-----------------------------------------------------------------------
Пер. - В.Хинкис. В кн.: "Эдгар Аллан По. Избранное".
М., "Художественная литература", 1984 ("Б-ка литературы США").
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 September 2002
-----------------------------------------------------------------------
В ту пору, когда Нью-Йорк посетила свирепая эпидемия холеры [имеется в
виду эпидемия холеры начала 1830-х годов, распространившаяся из Европы на
Северную Америку], один мой родственник пригласил меня пожить недели две в
его уединенном, комфортабельном коттедже на берегу реки Гудзон. Здесь к
нашим услугам были все возможности для летнего отдыха; прогулки по лесам,
занятия живописью, катание на лодке, рыбная ловля, купание, музыка и книги
изрядно скрасили бы наш досуг, если б не ужасные известия, которые всякое
утро приходили из многолюдного города. Не проходило и дня, чтобы мы не
узнали о болезни того или другого знакомого. А бедствие все разрасталось,
и вскоре мы стали повседневно ожидать смерти кого-нибудь из друзей. Дошло
до того, что, едва завидя почтальона, мы содрогались. В самом ветре, когда
он дул с юга, нам чудилось смрадное дыхание смерти. Мысль об этом леденила
мне душу. Я не мог говорить, не мог думать ни о чем другом и даже во сне
лишился покоя. Хозяин дома был по природе менее впечатлителен и, хотя сам
не на шутку упал духом, всеми силами старался меня ободрить. Его
серьезный, философский ум был чужд беспочвенных фантазий. Разумеется,
действительные несчастья удручали его, но он не знал страха пред их
зловещими призраками.
Однако его усилия рассеять мою болезненную мрачность оказались тщетны,
и главной причиной тому были книги, которые я отыскал в его библиотеке.
Книги эти были такого рода, что семена наследственных суеверий, сокрытые в
моей душе, дали быстрые всходы. Я читал их без ведома моего друга, и он
часто не мог понять, что же так сильно влияет на мое воображение.
Излюбленной темой разговора были для меня народные приметы - истинность
их я готов был в то время доказывать чуть ли не с пеной у рта. Мы вели на
эту тему долгие и горячие споры; мой друг утверждал, что все это лишь
пустые суеверия, я же возражал, что предчувствия, возникающие в народе
совершенно непроизвольно - то есть без какого-либо определенного повода, -
обязательно содержат в себе зерно истины и, несомненно, заслуживают
внимания.
Надо сказать, что вскоре после приезда со мной произошел случай, столь
необъяснимый и зловещий, что вполне простительно было счесть его за дурную
примету. Он поверг меня в такой беспредельный ужас и смятение, что лишь
много дней спустя я решился рассказать об этом случае своему другу.
На исходе знойного дня я сидел с книгой у открытого окна, из которого
открывался прекрасный вид на берега реки и на склон дальнего холма, почти
безлесный после сильного оползня. Я давно уже забыл о книге и мысленно
перенесся в город, погруженный в скорбь и отчаянье. Подняв глаза, я
рассеянно скользнул взглядом по обнаженному склону холма и увидел там
нечто невероятное - какое-то мерзкое чудовище быстро спускалось с вершины
и вскоре исчезло в густом лесу у подножья. При виде этой твари я подумал,
что сошел с ума, - и уж, во всяком случае, не поверил своим глазам, - а
потому прошло порядочно времени, прежде чем мне удалось убедить себя, что
я не повредился в рассудке и все это не было сном. Боюсь, однако, что,
когда я опишу чудовище (я видел его совершенно явственно и без помехи
наблюдал, пока оно спускалось с холма), у читателей возникнет еще более
сомнений, чем у меня самого.
Я прикинул на глаз величину чудовища, соразмерив его с толщиной вековых
деревьев, меж которыми оно совершало свой путь, - тех немногих лесных
великанов, каких пощадил оползень, - и убедился, что оно несравненно
превосходит все существующие линейные корабли. Сравнение с линейным
кораблем напрашивается само собой - корпус любого из наших
семидесятичетырехпушечных судов может дать зримое представление о форме
чудовища. Пасть его была расположена на конце хобота длиной футов в
шестьдесят или семьдесят и толщиной едва ли не с туловище слона. Основание
хобота сплошь заросло черной, косматой шерстью - столько шерсти не
настричь и с двух десятков буйволов; из нее, загибаясь вниз и в стороны,
торчали два сверкающих клыка, похожих на кабаньи, но неизмеримо более
длинных. По обе стороны от хобота, параллельно ему, выступали вперед
громадные отростки длиной футов в тридцать, а то и сорок, похожие на
кристально-прозрачные призмы безупречной формы - они во всем великолепии
отражали закат. Туловище напоминало клин, острием обращенный к земле. С
боков распростерлись одна над другой две пары крыльев - размахом в добрую
сотню ярдов, - густо усеянные металлической чешуей; каждая чешуйчатая
пластина имела в поперечнике футов десять или двадцать. Мне показалось,
что верхние и нижние крылья скованы тяжелой цепью. Но всего поразительней
и ужасней было изображение Черепа едва ли не во всю грудь, так отчетливо
выделявшееся в ослепительном свете на темном туловище, словно оно было
выписано кистью художника. Когда я в ужасе и удивлении разглядывал это
страшилище, и в особенности его грудь, с предчувствием близкой беды,
которое не могли заглушить никакие доводы рассудка, огромная пасть на
конце хобота вдруг разверзлась и исторгла звук, столь громкий и
неизъяснимо горестный, что он сокрушил мое сердце, как похоронный звон, и
когда чудовище исчезло у подножия холма, я без чувств рухнул на пол.
Едва я опомнился, первой моей мыслью было поделиться с другом всем, что
я видел и слышал, - но какое-то необъяснимое чувство отвращения заставило
меня промолчать.
Лишь дня три или четыре спустя, под вечер, нам случилось быть вдвоем в
той самой комнате, откуда я видел призрак, - я опять сидел в кресле у
окна, а мой друг прилег на диване. Совпадение места и времени побудило
меня рассказать ему о необычайном явлении, которое я наблюдал. Он
выслушал, не перебивая, - сначала посмеялся от души, потом стал необычайно
серьезен, словно убедился в моем безумии. В этот миг я снова явственно
увидел чудовище и с криком ужаса указал на него другу. Он стал пристально
вглядываться, но сказал, что ничего не видит, хотя я подробно описал весь
путь зверя, спускавшегося по обнаженному склону холма.
Теперь я пришел в совершеннейший ужас, решив, что видение предвещает
либо мою смерть, либо, еще того страшней, надвигающееся помешательство. В
отчаянье я откинулся на спинку кресла и закрыл лицо руками. Когда я
опустил руки, призрак уже исчез.
Однако к хозяину дома вернулось его хладнокровие, и он принялся
обстоятельно расспрашивать меня, как выглядело это невероятное существо.
Когда я ответил на все его вопросы, он глубоко вздохнул, словно сбросив с
души тяжкое бремя, и с невозмутимостью, которая показалась мне
бесчеловечной, возобновил прерванный разговор об отвлеченных философских
материях. Помнится, между прочим, он настоятельно подчеркивал ту мысль,
что ошибки в исследованиях обычно проистекают из свойственной
человеческому разуму склонности недооценивать или же преувеличивать
значение исследуемого предмета из-за неверного определения его удаленности
от нас.
- Так, например, - сказал он, - чтобы правильно оценить то влияние,
которое может иметь на человечество всеобщая и подлинная демократия,
необходимо учесть, насколько удалена от нас та эпоха, в которую это
возможно осуществить. Но сумеете ли вы назвать хоть одно сочинение о
государстве, где автор уделял бы этой стороне вопроса хоть сколько-нибудь
внимания?
Помолчав немного, он подошел к книжному шкафу и взял с полки начальный
курс "Естественной истории". Затем он попросил меня поменяться с ним
местами, чтобы ему легче было читать мелкий шрифт, сел в кресло у окна и,
открыв книгу, продолжал разговор в том же тоне.
- Если бы вы не описали чудовище во всех подробностях, - сказал он, - я
попросту не мог бы объяснить, что это было. Но позвольте для начала
прочитать вам из школьного учебника описание одного из представителей рода
сфинксов, - семейство бражников, отряд чешуекрылых, класс насекомых. Вот
что здесь сказано:
"Две пары перепончатых крыльев усеяны мелкими цветными чешуйками с
металлическим отливом; ротовые органы имеют вид спирально закрученного
хоботка, образованного удлиненными челюстями, причем по бокам от него
находятся недоразвитые челюстные придатки и ворсистые щупики; верхние
крылья сцеплены с нижними посредством жестких щетинок; усики имеют
продолговатую, призматическую форму; брюшко заострено книзу. Сфинкс вида
Мертвая голова внушает простонародью суеверный ужас своим тоскливым
писком, а также эмблемой смерти на грудном покрове".
Тут он закрыл книгу и подался вперед, старательно приняв то самое
положение, в каком сидел я, когда увидел "чудовище".
- Ага, вот она где! - тотчас воскликнул он. - Опять лезет на холм, и
должен признать, что вид у него престранный. Но оно отнюдь не так огромно
и не так удалено отсюда, как вам почудилось: дело в том, что оно
взбирается по паутинке, которую соткал за окном паук, и, сколько я могу
судить, имеет в длину не более одной шестнадцатой дюйма, да и расстояние
от него до моего глаза никак не более одной шестнадцатой дюйма.
Пер. - В.Хинкис. В кн.: "Эдгар Аллан По. Избранное".
М., "Художественная литература", 1984 ("Б-ка литературы США").
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 September 2002
-----------------------------------------------------------------------
В ту пору, когда Нью-Йорк посетила свирепая эпидемия холеры [имеется в
виду эпидемия холеры начала 1830-х годов, распространившаяся из Европы на
Северную Америку], один мой родственник пригласил меня пожить недели две в
его уединенном, комфортабельном коттедже на берегу реки Гудзон. Здесь к
нашим услугам были все возможности для летнего отдыха; прогулки по лесам,
занятия живописью, катание на лодке, рыбная ловля, купание, музыка и книги
изрядно скрасили бы наш досуг, если б не ужасные известия, которые всякое
утро приходили из многолюдного города. Не проходило и дня, чтобы мы не
узнали о болезни того или другого знакомого. А бедствие все разрасталось,
и вскоре мы стали повседневно ожидать смерти кого-нибудь из друзей. Дошло
до того, что, едва завидя почтальона, мы содрогались. В самом ветре, когда
он дул с юга, нам чудилось смрадное дыхание смерти. Мысль об этом леденила
мне душу. Я не мог говорить, не мог думать ни о чем другом и даже во сне
лишился покоя. Хозяин дома был по природе менее впечатлителен и, хотя сам
не на шутку упал духом, всеми силами старался меня ободрить. Его
серьезный, философский ум был чужд беспочвенных фантазий. Разумеется,
действительные несчастья удручали его, но он не знал страха пред их
зловещими призраками.
Однако его усилия рассеять мою болезненную мрачность оказались тщетны,
и главной причиной тому были книги, которые я отыскал в его библиотеке.
Книги эти были такого рода, что семена наследственных суеверий, сокрытые в
моей душе, дали быстрые всходы. Я читал их без ведома моего друга, и он
часто не мог понять, что же так сильно влияет на мое воображение.
Излюбленной темой разговора были для меня народные приметы - истинность
их я готов был в то время доказывать чуть ли не с пеной у рта. Мы вели на
эту тему долгие и горячие споры; мой друг утверждал, что все это лишь
пустые суеверия, я же возражал, что предчувствия, возникающие в народе
совершенно непроизвольно - то есть без какого-либо определенного повода, -
обязательно содержат в себе зерно истины и, несомненно, заслуживают
внимания.
Надо сказать, что вскоре после приезда со мной произошел случай, столь
необъяснимый и зловещий, что вполне простительно было счесть его за дурную
примету. Он поверг меня в такой беспредельный ужас и смятение, что лишь
много дней спустя я решился рассказать об этом случае своему другу.
На исходе знойного дня я сидел с книгой у открытого окна, из которого
открывался прекрасный вид на берега реки и на склон дальнего холма, почти
безлесный после сильного оползня. Я давно уже забыл о книге и мысленно
перенесся в город, погруженный в скорбь и отчаянье. Подняв глаза, я
рассеянно скользнул взглядом по обнаженному склону холма и увидел там
нечто невероятное - какое-то мерзкое чудовище быстро спускалось с вершины
и вскоре исчезло в густом лесу у подножья. При виде этой твари я подумал,
что сошел с ума, - и уж, во всяком случае, не поверил своим глазам, - а
потому прошло порядочно времени, прежде чем мне удалось убедить себя, что
я не повредился в рассудке и все это не было сном. Боюсь, однако, что,
когда я опишу чудовище (я видел его совершенно явственно и без помехи
наблюдал, пока оно спускалось с холма), у читателей возникнет еще более
сомнений, чем у меня самого.
Я прикинул на глаз величину чудовища, соразмерив его с толщиной вековых
деревьев, меж которыми оно совершало свой путь, - тех немногих лесных
великанов, каких пощадил оползень, - и убедился, что оно несравненно
превосходит все существующие линейные корабли. Сравнение с линейным
кораблем напрашивается само собой - корпус любого из наших
семидесятичетырехпушечных судов может дать зримое представление о форме
чудовища. Пасть его была расположена на конце хобота длиной футов в
шестьдесят или семьдесят и толщиной едва ли не с туловище слона. Основание
хобота сплошь заросло черной, косматой шерстью - столько шерсти не
настричь и с двух десятков буйволов; из нее, загибаясь вниз и в стороны,
торчали два сверкающих клыка, похожих на кабаньи, но неизмеримо более
длинных. По обе стороны от хобота, параллельно ему, выступали вперед
громадные отростки длиной футов в тридцать, а то и сорок, похожие на
кристально-прозрачные призмы безупречной формы - они во всем великолепии
отражали закат. Туловище напоминало клин, острием обращенный к земле. С
боков распростерлись одна над другой две пары крыльев - размахом в добрую
сотню ярдов, - густо усеянные металлической чешуей; каждая чешуйчатая
пластина имела в поперечнике футов десять или двадцать. Мне показалось,
что верхние и нижние крылья скованы тяжелой цепью. Но всего поразительней
и ужасней было изображение Черепа едва ли не во всю грудь, так отчетливо
выделявшееся в ослепительном свете на темном туловище, словно оно было
выписано кистью художника. Когда я в ужасе и удивлении разглядывал это
страшилище, и в особенности его грудь, с предчувствием близкой беды,
которое не могли заглушить никакие доводы рассудка, огромная пасть на
конце хобота вдруг разверзлась и исторгла звук, столь громкий и
неизъяснимо горестный, что он сокрушил мое сердце, как похоронный звон, и
когда чудовище исчезло у подножия холма, я без чувств рухнул на пол.
Едва я опомнился, первой моей мыслью было поделиться с другом всем, что
я видел и слышал, - но какое-то необъяснимое чувство отвращения заставило
меня промолчать.
Лишь дня три или четыре спустя, под вечер, нам случилось быть вдвоем в
той самой комнате, откуда я видел призрак, - я опять сидел в кресле у
окна, а мой друг прилег на диване. Совпадение места и времени побудило
меня рассказать ему о необычайном явлении, которое я наблюдал. Он
выслушал, не перебивая, - сначала посмеялся от души, потом стал необычайно
серьезен, словно убедился в моем безумии. В этот миг я снова явственно
увидел чудовище и с криком ужаса указал на него другу. Он стал пристально
вглядываться, но сказал, что ничего не видит, хотя я подробно описал весь
путь зверя, спускавшегося по обнаженному склону холма.
Теперь я пришел в совершеннейший ужас, решив, что видение предвещает
либо мою смерть, либо, еще того страшней, надвигающееся помешательство. В
отчаянье я откинулся на спинку кресла и закрыл лицо руками. Когда я
опустил руки, призрак уже исчез.
Однако к хозяину дома вернулось его хладнокровие, и он принялся
обстоятельно расспрашивать меня, как выглядело это невероятное существо.
Когда я ответил на все его вопросы, он глубоко вздохнул, словно сбросив с
души тяжкое бремя, и с невозмутимостью, которая показалась мне
бесчеловечной, возобновил прерванный разговор об отвлеченных философских
материях. Помнится, между прочим, он настоятельно подчеркивал ту мысль,
что ошибки в исследованиях обычно проистекают из свойственной
человеческому разуму склонности недооценивать или же преувеличивать
значение исследуемого предмета из-за неверного определения его удаленности
от нас.
- Так, например, - сказал он, - чтобы правильно оценить то влияние,
которое может иметь на человечество всеобщая и подлинная демократия,
необходимо учесть, насколько удалена от нас та эпоха, в которую это
возможно осуществить. Но сумеете ли вы назвать хоть одно сочинение о
государстве, где автор уделял бы этой стороне вопроса хоть сколько-нибудь
внимания?
Помолчав немного, он подошел к книжному шкафу и взял с полки начальный
курс "Естественной истории". Затем он попросил меня поменяться с ним
местами, чтобы ему легче было читать мелкий шрифт, сел в кресло у окна и,
открыв книгу, продолжал разговор в том же тоне.
- Если бы вы не описали чудовище во всех подробностях, - сказал он, - я
попросту не мог бы объяснить, что это было. Но позвольте для начала
прочитать вам из школьного учебника описание одного из представителей рода
сфинксов, - семейство бражников, отряд чешуекрылых, класс насекомых. Вот
что здесь сказано:
"Две пары перепончатых крыльев усеяны мелкими цветными чешуйками с
металлическим отливом; ротовые органы имеют вид спирально закрученного
хоботка, образованного удлиненными челюстями, причем по бокам от него
находятся недоразвитые челюстные придатки и ворсистые щупики; верхние
крылья сцеплены с нижними посредством жестких щетинок; усики имеют
продолговатую, призматическую форму; брюшко заострено книзу. Сфинкс вида
Мертвая голова внушает простонародью суеверный ужас своим тоскливым
писком, а также эмблемой смерти на грудном покрове".
Тут он закрыл книгу и подался вперед, старательно приняв то самое
положение, в каком сидел я, когда увидел "чудовище".
- Ага, вот она где! - тотчас воскликнул он. - Опять лезет на холм, и
должен признать, что вид у него престранный. Но оно отнюдь не так огромно
и не так удалено отсюда, как вам почудилось: дело в том, что оно
взбирается по паутинке, которую соткал за окном паук, и, сколько я могу
судить, имеет в длину не более одной шестнадцатой дюйма, да и расстояние
от него до моего глаза никак не более одной шестнадцатой дюйма.