---------------------------------------------------------------
OCR: Alexander D. Jerinsson
---------------------------------------------------------------
Экстраваганца
Был холодный ноябрьский вечер. Я только что покончил с весьма плотным
обедом, в составе коего не последнее место занимали неудобоваримые
французские трюфли, и теперь сидел один в столовой, задрав ноги на каминный
экран и облокотясь о маленький столик, нарочно передвинутый мною к огню, -
на нем размещался мой, с позволения сказать, десерт в окружении некоторого
количества бутылок с разными винами, коньяками и ликерами. С утра я читал
"Леониды" Гловера, "Эпигониаду" Уилки, "Паломничество" Ламартина,
"Колумбиаду" Барлоу, "Сицилию" Таккермана и "Диковины" Гризуолда и потому,
признаю, слегка одурел. Сколько я ни пытался взбодриться с помощью лафита,
все было тщетно, и с горя я развернул попавшуюся под руку газету.
Внимательно изучив колонку "Сдается дом", и колонку "Пропала собака", и две
колонки "Сбежала жена", я храбро взялся за передовицу и прочел ее с начала
до конца, не поняв при этом ни единого слова, так что я даже подумал: не
по-китайски ли она написана, и прочитал еще раз, с конца до начала, ровно с
тем же успехом. Я уже готов был отшвырнуть в сердцах
Сей фолиант из четырех листов завидных,
который даже критики не критикуют, -
когда внимание мое остановила одна заметка.
"Многочисленны и странны пути, ведущие к смерти, - говорилось в ней. -
Одна лондонская газета сообщает о таком удивительном случае. Во время игры в
так называемые "летучие стрелы", в которой партнеры дуют в жестяную трубку,
выстреливая длинной иглой, вставленной в клубок шерсти, некто зарядил трубку
иглой острием назад и сделал сильный вдох перед выстрелом - игла вошла ему в
горло, проникла в легкие, и через несколько дней он умер".
Прочитав это, я пришел в страшную ярость, сам точно не знаю почему.
"Презренная ложь! - воскликнул я. - Жалкая газетная утка. Лежалая стряпня
какого-то газетного писаки, специалиста по сочинению немыслимых
происшествий. Эти люди пользуются удивительной доверчивостью нашего века и
употребляют свои мозги на изобретение самых невероятных историй,
необъяснимых случаев, как они это называют, однако для мыслящего человека
(вроде меня, добавил я в скобках, машинально дернув себя за кончик носа),
для ума рассудительного и глубокого, каким обладаю я, сразу ясно, что
необъяснимо тут только удивительное количество этих так называемых
необъяснимых случаев. Что до меня, то я лично отныне не верю ничему, что
хоть немного отдает необъяснимым.
- Майн готт, тогда ты большой турак! - возразил мне на это голос,
удивительнее которого я в жизни не слышал.
Поначалу я принял было его за шум в ушах - какой слышишь иногда спьяну,
но потом сообразил, что он гораздо больше походит на гул, издаваемый пустой
бочкой, если бить по ней большой палкой; так что на этом бы объяснении я и
остановился, когда бы не членораздельное произнесение слогов и слов. По
натуре я нельзя сказать чтобы нервный, да и несколько стаканов лафита,
выпитые мною, придали мне храбрости, так что никакого трепета я не испытал,
а просто поднял глаза и не спеша, внимательно огляделся, ища непрошеного
гостя. Однако никого не увидел.
- Кхе-кхе, - продолжал голос, между тем как я озирался вокруг, - ты,
ферно, пьян как свинья, раз не фидишь меня, федь я сижу у тебя под носом.
Тут я и в самом деле надумал взглянуть прямо перед собой и
действительно, вижу - против меня за столом сидит некто, прямо сказать,
невообразимый и трудно описуемый. Тело его представляло собой винную бочку
или нечто в подобном роде и вид имело вполне фальстафовский. Снизу к ней
были приставлены два бочонка, по всей видимости, исполнявшие роль ног.
Вместо рук наверху туловища болтались две довольно большие бутылки
горлышками наружу. Головой чудовищу, насколько я понял, служила гессенская
фляга, из тех, что напоминают большую табакерку с отверстием в середине.
Фляга эта (с воронкой на верхушке, сдвинутой набекрень на манер
кавалерийской фуражки) стояла на бочке ребром и была повернута отверстием ко
мне, и из этого отверстия, поджатого, точно рот жеманной старой девы,
исходили раскатистые, гулкие звуки, которые это существо, очевидно, пыталось
выдать за членораздельную речь.
- Ты, говорю, ферно, пьян как свинья, - произнес он. - Сидишь прямо
тут, а меня не фидишь. И, ферно, глуп, как осел, что не феришь писанному в
газетах. Это - нрафда. Все как есть - прафда.
- Помилуйте, кто вы такой? - с достоинством, хотя и слегка озадаченно
спросил я. - Как вы сюда попали? И что вы тут такое говорите?
- Как я сюда попал, не тфвоя забота, - отвечала фигура. - А что я
гофорю, так я гофорю то, что надо. А кто я такой, так я затем и пришел сюда,
чтобы ты уфидел сфоими глазами.
- Вы просто пьяный бродяга, - сказал я. - Я сейчас позвоню в звонок и
велю моему лакею вытолкать вас взашей.
- Хе-хе-хе! - засмеялся он. - Хо-хо-хо! Да федь ты не можешь!
- Чего не могу? - возмутился я. - Как вас прикажете понять?
- Позфонить не можешь, - отвечал он, и нечто вроде ухмылки растянуло
его злобный круглый ротик.
Тут я сделал попытку встать на ноги, дабы осуществить мою угрозу, но
негодяй преспокойно протянул через стол одну из своих бутылок и ткнул меня в
лоб, отчего я снова упал в кресло, с которого начал было подниматься. Вне
себя от изумления я совершенно растерялся и не знал, как поступить. Он же
между тем продолжал говорить:
- Сам фидишь, лучше фсего тебе сидеть смирно. Так фот, теперь ты
узнаешь, кто я. Фзгляни на меня! Смотри хорошенько! Я - Ангел Необъяснимого.
- Необъяснимо, - ответил я. - У меня всегда было такое впечатление, что
у ангелов должны быть крылышки.
- Крылышки! - воскликнул он, сразу распалясь. - Фот еще! На что они
мне! Майн готт! Разфе я цыпленок?
- Нет, нет, - поспешил я его уверить, - вы не цыпленок. Отнюдь.
- Тогда сиди и феди себя смирно, не то опять получишь от меня кулаком
по лбу. Крылья имеет цыпленок, и софа в лесу имеет крылья, и черти с
чертенятами, и главный тойфель, но ангелы крыльеф не имеют, а я - Ангел
Необъяснимого.
- И какое же у вас ко мне дело?
- Дело? - воскликнула эта комбинация предметов. - Как же ты турно
фоспитан, если спрашиваешь у тжентльмена, и к тому же ангела, о деле!
Таких речей я, понятно, даже от ангела снести не мог; поэтому, призвав
на помощь всю мою храбрость, я протянул руку, схватил со столика солонку и
запустил в голову непрошеному гостю. Однако то ли он пригнулся, то ли я
плохо метил, но все, чего я добился, это разнес вдребезги стекло на
циферблате каминных часов. Ангел же, со своей стороны, не оставил мои
действия без внимания, ответив на них тремя новыми затрещинами, не менее
увесистыми, чем первая. Я принужден был покориться, и стыдно признаться, но
на глаза мои то ли от боли, то ли от обиды набежала слеза.
- Майн готт! - промолвил Ангел Необъяснимого, сразу заметно подобрев. -
Майн готт, этот человек либо очень пьян, либо горько стратает. Тебе нельзя
пить крепкую, надо разбафлять водой. Ну, ну, на-ка, фыпей фон этого, мой
труг, и не плачь.
И Ангел Необъяснимого до краев наполнил мой бокал (в котором примерно
на треть было налито портвейну) какой-то бесцветной жидкостью из своих
рук-бутылок. Я заметил, что на них вокруг горлышка были наклейки со словами
"Kirschenwasser" [Вишневая настойка (нем.)].
Доброта и внимание Ангела несколько успокоили меня, и наконец с помощью
воды, которой он неоднократно доливал мое вино, я вернул себе присутствие
духа настолько, чтобы слушать его удивительные речи. Я даже не пытаюсь
пересказать здесь все, что от него услышал, но в общем я понял так, что он
является неким гением, по чьему велению случаются все contretemps [Неурядицы
(франц.).] рода человеческого, чье дело - устраивать все необъяснимые
случаи, которые постоянно озадачивают скептиков. Раза два во время
разговора, когда я отваживался выразить ему мое полнейшее недоверие, он
страшно свирепел, так что в конце концов я почел за благо помалкивать и не
оспаривать его утверждений. Он продолжал разглагольствовать, а я откинулся в
кресле, закрыл глаза и только забавлялся тем, что жевал изюм, а черенки
разбрасывал по комнате. Но через некоторое время Ангел вдруг возомнил, что и
это для него оскорбительно. В страшном гневе он вскочил, надвинул воронку на
самые глаза и с громовым проклятием произнес какую-то угрозу, которой я не
понял, после чего отвесил низкий поклон и удалился, пожелав мне словами
архиепископа из "Жиль Блаза" "beaucoup de bonheur et un peu plus de bon
sens" ["Много счастья и немного больше здравого смысла" (франц.).].
Его уход принес мне облегчение. Несколько стаканчиков лафита, которые я
выпил, вызвали у меня сонливость, и я был более чем расположен вздремнуть
минут пятнадцать, как обычно после обеда. В шесть часов у меня было важное
свидание, пропустить которое я ни в коем случае не мог. Накануне истек срок
страховки на мой дом, и поскольку возникли кое-какие разногласия, было
решено, что я приду на заседание правления страховой компании и на месте
договорюсь о возобновлении страховки. Подняв глаза к каминным часам (мне так
хотелось спать, что вытащить часы из кармана просто не было сил), я с
удовольствием обнаружил, что у меня в запасе целых двадцать пять минут. Была
половина шестого, до страховой конторы ходьбы от силы пять минут, а моя
сиеста ни разу в жизни не затягивалась дольше двадцати пяти. Так что я мог
не беспокоиться и не мешкая погрузился в сон.
Проснувшись, я снова взглянул на каминные часы и, право, почти был
готов поверить в пресловутые необъяснимые случаи, когда обнаружил, что
вместо обычных пятнадцати - двадцати минут проспал всего три, ибо до
назначенного мне часа все еще оставалось добрых двадцать семь минут. Тогда я
снова сладко задремал, но когда наконец проснулся опять, то, к величайшему
моему изумлению, на часах все еще было без двадцати семи минут шесть. Я
вскочил, снял их с каминной полки - они стояли. Мои карманные часы
показывали половину восьмого; я проспал добрых два часа и в страховую
контору, естественно, опоздал. "Неважно, - сказал я себе, - зайду завтра
утром и извинюсь. Однако, что могло произойти с часами?" Я внимательно
осмотрел их, и оказалось, что один из черенков от изюма, которые я
разбрасывал по комнате во время рассуждений Ангела, влетел через разбитое
стекло циферблата прямо в скважину для завода и торчал оттуда, препятствуя
вращению минутной стрелки.
- Ага, - сказал я, - понятно. Такие вещи говорят сами за себя. Вполне
естественная случайность, со всяким может произойти.
Тут не над чем было ломать голову, и в положенный час я отправился
спать. В спальне, поставив свечку на тумбочку у кровати, я сделал было
попытку проштудировать несколько страниц из книги "Вездесущность бога",
однако, к сожалению, менее чем за двадцать секунд погрузился в сон, а свеча
так и осталась гореть у моего изголовья. Спал я тревожно - во сне мне без
конца являлся Ангел Необъяснимого. Мне мерещилось, будто он стоит у меня в
ногах, раздвигает шторы и гулким, отвратительным голосом винной бочки грозит
мне ужасной местью за неуважительное с ним обращение. Кончил он свою длинную
гневную речь тем, что сорвал с головы фуражку-воронку, вставил ее мне в
глотку и буквально затопил меня вишневой настойкой, которую изливал
непрерывной струей из правой длинногорлой бутылки, заменявшей ему руку. Он
все лил и лил, мне стало невмоготу, я не вытерпел и проснулся - и как раз
успел заметить, как крыса убегает в подполье с моей зажженной свечой в
зубах, однако помешать ей в этом уже не успел. Очень скоро я почувствовал
сильный удушливый запах: стало совершенно ясно, что дом горит. Через
несколько минут языки пламени вырвались на волю и с невероятной быстротой
охватили здание. Все пути отступления из моей спальни были отрезаны -
оставалось только окно. Люди, толпившиеся на улице, быстро раздобыли длинную
лестницу, подняли и приставили ее к подоконнику. По этой лестнице я стал
торопливо спускаться, как вдруг прежирный боров, чье округлое брюхо, да и
вообще весь облик и выражение лица напомнили мне Ангела Необъяснимого - так
вот этот боров, мирно дремавший в грязи по соседству, ни с того ни с сего
надумал вдруг почесать левое плечо и не нашел ничего лучшего, как
воспользоваться для этой цели лестницей, на которой я находился. Я кувырком
полетел вниз и, преследуемый неудачами, сломал руку.
Это несчастие, а также потеря страховки и еще более серьезная утрата
всей шевелюры, под корень спаленной пожаром, настроили меня на серьезный
лад, так что в конце концов я принял решение жениться. В городе у нас жила
богатая вдова, как раз безутешно оплакивавшая кончину седьмого мужа, и ее-то
страждущей душе я и предложил бальзам моих сердечных признаний. Она стыдливо
даровала мне свое согласие. Я с восторгом и благодарностью пал к ее ногам.
Тогда, зардевшись, она склонила головку, и ее роскошные локоны
соприкоснулись с моими - доставшимися мне во временное пользование от
Гранжана. Как именно случилось, что они переплелись, не знаю, но с колен я
поднялся без парика с голой сияющей лысиной, а негодующая вдова - вся
опутанная чужими волосами. Так рухнули мои надежды на прекрасную вдову -
из-за случайности, предвидеть которую, правда, было совершенно невозможно,
но которую вызвала цепь вполне естественных причин.
Однако я не отчаялся и предпринял осаду сердца не столь неумолимого. И
снова в течение краткого времени судьба благоприятствовала мне, но, как и в
предыдущий раз, все сорвалось из-за вмешательства пустячной случайности.
Встретившись однажды с моей нареченной на улице, где гуляло избранное
общество нашего города, я поспешил было отвесить ей один из моих самых
изысканных поклонов, как вдруг в глаз мне влетела крупица некоей посторонней
материи, и я на какое-то время совершенно ослеп. Не успело зрение ко мне
возвратиться, как уже моя возлюбленная исчезла, оскорбленная до глубины души
таким, как она считала, вызывающим поступком - пройти мимо и не заметить ее!
Пока, растерявшись от неожиданности (хотя это могло бы случиться со всяким
смертным), я стоял, все еще не владея зрением, ко мне приблизился Ангел
Необъяснимого и с любезностью, какой я от него вовсе не ожидал, предложил
свою помощь. Бережно и весьма искусно исследовав мой пострадавший глаз, он
объяснил, что в него попало, извлек это - что бы оно ни было, - и мне сразу
стало легче.
Тогда я решил, что настала пора мне умереть (раз уж судьба так меня
преследует), и с этим намерением я направился к ближайшей речке. Там, сняв
одежду (ибо нет никаких причин нам умирать в ином виде, чем мы появились на
свет), я бросился в воду вниз головой. Видела все это только одинокая
ворона, которая отбилась от своего племени, пристрастившись к зерну, из
которого гонят спирт. И эта самая ворона, лишь только я плюхнулся в воду, не
нашла ничего лучше, как ухватить в клюв самый важный предмет моего туалета и
полететь прочь. Тогда, отложив исполнение моего самоубийственного замысла до
другого раза, я спешно сунул нижние конечности в рукава и пустился вдогонку
за грабительницей со всей скоростью, какую предписывала потребность и
допускала возможность. Но злой рок по-прежнему преследовал меня. Я бежал во
всю прыть, задрав голову в небо и все внимание сосредоточив на
похитительнице моей собственности, как вдруг почувствовал, что мои ноги уже
больше не касаются твердой земли; оказалось, что я сорвался и лечу в
пропасть, на дне которой я неизбежно переломал бы себе все кости, если бы,
по счастью, не успел ухватиться за волочившийся канат-гайдроп от гондолы
летевшего надо мною воздушного шара.
Едва только успел я настолько оправиться от растерянности, чтобы
осознать, перед какой страшной опасностью я стою, вернее, вишу, как я тут же
во всю силу легких принялся оповещать об этой опасности находящегося надо
мной аэронавта. Долгое время мои старания оставались безуспешны. То ли этот
дурак меня не видел, то ли, подлец, не обращал внимания. Его летательный
аппарат между тем быстро взмывал ввысь, и с такой же быстротой падали мои
силы.' Я уже готов был смириться с неизбежной гибелью и покорно свалиться в
море, но тут настроение мое вновь поднялось, ибо сверху раздался гулкий
голос, лениво напевавший какую-то оперную арию. Я поглядел вверх - на меня
смотрел Ангел Необъяснимого. Сложив руки на груди, он свесился за борт
гондолы; во рту у него торчала трубка, он ею попыхивал и имел вид человека,
весьма довольного и собой, и белым светом. У меня уже не оставалось сил
говорить, и я только устремил на него умоляющий взор.
Он смотрел мне прямо в лицо, но несколько минут не произносил ни слова.
Затем наконец переложил трубку из правого угла рта в левый и соблаговолил
заговорить.
- Кто фы такой? - спросил он. - И какофо тойфеля фам надо?
На столь вопиющее нахальство, жестокосердие и притворство я мог
ответить только кратким призывом:
- Помогите!
- Фам помочь? - переспросил этот злодей. - Ну уж нет. Фот фам бутылка -
не зефайте, она фам поможет)
С этими словами он выпустил из рук тяжелую бутылку с вишневой настойкой
и попал ею мне прямо по темени, так что у меня создалось впечатление, будто
она вышибла мне все мозги. Под этим впечатлением я уже готов был разжать
руки и с миром отдать богу душу, но меня остановил окрик Ангела, который
велел мне держаться.
- Тержитесь! - крикнул он. - Не надо торопиться. Хочешь еще бутылочку?
Или ты уже тофольно отрезфел и пришел в себя?
В ответ я поспешил дважды помотать головой: отрицательно - в знак того,
что еще одна бутылка мне сейчас не очень нужна; и утвердительно, желая этим
заверить его, что я совершенно трезв и полностью пришел в себя. Ангел
немного смягчился.
- Тогта, значит, ты наконец поферил? - спросил он. - Ты теперь феришь в
необъяснимое?
Я снова кивнул утвердительно.
- И феришь в меня, Ангела Необъяснимого?
Я опять кивнул.
- И признаешь, что ты пьян в стельку и глуп как осел?
И я снова кивнул.
- Раз так, положи правую руку в левый карман панталон в знак полного
подчинения Ангелу Необъяснимого.
Этого я по очевидным причинам сделать не мог. Начать с того, что левая
рука у меня была сломана при падении с пожарной лестницы, так что если бы я
разжал теперь правую руку и выпустил канат, то выпустил бы его безвозвратно.
Кроме того, у меня не было панталон, и, чтобы их получить, я должен был
догнать ворону. Вследствие всего этого я вынужден был, к величайшему моему
сожалению, отрицательно покачать головой, желая этим сообщить Ангелу, что в
данный момент мне было бы несколько затруднительно удовлетворить его вполне
разумные требования. Но лишь только я перестал качать головой, как...
- Ну, и катись ко фсем чертям! - рявкнул с неба Ангел Необъяснимого.
При этом он полоснул острым ножом по канату, на котором я висел, а так
как в это самое мгновение мы пролетали над моим домом (который за время моих
странствий успели заново отстроить), вышло так, что я угодил в дымоход и
обрушился в камин у себя в столовой.
Когда я пришел в себя (ибо падение порядком меня оглушило), оказалось,
что сейчас около четырех часов утра. Я лежал ничком на том самом месте, куда
упал с воздушного шара, лицом уткнувшись в холодную золу вчерашнего огня, а
ногами попирая обломки опрокинутого столика, а вокруг валялись всевозможные
остатки десерта вперемешку с газетой, несколькими разбитыми стаканами и
бутылками и пустым графином из-под вишневой настойки. Так отомстил мне Ангел
Необъяснимого.
OCR: Alexander D. Jerinsson
---------------------------------------------------------------
Экстраваганца
Был холодный ноябрьский вечер. Я только что покончил с весьма плотным
обедом, в составе коего не последнее место занимали неудобоваримые
французские трюфли, и теперь сидел один в столовой, задрав ноги на каминный
экран и облокотясь о маленький столик, нарочно передвинутый мною к огню, -
на нем размещался мой, с позволения сказать, десерт в окружении некоторого
количества бутылок с разными винами, коньяками и ликерами. С утра я читал
"Леониды" Гловера, "Эпигониаду" Уилки, "Паломничество" Ламартина,
"Колумбиаду" Барлоу, "Сицилию" Таккермана и "Диковины" Гризуолда и потому,
признаю, слегка одурел. Сколько я ни пытался взбодриться с помощью лафита,
все было тщетно, и с горя я развернул попавшуюся под руку газету.
Внимательно изучив колонку "Сдается дом", и колонку "Пропала собака", и две
колонки "Сбежала жена", я храбро взялся за передовицу и прочел ее с начала
до конца, не поняв при этом ни единого слова, так что я даже подумал: не
по-китайски ли она написана, и прочитал еще раз, с конца до начала, ровно с
тем же успехом. Я уже готов был отшвырнуть в сердцах
Сей фолиант из четырех листов завидных,
который даже критики не критикуют, -
когда внимание мое остановила одна заметка.
"Многочисленны и странны пути, ведущие к смерти, - говорилось в ней. -
Одна лондонская газета сообщает о таком удивительном случае. Во время игры в
так называемые "летучие стрелы", в которой партнеры дуют в жестяную трубку,
выстреливая длинной иглой, вставленной в клубок шерсти, некто зарядил трубку
иглой острием назад и сделал сильный вдох перед выстрелом - игла вошла ему в
горло, проникла в легкие, и через несколько дней он умер".
Прочитав это, я пришел в страшную ярость, сам точно не знаю почему.
"Презренная ложь! - воскликнул я. - Жалкая газетная утка. Лежалая стряпня
какого-то газетного писаки, специалиста по сочинению немыслимых
происшествий. Эти люди пользуются удивительной доверчивостью нашего века и
употребляют свои мозги на изобретение самых невероятных историй,
необъяснимых случаев, как они это называют, однако для мыслящего человека
(вроде меня, добавил я в скобках, машинально дернув себя за кончик носа),
для ума рассудительного и глубокого, каким обладаю я, сразу ясно, что
необъяснимо тут только удивительное количество этих так называемых
необъяснимых случаев. Что до меня, то я лично отныне не верю ничему, что
хоть немного отдает необъяснимым.
- Майн готт, тогда ты большой турак! - возразил мне на это голос,
удивительнее которого я в жизни не слышал.
Поначалу я принял было его за шум в ушах - какой слышишь иногда спьяну,
но потом сообразил, что он гораздо больше походит на гул, издаваемый пустой
бочкой, если бить по ней большой палкой; так что на этом бы объяснении я и
остановился, когда бы не членораздельное произнесение слогов и слов. По
натуре я нельзя сказать чтобы нервный, да и несколько стаканов лафита,
выпитые мною, придали мне храбрости, так что никакого трепета я не испытал,
а просто поднял глаза и не спеша, внимательно огляделся, ища непрошеного
гостя. Однако никого не увидел.
- Кхе-кхе, - продолжал голос, между тем как я озирался вокруг, - ты,
ферно, пьян как свинья, раз не фидишь меня, федь я сижу у тебя под носом.
Тут я и в самом деле надумал взглянуть прямо перед собой и
действительно, вижу - против меня за столом сидит некто, прямо сказать,
невообразимый и трудно описуемый. Тело его представляло собой винную бочку
или нечто в подобном роде и вид имело вполне фальстафовский. Снизу к ней
были приставлены два бочонка, по всей видимости, исполнявшие роль ног.
Вместо рук наверху туловища болтались две довольно большие бутылки
горлышками наружу. Головой чудовищу, насколько я понял, служила гессенская
фляга, из тех, что напоминают большую табакерку с отверстием в середине.
Фляга эта (с воронкой на верхушке, сдвинутой набекрень на манер
кавалерийской фуражки) стояла на бочке ребром и была повернута отверстием ко
мне, и из этого отверстия, поджатого, точно рот жеманной старой девы,
исходили раскатистые, гулкие звуки, которые это существо, очевидно, пыталось
выдать за членораздельную речь.
- Ты, говорю, ферно, пьян как свинья, - произнес он. - Сидишь прямо
тут, а меня не фидишь. И, ферно, глуп, как осел, что не феришь писанному в
газетах. Это - нрафда. Все как есть - прафда.
- Помилуйте, кто вы такой? - с достоинством, хотя и слегка озадаченно
спросил я. - Как вы сюда попали? И что вы тут такое говорите?
- Как я сюда попал, не тфвоя забота, - отвечала фигура. - А что я
гофорю, так я гофорю то, что надо. А кто я такой, так я затем и пришел сюда,
чтобы ты уфидел сфоими глазами.
- Вы просто пьяный бродяга, - сказал я. - Я сейчас позвоню в звонок и
велю моему лакею вытолкать вас взашей.
- Хе-хе-хе! - засмеялся он. - Хо-хо-хо! Да федь ты не можешь!
- Чего не могу? - возмутился я. - Как вас прикажете понять?
- Позфонить не можешь, - отвечал он, и нечто вроде ухмылки растянуло
его злобный круглый ротик.
Тут я сделал попытку встать на ноги, дабы осуществить мою угрозу, но
негодяй преспокойно протянул через стол одну из своих бутылок и ткнул меня в
лоб, отчего я снова упал в кресло, с которого начал было подниматься. Вне
себя от изумления я совершенно растерялся и не знал, как поступить. Он же
между тем продолжал говорить:
- Сам фидишь, лучше фсего тебе сидеть смирно. Так фот, теперь ты
узнаешь, кто я. Фзгляни на меня! Смотри хорошенько! Я - Ангел Необъяснимого.
- Необъяснимо, - ответил я. - У меня всегда было такое впечатление, что
у ангелов должны быть крылышки.
- Крылышки! - воскликнул он, сразу распалясь. - Фот еще! На что они
мне! Майн готт! Разфе я цыпленок?
- Нет, нет, - поспешил я его уверить, - вы не цыпленок. Отнюдь.
- Тогда сиди и феди себя смирно, не то опять получишь от меня кулаком
по лбу. Крылья имеет цыпленок, и софа в лесу имеет крылья, и черти с
чертенятами, и главный тойфель, но ангелы крыльеф не имеют, а я - Ангел
Необъяснимого.
- И какое же у вас ко мне дело?
- Дело? - воскликнула эта комбинация предметов. - Как же ты турно
фоспитан, если спрашиваешь у тжентльмена, и к тому же ангела, о деле!
Таких речей я, понятно, даже от ангела снести не мог; поэтому, призвав
на помощь всю мою храбрость, я протянул руку, схватил со столика солонку и
запустил в голову непрошеному гостю. Однако то ли он пригнулся, то ли я
плохо метил, но все, чего я добился, это разнес вдребезги стекло на
циферблате каминных часов. Ангел же, со своей стороны, не оставил мои
действия без внимания, ответив на них тремя новыми затрещинами, не менее
увесистыми, чем первая. Я принужден был покориться, и стыдно признаться, но
на глаза мои то ли от боли, то ли от обиды набежала слеза.
- Майн готт! - промолвил Ангел Необъяснимого, сразу заметно подобрев. -
Майн готт, этот человек либо очень пьян, либо горько стратает. Тебе нельзя
пить крепкую, надо разбафлять водой. Ну, ну, на-ка, фыпей фон этого, мой
труг, и не плачь.
И Ангел Необъяснимого до краев наполнил мой бокал (в котором примерно
на треть было налито портвейну) какой-то бесцветной жидкостью из своих
рук-бутылок. Я заметил, что на них вокруг горлышка были наклейки со словами
"Kirschenwasser" [Вишневая настойка (нем.)].
Доброта и внимание Ангела несколько успокоили меня, и наконец с помощью
воды, которой он неоднократно доливал мое вино, я вернул себе присутствие
духа настолько, чтобы слушать его удивительные речи. Я даже не пытаюсь
пересказать здесь все, что от него услышал, но в общем я понял так, что он
является неким гением, по чьему велению случаются все contretemps [Неурядицы
(франц.).] рода человеческого, чье дело - устраивать все необъяснимые
случаи, которые постоянно озадачивают скептиков. Раза два во время
разговора, когда я отваживался выразить ему мое полнейшее недоверие, он
страшно свирепел, так что в конце концов я почел за благо помалкивать и не
оспаривать его утверждений. Он продолжал разглагольствовать, а я откинулся в
кресле, закрыл глаза и только забавлялся тем, что жевал изюм, а черенки
разбрасывал по комнате. Но через некоторое время Ангел вдруг возомнил, что и
это для него оскорбительно. В страшном гневе он вскочил, надвинул воронку на
самые глаза и с громовым проклятием произнес какую-то угрозу, которой я не
понял, после чего отвесил низкий поклон и удалился, пожелав мне словами
архиепископа из "Жиль Блаза" "beaucoup de bonheur et un peu plus de bon
sens" ["Много счастья и немного больше здравого смысла" (франц.).].
Его уход принес мне облегчение. Несколько стаканчиков лафита, которые я
выпил, вызвали у меня сонливость, и я был более чем расположен вздремнуть
минут пятнадцать, как обычно после обеда. В шесть часов у меня было важное
свидание, пропустить которое я ни в коем случае не мог. Накануне истек срок
страховки на мой дом, и поскольку возникли кое-какие разногласия, было
решено, что я приду на заседание правления страховой компании и на месте
договорюсь о возобновлении страховки. Подняв глаза к каминным часам (мне так
хотелось спать, что вытащить часы из кармана просто не было сил), я с
удовольствием обнаружил, что у меня в запасе целых двадцать пять минут. Была
половина шестого, до страховой конторы ходьбы от силы пять минут, а моя
сиеста ни разу в жизни не затягивалась дольше двадцати пяти. Так что я мог
не беспокоиться и не мешкая погрузился в сон.
Проснувшись, я снова взглянул на каминные часы и, право, почти был
готов поверить в пресловутые необъяснимые случаи, когда обнаружил, что
вместо обычных пятнадцати - двадцати минут проспал всего три, ибо до
назначенного мне часа все еще оставалось добрых двадцать семь минут. Тогда я
снова сладко задремал, но когда наконец проснулся опять, то, к величайшему
моему изумлению, на часах все еще было без двадцати семи минут шесть. Я
вскочил, снял их с каминной полки - они стояли. Мои карманные часы
показывали половину восьмого; я проспал добрых два часа и в страховую
контору, естественно, опоздал. "Неважно, - сказал я себе, - зайду завтра
утром и извинюсь. Однако, что могло произойти с часами?" Я внимательно
осмотрел их, и оказалось, что один из черенков от изюма, которые я
разбрасывал по комнате во время рассуждений Ангела, влетел через разбитое
стекло циферблата прямо в скважину для завода и торчал оттуда, препятствуя
вращению минутной стрелки.
- Ага, - сказал я, - понятно. Такие вещи говорят сами за себя. Вполне
естественная случайность, со всяким может произойти.
Тут не над чем было ломать голову, и в положенный час я отправился
спать. В спальне, поставив свечку на тумбочку у кровати, я сделал было
попытку проштудировать несколько страниц из книги "Вездесущность бога",
однако, к сожалению, менее чем за двадцать секунд погрузился в сон, а свеча
так и осталась гореть у моего изголовья. Спал я тревожно - во сне мне без
конца являлся Ангел Необъяснимого. Мне мерещилось, будто он стоит у меня в
ногах, раздвигает шторы и гулким, отвратительным голосом винной бочки грозит
мне ужасной местью за неуважительное с ним обращение. Кончил он свою длинную
гневную речь тем, что сорвал с головы фуражку-воронку, вставил ее мне в
глотку и буквально затопил меня вишневой настойкой, которую изливал
непрерывной струей из правой длинногорлой бутылки, заменявшей ему руку. Он
все лил и лил, мне стало невмоготу, я не вытерпел и проснулся - и как раз
успел заметить, как крыса убегает в подполье с моей зажженной свечой в
зубах, однако помешать ей в этом уже не успел. Очень скоро я почувствовал
сильный удушливый запах: стало совершенно ясно, что дом горит. Через
несколько минут языки пламени вырвались на волю и с невероятной быстротой
охватили здание. Все пути отступления из моей спальни были отрезаны -
оставалось только окно. Люди, толпившиеся на улице, быстро раздобыли длинную
лестницу, подняли и приставили ее к подоконнику. По этой лестнице я стал
торопливо спускаться, как вдруг прежирный боров, чье округлое брюхо, да и
вообще весь облик и выражение лица напомнили мне Ангела Необъяснимого - так
вот этот боров, мирно дремавший в грязи по соседству, ни с того ни с сего
надумал вдруг почесать левое плечо и не нашел ничего лучшего, как
воспользоваться для этой цели лестницей, на которой я находился. Я кувырком
полетел вниз и, преследуемый неудачами, сломал руку.
Это несчастие, а также потеря страховки и еще более серьезная утрата
всей шевелюры, под корень спаленной пожаром, настроили меня на серьезный
лад, так что в конце концов я принял решение жениться. В городе у нас жила
богатая вдова, как раз безутешно оплакивавшая кончину седьмого мужа, и ее-то
страждущей душе я и предложил бальзам моих сердечных признаний. Она стыдливо
даровала мне свое согласие. Я с восторгом и благодарностью пал к ее ногам.
Тогда, зардевшись, она склонила головку, и ее роскошные локоны
соприкоснулись с моими - доставшимися мне во временное пользование от
Гранжана. Как именно случилось, что они переплелись, не знаю, но с колен я
поднялся без парика с голой сияющей лысиной, а негодующая вдова - вся
опутанная чужими волосами. Так рухнули мои надежды на прекрасную вдову -
из-за случайности, предвидеть которую, правда, было совершенно невозможно,
но которую вызвала цепь вполне естественных причин.
Однако я не отчаялся и предпринял осаду сердца не столь неумолимого. И
снова в течение краткого времени судьба благоприятствовала мне, но, как и в
предыдущий раз, все сорвалось из-за вмешательства пустячной случайности.
Встретившись однажды с моей нареченной на улице, где гуляло избранное
общество нашего города, я поспешил было отвесить ей один из моих самых
изысканных поклонов, как вдруг в глаз мне влетела крупица некоей посторонней
материи, и я на какое-то время совершенно ослеп. Не успело зрение ко мне
возвратиться, как уже моя возлюбленная исчезла, оскорбленная до глубины души
таким, как она считала, вызывающим поступком - пройти мимо и не заметить ее!
Пока, растерявшись от неожиданности (хотя это могло бы случиться со всяким
смертным), я стоял, все еще не владея зрением, ко мне приблизился Ангел
Необъяснимого и с любезностью, какой я от него вовсе не ожидал, предложил
свою помощь. Бережно и весьма искусно исследовав мой пострадавший глаз, он
объяснил, что в него попало, извлек это - что бы оно ни было, - и мне сразу
стало легче.
Тогда я решил, что настала пора мне умереть (раз уж судьба так меня
преследует), и с этим намерением я направился к ближайшей речке. Там, сняв
одежду (ибо нет никаких причин нам умирать в ином виде, чем мы появились на
свет), я бросился в воду вниз головой. Видела все это только одинокая
ворона, которая отбилась от своего племени, пристрастившись к зерну, из
которого гонят спирт. И эта самая ворона, лишь только я плюхнулся в воду, не
нашла ничего лучше, как ухватить в клюв самый важный предмет моего туалета и
полететь прочь. Тогда, отложив исполнение моего самоубийственного замысла до
другого раза, я спешно сунул нижние конечности в рукава и пустился вдогонку
за грабительницей со всей скоростью, какую предписывала потребность и
допускала возможность. Но злой рок по-прежнему преследовал меня. Я бежал во
всю прыть, задрав голову в небо и все внимание сосредоточив на
похитительнице моей собственности, как вдруг почувствовал, что мои ноги уже
больше не касаются твердой земли; оказалось, что я сорвался и лечу в
пропасть, на дне которой я неизбежно переломал бы себе все кости, если бы,
по счастью, не успел ухватиться за волочившийся канат-гайдроп от гондолы
летевшего надо мною воздушного шара.
Едва только успел я настолько оправиться от растерянности, чтобы
осознать, перед какой страшной опасностью я стою, вернее, вишу, как я тут же
во всю силу легких принялся оповещать об этой опасности находящегося надо
мной аэронавта. Долгое время мои старания оставались безуспешны. То ли этот
дурак меня не видел, то ли, подлец, не обращал внимания. Его летательный
аппарат между тем быстро взмывал ввысь, и с такой же быстротой падали мои
силы.' Я уже готов был смириться с неизбежной гибелью и покорно свалиться в
море, но тут настроение мое вновь поднялось, ибо сверху раздался гулкий
голос, лениво напевавший какую-то оперную арию. Я поглядел вверх - на меня
смотрел Ангел Необъяснимого. Сложив руки на груди, он свесился за борт
гондолы; во рту у него торчала трубка, он ею попыхивал и имел вид человека,
весьма довольного и собой, и белым светом. У меня уже не оставалось сил
говорить, и я только устремил на него умоляющий взор.
Он смотрел мне прямо в лицо, но несколько минут не произносил ни слова.
Затем наконец переложил трубку из правого угла рта в левый и соблаговолил
заговорить.
- Кто фы такой? - спросил он. - И какофо тойфеля фам надо?
На столь вопиющее нахальство, жестокосердие и притворство я мог
ответить только кратким призывом:
- Помогите!
- Фам помочь? - переспросил этот злодей. - Ну уж нет. Фот фам бутылка -
не зефайте, она фам поможет)
С этими словами он выпустил из рук тяжелую бутылку с вишневой настойкой
и попал ею мне прямо по темени, так что у меня создалось впечатление, будто
она вышибла мне все мозги. Под этим впечатлением я уже готов был разжать
руки и с миром отдать богу душу, но меня остановил окрик Ангела, который
велел мне держаться.
- Тержитесь! - крикнул он. - Не надо торопиться. Хочешь еще бутылочку?
Или ты уже тофольно отрезфел и пришел в себя?
В ответ я поспешил дважды помотать головой: отрицательно - в знак того,
что еще одна бутылка мне сейчас не очень нужна; и утвердительно, желая этим
заверить его, что я совершенно трезв и полностью пришел в себя. Ангел
немного смягчился.
- Тогта, значит, ты наконец поферил? - спросил он. - Ты теперь феришь в
необъяснимое?
Я снова кивнул утвердительно.
- И феришь в меня, Ангела Необъяснимого?
Я опять кивнул.
- И признаешь, что ты пьян в стельку и глуп как осел?
И я снова кивнул.
- Раз так, положи правую руку в левый карман панталон в знак полного
подчинения Ангелу Необъяснимого.
Этого я по очевидным причинам сделать не мог. Начать с того, что левая
рука у меня была сломана при падении с пожарной лестницы, так что если бы я
разжал теперь правую руку и выпустил канат, то выпустил бы его безвозвратно.
Кроме того, у меня не было панталон, и, чтобы их получить, я должен был
догнать ворону. Вследствие всего этого я вынужден был, к величайшему моему
сожалению, отрицательно покачать головой, желая этим сообщить Ангелу, что в
данный момент мне было бы несколько затруднительно удовлетворить его вполне
разумные требования. Но лишь только я перестал качать головой, как...
- Ну, и катись ко фсем чертям! - рявкнул с неба Ангел Необъяснимого.
При этом он полоснул острым ножом по канату, на котором я висел, а так
как в это самое мгновение мы пролетали над моим домом (который за время моих
странствий успели заново отстроить), вышло так, что я угодил в дымоход и
обрушился в камин у себя в столовой.
Когда я пришел в себя (ибо падение порядком меня оглушило), оказалось,
что сейчас около четырех часов утра. Я лежал ничком на том самом месте, куда
упал с воздушного шара, лицом уткнувшись в холодную золу вчерашнего огня, а
ногами попирая обломки опрокинутого столика, а вокруг валялись всевозможные
остатки десерта вперемешку с газетой, несколькими разбитыми стаканами и
бутылками и пустым графином из-под вишневой настойки. Так отомстил мне Ангел
Необъяснимого.