Гарри Гаррисон
Золотые годы Стальной Крысы
— Да никак это старина Скользкий Джим диГриз!
Когда охранник увидел меня прикованным наручниками к запястью рослого полицейского, его уродливое лицо расплылось в злобной ухмылке. С нескрываемым наслаждением он распахнул дверь и, пока снимали наручники, подошел поближе и крепко — пожалуй, даже чересчур крепко — ухватил меня за руку. Едва мое запястье освободилось, он резко дернул меня и потащил вперед. Я еле удержался на ногах, но засеменил следом, прошаркав за дверь, на которой висела покрытая патиной бронзовая табличка с трогательной надписью:
В СИИ ВРАТА ВХОДЯТ ДРЯХЛЫЕ КЛЯЧИ
ПРЕСТУПНОГО МИРА ГАЛАКТИКИ
Грандиозно! Вот так всегда: полиция не преминет пнуть лежачего. Садист-провожатый все ускорял шаги, и мне приходилось шаркать быстрее.
— Мне надо сесть… — пропыхтел я, делая слабые попытки освободиться от цепкой хватки и присесть на стоящую у стены скамью.
— Успеешь насидеться, папаша. Тут только этим и занимаются. Сначала познакомься с начальством.
И он повлек меня, несмотря на вялое сопротивление, дальше по коридору, к массивной стальной двери и громко постучал. Колени мои подгибались, я ловил воздух ртом. На стене висело зеркало с увещевающей табличкой:
ПОСМОТРИ-КА, УБЕДИСЬ:
АККУРАТЕН ЛИ И ЧИСТ?
А КОГДА ТЫ НОГИ МЫЛ?
МОЖЕТ, ВОВСЕ ПОЗАБЫЛ?
— Не помню… — дрогнувшим голосом признался я, с трепетом и отвращением глядя на собственное отражение: жиденькие седые волосенки спутаны и торчат клочьями, с отвисшей нижней губы тянется ниточка мутной слюны, бледную кожу избороздили морщины, глаза покраснели, взгляд жалкий, как у дворняги. Несимпатичное зрелище, что и говорить.
Тут загорелась зеленая лампочка, замок щелкнул, дверь открылась, и мой провожатый, подтолкнув меня мясистой ладонью, приказал:
— Заходи!
Я споткнулся и с трудом восстановил равновесие. Позади хлопнула дверь. Передо мной сидел, склонившись над толстой папкой, похожий на небритого верблюда тюремщик.
— Твоя папка. — Он поднял голову и мрачно поглядел на меня. — Личное дело преступника. Джеймс диГриз, он же Стальная Крыса. — Безразмерные губы изогнулись в некоем подобии улыбки. — Где уж там стальная — просто ржавая.
Он радостно заухал над своей пресной шуткой, оскалив длинные зубы.
— Все попадают ко мне, Ржавая Крыса. В конце концов, все предстают перед начальником тюрьмы Сакксом. Как ни бегай, как ни хоронись, все равно попадешь ко мне. Даже самый хитроумный преступник со временем стареет, начинает хуже соображать и совершает одну-единственную ошибочку, необходимую для того, чтобы его поймали и отправили в Каторжную тюрьму последнего отбывания — таково официальное название. А знаешь, как ее называют в народе?..
— Адский Предбанник! — слова помимо моей воли соскользнули с губ и липким комком упали на пол.
— Знаешь. Да только так ее называют снаружи. Войти сюда можно, а вот обратно — ни-ни. Здесь мы не пользуемся этим замысловатым названием, у нас есть другое, получше. Просто Чистило — вроде как уменьшительное от Чистилища, если ты не понял. А данное слово означает место, где муками искупают…
— Мне надо в туалет, — просипел я, скрестив ноги и крепко их сжав. Его оскал стал еще шире.
— Все вы, старые клячи, только об одном и думаете. — Он надавил на кнопку, и дверь позади меня со скрежетом распахнулась. — Боггер покажет, где сортир, а потом отведет тебя на медосмотр. Мы будем следить, диГриз, чтобы ты пребывал в хорошей форме и долго еще мог наслаждаться нашим гостеприимством.
Плетясь по коридору, я слышал за спиной издевательский смех. Не могу сказать, что подобный прием так уж меня поразил.
То же можно сказать и про медосмотр — дебелые скучающие садисты-тюремщики раздели меня донага, потом прикрыли выпирающие из-под кожи ребра ветхим серым халатиком и начали таскать от одного диагностического аппарата к другому, не обращая внимания на мои протесты и хныканье. Результаты небрежно комментировались.
— В бедре стержень. Вроде бы старый.
— Не такой старый, как эти пластиковые суставы. Да, древняя кляча изрядно побегала на своем веку.
— Доку этот экземпляр понравится: в легких затемнения — туберкулез, пневмосклероз или что-нибудь в этом роде.
— Еще не кончили? — поинтересовался Боггер, явившись внезапно, как жуткое воспоминание.
— Кончили. Он весь твой, Боггер. Забирай. Прижимая скомканную одежду к груди, я зябко переступал босыми ногами по холодному полу, а он волок меня за собой. Затем впихнул в камеру. Невзирая на слабое сопротивление, Боггер отнял у меня одежду, вытряхнул содержимое из карманов, швырнул на кровать грубую тюремную робу и пару шлепанцев.
— Обед в шесть. Двери отпираются за минуту до этого. Опоздаешь — останешься голодным.
Лязг захлопнувшейся двери оборвал его гнусный смешок.
Дрожа и поеживаясь, я присел на кровать и спрятал лицо в ладонях, являя собой жалкое зрелище для наблюдателя, следившего за мной через замаскированные объективы. Вот и пришел конец гордому, хоть и преступному человеку. Я — просто обреченный столетний старец, подошедший к последней черте.
Чего они не могли разглядеть сквозь заслонившие лицо ладони — так это мимолетной счастливой и довольной усмешки. Я таки добился своего!
Но когда я поднял лицо, от ухмылки не осталось и следа, а губы мои опять тряслись.
Пластиковое стеклышко моих дешевых часов было так исцарапано, что цифры удавалось разглядеть лишь с большим трудом. Я поднес их к свету и принялся вглядываться, пыхтя от усердия. Наконец, мне удалось разобрать, который час.
— Обед в шесть, Боженьки мои! Надо выходить, как только дверь откроется.
Прошаркав к двери, я сразу после щелчка замка распахнул ее и заплетающейся походкой вывалился в коридор.
При первом же взгляде на шаркающую в одном направлении толпу одетых в серое дряхлых развалин стало ясно, где находится столовая. Я влил свои шаги в общий шелест, у входа получил поднос и подставил его для получения своей доли казенного месива. По виду нипочем не догадаться, что это такое, а по вкусу — тем более. Ну, надеюсь, хоть какие-то питательные вещества там есть. Трясущейся рукой я начал таскать эту жижу в рот, ложка за ложкой.
— Впервые тебя вижу, — с подозрением заметил сидевший рядом старец лет восьмидесяти. — Ты что, провокатор?
— Я осужденный рецидивист.
— Добро пожаловать в Чистило, хе-хе, — хрюкнул он, радуясь новичку.
— Тебе приходилось угонять корабли?
— Пару раз.
— А мне трижды. На третьем и попался — корабль оказался приманкой. Но я пристратился и, сам понимаешь, недостаток средств, возраст, да и глаза стали подводить…
Его воспоминания текли ручьем, сливаясь в однообразное жужжание, и были ничуть не интереснее последнего. Я позволил старику бубнить, а сам тем временем старательно приканчивал свой навозбургер с почесухой. Едва я, давясь, пропихнул в горло последний кус этой гадости, как до омерзения знакомый голос перекрыл заполнившие столовую бряцанье ложек и хлюпанье старческих ртов:
Когда охранник увидел меня прикованным наручниками к запястью рослого полицейского, его уродливое лицо расплылось в злобной ухмылке. С нескрываемым наслаждением он распахнул дверь и, пока снимали наручники, подошел поближе и крепко — пожалуй, даже чересчур крепко — ухватил меня за руку. Едва мое запястье освободилось, он резко дернул меня и потащил вперед. Я еле удержался на ногах, но засеменил следом, прошаркав за дверь, на которой висела покрытая патиной бронзовая табличка с трогательной надписью:
В СИИ ВРАТА ВХОДЯТ ДРЯХЛЫЕ КЛЯЧИ
ПРЕСТУПНОГО МИРА ГАЛАКТИКИ
Грандиозно! Вот так всегда: полиция не преминет пнуть лежачего. Садист-провожатый все ускорял шаги, и мне приходилось шаркать быстрее.
— Мне надо сесть… — пропыхтел я, делая слабые попытки освободиться от цепкой хватки и присесть на стоящую у стены скамью.
— Успеешь насидеться, папаша. Тут только этим и занимаются. Сначала познакомься с начальством.
И он повлек меня, несмотря на вялое сопротивление, дальше по коридору, к массивной стальной двери и громко постучал. Колени мои подгибались, я ловил воздух ртом. На стене висело зеркало с увещевающей табличкой:
ПОСМОТРИ-КА, УБЕДИСЬ:
АККУРАТЕН ЛИ И ЧИСТ?
А КОГДА ТЫ НОГИ МЫЛ?
МОЖЕТ, ВОВСЕ ПОЗАБЫЛ?
— Не помню… — дрогнувшим голосом признался я, с трепетом и отвращением глядя на собственное отражение: жиденькие седые волосенки спутаны и торчат клочьями, с отвисшей нижней губы тянется ниточка мутной слюны, бледную кожу избороздили морщины, глаза покраснели, взгляд жалкий, как у дворняги. Несимпатичное зрелище, что и говорить.
Тут загорелась зеленая лампочка, замок щелкнул, дверь открылась, и мой провожатый, подтолкнув меня мясистой ладонью, приказал:
— Заходи!
Я споткнулся и с трудом восстановил равновесие. Позади хлопнула дверь. Передо мной сидел, склонившись над толстой папкой, похожий на небритого верблюда тюремщик.
— Твоя папка. — Он поднял голову и мрачно поглядел на меня. — Личное дело преступника. Джеймс диГриз, он же Стальная Крыса. — Безразмерные губы изогнулись в некоем подобии улыбки. — Где уж там стальная — просто ржавая.
Он радостно заухал над своей пресной шуткой, оскалив длинные зубы.
— Все попадают ко мне, Ржавая Крыса. В конце концов, все предстают перед начальником тюрьмы Сакксом. Как ни бегай, как ни хоронись, все равно попадешь ко мне. Даже самый хитроумный преступник со временем стареет, начинает хуже соображать и совершает одну-единственную ошибочку, необходимую для того, чтобы его поймали и отправили в Каторжную тюрьму последнего отбывания — таково официальное название. А знаешь, как ее называют в народе?..
— Адский Предбанник! — слова помимо моей воли соскользнули с губ и липким комком упали на пол.
— Знаешь. Да только так ее называют снаружи. Войти сюда можно, а вот обратно — ни-ни. Здесь мы не пользуемся этим замысловатым названием, у нас есть другое, получше. Просто Чистило — вроде как уменьшительное от Чистилища, если ты не понял. А данное слово означает место, где муками искупают…
— Мне надо в туалет, — просипел я, скрестив ноги и крепко их сжав. Его оскал стал еще шире.
— Все вы, старые клячи, только об одном и думаете. — Он надавил на кнопку, и дверь позади меня со скрежетом распахнулась. — Боггер покажет, где сортир, а потом отведет тебя на медосмотр. Мы будем следить, диГриз, чтобы ты пребывал в хорошей форме и долго еще мог наслаждаться нашим гостеприимством.
Плетясь по коридору, я слышал за спиной издевательский смех. Не могу сказать, что подобный прием так уж меня поразил.
То же можно сказать и про медосмотр — дебелые скучающие садисты-тюремщики раздели меня донага, потом прикрыли выпирающие из-под кожи ребра ветхим серым халатиком и начали таскать от одного диагностического аппарата к другому, не обращая внимания на мои протесты и хныканье. Результаты небрежно комментировались.
— В бедре стержень. Вроде бы старый.
— Не такой старый, как эти пластиковые суставы. Да, древняя кляча изрядно побегала на своем веку.
— Доку этот экземпляр понравится: в легких затемнения — туберкулез, пневмосклероз или что-нибудь в этом роде.
— Еще не кончили? — поинтересовался Боггер, явившись внезапно, как жуткое воспоминание.
— Кончили. Он весь твой, Боггер. Забирай. Прижимая скомканную одежду к груди, я зябко переступал босыми ногами по холодному полу, а он волок меня за собой. Затем впихнул в камеру. Невзирая на слабое сопротивление, Боггер отнял у меня одежду, вытряхнул содержимое из карманов, швырнул на кровать грубую тюремную робу и пару шлепанцев.
— Обед в шесть. Двери отпираются за минуту до этого. Опоздаешь — останешься голодным.
Лязг захлопнувшейся двери оборвал его гнусный смешок.
Дрожа и поеживаясь, я присел на кровать и спрятал лицо в ладонях, являя собой жалкое зрелище для наблюдателя, следившего за мной через замаскированные объективы. Вот и пришел конец гордому, хоть и преступному человеку. Я — просто обреченный столетний старец, подошедший к последней черте.
Чего они не могли разглядеть сквозь заслонившие лицо ладони — так это мимолетной счастливой и довольной усмешки. Я таки добился своего!
Но когда я поднял лицо, от ухмылки не осталось и следа, а губы мои опять тряслись.
Пластиковое стеклышко моих дешевых часов было так исцарапано, что цифры удавалось разглядеть лишь с большим трудом. Я поднес их к свету и принялся вглядываться, пыхтя от усердия. Наконец, мне удалось разобрать, который час.
— Обед в шесть, Боженьки мои! Надо выходить, как только дверь откроется.
Прошаркав к двери, я сразу после щелчка замка распахнул ее и заплетающейся походкой вывалился в коридор.
При первом же взгляде на шаркающую в одном направлении толпу одетых в серое дряхлых развалин стало ясно, где находится столовая. Я влил свои шаги в общий шелест, у входа получил поднос и подставил его для получения своей доли казенного месива. По виду нипочем не догадаться, что это такое, а по вкусу — тем более. Ну, надеюсь, хоть какие-то питательные вещества там есть. Трясущейся рукой я начал таскать эту жижу в рот, ложка за ложкой.
— Впервые тебя вижу, — с подозрением заметил сидевший рядом старец лет восьмидесяти. — Ты что, провокатор?
— Я осужденный рецидивист.
— Добро пожаловать в Чистило, хе-хе, — хрюкнул он, радуясь новичку.
— Тебе приходилось угонять корабли?
— Пару раз.
— А мне трижды. На третьем и попался — корабль оказался приманкой. Но я пристратился и, сам понимаешь, недостаток средств, возраст, да и глаза стали подводить…
Его воспоминания текли ручьем, сливаясь в однообразное жужжание, и были ничуть не интереснее последнего. Я позволил старику бубнить, а сам тем временем старательно приканчивал свой навозбургер с почесухой. Едва я, давясь, пропихнул в горло последний кус этой гадости, как до омерзения знакомый голос перекрыл заполнившие столовую бряцанье ложек и хлюпанье старческих ртов:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента