлился… а может быть, те же частицы, что вызвали взрыв реакторов корабля, нанесли невидимый ущерб очистителям воздуха. Я не знал. Зато мне было прекрасно известно, что необходимо научиться жить, пользуясь тем, что Преисподняя может мне дать. Или умереть.
Это было трудное решение. Я очень хотел умереть.
Я стоял на открытой местности, капюшон с подогревом причудливо облегал мою голову и сумку-опухоль, когда я увидел необычное свечение в черной глубине космоса. Несколько мгновений огонь ярко горел, а потом начал мерцать, медленно опускаясь на поверхность планеты.
Космический корабль — это я понял почти сразу. Невероятно, совершенно невозможно… По непонятным причинам Господь послал корабль, чтобы забрать меня отсюда. Я бросился к своей капсуле — единственному, что оставалось от моего корабля.
Я так торопился, что один раз споткнулся и упал и даже сделал несколько шагов на четвереньках, прежде чем снова подняться на ноги. Снова побежал, и, к тому времени когда добрался до капсулы, моя сумка почти опустела, а голова начала раскалываться от боли.
Я влетел внутрь, закрыл замок и, в изнеможении прислонившись к стенке, попытался отдышаться. Потом, еще до того как перестала болеть голова, повернулся к радиоаппаратуре и уселся перед ручками настройки.
Я уже успел забыть, что передатчик — прибор невероятно важный; оказавшись здесь в одиночестве, так далеко от обитаемых миров, я уже давно перестал всерьез рассчитывать на то, что меня когда-нибудь найдут. В действительности появление спасателей не было таким уж чудом — мой корабль взорвался совсем недалеко от торговых маршрутов. Конечно, меня отнесло в сторону, но при определенных обстоятельствах какой-нибудь космический корабль мог случайно сделать здесь посадку.
Так оно и вышло.
Они прилетели.
И теперь находятся совсем рядом.
Я включил сигнал маяка и начал передавать его на всех частотах. Мне казалось, я слышу, как сигнал покидает капсулу и летит в сторону корабля, находящегося на орбите моей планеты. Сделав это, я медленно повернулся на вращающемся стуле, устало положив руки на колени, — и увидел свое отражение на полированной стенке рециркулятора. Я смотрел на свою чудовищную, невероятную, отвратительную сумкуопухоль, покрытую недельной щетиной, на свой рот, превратившийся в мерзкую щель. Ведь я уже почти перестал быть человеком.
Когда они придут, не открою им дверь.
В конце концов я все-таки впустил гостей внутрь.
Их было трое — молодые, с чистыми красивыми лицами, они пытались скрыть ужас, который появлялся у них в глазах, когда они на меня смотрели. Они вошли и сняли свои громоздкие скафандры. В капсуле сразу стало тесно, но девушка и один из молодых людей уселись на полу, скрестив ноги, а другой устроился на крышке резервуара с запасом воды.
— Мое имя, — я не знал, как правильно сказать: «есть» или «было», поэтому не сказал ничего, — Том Ван Хорн. Я нахожусь здесь около четырех или пяти месяцев, точно мне и самому неизвестно.
Один из парней — он открыто разглядывал меня, видимо, просто не мог оторвать взгляда — ответил:
— Мы представляем Фонд исследований человека. Наша экспедиция изучает миры, находящиеся за границей колонизации. Мы… мы… видели другую часть вашего корабля… там была женщ…
Я прервал его:
— Знаю. Моя жена.
Они принялись изучать входной люк, передатчик, пол. Некоторое время мы разговаривали, и я заметил, что молодые люди заинтересовались моими теориями о почти мгновенной мутации. Это как раз и было полем их деятельности, так что довольно скоро девушка заявила:
— Мистер Ван Хорн, вы натолкнулись на нечто необычайно важное для всех нас. Вы должны отправиться с нами и помочь докопаться до причин вашего… вашего изменения. — Она покраснела и немного напомнила мне мою жену.
Затем в разговор вступили мужчины. Они задавали бесконечные вопросы и сами на них отвечали, так что я с каждой минутой все больше и больше хотел полететь с ними. Меня захлестнула волна их энтузиазма. На некоторое время я стал одним из них и забыл забыл, как мой корабль вспыхнул, словно спичка; забыл, как она стояла в коридоре, чужая, посиневшая; забыл годы, проведенные в скитаниях по бескрайним равнинам космоса; забыл долгие месяцы, прожитые здесь; и самое главное — я забыл о том, что изменился.
Они уговаривали меня, предлагали немедленно улететь. Я на мгновение заколебался… но сам не знаю, почему что-то заставляло меня не слушать их. Потом я сдался и надел свой скафандр. Когда я накинул на голову капюшон, молодые люди уставились на меня, так что девушке прищлось ткнуть одного из своих приятелей под ребра, а другой нервно хихикнул.
Они пытались убедить меня в важности моего открытия для всего человечества. Я слушал. Я был кому-то нужен — это хорошо, так хорошо после бесконечных месяцев, проведенных в Преисподней!
Мы покинули капсулу и быстро прошли расстояние, отделявшее корабль от моего жилища. Мне было приятно посмотреть на их сверкающий корабль; они явно им гордились и хорошо о нем заботились. Новое поколение — сильные, умные ученые, полные юношеского энтузиазма, стремящиеся к замечательным открытиям. Совсем не похожие на старых, измученных людей, вроде меня.
Корабль был залит ярким светом прожекторов и сиял в ночи Преисподней, как огромный горящий факел. Будет здорово снова оказаться в космосе. Мы подошли к кораблю, один из мужчин нажал на панель, и внутри что-то загудело. Открылся люк, опустился посадочный трап; я сразу заметил, что модель современная. Раньше это меня совсем не волновало; я был бедным космическимскитальцем до того, как встретил свою будущую жену. Она значила для меня гораздо больше, чем все корабли на свете.
Я сделал первый шаг вверх по трапу, и в этот момент, почти одновременно, произошли два события.
Я увидел свое отражение на гладкой поверхности корабля. Малопривлекательное зрелище. Отвратительный рот, перекосившийся набок, зиял, словно открытая рана. Глаз, сверкающая щелка, — и чудовищная, покрытая венами опухоль. Я остановился на мостике, молодые ученые на миг замерли у меня за спиной.
И тут случилось второе событие.
Я услышал ее голос.
Где-то… очень далеко… в ярко освещенной янтарной пещере, с потолка которой свисали разноцветные сталактиты… окруженная мерцающей аурой доброты, чистоты и надежды… юная… необыкновенно прекрасная, она меня звала… сладкоголосая музыка среди сверкающих солнц и мерцающих звезд, на зеленой траве Земли, где счастливо живут маленькие существа… это была она!
Я стоял и слушал, и это мгновение показалось мне вечностью.
Склонив голову, я слушал и знал, что она говорит правду — такую простую, такую чистую и реальную, что я повернулся, прошел мимо молодых людей и вернулся в Преисподнюю.
Ее голос смолк в тот момент, когда моя нога коснулась земли.
Они посмотрели на меня, и некоторое время все молчали. Потом один из них — невысокий блондин с живыми голубыми глазами и короткой шеей — спросил:
— В чем дело?
— Я не полечу, — ответил я.
Девушка сбежала ко мне вниз по трапу.
— Но почему? — В ее голосе слышались слезы. Конечно, я не мог сказать. Но она была такой маленькой, такой милой и так напоминала мою жену, когда мы только познакомились, что я должен был ей ответить.
— Я слишком долго пробыл здесь; на меня неприятно смотреть…
— О!.. — Вырвавшееся у нее восклицание не могло меня остановить, и я продолжал:
— …вы вряд ли сможете меня понять, но я… мне здесь было спокойно. Это жестокий мир, здесь темно, но там она, — и я показал в черное небо Преисподней, — я не могу улететь и оставить ее. Вы в состоянии понять это?
Они медленно кивнули, и один из парней сказал:
— Дело не только в вас, Ван Хорн. Это открытие имеет огромное значение для всех на Земле. Жизнь там с каждым днем становится все хуже и хуже. После того как были изобретены препараты, замедляющие старение, люди просто перестали умирать, а католики и пресвитерианцы мешают принятию законов, контролирующих рождаемость. Перенаселение стало очень серьезной проблемой; в цели нашей экспедиции входит выяснить, насколько человек в состоянии адаптироваться к новым мирам. Ваше открытие может оказать нам огромную помощь.
— Кроме того, вы же сказали, что флюхи исчезли, заговорил другой ученый. — Без них вы умрете.
Я улыбнулся им; она сообщила мне кое-что очень важное про флюхи.
— Я смогу принести вам пользу, — быстро проговорил я. — Пришлите сюда нескольких молодых людей. Мы станем вместе изучать это явление. Я покажу им все, что мне удалось найти, а они смогут ставить здесь эксперименты. В лабораторных условиях никогда не воссоздать ситуацию в Преисподней.
Так я их и поймал. Они грустно на меня посмотрели, девушка согласилась… а через несколько мгновений к ней присоединились и ее коллеги.
— И… и… я не могу оставить ее здесь одну, — повторил я.
— До свидания, Том Ван Хорн, — сказала девушка и сжала мою руку своими пальчиками в перчатках.
Это было что-то вроде поцелуя в щеку, только шлем мешал, поэтому она пожала мне руку.
А потом они стали подниматься по трапу на корабль.
— Откуда вы возьмете воздух, если флюхи ушли? — спросил один из молодых людей, остановившись на полпути.
— Со мной все будет в порядке, я вам обещаю.
Когда вы вернетесь, я буду вас поджидать.
Они с сомнением посмотрели на меня, но я улыбнулся и погладил свою сумку-опухоль, у всех троих сделался смущенный вид, и они пошли дальше по трапу.
— Мы вернемся. И привезем с собой других.
Девушка посмотрела на меня сверху. Я помахал рукой, и они вошли внутрь. А я быстро добрался до своей капсулы и стал наблюдать за их кораблем, который прочертил ночь яростным, пламенным хвостом. Когда они улетели, я зашел внутрь и стал смотреть на тусклые, такие далекие точечки мертвых звезд.
Где-то там, наверху, кружила она.
Я знал, что мне будет чем подкрепиться сегодня, и потом. Она мне сказала; я думаю, что всегда это знал, только не понимал, что знаю, поэтому она мне и сказала: флюхи не умерли. Они просто отправились пополнить свой запас кислорода, взять его из тела планеты, из пещер и пористых полостей, хранящих воздух. Они вернутся задолго до того, как у меня возникнет в них нужда.
Флюхи вернутся.
И наступит день, когда я снова ее найду, и это уже будет навсегда.
Я ошибся, когда давал имя этому миру. Не Преисподняя.
Это вовсе не Преисподняя.
А если да, то разве не братья ли мы человеку, которому нечем, абсолютно нечем подкрепиться?
За холмами росли флюхи. Я попытался их разводить, пересадить поближе, но чего-то им не хватало, и они умирали, не успев расцвести. Мне тоже нужен был воздух. Мой резервуар уже наполовину опустел. И голова снова начала болеть. Ночь продолжается вот уже три месяца.
У меня очень маленький мир. Он недостаточно велик, чтобы накопить атмосферу, которой мог бы дышать нормальный землянин, но и недостаточно мал, чтобы не иметь воздуха совсем. Мой мир — это одинокая планета с красным солнцем и двумя лунами, каждая из которых затмевает мое солнце на шесть из восемнадцати месяцев. Шесть месяцев у меня светло и двенадцать — темно. Я называю мой мир Преисподняя:
Сначала у меня было имя, лицо и даже жена. Жена умерла в тот момент, когда взорвался корабль, имя умирало целых десять лет — годы, что я прожил здесь, а лицо… ну, чем меньше я о нем думаю, тем мне легче.
О нет, я не жалуюсь. Мне здесь пришлось совсем нелегко, но ведь удалось выжить, чего еще хотеть?
Я здесь, и я жив, насколько это возможно, а что случилось, то случилось, и ничего другого тут не скажешь. То, что я потерял, не вернешь обычными жалобами на судьбу.
Когда я увидел мой мир в первый раз, на карте звездного неба из маленького корабля, в котором мы путешествовали вместе с женой, он показался мне крошечным пятнышком света, похожим на яйцо.
— Как ты думаешь, мы найдем там что-нибудь подходящее? — спросил я.
Сначала мне нравилось вспоминать жену; в такие моменты мою душу наполняла нежность, которая высушивала слезы и убивала ненависть.
— Не знаю. Том, может быть, — ответила она.
Она так и сказала «может быть». Милые, ласковые слова — она просто замечательно их произносила.
У нее была такая славная, светлая манера говорить «может быть», что целые тучи вопросов сами просились мне на язык.
— Может быть, найдем руду и сможем подзаработать, — сказал я.
Она улыбнулась в ответ; у нее были полные губы, и она любила покусывать зубами нижнюю губу.
— За медовый месяц приходится платить.
Я игриво ее поцеловал; мы были счастливы просто потому, что были вместе. Вместе. Что это для меня значило, я тогда не понимал, просто был счастлив, и все. Радость, которую мы дарили друг другу, была такой простой, что мне ни разу не пришло в голову, как я стану себя чувствовать, когда ее не будет.
А потом мы пролетали через облако субатомных частиц, плавающих возле орбиты Первой Луны, и хотя их изображение так и не появилось ни на каких экранах, они у нас побывали, навестили наш корабль и отправились восвояси. Оставив после себя миллионы крошечных, незаметных отверстий в корпусе. Конечно, отверстия были такими малюсенькими, что ни я, ни моя жена в течение долгих месяцев не замечали бы, что через них выходит воздух, но вредные частицы испортили еще и отсек, где помещался двигатель. Какогото неизвестного нам, землянам, происхождения, что они там сотворили с двигателем, мне так никогда и не узнать. Корабль стал терять скорость, его вынесло к этому, теперь моему, миру, и в нескольких милях над поверхностью он взорвался.
Моя жена умерла, я видел ее тело, когда меня самого выбросило из кабины в спасательной капсуле.
Я был в безопасности, имел большой запас кислорода, а моя жена так и осталась в коридоре с металлическими стенами. Она шла на кухню, чтобы приготовить мне кофе.
Моя жена там так и осталась, она тянула ко мне руки, ее кожа стала синей -простите, мне… мне все еще… больно об этом вспоминать — а меня выбросило на поверхность планеты. Я видел ее всего одно мгновение.
Мой мир — суровый мир. Веселые, пухлые облака никогда не появляются на его небе, где двенадцать месяцев царит ночь. На поверхности нет воды. Впрочем, вода не проблема. У меня есть циркулятор, который перерабатывает мои отходы, превращая их в питьевую воду. У нее довольно сильный привкус аммиака, но меня это не беспокоит.
Главной проблемой является воздух. По крайней мере, так было, пока я не обнаружил флюхи и не получил то, в чем нуждался.
Я вам расскажу про это, а еще про то, что случилось с моим лицом; мне страшно.
Конечно, надо было жить дальше.
Вовсе не потому, что я очень этого хотел; представьте себе: вы всю свою жизнь болтаетесь по космосу, ну, вроде меня, и нет ничего, абсолютно ничего, что привязывает вас к какому-то одному, определенному месту… И вдруг появляется женщина, которая заполняет вашу душу, целиком — а потом ее у вас отнимают, так скоро…
Надо было жить. Хотя бы потому, что в моей капсуле был воздух, еда, циркулятор и скафандр. На таком запасе можно продержаться достаточно долго.
Вот я и стал жить в Преисподней.
Я просыпался, проходило множество часов, наполненных пустотой, я уставал от нее, снова проваливался в сон, и просыпался, когда мои сны становились слишком громкими и алыми — и так каждый «день». Вскоре мне осточертела жизнь в капсуле, в одиночестве и тесноте, и я надумал прогуляться по планете.
Надел кислородный костюм и решил не связываться с оболочкой, регулирующей давление. Силы тяжести на планете едва хватает, чтобы я чувствовал себя сносно, порой у меня теснит в груди. Но в ткань моего костюма была встроена обогревательная система, так что мне не угрожало ничего особенно страшного. Я прикрепил кислородный баллон к спине, надел на голову шлем, затем соединил шланг с баллоном и надежно закрепил его гаечным ключом, чтобы не произошло утечки.
И вышел наружу.
Небо над Преисподней начало темнеть, наступили сумерки. С тех пор как я приземлился на поверхности планеты, прошло три светлых месяца, по моим подсчетам еще два — до моего появления. Следовательно, мне оставался всего один месяц примерно… а потом Вторая Луна полностью скроет крошечное красное солнце, которому я так и не дал имени. Даже сейчас Вторая начинает наползать на его диск, и я знаю, что в следующие шесть месяцев здесь воцарится мрак, еще шесть месяцев солнце будет скрыто Первой Луной, только после этого меня ждет шесть коротких светлых месяцев.
Вычислить орбиты и периоды вращения за прошедшее время оказалось совсем нетрудно. Да и чем еще мне было заниматься?
Я начал гулять. Сначала у меня плохо получалось, потом я обнаружил, что, если делать длинные прыжки, можно преодолевать большие расстояния.
Планета была практически голой. Ни огромных лесов, ни рек, ни океанов, ни равнин с волнующейся пшеницей, ни птиц, ни другой жизни, кроме моей, и… . Увидев их впервые, я подумал, что это колокольчики, потому что у них были околоцветники такой характерной формы, а изящные пестики слегка высовывались наружу. Однако, подойдя поближе, я понял, что здесь никак не может быть ничего похожего на земные цветы — даже внешне. Конечно, они не были цветами; и тогда, прямо на месте, тяжело дыша в своем прозрачном шлеме, я назвал их флюхами.
Снаружи они были ярко-оранжевого цвета, который постепенно переходил в оранжево-голубой, а затем в синий — возле самого стебля. Внутри же казались скорее золотыми, и голубые тычинки заканчивались оранжевыми рожками. Очень красивые, яркие флюхи радовали глаз.
Их росло около сотни у основания скал явно неестественного происхождения: высокие, торчащие в разные стороны под причудливыми углами, гладкие, с острыми, похожими на шипы, краями и плоской вершиной. Они скорее напоминали кристаллы соли, какими их можно увидеть сквозь окуляр микроскопа. В этом районе было множество таких скал, и, потеряв на мгновение связь с реальностью, я представил себя крошечной мошкой, оказавшейся среди огромных кристаллов, которые на самом деле всего лишь пыль или какиенибудь микрочастицы.
А потом все вернулось на свои места, я подошел поближе к флюхам, чтобы получше их рассмотреть, поскольку они были единственными представителями органической жизни, сумевшей выжить в Преисподней. Очевидно, они существовали благодаря каким-то веществам, находящимся в перенасыщенной азотом атмосфере.
Я наклонился, чтобы заглянуть в напоминающие колокольчики цветы, прижавшиеся к склону одной из псевдоскал. Это была первая ошибка, почти фатальная, она повлияла на всю мою дальнейшую жизнь в этом мире.
От скалы отвалился кусок — оказалось, что она вулканического происхождения с пористой, губчатой структурой, — посыпались и другие обломки. Я упал, прямо на флюхи, последнее, что почувствовал, — мой шлем разбился. А потом меня окутал мрак, который, впрочем, был не таким всепоглощающим, как космос.
Я должен был умереть. Не было ни единой причины, по которой мне следовало остаться в живых. Однако я жил… дышал! Вы в состоянии это понять? Мне надлежало присоединиться к любимой жене, но я был жив.
Мое лицо было прижато к флюхам.
Они давали мне кислород.
Я споткнулся, упал, мой шлем разгерметизировался, я должен был умереть, но благодаря чудесным цветам, поглощавшим из атмосферы азот и перерабатывавшим его в кислород, я все еще был жив. Я проклинал флюхи за то, что они лишили меня быстрой возможности познать забвение. Ведь я был так близок к тому, чтобы присоединиться к ней, а они не дали мне этого сделать. Мне хотелось отползти от флюх подальше, на открытое пространство, туда, где они не смогут обеспечивать меня воздухом — и выдохнуть в атмосферу Преисподней свою украденную жизнь. Только что-то мне помешало.
Я никогда не был религиозным человеком и не стал им сейчас. Но в том, что произошло, было что-то чудесное. Мне трудно объяснить это. Я просто знал — Судьба посылает Надежду, швырнув меня в заросли флюх.
Я лежал и глубоко дышал.
У основания пестиков находилась мягкая мембрана, которая, вероятно, и придерживала кислород, давая ему постепенно выходить наружу. Удивительно сложные растения.
…А еще пахло полуночью.
Я не могу объяснить это яснее. Нельзя сказать, что запах приятный, но и отвратительным он не был. Нежный, хрупкий аромат, напомнивший мне о нашей первой брачной ночи, мы жили тогда в Миннесоте. Та ночь была чистой, прозрачной и возвышенной, наша любовь переступила даже границы супружества, мы поняли, что влюблены друг в друга больше, чем в саму любовь. Вам кажется это глупым, или я плохо объясняю? А вот мне все было абсолютно ясно. Вот каков запах флюх, запах, напомнивший мне о полуночи.
Может быть, именно благодаря этому я и продолжал жить.
А еще мое лицо начало изменяться.
Пока я там лежал, у меня было время подумать о том, что все это значит: когда возникает нехватка кислорода, страдает мозг. Пять минут — и ущерб становится невосполнимым. Но имея флюхи, я мог разгуливать по своей планете без шлема — если бы только мне удалось обнаружить их заросли в разных уголках моего мира.
Я лежал, обдумывая происшедшее и собираясь с силами, чтобы добежать до корабля, и тут почувствовал, как высыхает мое лицо. Как будто огромный нарыв или фурункул появился на щеке и высасывал кровь. Пощупал щеку рукой… Да, даже через ткань перчатки чувствовалось, что она распухла. Мне стало ужасно страшно. Вырвав несколько флюх — у самого корня, я засунул в них лицо и помчался к капсуле.
Оказавшись внутри, флюхи завяли и, повесив головки над моим кулаком, сморщились. Великолепные цвета исчезли, стали серыми, как мозговое вещество.
Я отбросил их в сторону, и всего через несколько мгновений они превратились в тончайшую пыль.
Тогда я снял комбинезон и перчатки и подбежал к рециркулятору, который был сделан из полированного пластила; мое лицо отражалось в нем вполне ясно. Правая щека была ужасно воспалена. Громко взвыв от ужаса, я принялся ощупывать лицо, но не почувствовал никакой боли — настоящего нарыва там не было. Только непрекращающееся неприятное ощущение.
Что я мог сделать? Ждать.
Через неделю уплотнение на щеке приняло определенную форму. Теперь мое лицо ничем не напоминало человеческое, оно вытянулось вниз, и вся его правая часть распухла так, что глаз превратился в узкую щелочку, через которую едва пробивался свет. Словно у меня выросла огромная опухоль на щитовидной железе, оказавшейся почему-то не на шее, а на лице. Все это безобразие заканчивалось в районе челюсти и совершенно не мешало мне дышать, но вот мой рот опустился, и, когда я его открывал, вместо губ моим глазам представала огромная, отвратительная пасть.
В остальном все было совершенно нормально. Я стал чудовищем лишь наполовину. Левая часть лица совсем не изменилась, а правая превратилась в издевательскую, резиновую, распухшую маску, пародию на человека. Я не мог выносить собственного вида более нескольких мгновений в течение каждого «дня». Красное воспаление прошло вместе с неприятными ощущениями, но я еще долго не понимал, что происходит.
Пока не рискнул снова выйти на поверхность Преисподней.
Шлем, естественно, исправить было уже невозможно, поэтому я взял тот, которым пользовалась моя жена, пока была жива. Это, конечно же, вызвало к жизни воспоминания; потом, немного успокоившись, я вытер слезы и вышел наружу.
Было ясно, что необходимо вернуться к тому месту, где со мной произошел несчастный случай. Мне удалось добраться до шипов — так я назвал скопление скал — без каких бы то ни было происшествий, и я уселся среди флюх. Если я и воспользовался их кислородом, хуже им от этого явно не стало, они продолжали пышно цвести и, как мне показалось, стали даже еще красивее.
Я долго смотрел на них, пытаясь воспользоваться своими скромными познаниями в физике, химии и ботанике и понять, что же все-таки со мной случилось. Не вызывало сомнения одно: я стал жертвой поразительной мутации.
Такой вид мутации совершенно невозможен с точки зрения человека на жизнь и ее законы. То, что способно возникнуть при определенных экстремальных условиях, в течение многих и многих поколений, произошло за один вечер.
Даже на молекулярном уровне строение нерасторжимо связано с функциями. Я размышлял о структуре протеина, потому что, как мне казалось, именно в этом направлении следовало искать ответ.
Наконец я снял шлем и снова склонился над флюхами. Сделал несколько глубоких вдохов и на этот раз почувствовал, как закружилась голова. Я продолжал собирать из них кислород до тех пор, пока не наполнил всю сумку-опухоль. И тут до меня дошло.
Запах полуночи. Это был не просто запах. В мой организм проникли бактерии флюх; бактерии, которые атаковали стабилизирующие белки в дыхательной системе. Возможно, вирус, или даже риккетсия[1], они — тут я, конечно, упрощаю для ясности — ослабили структуру моих протеиновых связей, чтобы те приспособились к использованию флюх.
Чтобы дать мне возможность дышать, как я это делал в насыщенной кислородом атмосфере, бессмысленно пытаться увеличить мою грудь и объем легких. Однако орган, напоминающий баллон, в котором можно запасать кислород под давлением… совсем другое дело.
Когда я вдыхал воздух от растений, кислород собирался в специальную сумку у меня на щеке до тех пор, пока она не наполнялась до краев.
Отсюда следовало, что я могу короткие промежутки времени обходиться без кислорода — так верблюд достаточно долго Способен жить без воды. Конечно, периодически мне нужно будет возобновлять запас; в случае острой необходимости я смогу продержаться довольно долго, но потом потребуется много времени, чтобы полностью восстановить мой резерв кислорода.
Как именно это происходило на внутриклеточном уровне, мне не дано было понять: я слишком плохо знал биохимию. Много лет назад я прошел гипнотический курс биохимии в университете на Деймосе. Кое-что я, конечно, знал, но мне никогда не приходилось применять свои знания на практике. Если бы у меня было время, соответствующая аппаратура и справочники, я сумел бы разгадать тайну; в отличие от земных ученых, которые даже мысль о мгновенной мутации отбрасывали как совершенно фантастическую, я не мог в нее не верить… ведь это произошло со мной. Мне достаточно было просто пощупать лицо, чтобы убедиться в том, что это правда. Так что у меня было гораздо больше оснований для того, чтобы сделать великое открытие.
В этот момент я сообразил, что уже несколько минут стою выпрямившись, а мое лицо находится далеко от флюх. Однако дышал я совершенно свободно.
Да, тут было над чем поразмыслить, поскольку, в отличие от земных ученых, я стал участником фантастического кошмарного опыта — который, по их представлениям, и ставить-то не имеет смысла.
Это произошло шесть месяцев назад. Уже давно наступила ночь, и, судя по тому, как флюхи умирают, к тому времени когда снова вернется свет, их не останется совсем. А мне станет нечем дышать. Нечем подкрепиться.
Здесь ужасно темно. Звезды сияют где-то далеко, они давно забыли о Преисподней и о тех, кто на ней живет.
Конечно, мне следовало догадаться. Нескончаемая ночь, которая тянется двенадцать месяцев, убила флюх. Они не превратились в серый пепел, как те, первые, что сорвал я. Нет, вместо этого мои флюхи спрятались под землю. Они становились все меньше и меньше, словно кто-то прокручивал пленку в обратном направлении. Сделались совсем крошечными, а потом окончательно исчезли. Я так и не сумел узнать, погибли они или отложили споры — земля была слишком твердой, чтобы копать, а то, что мне удалось соскрести, не давало возможности сделать какие бы то ни было выводы.
Я сумел обнаружить лишь крошечные отверстия, в которые опустились цветы.
Голова у меня снова начала болеть, а сумка с кислородом опустошалась все быстрее, потому что мое дыхание — а я приучил себя делать короткие вздохи становилось более глубоким, когда я предпринимал какие-то физические усилия. Я двинулся обратно в сторону капсулы.
До нее было много миль, потому что последние три «дня» я жил в пещерах и питался захваченными с собой консервами. Я пытался проследить путь уходящих флюх не только для того, чтобы возобновлять запас кислорода в пустеющей сумке, но и с тем, чтобы изучить их странный метаболизм. Мой запас кислорода в капсуле быстро уменьшался; что-то сломалось в системе циркуляции воздуха, когда я приземлился… а может быть, те же частицы, что вызвали взрыв реакторов корабля, нанесли невидимый ущерб очистителям воздуха. Я не знал. Зато мне было прекрасно известно, что необходимо научиться жить, пользуясь тем, что Преисподняя может мне дать. Или умереть.
Это было трудное решение. Я очень хотел умереть.
Я стоял на открытой местности, капюшон с подогревом причудливо облегал мою голову и сумку-опухоль, когда я увидел необычное свечение в черной глубине космоса. Несколько мгновений огонь ярко горел, а потом начал мерцать, медленно опускаясь на поверхность планеты.
Космический корабль — это я понял почти сразу. Невероятно, совершенно невозможно… По непонятным причинам Господь послал корабль, чтобы забрать меня отсюда. Я бросился к своей капсуле — единственному, что оставалось от моего корабля.
Я так торопился, что один раз споткнулся и упал и даже сделал несколько шагов на четвереньках, прежде чем снова подняться на ноги. Снова побежал, и, к тому времени когда добрался до капсулы, моя сумка почти опустела, а голова начала раскалываться от боли.
Я влетел внутрь, закрыл замок и, в изнеможении прислонившись к стенке, попытался отдышаться. Потом, еще до того как перестала болеть голова, повернулся к радиоаппаратуре и уселся перед ручками настройки.
Я уже успел забыть, что передатчик — прибор невероятно важный; оказавшись здесь в одиночестве, так далеко от обитаемых миров, я уже давно перестал всерьез рассчитывать на то, что меня когда-нибудь найдут. В действительности появление спасателей не было таким уж чудом — мой корабль взорвался совсем недалеко от торговых маршрутов. Конечно, меня отнесло в сторону, но при определенных обстоятельствах какой-нибудь космический корабль мог случайно сделать здесь посадку.
Так оно и вышло.
Они прилетели.
И теперь находятся совсем рядом.
Я включил сигнал маяка и начал передавать его на всех частотах. Мне казалось, я слышу, как сигнал покидает капсулу и летит в сторону корабля, находящегося на орбите моей планеты. Сделав это, я медленно повернулся на вращающемся стуле, устало положив руки на колени, — и увидел свое отражение на полированной стенке рециркулятора. Я смотрел на свою чудовищную, невероятную, отвратительную сумкуопухоль, покрытую недельной щетиной, на свой рот, превратившийся в мерзкую щель. Ведь я уже почти перестал быть человеком.
Когда они придут, не открою им дверь.
В конце концов я все-таки впустил гостей внутрь.
Их было трое — молодые, с чистыми красивыми лицами, они пытались скрыть ужас, который появлялся у них в глазах, когда они на меня смотрели. Они вошли и сняли свои громоздкие скафандры. В капсуле сразу стало тесно, но девушка и один из молодых людей уселись на полу, скрестив ноги, а другой устроился на крышке резервуара с запасом воды.
— Мое имя, — я не знал, как правильно сказать: «есть» или «было», поэтому не сказал ничего, — Том Ван Хорн. Я нахожусь здесь около четырех или пяти месяцев, точно мне и самому неизвестно.
Один из парней — он открыто разглядывал меня, видимо, просто не мог оторвать взгляда — ответил:
— Мы представляем Фонд исследований человека. Наша экспедиция изучает миры, находящиеся за границей колонизации. Мы… мы… видели другую часть вашего корабля… там была женщ…
Я прервал его:
— Знаю. Моя жена.
Они принялись изучать входной люк, передатчик, пол. Некоторое время мы разговаривали, и я заметил, что молодые люди заинтересовались моими теориями о почти мгновенной мутации. Это как раз и было полем их деятельности, так что довольно скоро девушка заявила:
— Мистер Ван Хорн, вы натолкнулись на нечто необычайно важное для всех нас. Вы должны отправиться с нами и помочь докопаться до причин вашего… вашего изменения. — Она покраснела и немного напомнила мне мою жену.
Затем в разговор вступили мужчины. Они задавали бесконечные вопросы и сами на них отвечали, так что я с каждой минутой все больше и больше хотел полететь с ними. Меня захлестнула волна их энтузиазма. На некоторое время я стал одним из них и забыл забыл, как мой корабль вспыхнул, словно спичка; забыл, как она стояла в коридоре, чужая, посиневшая; забыл годы, проведенные в скитаниях по бескрайним равнинам космоса; забыл долгие месяцы, прожитые здесь; и самое главное — я забыл о том, что изменился.
Они уговаривали меня, предлагали немедленно улететь. Я на мгновение заколебался… но сам не знаю, почему что-то заставляло меня не слушать их. Потом я сдался и надел свой скафандр. Когда я накинул на голову капюшон, молодые люди уставились на меня, так что девушке прищлось ткнуть одного из своих приятелей под ребра, а другой нервно хихикнул.
Они пытались убедить меня в важности моего открытия для всего человечества. Я слушал. Я был кому-то нужен — это хорошо, так хорошо после бесконечных месяцев, проведенных в Преисподней!
Мы покинули капсулу и быстро прошли расстояние, отделявшее корабль от моего жилища. Мне было приятно посмотреть на их сверкающий корабль; они явно им гордились и хорошо о нем заботились. Новое поколение — сильные, умные ученые, полные юношеского энтузиазма, стремящиеся к замечательным открытиям. Совсем не похожие на старых, измученных людей, вроде меня.
Корабль был залит ярким светом прожекторов и сиял в ночи Преисподней, как огромный горящий факел. Будет здорово снова оказаться в космосе. Мы подошли к кораблю, один из мужчин нажал на панель, и внутри что-то загудело. Открылся люк, опустился посадочный трап; я сразу заметил, что модель современная. Раньше это меня совсем не волновало; я был бедным космическимскитальцем до того, как встретил свою будущую жену. Она значила для меня гораздо больше, чем все корабли на свете.
Я сделал первый шаг вверх по трапу, и в этот момент, почти одновременно, произошли два события.
Я увидел свое отражение на гладкой поверхности корабля. Малопривлекательное зрелище. Отвратительный рот, перекосившийся набок, зиял, словно открытая рана. Глаз, сверкающая щелка, — и чудовищная, покрытая венами опухоль. Я остановился на мостике, молодые ученые на миг замерли у меня за спиной.
И тут случилось второе событие.
Я услышал ее голос.
Где-то… очень далеко… в ярко освещенной янтарной пещере, с потолка которой свисали разноцветные сталактиты… окруженная мерцающей аурой доброты, чистоты и надежды… юная… необыкновенно прекрасная, она меня звала… сладкоголосая музыка среди сверкающих солнц и мерцающих звезд, на зеленой траве Земли, где счастливо живут маленькие существа… это была она!
Я стоял и слушал, и это мгновение показалось мне вечностью.
Склонив голову, я слушал и знал, что она говорит правду — такую простую, такую чистую и реальную, что я повернулся, прошел мимо молодых людей и вернулся в Преисподнюю.
Ее голос смолк в тот момент, когда моя нога коснулась земли.
Они посмотрели на меня, и некоторое время все молчали. Потом один из них — невысокий блондин с живыми голубыми глазами и короткой шеей — спросил:
— В чем дело?
— Я не полечу, — ответил я.
Девушка сбежала ко мне вниз по трапу.
— Но почему? — В ее голосе слышались слезы. Конечно, я не мог сказать. Но она была такой маленькой, такой милой и так напоминала мою жену, когда мы только познакомились, что я должен был ей ответить.
— Я слишком долго пробыл здесь; на меня неприятно смотреть…
— О!.. — Вырвавшееся у нее восклицание не могло меня остановить, и я продолжал:
— …вы вряд ли сможете меня понять, но я… мне здесь было спокойно. Это жестокий мир, здесь темно, но там она, — и я показал в черное небо Преисподней, — я не могу улететь и оставить ее. Вы в состоянии понять это?
Они медленно кивнули, и один из парней сказал:
— Дело не только в вас, Ван Хорн. Это открытие имеет огромное значение для всех на Земле. Жизнь там с каждым днем становится все хуже и хуже. После того как были изобретены препараты, замедляющие старение, люди просто перестали умирать, а католики и пресвитерианцы мешают принятию законов, контролирующих рождаемость. Перенаселение стало очень серьезной проблемой; в цели нашей экспедиции входит выяснить, насколько человек в состоянии адаптироваться к новым мирам. Ваше открытие может оказать нам огромную помощь.
— Кроме того, вы же сказали, что флюхи исчезли, заговорил другой ученый. — Без них вы умрете.
Я улыбнулся им; она сообщила мне кое-что очень важное про флюхи.
— Я смогу принести вам пользу, — быстро проговорил я. — Пришлите сюда нескольких молодых людей. Мы станем вместе изучать это явление. Я покажу им все, что мне удалось найти, а они смогут ставить здесь эксперименты. В лабораторных условиях никогда не воссоздать ситуацию в Преисподней.
Так я их и поймал. Они грустно на меня посмотрели, девушка согласилась… а через несколько мгновений к ней присоединились и ее коллеги.
— И… и… я не могу оставить ее здесь одну, — повторил я.
— До свидания, Том Ван Хорн, — сказала девушка и сжала мою руку своими пальчиками в перчатках.
Это было что-то вроде поцелуя в щеку, только шлем мешал, поэтому она пожала мне руку.
А потом они стали подниматься по трапу на корабль.
— Откуда вы возьмете воздух, если флюхи ушли? — спросил один из молодых людей, остановившись на полпути.
— Со мной все будет в порядке, я вам обещаю.
Когда вы вернетесь, я буду вас поджидать.
Они с сомнением посмотрели на меня, но я улыбнулся и погладил свою сумку-опухоль, у всех троих сделался смущенный вид, и они пошли дальше по трапу.
— Мы вернемся. И привезем с собой других.
Девушка посмотрела на меня сверху. Я помахал рукой, и они вошли внутрь. А я быстро добрался до своей капсулы и стал наблюдать за их кораблем, который прочертил ночь яростным, пламенным хвостом. Когда они улетели, я зашел внутрь и стал смотреть на тусклые, такие далекие точечки мертвых звезд.
Где-то там, наверху, кружила она.
Я знал, что мне будет чем подкрепиться сегодня, и потом. Она мне сказала; я думаю, что всегда это знал, только не понимал, что знаю, поэтому она мне и сказала: флюхи не умерли. Они просто отправились пополнить свой запас кислорода, взять его из тела планеты, из пещер и пористых полостей, хранящих воздух. Они вернутся задолго до того, как у меня возникнет в них нужда.
Флюхи вернутся.
И наступит день, когда я снова ее найду, и это уже будет навсегда.
Я ошибся, когда давал имя этому миру. Не Преисподняя.
Это вовсе не Преисподняя.