-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Самозванец Стамп" ("Библиотека советской фантастики").
OCR & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Дерево для мотыги упало с неба. Буря взъерошила хворост на крыше
бревенчатой хижины, погнала вспять воду в речке, так что мутная от паводка
струя встала меж берегов хрустальной запрудой и вырвала с корнем молодой
ясень, росший на высоком, подточенном водой и ветром берегу. Ясень, держа
между обнаженными корнями ком земли, упал к ногам человека, когда тот
искал, из чего смастерить рукоять для мотыги. А на колышках, вбитых в
трещины бревен его жилища, уже висели мотыжные лезвия: узкие и широкие,
раздвоенные как рыбий хвост, вытянутые наподобие птичьего клюва, с тремя и
четырьмя зубцами и такие затейливые, что напоминали лист орешника после
того, как над ним поработал жук-листогрыз. Каждая мотыга имела имя:
Разрезатель Корней, Высекатель Искр, Землеруб, Тяжелый Удар...
Сняв с ясеня серую кору и обнажив радостно свежую желтоватую древесину,
человек мастерил надежную рукоять, а тем временем весенняя земля поспевала
и ждала. Человек знал, что на много дней пути вокруг, а быть может, и на
всей земле, он один готовится к трудной и сложной работе. Он долго
перебирал мотыжные лезвия, пока не выбрал самое тяжелое и широкое,
прозванное Делателем Мозолей. Ни один мужчина из его рода не решился бы
приступить к земле с такой тяжелой и широкой мотыгой.
А когда наладил землеруб, вышел на поляну и бросил мотыгу круто вверх,
так, что она завертелась, засвистела, превратилась в мерцающий диск. Диск
летел под облака, падал вниз, тут встречала его широкая ладонь, да так
ловко, что диск разом превращался обратно в мотыгу и влипал самым концом
рукояти в приготовленные для встречи пальцы. Вверх-вниз летал мерцающий
диск, а человек, забыв про одиночество, громко смеялся, его забавляла
нехитрая игра, он называл ее Праздником Мотыги.
Потом наступил праздник Первого Удара, была упрямо упругая земля и
камни. Главное, камни. Они высекали искры. Запах земли смешивался с
запахом гари. Стальное лезвие быстро иззубривалось, и человек сокрушенно
качал головой. Железо ковал и острил он сам, никто не помогал ему, и
каждая искра, уносящая кусочек металла, больно колола в самое сердце.
Вечером, сидя у костра, он долго рассматривал израненное лезвие.
Размышлял. И наконец, надумал закруглить края стальной пластины, чтобы при
ударе о камень скользила она вбок и не наносила раны сама себе. Довольный
своим открытием, человек уснул.
Ночью к потухшему костру подходил медведь, нюхал теплую золу и обиженно
ворчал, когда угли, разгоревшись от его дыхания, красными пчелами жалили в
нос. Медведь надулся от обиды и мохнатым шаром укатил восвояси.
Во сне человек улетал прочь от бревенчатого домика в совсем иной мир.
Тяжело ворочался, подминая упругие ветки, служившие ему постелью.
Поутру, увидев медвежьи следы, нахмурился и тут же заулыбался,
вспомнив, что сегодня в руках у него побывают тяжелые горстки семян. Знал,
что припорошенные тонкой серой пыльцой желтые зерна ждут не дождутся,
когда из темной кладовой их пустят на волю и в рост.
Он сеял из лукошка-севницы двумя руками сразу. Так тоже умел не всякий,
издавна привыкли сеять одной правой.
Сеял и зорко смотрел, куда падают крайние зерна. Примечал, чтобы, когда
пойдет обратно, засеянные полосы ложились точно край в край. Наблюдал за
полетом россыпи зерен и в который раз жалел, что совсем одинок. Вот сейчас
бы пришелся к делу шустрый паренек, сын. Он бы шагал поодаль и отмечал
границы засеянного, втыкая в землю маленькие пучечки прошлогодней соломы.
А так, как ни следи, поднимется хлеб где с проплешинами, где с низкорослой
гущиной.
Но никто ему не помогал, и он старался не думать о своем одиночестве.
Когда ни о чем не думаешь, руки работают ловчее.
А потом пришло, застыло и укрепилось знойное, бездождное лето. Солнце с
бессмысленной яростью вонзалось в землю, так что соки земли кипели и
испарялись. Воздух пожелтел и зазвенел от сухости, а из реки, затопляя
прибрежные кусты, поднимался белый пар.
Человек шел к реке и загребал руками этот пар, словно хотел захватить
его огромной охапкой и разбросать по полю мелкими каплями, как недавно
разбрасывал желтые зерна. Но пар ускользал, не оставляя на растопыренных
пальцах ни малейшего влажного пятнышка.
Изнывая от жажды, земля потрескалась, и былинки, из последних сил
сохраняющие зеленую свежесть, стояли возле трещин, как на краю пропасти.
Пытаясь спасти умирающую ниву, человек решил провести к ней речную воду,
прорыть глубокую канаву. Несколько дней исступленно крошил берег реки в
том месте, где он ближе всего подходил к полю, но потом опомнился,
сообразил, что здесь нужна не пара, а сотни и тысячи рук, вооруженных
кирками и заступами. Опомнился и сбежал в лес, испугался, показалось ему,
что забыл он, как чувствуют кожей освежающее прикосновение ветра,
почудилось, что зной стоял всегда и будет стоять вечно. Тревога стеснила
грудь, но тут закачались, забормотали деревья, переговариваясь шелестом
друг с другом, все потемнело, и он понял причину тревоги. Птицы и деревья
стали черными, мятые клубы черных туч показались из-за верхушек деревьев,
мир замер и раскрылся навстречу грозовому ливню.
Но ливень обманул, жестоко обманул. Редкий перестук первых капель так и
не слился в сплошной рокот настоящего дождя. Тучи лениво обошли стороной
клочок земли, на который возлагалось столько надежд. Человека обуяло
негодование, и он двумя кулаками погрозил небу и солнцу.
Лишь к концу лета разрешилось небо по-весеннему теплыми дождями, и хлеб
налил колос. Пришла пора жатвы.
Жал дотемна. Серп в свете луны сам как лунный полумесяц, а колосья и в
темноте хранили золотистый солнечный отблеск. И когда отсекал от земли
колосья, сверкал в одной руке лунный серп, в другой - пригоршня солнца.
Летнее время он тоже не потерял даром. За Ольховым озером нашел
камень-жерновик, обтесал два маленьких жернова для ручной мельницы: нижний
камень - лог, что лежит прочно на земле, и верхний камень - ходун, что
вертится под рукой, ходит ходуном.
Муку пересыпал в мучницу - кадку для держания муки под рукой: хлеб
печь. Мука получилась отличная, по муке он особый знаток. Опустишь в нее
руку - холодит, но не очень, внутреннее тепло все же ощущаешь, словно
дотрагиваешься до живого тела, На зубах не хрустит, а стиснешь в горсти -
сожмется в комок и тут же рассыпается, тоже словно живая.
Взял в руки первую лепешку, свежую, душистую, понюхал, переломил и...
Со стороны реки раздался рокочущий гул. Из-за излучины крутого берега
показался плывущий по воздуху новенький двухместный аэробус.
Человек вздохнул, положил лепешку в тонкий прозрачный пластмассовый
мешочек и шагнул за порог хижины. Навстречу ему бежал пилот аэробуса.
- Здравствуй, Главный Химик! - сказал пилот. - Извини - нарушил твое
отшельничество. Прилетел сказать: отпуск кончился, все в Институте ждут
тебя. Думал послезавтра прилететь, да не утерпел - твоя новая книга вышла,
хотел обрадовать. Вот, держи!..
Каждый рисунок в книге был объемным и, кроме того, излучал тонкий
аромат свежеиспеченного хлеба. Почти вся книга состояла из таких рисунков
- здесь были пышки и сдобы, калачи и рогалики, бублики для школьников и
крендели для старушек, печенья для музыкантов и пряники для влюбленных,
ватрушки для дальних рейсов и кексы подводного питания. Называлась книга
"Новый синтетический хлеб". Когда пищу стали ткать из солнечных лучей и
струй воды в прозрачных шарах-реакторах, все забыли о том, что такое
недород, засуха, неурожай. И только автор книги, Главный Химик Всемирного
Института Синтетического Хлеба, каждый год прилетал за Ольховое озеро
сеять и жать. Как и многие другие в XXI веке, он по-прежнему любил Природу
и Простой Труд.
Авт.сб. "Самозванец Стамп" ("Библиотека советской фантастики").
OCR & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Дерево для мотыги упало с неба. Буря взъерошила хворост на крыше
бревенчатой хижины, погнала вспять воду в речке, так что мутная от паводка
струя встала меж берегов хрустальной запрудой и вырвала с корнем молодой
ясень, росший на высоком, подточенном водой и ветром берегу. Ясень, держа
между обнаженными корнями ком земли, упал к ногам человека, когда тот
искал, из чего смастерить рукоять для мотыги. А на колышках, вбитых в
трещины бревен его жилища, уже висели мотыжные лезвия: узкие и широкие,
раздвоенные как рыбий хвост, вытянутые наподобие птичьего клюва, с тремя и
четырьмя зубцами и такие затейливые, что напоминали лист орешника после
того, как над ним поработал жук-листогрыз. Каждая мотыга имела имя:
Разрезатель Корней, Высекатель Искр, Землеруб, Тяжелый Удар...
Сняв с ясеня серую кору и обнажив радостно свежую желтоватую древесину,
человек мастерил надежную рукоять, а тем временем весенняя земля поспевала
и ждала. Человек знал, что на много дней пути вокруг, а быть может, и на
всей земле, он один готовится к трудной и сложной работе. Он долго
перебирал мотыжные лезвия, пока не выбрал самое тяжелое и широкое,
прозванное Делателем Мозолей. Ни один мужчина из его рода не решился бы
приступить к земле с такой тяжелой и широкой мотыгой.
А когда наладил землеруб, вышел на поляну и бросил мотыгу круто вверх,
так, что она завертелась, засвистела, превратилась в мерцающий диск. Диск
летел под облака, падал вниз, тут встречала его широкая ладонь, да так
ловко, что диск разом превращался обратно в мотыгу и влипал самым концом
рукояти в приготовленные для встречи пальцы. Вверх-вниз летал мерцающий
диск, а человек, забыв про одиночество, громко смеялся, его забавляла
нехитрая игра, он называл ее Праздником Мотыги.
Потом наступил праздник Первого Удара, была упрямо упругая земля и
камни. Главное, камни. Они высекали искры. Запах земли смешивался с
запахом гари. Стальное лезвие быстро иззубривалось, и человек сокрушенно
качал головой. Железо ковал и острил он сам, никто не помогал ему, и
каждая искра, уносящая кусочек металла, больно колола в самое сердце.
Вечером, сидя у костра, он долго рассматривал израненное лезвие.
Размышлял. И наконец, надумал закруглить края стальной пластины, чтобы при
ударе о камень скользила она вбок и не наносила раны сама себе. Довольный
своим открытием, человек уснул.
Ночью к потухшему костру подходил медведь, нюхал теплую золу и обиженно
ворчал, когда угли, разгоревшись от его дыхания, красными пчелами жалили в
нос. Медведь надулся от обиды и мохнатым шаром укатил восвояси.
Во сне человек улетал прочь от бревенчатого домика в совсем иной мир.
Тяжело ворочался, подминая упругие ветки, служившие ему постелью.
Поутру, увидев медвежьи следы, нахмурился и тут же заулыбался,
вспомнив, что сегодня в руках у него побывают тяжелые горстки семян. Знал,
что припорошенные тонкой серой пыльцой желтые зерна ждут не дождутся,
когда из темной кладовой их пустят на волю и в рост.
Он сеял из лукошка-севницы двумя руками сразу. Так тоже умел не всякий,
издавна привыкли сеять одной правой.
Сеял и зорко смотрел, куда падают крайние зерна. Примечал, чтобы, когда
пойдет обратно, засеянные полосы ложились точно край в край. Наблюдал за
полетом россыпи зерен и в который раз жалел, что совсем одинок. Вот сейчас
бы пришелся к делу шустрый паренек, сын. Он бы шагал поодаль и отмечал
границы засеянного, втыкая в землю маленькие пучечки прошлогодней соломы.
А так, как ни следи, поднимется хлеб где с проплешинами, где с низкорослой
гущиной.
Но никто ему не помогал, и он старался не думать о своем одиночестве.
Когда ни о чем не думаешь, руки работают ловчее.
А потом пришло, застыло и укрепилось знойное, бездождное лето. Солнце с
бессмысленной яростью вонзалось в землю, так что соки земли кипели и
испарялись. Воздух пожелтел и зазвенел от сухости, а из реки, затопляя
прибрежные кусты, поднимался белый пар.
Человек шел к реке и загребал руками этот пар, словно хотел захватить
его огромной охапкой и разбросать по полю мелкими каплями, как недавно
разбрасывал желтые зерна. Но пар ускользал, не оставляя на растопыренных
пальцах ни малейшего влажного пятнышка.
Изнывая от жажды, земля потрескалась, и былинки, из последних сил
сохраняющие зеленую свежесть, стояли возле трещин, как на краю пропасти.
Пытаясь спасти умирающую ниву, человек решил провести к ней речную воду,
прорыть глубокую канаву. Несколько дней исступленно крошил берег реки в
том месте, где он ближе всего подходил к полю, но потом опомнился,
сообразил, что здесь нужна не пара, а сотни и тысячи рук, вооруженных
кирками и заступами. Опомнился и сбежал в лес, испугался, показалось ему,
что забыл он, как чувствуют кожей освежающее прикосновение ветра,
почудилось, что зной стоял всегда и будет стоять вечно. Тревога стеснила
грудь, но тут закачались, забормотали деревья, переговариваясь шелестом
друг с другом, все потемнело, и он понял причину тревоги. Птицы и деревья
стали черными, мятые клубы черных туч показались из-за верхушек деревьев,
мир замер и раскрылся навстречу грозовому ливню.
Но ливень обманул, жестоко обманул. Редкий перестук первых капель так и
не слился в сплошной рокот настоящего дождя. Тучи лениво обошли стороной
клочок земли, на который возлагалось столько надежд. Человека обуяло
негодование, и он двумя кулаками погрозил небу и солнцу.
Лишь к концу лета разрешилось небо по-весеннему теплыми дождями, и хлеб
налил колос. Пришла пора жатвы.
Жал дотемна. Серп в свете луны сам как лунный полумесяц, а колосья и в
темноте хранили золотистый солнечный отблеск. И когда отсекал от земли
колосья, сверкал в одной руке лунный серп, в другой - пригоршня солнца.
Летнее время он тоже не потерял даром. За Ольховым озером нашел
камень-жерновик, обтесал два маленьких жернова для ручной мельницы: нижний
камень - лог, что лежит прочно на земле, и верхний камень - ходун, что
вертится под рукой, ходит ходуном.
Муку пересыпал в мучницу - кадку для держания муки под рукой: хлеб
печь. Мука получилась отличная, по муке он особый знаток. Опустишь в нее
руку - холодит, но не очень, внутреннее тепло все же ощущаешь, словно
дотрагиваешься до живого тела, На зубах не хрустит, а стиснешь в горсти -
сожмется в комок и тут же рассыпается, тоже словно живая.
Взял в руки первую лепешку, свежую, душистую, понюхал, переломил и...
Со стороны реки раздался рокочущий гул. Из-за излучины крутого берега
показался плывущий по воздуху новенький двухместный аэробус.
Человек вздохнул, положил лепешку в тонкий прозрачный пластмассовый
мешочек и шагнул за порог хижины. Навстречу ему бежал пилот аэробуса.
- Здравствуй, Главный Химик! - сказал пилот. - Извини - нарушил твое
отшельничество. Прилетел сказать: отпуск кончился, все в Институте ждут
тебя. Думал послезавтра прилететь, да не утерпел - твоя новая книга вышла,
хотел обрадовать. Вот, держи!..
Каждый рисунок в книге был объемным и, кроме того, излучал тонкий
аромат свежеиспеченного хлеба. Почти вся книга состояла из таких рисунков
- здесь были пышки и сдобы, калачи и рогалики, бублики для школьников и
крендели для старушек, печенья для музыкантов и пряники для влюбленных,
ватрушки для дальних рейсов и кексы подводного питания. Называлась книга
"Новый синтетический хлеб". Когда пищу стали ткать из солнечных лучей и
струй воды в прозрачных шарах-реакторах, все забыли о том, что такое
недород, засуха, неурожай. И только автор книги, Главный Химик Всемирного
Института Синтетического Хлеба, каждый год прилетал за Ольховое озеро
сеять и жать. Как и многие другие в XXI веке, он по-прежнему любил Природу
и Простой Труд.