Борис Емельянов
Кутька
На охоту на Урал мы, пятеро товарищей, взяли с собой четырёх охотничьих псов. Вот они были какие: Томка, Васька, Грайка и Бумба. Только у одного Гайдара не было своей собаки.
Жизнь у нас сначала была не очень весёлая: собаки наши перегрызлись между собой, а из-за собак переругались и охотники. Известно, что каждому охотнику своя собака дороже.
Мы даже стрелять стали один хуже другого, перестали петь весёлые песни и уже подумывали: а не разъехаться ли нам подобру-поздорову в разные стороны?
Хмурые и озабоченные, сидели мы как-то вечером возле нашего охотничьего костра, друг на друга не смотрели и молчали.
Один Гайдар чему-то непонятному улыбался и тихо пел песню о далёкой, чужой деревне, в которой мужики дерутся, топорами секутся. Конечно, им трудно от этого жить на свете.
Ночная птица кричала за лесом, чайник шипел на костре.
Гайдар оглядел нас, кашлянул, сдвинул на затылок кубанку и закурил трубку.
– Скучно мне, товарищи, – сказал он, вздыхая. – Надоело мне охотиться с чужими собаками, и в общей собачьей ссоре я принять участие не могу, так как сам я человек бессобачный…
– Ну и что же теперь делать? – спросили мы.
– Ничего не делать, – сказал Гайдар. – Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Я уже присмотрел в посёлке злющего беспризорного кобеля ростом с телёнка и скоро заведу себе собственную собаку.
Тут мы все стали упрашивать Гайдара не заводить в лагере пятого пса – и от четырёх житья нет. Но Гайдар был непреклонен и утром на лодке уехал в посёлок за собакой, а мы стали укладывать чемоданы и собираться обратно в Москву.
День прошёл тускло.
Вечером мы услышали, как за ближней песчаной косой на реке сильно стучат вёсла и скрипят уключины. Вскоре стал слышен голос Гайдара:
– Эгей! Эгей, друзья! – кричал он. – Вот я и вернулся!
А какой нам от этого был прок и какая радость? Мы даже к берегу не подошли. Слышим, кричит Гайдар:
– Вперёд! Назад! Вперёд! Назад!
Видим – появляется он из-за кустов и тащит два большущих арбуза, а собаки не видно.
– Где же собака? – спросили мы с надеждой. – Может быть, не привёз?
– Как же такое – не привёз! – ответил Гайдар строго. – Вот она, зверь-собака, чудовище!
И тут все увидели: бежит по песку Кутька. Ростом он был не с телёнка, а с самую обыкновенную сахарницу, хвост – крючком, уши – конвертиком.
Наши злые большие собаки учуяли Кутьку и сразу выставили головы, каждая из своего куста, где были привязаны: видим, мол, тебя, тако-сякого, и, того и гляди, сожрём. А Кутька покрутился около нас, повилял хвостом и шастнул в кусты к собакам.
– Пропал щенок! – ахнул я. – Загрызут его теперь злющие псы.
– Чудак! – спокойно сказал Гайдар. – Кто посмеет тронуть такую собаку? Это пёс неустрашимой и грозной породы – циммерман-миберман. Слышали про такую? Прошу мою собаку не портить и сахаром не кормить. Завтра я с ней пойду на охоту.
Нет, никогда мы не слышали ни про циммерманов, ни про миберманов, но большие собаки действительно не тронули Кутьку. В собачьем обществе, оказывается, строго запрещено обижать маленьких. Они по очереди вылизали Кутьку с головы до хвоста, а самый наш злющий драчун, серый в яблоках бесхвостый Томка, отдал Кутьке ещё не совсем обглоданное куропачье крыло и самолично поймал блоху в белой Кутькиной шерсти.
Обрадованные таким собачьим доброжелательством, мы в этот вечер устроили танцы у костра и разошлись, только когда луна спряталась за большое серое облако. Я даже не очень ворчал, увидев, что спит Кутька, похрапывая, на моей большой розовой подушке.
– Удобства любишь! – сказал я, взял Кутьку за шиворот и осторожно переложил щенка в гайдаровскую кубанку.
Утром, едва посветлело на небе, мы поднялись на ноги.
Ветерок давно уже забрался в окошко палатки. Неподалёку, в тальнике, посвистывали куропатки. Звёзды гасли одна за другой. Пора было идти на охоту.
В лесу наши собаки сразу причуяли тетеревов и пошли по птичьим набродам. Кутька бежал рядом с ними, не отставая. Он только иногда повизгивал от боли и негодования, когда тонкие плети ежевики дёргали его за лапы.
Томка первым сделал стойку на широкой поляне. Он оглянулся на нас, вытянул хвост и замер, точно окаменел.
Это значило, что тетерева здесь, рядом, и надо двигаться вперёд тихо-тихо, чтобы не спугнуть осторожных птиц раньше времени. Ну и мы стали идти тихо, еле-еле переставляя ноги, взвели курки у ружей и думали, что тетерева уже лежат у нас в охотничьих сумках. А вот Кутька, разумеется, не обратил на Томку никакого внимания. Он как бежал во всю свою прыть, так и продолжал бежать и с ходу врезался в самую середину крупного тетеревиного выводка.
Дикие чёрные и коричневые птицы с треском, всем выводком, шарахнулись в небо. Грянули выстрелы, перья полетели в стороны. Матёрый косач больно задел Кутьку крылом по носу. Отчаянно пискнул щенок, сел посредине поляны на задние лапы, а правую переднюю поднял высоко вверх: «Пожалейте меня, добрые люди! Что же это такое творится?! Гром, звон! Дерутся! За что? Почему?»
Давно мы так не смеялись. Гайдар подобрал Кутьку с земли, взял на руки. Мы даже снять его успели в этот момент, и до сих пор у меня хранится фотография Гайдара с грозной собакой циммерманом-миберманом на руках.
– Вот, – сказал нам тогда Гайдар, – я же вам говорил, что эта порода замечательная и необыкновенная. Хотел бы я видеть, какая ещё охотничья собака так садится на задние лапы в самой середине выводка и лапой показывает: «Вот она, дичь! Берите, стреляйте, ешьте!»
Весь этот день мы удачно и дружно охотились в лесу.
А ночью к нам на стан пожаловали волки. Они тоже решили поохотиться – за нашими собаками. Мы спали в палатке. Мелкий дождь стучал по тугому брезенту…
Рыча и визжа, прямо по нашим головам влетели в палатку одна за другой четыре собаки. Томка залез ко мне под одеяло, рыжий Васька сел на голову к Гайдару, Грайка забилась за чемоданы и долго там дрожала и со страха по-человечьи всхлипывала, а мохнатый чёрный Бумба даже икать стал от ужаса. Только один маленький Кутька никого не испугался. Он был полным несмышлёным дураком и в том, что страшно, что нет, ещё не разбирался.
Храбро он стоял у входа в палатку и злобно лаял в темноту. Там, в кустах, на едва заметной песчаной дорожке мелькали серые тени. Мы выскочили с ружьями. Тени исчезли.
Внутри палатки сидели рядышком наши псы. Уж такие они были тихие, такие вежливые! Казалось, никогда не было на земле лучших друзей.
– Ну что? – сказал Гайдар, заглядывая в палатку. – Поняли вы или нет, что смысла нет ссориться друг с другом, когда столько злых настоящих врагов живёт на земле?
Собаки, конечно, промолчали, а мы сказали, что поняли, и поблагодарили Гайдара за науку.
Маленькому Кутьке мы утром смастерили ошейник и привязали к нему большую медаль, которую Гайдар вырезал из старой консервной банки.
Очень мне хочется опять побывать на Урале, постоять вечером у песчаной косы и послушать: не стучат ли за косой вёсла, не скрипят ли уключины. Всё хорошее должно оставаться в памяти у человека.
Жизнь у нас сначала была не очень весёлая: собаки наши перегрызлись между собой, а из-за собак переругались и охотники. Известно, что каждому охотнику своя собака дороже.
Мы даже стрелять стали один хуже другого, перестали петь весёлые песни и уже подумывали: а не разъехаться ли нам подобру-поздорову в разные стороны?
Хмурые и озабоченные, сидели мы как-то вечером возле нашего охотничьего костра, друг на друга не смотрели и молчали.
Один Гайдар чему-то непонятному улыбался и тихо пел песню о далёкой, чужой деревне, в которой мужики дерутся, топорами секутся. Конечно, им трудно от этого жить на свете.
Ночная птица кричала за лесом, чайник шипел на костре.
Гайдар оглядел нас, кашлянул, сдвинул на затылок кубанку и закурил трубку.
– Скучно мне, товарищи, – сказал он, вздыхая. – Надоело мне охотиться с чужими собаками, и в общей собачьей ссоре я принять участие не могу, так как сам я человек бессобачный…
– Ну и что же теперь делать? – спросили мы.
– Ничего не делать, – сказал Гайдар. – Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Я уже присмотрел в посёлке злющего беспризорного кобеля ростом с телёнка и скоро заведу себе собственную собаку.
Тут мы все стали упрашивать Гайдара не заводить в лагере пятого пса – и от четырёх житья нет. Но Гайдар был непреклонен и утром на лодке уехал в посёлок за собакой, а мы стали укладывать чемоданы и собираться обратно в Москву.
День прошёл тускло.
Вечером мы услышали, как за ближней песчаной косой на реке сильно стучат вёсла и скрипят уключины. Вскоре стал слышен голос Гайдара:
Лодка вышла из-за косы. Гайдар стоял в ней во весь рост и махал нам руками.
Море злится. Ветер дует.
Солнце с тучами балует.
Волны с пеной в берег бьют.
Рыбы вовсе не клюют.
Впрочем, дело поправимо:
Пронесутся тучи мимо,
Кончит ветер баловать
И домой умчится спать.
– Эгей! Эгей, друзья! – кричал он. – Вот я и вернулся!
А какой нам от этого был прок и какая радость? Мы даже к берегу не подошли. Слышим, кричит Гайдар:
– Вперёд! Назад! Вперёд! Назад!
Видим – появляется он из-за кустов и тащит два большущих арбуза, а собаки не видно.
– Где же собака? – спросили мы с надеждой. – Может быть, не привёз?
– Как же такое – не привёз! – ответил Гайдар строго. – Вот она, зверь-собака, чудовище!
И тут все увидели: бежит по песку Кутька. Ростом он был не с телёнка, а с самую обыкновенную сахарницу, хвост – крючком, уши – конвертиком.
Наши злые большие собаки учуяли Кутьку и сразу выставили головы, каждая из своего куста, где были привязаны: видим, мол, тебя, тако-сякого, и, того и гляди, сожрём. А Кутька покрутился около нас, повилял хвостом и шастнул в кусты к собакам.
– Пропал щенок! – ахнул я. – Загрызут его теперь злющие псы.
– Чудак! – спокойно сказал Гайдар. – Кто посмеет тронуть такую собаку? Это пёс неустрашимой и грозной породы – циммерман-миберман. Слышали про такую? Прошу мою собаку не портить и сахаром не кормить. Завтра я с ней пойду на охоту.
Нет, никогда мы не слышали ни про циммерманов, ни про миберманов, но большие собаки действительно не тронули Кутьку. В собачьем обществе, оказывается, строго запрещено обижать маленьких. Они по очереди вылизали Кутьку с головы до хвоста, а самый наш злющий драчун, серый в яблоках бесхвостый Томка, отдал Кутьке ещё не совсем обглоданное куропачье крыло и самолично поймал блоху в белой Кутькиной шерсти.
Обрадованные таким собачьим доброжелательством, мы в этот вечер устроили танцы у костра и разошлись, только когда луна спряталась за большое серое облако. Я даже не очень ворчал, увидев, что спит Кутька, похрапывая, на моей большой розовой подушке.
– Удобства любишь! – сказал я, взял Кутьку за шиворот и осторожно переложил щенка в гайдаровскую кубанку.
Утром, едва посветлело на небе, мы поднялись на ноги.
Ветерок давно уже забрался в окошко палатки. Неподалёку, в тальнике, посвистывали куропатки. Звёзды гасли одна за другой. Пора было идти на охоту.
В лесу наши собаки сразу причуяли тетеревов и пошли по птичьим набродам. Кутька бежал рядом с ними, не отставая. Он только иногда повизгивал от боли и негодования, когда тонкие плети ежевики дёргали его за лапы.
Томка первым сделал стойку на широкой поляне. Он оглянулся на нас, вытянул хвост и замер, точно окаменел.
Это значило, что тетерева здесь, рядом, и надо двигаться вперёд тихо-тихо, чтобы не спугнуть осторожных птиц раньше времени. Ну и мы стали идти тихо, еле-еле переставляя ноги, взвели курки у ружей и думали, что тетерева уже лежат у нас в охотничьих сумках. А вот Кутька, разумеется, не обратил на Томку никакого внимания. Он как бежал во всю свою прыть, так и продолжал бежать и с ходу врезался в самую середину крупного тетеревиного выводка.
Дикие чёрные и коричневые птицы с треском, всем выводком, шарахнулись в небо. Грянули выстрелы, перья полетели в стороны. Матёрый косач больно задел Кутьку крылом по носу. Отчаянно пискнул щенок, сел посредине поляны на задние лапы, а правую переднюю поднял высоко вверх: «Пожалейте меня, добрые люди! Что же это такое творится?! Гром, звон! Дерутся! За что? Почему?»
Давно мы так не смеялись. Гайдар подобрал Кутьку с земли, взял на руки. Мы даже снять его успели в этот момент, и до сих пор у меня хранится фотография Гайдара с грозной собакой циммерманом-миберманом на руках.
– Вот, – сказал нам тогда Гайдар, – я же вам говорил, что эта порода замечательная и необыкновенная. Хотел бы я видеть, какая ещё охотничья собака так садится на задние лапы в самой середине выводка и лапой показывает: «Вот она, дичь! Берите, стреляйте, ешьте!»
Весь этот день мы удачно и дружно охотились в лесу.
А ночью к нам на стан пожаловали волки. Они тоже решили поохотиться – за нашими собаками. Мы спали в палатке. Мелкий дождь стучал по тугому брезенту…
Рыча и визжа, прямо по нашим головам влетели в палатку одна за другой четыре собаки. Томка залез ко мне под одеяло, рыжий Васька сел на голову к Гайдару, Грайка забилась за чемоданы и долго там дрожала и со страха по-человечьи всхлипывала, а мохнатый чёрный Бумба даже икать стал от ужаса. Только один маленький Кутька никого не испугался. Он был полным несмышлёным дураком и в том, что страшно, что нет, ещё не разбирался.
Храбро он стоял у входа в палатку и злобно лаял в темноту. Там, в кустах, на едва заметной песчаной дорожке мелькали серые тени. Мы выскочили с ружьями. Тени исчезли.
Внутри палатки сидели рядышком наши псы. Уж такие они были тихие, такие вежливые! Казалось, никогда не было на земле лучших друзей.
– Ну что? – сказал Гайдар, заглядывая в палатку. – Поняли вы или нет, что смысла нет ссориться друг с другом, когда столько злых настоящих врагов живёт на земле?
Собаки, конечно, промолчали, а мы сказали, что поняли, и поблагодарили Гайдара за науку.
Маленькому Кутьке мы утром смастерили ошейник и привязали к нему большую медаль, которую Гайдар вырезал из старой консервной банки.
Очень мне хочется опять побывать на Урале, постоять вечером у песчаной косы и послушать: не стучат ли за косой вёсла, не скрипят ли уключины. Всё хорошее должно оставаться в памяти у человека.