Александр Етоев
Мастер парашютного спорта
Валька Мухин стоял на крыше сарая и все никак не решался прыгнуть.
Ручка зонтика жгла ладони, под ногами сухо поскрипывала корочка прошлогодней хвои.
Он оттягивал миг полета, примеривался, приглядывался, прислушивался непонятно к чему.
– Мухин, ты там заснул? – спросил конопатый Борька. – Если струсил, так и скажи. Мы лучше на речку пойдем купаться.
– Струсил, струсил – смотри, как ноги трясутся, – захихикала Капитонова Верка, вредина и Борькина подпевала.
Насчет ног, это она уж слишком, такого над собой издевательства Валька Мухин стерпеть не мог.
Он тихонько обозвал ее дурой, зажмурился и шагнул вниз.
– Да уж, – сказал конопатый Борька, разглядывая его зеленые от травы коленки, – из тебя такой же парашютист, как из мыльницы – подводная лодка.
– Тоже мне, нос морковкой, парашютист, – поддакнула ему Капитонова Верка. – Размечтался.
Валька Мухин поднялся с мягкой земли, отлепил от майки синий шарик чертополоха и подобрал злополучный зонтик. Голос его звенел от обиды:
– Я, между прочим, в городе сто раз с парашютом прыгал. С вышки, в Парке культуры и отдыха. И вообще – вали с моего двора, девчонок не приглашали.
– Подумаешь! – сказала Капитонова Верка и запрыгала по дорожке к калитке.
Борька сшиб веточкой одуванчик, набычился и сказал:
– Вот и прыгай в своем Парке культуры и отдыха.
Потом добавил, уже от калитки:
– Парашютист с зонтиком.
– Ну и ладно, – сказал Валька Мухин, когда остался один.
Минут десять он ходил вдоль забора, стуча зонтиком о сухие доски. Потом решительно направился в дом, выпил кружку холодного молока и приступил к делу.
К вечеру парашют был готов. Материалу ушло немного: старая двуспальная простыня, полмотка бельевой веревки, а чтобы в полете было за что держаться, пригодилась ручка от швабры, которую он распилил надвое.
Парашют он упаковал в рюкзак и спрятал до утра под кровать.
– Завтра вы у меня умоетесь, поглядим, кто из нас нос морковкой, – думал он, засыпая.
Ночью Вальке Мухину снился сон. Он стоит на открытой палубе воздушного корабля, в небе плавают солнце и одуванчики, а внизу, в розоватой дымке, – круглая, как блюдце, Земля.
На Земле лето, в огородах цветет картошка, Веня Злоткин опять утопил свой трактор на переправе через Собачий ручей, а у Лыковых в доме праздник – отелилась корова Дашка.
Люди заняты своими делами и вроде даже не замечают, как над ними, сверкая новеньким алюминием, плывет воздушная птица.
Валька Мухин кашляет негромко в кулак, Веня Злоткин вскидывает лохматую голову, сплевывает в ручей окурок и машет ему своей ободранной кепкой.
– Да это же Валька Мухин! – кричит он счастливым голосом. – Аньки Мухиной сын! Ну, которому я еще портфель трактором переехал.
Вальку наконец замечают. В воздух летят национальные головные уборы всех народов Земли: сомбреро, шапки-ушанки, просто кепки и кепки-аэродромы, тюбетейки и какие-то старинные котелки.
Люди кричат: «Ура! Вальке Мухину, покорителю стратосферы, – слава!»
Валька машет в ответ рукой и делает шаг в пространство.
Люди ахают, на разноцветных лицах – восторг, а Валька летит, как ангел, только вместо ангельских крылышек серебрится облакот парашюта.
И тут из-за поселковой бани выбегает Капитонова Верка и кричит громко, на всю планету:
– Лети, лети, Мухин, спускайся! Ужо мамка тебе уши за простыню надерет!
Валька Мухин проснулся и тут же сунулся под кровать. Парашют был на месте.
День обещал быть жарким, но на севере, над дымчатыми полями плавали завитки облаков.
Валька вырвал из тетрадки в клеточку лист и написал на нем печатными буквами: «СЕГОДНЯ В 12 НА ЛАСТОЧКИНОЙ ГОРЕ». Подписываться не стал – поймут, если не дураки. Потом сделал из листа самолетик и на крыльях нарисовал звезды.
Борькин дом стоял в тупике на задах Пионерской улицы. Валька обошел его со стороны леса и огородов, сунул хозяйскому кобельку Шурику, чтобы не шумел, карамельку и на цыпочках подкрался к окну.
Борька спал, он всегда просыпался поздно. По сонному Борькиному лицу бегал рыжий солнечный зайчик и прятался среди рыжих веснушек.
Самолетик залетел в форточку и плавно приземлился на одеяло.
Ласточкина гора – это такое место в километре с небольшим от поселка. Речка там делает поворот; в мелкой серебристой воде мальчишки ловят пескарей и уклейку; левый берег – песчаный пляж, а на правом, который ближе к поселку, – высокий крутой обрыв с дырочками ласточкиных гнезд. Глубина под ним – метра два, не больше, и то весной, когда паводок. А над обрывом, неизвестно зачем, поднимается деревянная вышка.
Здесь-то, на крутом бережку, Валька Мухин и задумал совершить свой прыжок.
В двенадцать он стоял у подножия вышки. Рюкзак висел за спиной и легонько давил на плечи. Солнце пекло как бешеное. Мальчишки на другом берегу, побросав на песок удочки, молотили пятками по воде; в брызгах горела радуга.
Время шло, а Борьки все не было.
Наконец, из-за мелких елочек выкатился черный клубок и, облизываясь, побежал к Вальке. Вслед за Шуриком показалась Верка. Последним шел конопатый Борька с огромным, как арбуз, яблоком.
– Привет, – небрежно бросил им Валька и поправил на рюкзаке лямку.
– Ой, какие мы нынче важные, – с ходу завела Верка. – Борька, ты только глянь, он еще и рюкзак нацепил.
– Все ясно, – сказал конопатый Борька. – С парашютным спортом покончено, решил податься в туристы.
– Сейчас увидим, кто тут из нас турист, – гордо ответил Валька и, хватаясь за горячие перекладины, полез на вышку.
На площадке дул ветерок, река внизу превратилась в ленточку, поля вытянулись в длину, а за полями вдоль кромки леса медленно ползла электричка.
– Мухин! – послышался Веркин голос. Голос был какой-то тихий и жалкий, должно быть, из-за жары.
– Ты что это там задумал? – Это прокричал Борька. – Слезай!
Мелко залаял Шурик. Где-то на тропинке внизу протопали, удаляясь, шаги. Валька вспомнил про нос морковкой и стащил со спины рюкзак.
Пальцы были как деревянные. С третьей или четвертой попытки он вытряхнул на настил парашют. Смятая двуспальная простыня лежала горбатым комом, и на Вальку жалко и виновато смотрели ржавые пятна от утюга.
Он расправил веревки строп и проверил узлы крепления. На блестящую половинку швабры уселась зеленоглазая стрекоза. Она шевелила крылышками и весело поглядывала на Вальку. Потом она улетела, и Валька долго смотрел ей вслед, завидуя ее уверенному полету.
Из-за края площадки вылезла Борькина голова.
– Мухин, – сказала конопатая голова, удивленно глядя на парашют, – а о родителях своих ты подумал? Сиротами их хочешь оставить?
Валька Мухин задумался. Родителей было жалко.
– Передай маме, что огород я полил, – сказал он загробным голосом. Вздохнул и добавил тихо: – Только папе не говори, не надо.
– Эх, Мухин, Мухин, бессердечный ты человек, Мухин, – ответила конопатая голова. – Ладно, прыгай, коль уж приспичило. И, будешь приземляться, ноги под себя подогни. – Голова исчезла.
Валька Мухин повесил на плечо парашют, подхватил половинку швабры и подошел к краю. Когда он заглянул вниз, сердце его подпрыгнуло и по коже побежали мурашки.
Сделалось удивительно тихо. Не звенели солнечные лучи, остановилась речка, мальчишки на другом берегу стояли тихо, как столбики, и успокоились голоса птиц.
– Мухин, – раздался в тишине голос. Это снова был Борька. – Не передумал, Мухин?
Валька помотал головой.
– Молодец, Мухин, правильно. Яблоко хочешь?
Валька кивнул. Подкрепиться перед полетом не помешает. Он сбросил на настил парашют, взял Борькино яблоко и вцепился зубами в мякоть.
И тут проворная рука Борьки схватила деревяшку от швабры, дернула изо всех сил, потянула за собой стропы, и белая простыня парашюта сгинула за краем площадки.
Валька Мухин стоял с туго набитым ртом, в одной руке – пустота, в другой – половинка яблока. Он хотел разозлиться, но злость куда-то ушла. Даже обиды не было, и сделалось почему-то спокойно.
Он доел яблоко и начал спускаться с вышки.
А внизу он увидел маму. Она стояла на солнцепеке и плакала. Желтый отсвет сосны лежал на ее щеке, и такая она была молодая, добрая и красивая, что Валька Мухин не выдержал и заплакал тоже.
Ручка зонтика жгла ладони, под ногами сухо поскрипывала корочка прошлогодней хвои.
Он оттягивал миг полета, примеривался, приглядывался, прислушивался непонятно к чему.
– Мухин, ты там заснул? – спросил конопатый Борька. – Если струсил, так и скажи. Мы лучше на речку пойдем купаться.
– Струсил, струсил – смотри, как ноги трясутся, – захихикала Капитонова Верка, вредина и Борькина подпевала.
Насчет ног, это она уж слишком, такого над собой издевательства Валька Мухин стерпеть не мог.
Он тихонько обозвал ее дурой, зажмурился и шагнул вниз.
– Да уж, – сказал конопатый Борька, разглядывая его зеленые от травы коленки, – из тебя такой же парашютист, как из мыльницы – подводная лодка.
– Тоже мне, нос морковкой, парашютист, – поддакнула ему Капитонова Верка. – Размечтался.
Валька Мухин поднялся с мягкой земли, отлепил от майки синий шарик чертополоха и подобрал злополучный зонтик. Голос его звенел от обиды:
– Я, между прочим, в городе сто раз с парашютом прыгал. С вышки, в Парке культуры и отдыха. И вообще – вали с моего двора, девчонок не приглашали.
– Подумаешь! – сказала Капитонова Верка и запрыгала по дорожке к калитке.
Борька сшиб веточкой одуванчик, набычился и сказал:
– Вот и прыгай в своем Парке культуры и отдыха.
Потом добавил, уже от калитки:
– Парашютист с зонтиком.
– Ну и ладно, – сказал Валька Мухин, когда остался один.
Минут десять он ходил вдоль забора, стуча зонтиком о сухие доски. Потом решительно направился в дом, выпил кружку холодного молока и приступил к делу.
К вечеру парашют был готов. Материалу ушло немного: старая двуспальная простыня, полмотка бельевой веревки, а чтобы в полете было за что держаться, пригодилась ручка от швабры, которую он распилил надвое.
Парашют он упаковал в рюкзак и спрятал до утра под кровать.
– Завтра вы у меня умоетесь, поглядим, кто из нас нос морковкой, – думал он, засыпая.
Ночью Вальке Мухину снился сон. Он стоит на открытой палубе воздушного корабля, в небе плавают солнце и одуванчики, а внизу, в розоватой дымке, – круглая, как блюдце, Земля.
На Земле лето, в огородах цветет картошка, Веня Злоткин опять утопил свой трактор на переправе через Собачий ручей, а у Лыковых в доме праздник – отелилась корова Дашка.
Люди заняты своими делами и вроде даже не замечают, как над ними, сверкая новеньким алюминием, плывет воздушная птица.
Валька Мухин кашляет негромко в кулак, Веня Злоткин вскидывает лохматую голову, сплевывает в ручей окурок и машет ему своей ободранной кепкой.
– Да это же Валька Мухин! – кричит он счастливым голосом. – Аньки Мухиной сын! Ну, которому я еще портфель трактором переехал.
Вальку наконец замечают. В воздух летят национальные головные уборы всех народов Земли: сомбреро, шапки-ушанки, просто кепки и кепки-аэродромы, тюбетейки и какие-то старинные котелки.
Люди кричат: «Ура! Вальке Мухину, покорителю стратосферы, – слава!»
Валька машет в ответ рукой и делает шаг в пространство.
Люди ахают, на разноцветных лицах – восторг, а Валька летит, как ангел, только вместо ангельских крылышек серебрится облакот парашюта.
И тут из-за поселковой бани выбегает Капитонова Верка и кричит громко, на всю планету:
– Лети, лети, Мухин, спускайся! Ужо мамка тебе уши за простыню надерет!
Валька Мухин проснулся и тут же сунулся под кровать. Парашют был на месте.
День обещал быть жарким, но на севере, над дымчатыми полями плавали завитки облаков.
Валька вырвал из тетрадки в клеточку лист и написал на нем печатными буквами: «СЕГОДНЯ В 12 НА ЛАСТОЧКИНОЙ ГОРЕ». Подписываться не стал – поймут, если не дураки. Потом сделал из листа самолетик и на крыльях нарисовал звезды.
Борькин дом стоял в тупике на задах Пионерской улицы. Валька обошел его со стороны леса и огородов, сунул хозяйскому кобельку Шурику, чтобы не шумел, карамельку и на цыпочках подкрался к окну.
Борька спал, он всегда просыпался поздно. По сонному Борькиному лицу бегал рыжий солнечный зайчик и прятался среди рыжих веснушек.
Самолетик залетел в форточку и плавно приземлился на одеяло.
Ласточкина гора – это такое место в километре с небольшим от поселка. Речка там делает поворот; в мелкой серебристой воде мальчишки ловят пескарей и уклейку; левый берег – песчаный пляж, а на правом, который ближе к поселку, – высокий крутой обрыв с дырочками ласточкиных гнезд. Глубина под ним – метра два, не больше, и то весной, когда паводок. А над обрывом, неизвестно зачем, поднимается деревянная вышка.
Здесь-то, на крутом бережку, Валька Мухин и задумал совершить свой прыжок.
В двенадцать он стоял у подножия вышки. Рюкзак висел за спиной и легонько давил на плечи. Солнце пекло как бешеное. Мальчишки на другом берегу, побросав на песок удочки, молотили пятками по воде; в брызгах горела радуга.
Время шло, а Борьки все не было.
Наконец, из-за мелких елочек выкатился черный клубок и, облизываясь, побежал к Вальке. Вслед за Шуриком показалась Верка. Последним шел конопатый Борька с огромным, как арбуз, яблоком.
– Привет, – небрежно бросил им Валька и поправил на рюкзаке лямку.
– Ой, какие мы нынче важные, – с ходу завела Верка. – Борька, ты только глянь, он еще и рюкзак нацепил.
– Все ясно, – сказал конопатый Борька. – С парашютным спортом покончено, решил податься в туристы.
– Сейчас увидим, кто тут из нас турист, – гордо ответил Валька и, хватаясь за горячие перекладины, полез на вышку.
На площадке дул ветерок, река внизу превратилась в ленточку, поля вытянулись в длину, а за полями вдоль кромки леса медленно ползла электричка.
– Мухин! – послышался Веркин голос. Голос был какой-то тихий и жалкий, должно быть, из-за жары.
– Ты что это там задумал? – Это прокричал Борька. – Слезай!
Мелко залаял Шурик. Где-то на тропинке внизу протопали, удаляясь, шаги. Валька вспомнил про нос морковкой и стащил со спины рюкзак.
Пальцы были как деревянные. С третьей или четвертой попытки он вытряхнул на настил парашют. Смятая двуспальная простыня лежала горбатым комом, и на Вальку жалко и виновато смотрели ржавые пятна от утюга.
Он расправил веревки строп и проверил узлы крепления. На блестящую половинку швабры уселась зеленоглазая стрекоза. Она шевелила крылышками и весело поглядывала на Вальку. Потом она улетела, и Валька долго смотрел ей вслед, завидуя ее уверенному полету.
Из-за края площадки вылезла Борькина голова.
– Мухин, – сказала конопатая голова, удивленно глядя на парашют, – а о родителях своих ты подумал? Сиротами их хочешь оставить?
Валька Мухин задумался. Родителей было жалко.
– Передай маме, что огород я полил, – сказал он загробным голосом. Вздохнул и добавил тихо: – Только папе не говори, не надо.
– Эх, Мухин, Мухин, бессердечный ты человек, Мухин, – ответила конопатая голова. – Ладно, прыгай, коль уж приспичило. И, будешь приземляться, ноги под себя подогни. – Голова исчезла.
Валька Мухин повесил на плечо парашют, подхватил половинку швабры и подошел к краю. Когда он заглянул вниз, сердце его подпрыгнуло и по коже побежали мурашки.
Сделалось удивительно тихо. Не звенели солнечные лучи, остановилась речка, мальчишки на другом берегу стояли тихо, как столбики, и успокоились голоса птиц.
– Мухин, – раздался в тишине голос. Это снова был Борька. – Не передумал, Мухин?
Валька помотал головой.
– Молодец, Мухин, правильно. Яблоко хочешь?
Валька кивнул. Подкрепиться перед полетом не помешает. Он сбросил на настил парашют, взял Борькино яблоко и вцепился зубами в мякоть.
И тут проворная рука Борьки схватила деревяшку от швабры, дернула изо всех сил, потянула за собой стропы, и белая простыня парашюта сгинула за краем площадки.
Валька Мухин стоял с туго набитым ртом, в одной руке – пустота, в другой – половинка яблока. Он хотел разозлиться, но злость куда-то ушла. Даже обиды не было, и сделалось почему-то спокойно.
Он доел яблоко и начал спускаться с вышки.
А внизу он увидел маму. Она стояла на солнцепеке и плакала. Желтый отсвет сосны лежал на ее щеке, и такая она была молодая, добрая и красивая, что Валька Мухин не выдержал и заплакал тоже.