Гергенредер Игорь
Зоя Незнаниха
Игорь Гергенредер
Зоя Незнаниха
Буколический сказ
Озеро около нас прозвано Горькое, зато дела промеж мужиков и баб очень сладкие. Возьмутся бабы оладьи печь, когда первые комары полетят: знать, лето будет злое на приятную страсть. И мужиков-подстарков разберёт охочесть, начнут на озорной гульбе с молодицами старичков резвить. А коли пропустят бабы без оладий первого комара, их самих испалит любовь. Не жизнь, а горечь - без молодого тела-то мужицкого. У всякого юноши ноги разуют, а посошок-оголовок обуют. Лесом на Щучье пойдёшь и дале, на Каясан, - там повсюду народ задумчивый. Каждый третий мужик - крещёный татарин. Нового человека на интересном гулянье накормят, хоть лопни, а голым допустить до голой бабьей красоты - подумают. Долго будут на тебя глядеть-думать, каков ты сердцем-то на любовь. Можешь ты чего весёлого из сердца дать или только запускаешь по голым титькам щупарика? А не доходя Щучьего, по всему нашему краю, народ тебя знать не знает, а поведёт в озеро с мылом мыть. Вроде как ты пастушок Иван, от лесного духа пьян. Одна девушка, моет тебя, - овечка. Другая - козочка. Третья - телушка. От их ладошек звонких тела своего голого не узнаешь. Этак соком полнится, играет. А легко-то! Ну, птичка кулик! Стрелка поднялась, показывает полдень. Девушка-овечка за стрелку берётся, промеж костров водит хозяина. Приговаривает: "Пастух Иван боле не пьян, посошок оловян!" Просит: "Обереги меня, овечку, от дикого зверя. А я стану твой посох беречь. Быть посошку оловяну в кузовке берестяном!" Ты рад припасть на голый пузень, а она вывернется из-под тебя в момент: "Ой-ой! Пьян пастух, на ногах не стоит, не убережёт от дикого зверя!" Тут девушка-козочка за стрелку берётся. Уж как она полдень-то кажет, стрелка тупорыленькая, как кажет! Ту же приговорку тебе - голая девушка, коза. И так же и ускользнёт. Потом - телушка проделает... Вроде хорошо стоишь в круге промеж костров: и тепло в круге-то, комары не донимают - а донятдоведён до мученья. Тело от здоровья так и дышит, соком переполнилось, словно сладенька берёза: от любой хвори отпоит и бабу, и молодицу. Лёгонько тело - ну, птичка синица! Однако ж, оставлено при своём интересе... А из-за костров - смехунцы-хиханцы. Только ты сердиться, а они и набеги враз. Хвать крепко тебя: девушка-овечка, козочка, телушка. "Стой на ногах, прямо стой, пьяный пастух! Не уберечь тебе нас от дикой зверинки, так ей отдадим тебя. Тебя поест - от нас отстанет". И прыгает в круг девушка-волчица. Тело нагое посверкивает, глаза жадные так и палят. "Не умел посошок оловянный утаить в кузовок берестяный - отъем я его тебе!" И пробует посошок ноготками. А ты стоишь прямо - крепко-накрепко держат тебя. "Зверинка дика - роток без крика". Встала на цыпки и роток, который без крика, надвигает на посошок, надвигает. А ты твёрдо стой; шатнёшься поддержат. Она тебя, ровно дерево, коленками обхватила, насела на стоячий, в уши порыкивает. "Ох, сладенький пастушок! Ох, доем! Был оловянный - будет мякиш пеклеванный!" А ты ей в лад порыкиваешь. Поталкиваетесь ладком. Стоять, качать её помогают тебе подружки. А она про старичка: "Хочет убежать. Не отпущу, покуда не доем!" Припала к тебе, руками и ногами обхватила тебя и на твоём держится. Отъедает забубённого. Этак обедает интересно - и тебе перепадает. А уж и ты рад её получше поддержать. Послужить для обеда. Понял, наконец, что это не больно-то и вредно тебе. И задохнётесь оба - от здоровья-то. Волчица сыта, и ты не обижен. "Пошёл кисель овсяный - будет мякиш пеклеванный!" Ишь - радость. Всяк тебе скажет: мякиш после обеда - богатая жизнь! А задумчивый народ, соседи, говорили нам: "Не водите всякого этак-то обедать. Будет неприятность". Но наши не задумывались. Тут на-а тебе приходит советская власть! Наши: ну, теперь из обедов вылазить не будем!.. То-то... Приезжает начальство. С наганом, в галифе, сапоги хромовые. Молодая женщина. Это после стали её звать Зоя Незнаниха. А то - имя-отчество, строгий порядок. Собрала наших, как заорёт: "Души врагов, как голую ложь, пока свинячья моча из ушей не пойдёт! Воткнём им штыки во все чувствительные места!" Тут наши-то задумались первый раз в жизни: вести её на интересный обед, нет? Найдётся кто такой смелый - предложит ей раздеться? Нашёлся говорун Антипушка. Гулёный холостой мужик, лет двадцати пяти. Крутил издалека, да намёком высказал ей. Народ, мол, желает раздеться догола ради удовольствия летней погоды, и чтоб вы заодно... А она: "Порадовал ты моё сердце, товарищ! Хорошо, что народ понимает - как не раздеться догола, когда надо столько умного народу одеть и обуть? Разденусь и я - но когда последнего мироеда своими руками раздену!.." И перетрясла наших. Ходила с наганом по дворам, в подполы лазила. Сколько пересажала, сколько - на высылку. Людей сажать - не репку, нагинаться не надо. Никакой жалости, кричит, не знаю - а лишь бы на каждую народную слезу отобрать полтинник, у кого спрятан!.. Вишь, сколь к месту слезливый народ у ней. До чего предана коммунизму. Вот его, говорит, я знаю - ненаглядный маяк. А боле - ничего! Что юноша и девушка делают - не знала. И не хочу, дескать, даже знать. Как она в Красной Армии служила, ей там ремнём руки связали и получили боевой подъём духа. Кричали на ней: "Даёшь победу над Колчаком!" А она рыдала - потом Антипушке призналась. Рыдала и билась, и ей поставили на вид: "Колчака тебе жалко?!" Постановили просить извинения у обиженных товарищей. Простите, мол, мою слабость. Видно, есть ещё у меня снисхождение к врагу. Вперёд при этих классовых делах будет только одна суровость! Она думала, что и мужики этак же вяжут вожжами руки бабам и беспощадно делают детей. Ничего-де - всякая непреклонность на пользу коммунизму. Пусть дети рожаются готовыми красноармейцами. Сколь слёз, мол, ради нас задушено, столь причитается нам полтинников!.. Радовалась, что по ночам редкая баба кричит. Суровый народ! Некого-то и заставлять извинения просить, за слабость. Заставила лишь сделать колхоз. Объезжает кругом на коне, учитывает полевую работу. А теплынь, раздолье! Мышки в траве снуют, ястребок парит. Облачка - лебяжий пух. Солнышко так и морит на жгучий сон. Рысит Зоя перелеском: от жары потеет, от бдительности - холод на сердце. Глядь, на краю овсяного поля - какое-то колыхание. Ну, думает, никак враг колхозного строя затеял чего... Стреножила коня, крадётся с наганом к опасному месту. А девичий смех как вдруг вырвется - да ещё, да ещё! Страсть как хорошо кому-то... Развела овсы руками: ей и засвети в глаза. Мужик без штанов и девка нагишом, рады радёшеньки. Сплотились пупками, потирают друг дружку, помахивают телами. Зоя вгляделась: руки у девушки не связаны, глаза сладкие ни слезинки в них. И к мужику молодица этакая ласковая! Он было присмирел чего-то, а она ручкой дотянулась до двух яблочек молоденьких, давай их завлекательно теребить-куердить, ноготками задорить. Они и закачались опять: о девичьи балабончики голые, тугие, беленькие - тук-пристук. А мужик, сквозь радостный задых, называет девушку изюминкой, медовым навздрючь-копытцем... Такие нежные говорит слова - Зоя прямо потеряна. Не знаю, думает себе, нельзя представить даже, чтоб этак делали детей. А что же они делают? Удивилась до того - дуло нагана уставила себе в переносицу, почёсывает дулом лоб. После сурово хватает мужика за пятку. Он - лягаться. Оторвался от голого-то, от горячего - Антипушка. Рычал, да и обмер. Зоя с наганом, а он с сердитой пушкой. Куда там уймёшь её! Так и нацелился в Зою навершник лилов, не боится зубов. Она в галифе, а наганом, однако, прикрылась. Я вас, говорит, посажу, это я знаю и не сомневаюсь. Но должны вы сказать, что делали, потому что этого я не знаю. И глядит на обоих, на голых-то. Антипушка и перевёл дух. Незнаниха! Чуть не прыскает мужик. Уж он её сквозь видит. Сажайте, говорит, товарищ, - мы люди не капризные. Мы самое-то чувствительное на съеденье отдаём, лишь бы овсы спасти. Вестимо - врагу хуже ножа колхозный урожай!.. Зоя как вскочит! Гимнастёрку обдёргивает, сапогом - топ! Ну-ну, мол, где враг? Вот Антипушка объясняет. Крадётся-де враг воткнуть в колхозное поле зловредный колышек. А она - и указывает на девушку - предстающая полевая печаль. И говорит печаль врагу: я тебя, догола-то раздев, пойму! Ой, пойму! И задушу сурово. А враг посмеивается - не голая ты печаль, не совладаешь. Ну чего - тогда она душит его голая. А поле-то вот оно, родимое: лелеет колхозные овсы. Эдак борются полевая печаль и вражий смех. И он начинает одолевать. Вот, мол, ха-ха-ха, воткну в колхозное-то единоличника посошок! А печаль: "Не успела Красная Армия воткнуть тебе штыки в чувствительные места, так я заслоню поле своим самым чувствительным..." Лишь только он хотел на колхозное посягнуть, она навздрючь-копытцем и переняла посошок единоличника. Тут уж и сама голая печаль в смех. Хи-хи-хи не уйдёшь теперь! Он бы выскочить, а навздрючь-копытце за ним, за ним, балабончики подскакивают, тугонькие. Заслоняют поле колхозное, поёрзывают по нему, баюкают. Он кричит: "Я середняк!" - "Хи-хи-хи, ты-то середняк? Ты-то?" Так и спорят - спорщики... Зоя его слушает, Антипушку, глядит: "Нет, этот не середняк. Уж это я знаю, размер-длину!" Да, мол... Качает головой. Всё и объяснено. Если бы допускала суровость, как бы я посмеялась на вашу темноту! Но хорошо болеете за колхозное. Чувствительно. И очень здорово высмеян и опозорен враг. Вот соберём урожай и сделаем такое представление на всю область. Вы уж постарайтесь! Убирает наган в кобуру и снова в объезд. Вздыхает. Эх, снять бы галифе да позащищать поле колхозное! И чего я на наган больше надеюсь, чем на свои балабончики? Неуж они у меня не прыгучие?.. Антипушка и девка глядят вслед: ну, Незнаниха и есть! А жар-то томит. Дух полевой пьянит. Тем более и в лесу сердце волнуемо... Вот день-два минуло - едет Зоя лесом колхозные ульи проверить, а тело плотно одетое так и просится на волю. Кругом ягода спеет, наливается, зверюшки жирок нагуливают. Как телу-то наголо не погулять? Не потешить себя в речке? Давно, чай, балабончики упружисты заслужили - вон зрелые какие. И всё-то они ездят, всё они - а на них никто... Смутно эдак-то у Зои на душе, но сурово сдерживает свою чувствительность. Едет бережком, а тут бывший помещичий сад одичалый. Встал конь под яблоней, задумалась Зоя, а над ней шёпот: "Потянем подольше - насластимся больше!" А другой голос: "Да, так сидючи, больно-то не разгонишься! Ха-хаха!" А первый голос: "Скок-поскок - есть яблочко!" А второй: "Ты держи меня получше - как бы не сорваться". - "Хи-хи-хи, чай, у меня не середняк - не сорвёшься!" Зоя задрала голову, а на яблоне, на толстом суку - Антипушка без штанов, ноги свесил, помахивает. На нём угнездилась голая девушка, титеньки наливные в грудь ему потыкивает, ногами его обняла - упасть боится. Заняты оба - не видят, не слышат, кто под ними. У них одна мысль: кто из них рискует больше? Девушка говорит: "У меня риск двойной. Или твой сук подведёт - упаду. Или тот сук не выдержит - расшибёмся оба". Антипушка в ответ: "Зато, коли кончится хорошо, у тебя сладость двойная: два сука тебя не подвели, сделали своё дело для тебя". Девушка взвизгнула, подскочила. Антипушка: "Скок-поскок - ещё яблочко! Только, пожалуйста, не части-и. Потянем подольше - насластимся больше!" А она: "На то и влезла на дерево, чтоб обуздать себя. Да, видать, невысоко мы сели..." И давай подскакивать. Антипушка: "Ой-ой, сук трещит!" Тут Зоя как крикнет снизу. Чуть не слетели оба. Слезли - стоят перед ней, мнутся. Она вынула наган: "Не знаю, чего вы на суку делали, но где тот враг, что подучил вас выбрать слабый сук?" Антипушка: "Ой-ой, кругом враги, кругом... Ищут, лишь бы колхозному делу повредить. Знаешь, какое ты дело спасла, дорогой товарищ?" Зоя строго глядит: "Какое?" Антипушка кивает на яблоню. Рожала, мол, она яблочки вот такой величины - и показывает на свои причиндалы. А мы её учим вот эдакие крупные рожать - и берёт девушку за голые балабончики. На то и покрикиваю: "Скокпоскок - есть яблочко!" И балабончик Настенькин придерживаю, яблоне указую. Чтобы яблонька поняла, родимая. Этак мы за лето всё обучим, колхозное-то... Зоя спрыгнула с седла. Да, мол... Качает головой. Верю, что душевно болеете за колхоз. Но до чего же вы тёмные люди! Не бдительные. Враг кругом, он и навредит, что сломится сук и не кончите вы по желанию. Расшибётесь, товарищи, не сделав коммунизма. И вдруг со вздохом Антипушку обняла: "Жалко мне тебя, беззаветно открытый товарищ! Уж больно подходишь ты своей голой правдой для коммунизма!" А он про себя: "Ну, Незнаниха и есть! При этаких балабончиках..." И тоже стал жалеть её. Она: "Что мне с вами время терять! Враг, может, из ульев колхозный мёд крадёт, отдаляет, сволочь, коммунизм". А Антипушка: "Отдаляет, ой, отдаляет! Правильно чует твоё сердце, Филимоновна, медовую недостачу. Оттого, поди, и телу-то томно?" А и как не томно? Конечно: одна мысль - коммунизм. Вот-вот, по мёду страдание каково - Антипушка ей - и должны мы это сделать ради коммунизма! "Да что, милый?" - "Э-э, Филимоновна! Ты едешь ульи проверять? А главный-то улей у тебя проверен?" - "Не знаю..." - "Ну-ну, зато ты и Незнаниха! А ну-кось, скидай с себя..." - "Вы спятили, товарищ?" Тут Антипушка построжал: "Где твоя суровость, Филимоновна, коли боишься быть бесстрашно голой ради коммунизма? Зато и рыщет враг не пойман, что ты даже главного улья не знаешь. Не укажу тебе врага-лазутчика!" Зоя-то: "Необходимо указать, товарищ!" Топчется - ну, он её вмиг разул, стянул галифе. Трогает рукой её чувствительность, касается нежно навздрючькопытца. Вот он и главный улей непроверенный - мёдом полнёхонек. А вот лазутчик - и показывает свой оголовок: вишь, воспрянул! Так перед ульем и выперся весь: бери его голыми руками, врага. А Зоя: "Ох, и тёмен же ты! Я думала, действительного лазутчика укажешь, а не шутки шутить". "Я тёмный, а за коммунизм болею, - Антипушка ей говорит и оборачивается к голой девушке. - Коли ты, Филимоновна, хорошей боли душевной не знаешь и знать не хочешь, мы с Настенькой лазутчика в улей заманим, уваляем в меду. Не пожалеем себя, а силы его лишим. Только тогда и будут понятны, кто колхозное, сладкое-то крадут... Все наши станут..." И прилагает Настеньку на ласковую травку, на бережок, холит ей рукой навздрючь-копытце: мани, мол, улей-колхозничек, проказливого лазутчика. А Зоя, в одной гимнастёрке, голыми балабончиками прыгучими по травушке ёрзает. "Стойте! Чей улей главный?" - "Твой, Филимоновна". - "Как же, товарищ, ты думаешь поймать врага, если сам изменяешь нашему делу?!" Антипушка руками и развёл: "Ты же, Филимоновна, жалеешь себя..." "Ишь ты! Что тебе дороже - колхозный мёд или бабье ломанье? Посажу подлеца!" Ну, коли так... за то сесть, что не засадил - без совести надо быть! И отходит от Настеньки, обнимает Зою, балабончики гладит ядрёные, хочет её нежно положить на травушку. Она: "И всё ж таки не знаю! Не тёмное ли делаем?" Ну, Незнаниха!.. "А ты возьми крепко лазутчика - может, узнаешь..." Вот она взяла его ручкой, пожимает. "Ну, узнала чего-нибудь, моя хорошая Филимоновна?" - "Да вроде чего-то узнаю. И выпустить жалко, и впустить - сомнительно. Действительно ли ловим врага? Не дать бы партейной ошибки. А ты гладь балабончики-то, гладь..." Тут Настенька привскочила, голенькая. Погладить-де и после можно, а пока надо беззаветно отдать себя на поимку лазутчика! Что без толку держать? Чай, не безмен, а ты не продавщица. И из Зоиной ручки отняла, развёртывает Антипушку к себе, пошлёпывает его по заду: "Мы лазутчика обманем, на медок его заманим. Вишь, сторожа пьяны, сладенька без охраны... На-кось! На-кось!" Зоя и встала во весь рост. Ноги без галифе подрагивают, стройные прелесть! Балабончики поигрывают, голые, а она оттягивает на них гимнастёрку. "Поняла я теперь, - кричит, - что это не ловля, а колхозная покража! Я вам дам - сторожа пьяны. Никогда ещё не была пьяной от вида врага, а коли сейчас опьянела: у меня есть чем его накрыть..." Как толкнёт Настеньку! А Антипушку опрокинула навзничь и насела на него - ровно как на стременах опустилась на хитрое седло. "Не сломи, ездучая! - Антипушка кричит. - Придержи галопец, не слети с седла! Голову не сломи, головку бедовую - ещё пригодится нам с тобой головка..." А Зоя: "Сломлю - потому что, сам знаешь, правда на моей стороне!" Антипушка: "Ах, ах! Хорошо!.. Может, он и не враг, Филимоновна?" А она балабончиками по нему ёрзает взад-вперёд, прыгучими. "Не отвлекай, товарищ! В коммунизм едем!" И уж когда возле Антипушки прилегла, сладко дышит - сказала на лежачего: а всё ж таки он враг. "Почему?" - "Уж больно хочется его поднять и засадить..." Вскоре и сделала: правда-то на её стороне. С тех пор стала широко преследовать проказливых лазутчиков. Привлекла весь колхоз. Мужиков крепких тогда у нас было полно. До чего весёлая наладилась жизнь! И как уважал Зою народ. Мужики ей: "Спасибо, Филимоновна, за колхозный мёд!" А бабы: "Спасибо, родная, - все лазутчики теперь наши! Очень богатый у нас колхоз". До сих пор вспоминают старики: при Зое, мол, только и видали коммунизм.
Пояснения
балабончики - колобы, колобки из теста, круглые хлебцы; (перен.) - ягодицы баюкать (здесь) - сладко успокаивать, завораживающе усыплять безмен - ручные рычажные или пружинные весы вестимо - ведомо, известно, знамо, само собой разумеется, истинно гульба - коллективная забава, пирушка, шумное продолжительное веселье ёрзать - сидя, беспокойно двигаться, скользить забубённый - бесшабашный, разгульный, распутный, буйный, удалой и беззаботный; (перен.) - фаллос задорить - горячить, распалять куердить - ерошить, трепать, взбивать кузовок - коробочка, лукошко; (перен.) - женский половой орган навершник - маковка; жёрдочка на крестьянском ткацком станке; (перен.) - пенис навздрючь-копытце (здесь) - цветок мака; (перен.) - влагалище (от "вздрючить" сексуально овладеть) оголовок - утолщённая верхняя часть столба; концевая часть сваи, трубы; (перен.) головка полового члена охочесть - вожделение, желание, страсть пеклеванный - хлеб, выпеченный из мелко размолотой и просеянной муки, преимущественно ржаной подстарок - человек старше пятидесяти посошок (перен.) - пенис прыснуть - внезапно, терпя-терпя и не выдержав, разразиться смехом резвить (здесь) - веселить движением, отдавать подвижной, ловкой игре старичок (перен.) - фаллос стрелка (перен.) - половой член
Буколический сказ "Зоя Незнаниха" следует вторым, после сказа "Лосёвый Чудь", в книге "Русский эротический сказ" (Бендеры, "Полиграфист", 1993, ISBN 588568-090-6).
Зоя Незнаниха
Буколический сказ
Озеро около нас прозвано Горькое, зато дела промеж мужиков и баб очень сладкие. Возьмутся бабы оладьи печь, когда первые комары полетят: знать, лето будет злое на приятную страсть. И мужиков-подстарков разберёт охочесть, начнут на озорной гульбе с молодицами старичков резвить. А коли пропустят бабы без оладий первого комара, их самих испалит любовь. Не жизнь, а горечь - без молодого тела-то мужицкого. У всякого юноши ноги разуют, а посошок-оголовок обуют. Лесом на Щучье пойдёшь и дале, на Каясан, - там повсюду народ задумчивый. Каждый третий мужик - крещёный татарин. Нового человека на интересном гулянье накормят, хоть лопни, а голым допустить до голой бабьей красоты - подумают. Долго будут на тебя глядеть-думать, каков ты сердцем-то на любовь. Можешь ты чего весёлого из сердца дать или только запускаешь по голым титькам щупарика? А не доходя Щучьего, по всему нашему краю, народ тебя знать не знает, а поведёт в озеро с мылом мыть. Вроде как ты пастушок Иван, от лесного духа пьян. Одна девушка, моет тебя, - овечка. Другая - козочка. Третья - телушка. От их ладошек звонких тела своего голого не узнаешь. Этак соком полнится, играет. А легко-то! Ну, птичка кулик! Стрелка поднялась, показывает полдень. Девушка-овечка за стрелку берётся, промеж костров водит хозяина. Приговаривает: "Пастух Иван боле не пьян, посошок оловян!" Просит: "Обереги меня, овечку, от дикого зверя. А я стану твой посох беречь. Быть посошку оловяну в кузовке берестяном!" Ты рад припасть на голый пузень, а она вывернется из-под тебя в момент: "Ой-ой! Пьян пастух, на ногах не стоит, не убережёт от дикого зверя!" Тут девушка-козочка за стрелку берётся. Уж как она полдень-то кажет, стрелка тупорыленькая, как кажет! Ту же приговорку тебе - голая девушка, коза. И так же и ускользнёт. Потом - телушка проделает... Вроде хорошо стоишь в круге промеж костров: и тепло в круге-то, комары не донимают - а донятдоведён до мученья. Тело от здоровья так и дышит, соком переполнилось, словно сладенька берёза: от любой хвори отпоит и бабу, и молодицу. Лёгонько тело - ну, птичка синица! Однако ж, оставлено при своём интересе... А из-за костров - смехунцы-хиханцы. Только ты сердиться, а они и набеги враз. Хвать крепко тебя: девушка-овечка, козочка, телушка. "Стой на ногах, прямо стой, пьяный пастух! Не уберечь тебе нас от дикой зверинки, так ей отдадим тебя. Тебя поест - от нас отстанет". И прыгает в круг девушка-волчица. Тело нагое посверкивает, глаза жадные так и палят. "Не умел посошок оловянный утаить в кузовок берестяный - отъем я его тебе!" И пробует посошок ноготками. А ты стоишь прямо - крепко-накрепко держат тебя. "Зверинка дика - роток без крика". Встала на цыпки и роток, который без крика, надвигает на посошок, надвигает. А ты твёрдо стой; шатнёшься поддержат. Она тебя, ровно дерево, коленками обхватила, насела на стоячий, в уши порыкивает. "Ох, сладенький пастушок! Ох, доем! Был оловянный - будет мякиш пеклеванный!" А ты ей в лад порыкиваешь. Поталкиваетесь ладком. Стоять, качать её помогают тебе подружки. А она про старичка: "Хочет убежать. Не отпущу, покуда не доем!" Припала к тебе, руками и ногами обхватила тебя и на твоём держится. Отъедает забубённого. Этак обедает интересно - и тебе перепадает. А уж и ты рад её получше поддержать. Послужить для обеда. Понял, наконец, что это не больно-то и вредно тебе. И задохнётесь оба - от здоровья-то. Волчица сыта, и ты не обижен. "Пошёл кисель овсяный - будет мякиш пеклеванный!" Ишь - радость. Всяк тебе скажет: мякиш после обеда - богатая жизнь! А задумчивый народ, соседи, говорили нам: "Не водите всякого этак-то обедать. Будет неприятность". Но наши не задумывались. Тут на-а тебе приходит советская власть! Наши: ну, теперь из обедов вылазить не будем!.. То-то... Приезжает начальство. С наганом, в галифе, сапоги хромовые. Молодая женщина. Это после стали её звать Зоя Незнаниха. А то - имя-отчество, строгий порядок. Собрала наших, как заорёт: "Души врагов, как голую ложь, пока свинячья моча из ушей не пойдёт! Воткнём им штыки во все чувствительные места!" Тут наши-то задумались первый раз в жизни: вести её на интересный обед, нет? Найдётся кто такой смелый - предложит ей раздеться? Нашёлся говорун Антипушка. Гулёный холостой мужик, лет двадцати пяти. Крутил издалека, да намёком высказал ей. Народ, мол, желает раздеться догола ради удовольствия летней погоды, и чтоб вы заодно... А она: "Порадовал ты моё сердце, товарищ! Хорошо, что народ понимает - как не раздеться догола, когда надо столько умного народу одеть и обуть? Разденусь и я - но когда последнего мироеда своими руками раздену!.." И перетрясла наших. Ходила с наганом по дворам, в подполы лазила. Сколько пересажала, сколько - на высылку. Людей сажать - не репку, нагинаться не надо. Никакой жалости, кричит, не знаю - а лишь бы на каждую народную слезу отобрать полтинник, у кого спрятан!.. Вишь, сколь к месту слезливый народ у ней. До чего предана коммунизму. Вот его, говорит, я знаю - ненаглядный маяк. А боле - ничего! Что юноша и девушка делают - не знала. И не хочу, дескать, даже знать. Как она в Красной Армии служила, ей там ремнём руки связали и получили боевой подъём духа. Кричали на ней: "Даёшь победу над Колчаком!" А она рыдала - потом Антипушке призналась. Рыдала и билась, и ей поставили на вид: "Колчака тебе жалко?!" Постановили просить извинения у обиженных товарищей. Простите, мол, мою слабость. Видно, есть ещё у меня снисхождение к врагу. Вперёд при этих классовых делах будет только одна суровость! Она думала, что и мужики этак же вяжут вожжами руки бабам и беспощадно делают детей. Ничего-де - всякая непреклонность на пользу коммунизму. Пусть дети рожаются готовыми красноармейцами. Сколь слёз, мол, ради нас задушено, столь причитается нам полтинников!.. Радовалась, что по ночам редкая баба кричит. Суровый народ! Некого-то и заставлять извинения просить, за слабость. Заставила лишь сделать колхоз. Объезжает кругом на коне, учитывает полевую работу. А теплынь, раздолье! Мышки в траве снуют, ястребок парит. Облачка - лебяжий пух. Солнышко так и морит на жгучий сон. Рысит Зоя перелеском: от жары потеет, от бдительности - холод на сердце. Глядь, на краю овсяного поля - какое-то колыхание. Ну, думает, никак враг колхозного строя затеял чего... Стреножила коня, крадётся с наганом к опасному месту. А девичий смех как вдруг вырвется - да ещё, да ещё! Страсть как хорошо кому-то... Развела овсы руками: ей и засвети в глаза. Мужик без штанов и девка нагишом, рады радёшеньки. Сплотились пупками, потирают друг дружку, помахивают телами. Зоя вгляделась: руки у девушки не связаны, глаза сладкие ни слезинки в них. И к мужику молодица этакая ласковая! Он было присмирел чего-то, а она ручкой дотянулась до двух яблочек молоденьких, давай их завлекательно теребить-куердить, ноготками задорить. Они и закачались опять: о девичьи балабончики голые, тугие, беленькие - тук-пристук. А мужик, сквозь радостный задых, называет девушку изюминкой, медовым навздрючь-копытцем... Такие нежные говорит слова - Зоя прямо потеряна. Не знаю, думает себе, нельзя представить даже, чтоб этак делали детей. А что же они делают? Удивилась до того - дуло нагана уставила себе в переносицу, почёсывает дулом лоб. После сурово хватает мужика за пятку. Он - лягаться. Оторвался от голого-то, от горячего - Антипушка. Рычал, да и обмер. Зоя с наганом, а он с сердитой пушкой. Куда там уймёшь её! Так и нацелился в Зою навершник лилов, не боится зубов. Она в галифе, а наганом, однако, прикрылась. Я вас, говорит, посажу, это я знаю и не сомневаюсь. Но должны вы сказать, что делали, потому что этого я не знаю. И глядит на обоих, на голых-то. Антипушка и перевёл дух. Незнаниха! Чуть не прыскает мужик. Уж он её сквозь видит. Сажайте, говорит, товарищ, - мы люди не капризные. Мы самое-то чувствительное на съеденье отдаём, лишь бы овсы спасти. Вестимо - врагу хуже ножа колхозный урожай!.. Зоя как вскочит! Гимнастёрку обдёргивает, сапогом - топ! Ну-ну, мол, где враг? Вот Антипушка объясняет. Крадётся-де враг воткнуть в колхозное поле зловредный колышек. А она - и указывает на девушку - предстающая полевая печаль. И говорит печаль врагу: я тебя, догола-то раздев, пойму! Ой, пойму! И задушу сурово. А враг посмеивается - не голая ты печаль, не совладаешь. Ну чего - тогда она душит его голая. А поле-то вот оно, родимое: лелеет колхозные овсы. Эдак борются полевая печаль и вражий смех. И он начинает одолевать. Вот, мол, ха-ха-ха, воткну в колхозное-то единоличника посошок! А печаль: "Не успела Красная Армия воткнуть тебе штыки в чувствительные места, так я заслоню поле своим самым чувствительным..." Лишь только он хотел на колхозное посягнуть, она навздрючь-копытцем и переняла посошок единоличника. Тут уж и сама голая печаль в смех. Хи-хи-хи не уйдёшь теперь! Он бы выскочить, а навздрючь-копытце за ним, за ним, балабончики подскакивают, тугонькие. Заслоняют поле колхозное, поёрзывают по нему, баюкают. Он кричит: "Я середняк!" - "Хи-хи-хи, ты-то середняк? Ты-то?" Так и спорят - спорщики... Зоя его слушает, Антипушку, глядит: "Нет, этот не середняк. Уж это я знаю, размер-длину!" Да, мол... Качает головой. Всё и объяснено. Если бы допускала суровость, как бы я посмеялась на вашу темноту! Но хорошо болеете за колхозное. Чувствительно. И очень здорово высмеян и опозорен враг. Вот соберём урожай и сделаем такое представление на всю область. Вы уж постарайтесь! Убирает наган в кобуру и снова в объезд. Вздыхает. Эх, снять бы галифе да позащищать поле колхозное! И чего я на наган больше надеюсь, чем на свои балабончики? Неуж они у меня не прыгучие?.. Антипушка и девка глядят вслед: ну, Незнаниха и есть! А жар-то томит. Дух полевой пьянит. Тем более и в лесу сердце волнуемо... Вот день-два минуло - едет Зоя лесом колхозные ульи проверить, а тело плотно одетое так и просится на волю. Кругом ягода спеет, наливается, зверюшки жирок нагуливают. Как телу-то наголо не погулять? Не потешить себя в речке? Давно, чай, балабончики упружисты заслужили - вон зрелые какие. И всё-то они ездят, всё они - а на них никто... Смутно эдак-то у Зои на душе, но сурово сдерживает свою чувствительность. Едет бережком, а тут бывший помещичий сад одичалый. Встал конь под яблоней, задумалась Зоя, а над ней шёпот: "Потянем подольше - насластимся больше!" А другой голос: "Да, так сидючи, больно-то не разгонишься! Ха-хаха!" А первый голос: "Скок-поскок - есть яблочко!" А второй: "Ты держи меня получше - как бы не сорваться". - "Хи-хи-хи, чай, у меня не середняк - не сорвёшься!" Зоя задрала голову, а на яблоне, на толстом суку - Антипушка без штанов, ноги свесил, помахивает. На нём угнездилась голая девушка, титеньки наливные в грудь ему потыкивает, ногами его обняла - упасть боится. Заняты оба - не видят, не слышат, кто под ними. У них одна мысль: кто из них рискует больше? Девушка говорит: "У меня риск двойной. Или твой сук подведёт - упаду. Или тот сук не выдержит - расшибёмся оба". Антипушка в ответ: "Зато, коли кончится хорошо, у тебя сладость двойная: два сука тебя не подвели, сделали своё дело для тебя". Девушка взвизгнула, подскочила. Антипушка: "Скок-поскок - ещё яблочко! Только, пожалуйста, не части-и. Потянем подольше - насластимся больше!" А она: "На то и влезла на дерево, чтоб обуздать себя. Да, видать, невысоко мы сели..." И давай подскакивать. Антипушка: "Ой-ой, сук трещит!" Тут Зоя как крикнет снизу. Чуть не слетели оба. Слезли - стоят перед ней, мнутся. Она вынула наган: "Не знаю, чего вы на суку делали, но где тот враг, что подучил вас выбрать слабый сук?" Антипушка: "Ой-ой, кругом враги, кругом... Ищут, лишь бы колхозному делу повредить. Знаешь, какое ты дело спасла, дорогой товарищ?" Зоя строго глядит: "Какое?" Антипушка кивает на яблоню. Рожала, мол, она яблочки вот такой величины - и показывает на свои причиндалы. А мы её учим вот эдакие крупные рожать - и берёт девушку за голые балабончики. На то и покрикиваю: "Скокпоскок - есть яблочко!" И балабончик Настенькин придерживаю, яблоне указую. Чтобы яблонька поняла, родимая. Этак мы за лето всё обучим, колхозное-то... Зоя спрыгнула с седла. Да, мол... Качает головой. Верю, что душевно болеете за колхоз. Но до чего же вы тёмные люди! Не бдительные. Враг кругом, он и навредит, что сломится сук и не кончите вы по желанию. Расшибётесь, товарищи, не сделав коммунизма. И вдруг со вздохом Антипушку обняла: "Жалко мне тебя, беззаветно открытый товарищ! Уж больно подходишь ты своей голой правдой для коммунизма!" А он про себя: "Ну, Незнаниха и есть! При этаких балабончиках..." И тоже стал жалеть её. Она: "Что мне с вами время терять! Враг, может, из ульев колхозный мёд крадёт, отдаляет, сволочь, коммунизм". А Антипушка: "Отдаляет, ой, отдаляет! Правильно чует твоё сердце, Филимоновна, медовую недостачу. Оттого, поди, и телу-то томно?" А и как не томно? Конечно: одна мысль - коммунизм. Вот-вот, по мёду страдание каково - Антипушка ей - и должны мы это сделать ради коммунизма! "Да что, милый?" - "Э-э, Филимоновна! Ты едешь ульи проверять? А главный-то улей у тебя проверен?" - "Не знаю..." - "Ну-ну, зато ты и Незнаниха! А ну-кось, скидай с себя..." - "Вы спятили, товарищ?" Тут Антипушка построжал: "Где твоя суровость, Филимоновна, коли боишься быть бесстрашно голой ради коммунизма? Зато и рыщет враг не пойман, что ты даже главного улья не знаешь. Не укажу тебе врага-лазутчика!" Зоя-то: "Необходимо указать, товарищ!" Топчется - ну, он её вмиг разул, стянул галифе. Трогает рукой её чувствительность, касается нежно навздрючькопытца. Вот он и главный улей непроверенный - мёдом полнёхонек. А вот лазутчик - и показывает свой оголовок: вишь, воспрянул! Так перед ульем и выперся весь: бери его голыми руками, врага. А Зоя: "Ох, и тёмен же ты! Я думала, действительного лазутчика укажешь, а не шутки шутить". "Я тёмный, а за коммунизм болею, - Антипушка ей говорит и оборачивается к голой девушке. - Коли ты, Филимоновна, хорошей боли душевной не знаешь и знать не хочешь, мы с Настенькой лазутчика в улей заманим, уваляем в меду. Не пожалеем себя, а силы его лишим. Только тогда и будут понятны, кто колхозное, сладкое-то крадут... Все наши станут..." И прилагает Настеньку на ласковую травку, на бережок, холит ей рукой навздрючь-копытце: мани, мол, улей-колхозничек, проказливого лазутчика. А Зоя, в одной гимнастёрке, голыми балабончиками прыгучими по травушке ёрзает. "Стойте! Чей улей главный?" - "Твой, Филимоновна". - "Как же, товарищ, ты думаешь поймать врага, если сам изменяешь нашему делу?!" Антипушка руками и развёл: "Ты же, Филимоновна, жалеешь себя..." "Ишь ты! Что тебе дороже - колхозный мёд или бабье ломанье? Посажу подлеца!" Ну, коли так... за то сесть, что не засадил - без совести надо быть! И отходит от Настеньки, обнимает Зою, балабончики гладит ядрёные, хочет её нежно положить на травушку. Она: "И всё ж таки не знаю! Не тёмное ли делаем?" Ну, Незнаниха!.. "А ты возьми крепко лазутчика - может, узнаешь..." Вот она взяла его ручкой, пожимает. "Ну, узнала чего-нибудь, моя хорошая Филимоновна?" - "Да вроде чего-то узнаю. И выпустить жалко, и впустить - сомнительно. Действительно ли ловим врага? Не дать бы партейной ошибки. А ты гладь балабончики-то, гладь..." Тут Настенька привскочила, голенькая. Погладить-де и после можно, а пока надо беззаветно отдать себя на поимку лазутчика! Что без толку держать? Чай, не безмен, а ты не продавщица. И из Зоиной ручки отняла, развёртывает Антипушку к себе, пошлёпывает его по заду: "Мы лазутчика обманем, на медок его заманим. Вишь, сторожа пьяны, сладенька без охраны... На-кось! На-кось!" Зоя и встала во весь рост. Ноги без галифе подрагивают, стройные прелесть! Балабончики поигрывают, голые, а она оттягивает на них гимнастёрку. "Поняла я теперь, - кричит, - что это не ловля, а колхозная покража! Я вам дам - сторожа пьяны. Никогда ещё не была пьяной от вида врага, а коли сейчас опьянела: у меня есть чем его накрыть..." Как толкнёт Настеньку! А Антипушку опрокинула навзничь и насела на него - ровно как на стременах опустилась на хитрое седло. "Не сломи, ездучая! - Антипушка кричит. - Придержи галопец, не слети с седла! Голову не сломи, головку бедовую - ещё пригодится нам с тобой головка..." А Зоя: "Сломлю - потому что, сам знаешь, правда на моей стороне!" Антипушка: "Ах, ах! Хорошо!.. Может, он и не враг, Филимоновна?" А она балабончиками по нему ёрзает взад-вперёд, прыгучими. "Не отвлекай, товарищ! В коммунизм едем!" И уж когда возле Антипушки прилегла, сладко дышит - сказала на лежачего: а всё ж таки он враг. "Почему?" - "Уж больно хочется его поднять и засадить..." Вскоре и сделала: правда-то на её стороне. С тех пор стала широко преследовать проказливых лазутчиков. Привлекла весь колхоз. Мужиков крепких тогда у нас было полно. До чего весёлая наладилась жизнь! И как уважал Зою народ. Мужики ей: "Спасибо, Филимоновна, за колхозный мёд!" А бабы: "Спасибо, родная, - все лазутчики теперь наши! Очень богатый у нас колхоз". До сих пор вспоминают старики: при Зое, мол, только и видали коммунизм.
Пояснения
балабончики - колобы, колобки из теста, круглые хлебцы; (перен.) - ягодицы баюкать (здесь) - сладко успокаивать, завораживающе усыплять безмен - ручные рычажные или пружинные весы вестимо - ведомо, известно, знамо, само собой разумеется, истинно гульба - коллективная забава, пирушка, шумное продолжительное веселье ёрзать - сидя, беспокойно двигаться, скользить забубённый - бесшабашный, разгульный, распутный, буйный, удалой и беззаботный; (перен.) - фаллос задорить - горячить, распалять куердить - ерошить, трепать, взбивать кузовок - коробочка, лукошко; (перен.) - женский половой орган навершник - маковка; жёрдочка на крестьянском ткацком станке; (перен.) - пенис навздрючь-копытце (здесь) - цветок мака; (перен.) - влагалище (от "вздрючить" сексуально овладеть) оголовок - утолщённая верхняя часть столба; концевая часть сваи, трубы; (перен.) головка полового члена охочесть - вожделение, желание, страсть пеклеванный - хлеб, выпеченный из мелко размолотой и просеянной муки, преимущественно ржаной подстарок - человек старше пятидесяти посошок (перен.) - пенис прыснуть - внезапно, терпя-терпя и не выдержав, разразиться смехом резвить (здесь) - веселить движением, отдавать подвижной, ловкой игре старичок (перен.) - фаллос стрелка (перен.) - половой член
Буколический сказ "Зоя Незнаниха" следует вторым, после сказа "Лосёвый Чудь", в книге "Русский эротический сказ" (Бендеры, "Полиграфист", 1993, ISBN 588568-090-6).