Пол Горовски
Литературный эксперт
Короткое сообщение в подвале пятой полосы "Вашингтон Пост" о том, что Конгресс рассекретил агента ФБР Кристофера Левингстона, не произвело в обществе должного резонанса. Сдается, что эти несколько строк попросту никто не заметил. Хотя сама должность, которую Левингстон занимал в ФБР, должна была заинтриговать читателя, ибо двадцать с небольшим лет он верой и правдой прослужил федеральным властям… литературным экспертом.Казалось бы, что общего может иметь твердолобый Джеймс Бонд с очкариком-профессоришкой, с университетской кафедры рассуждающим о полезности чтения, каким, вероятно, и является этот Левингстон? Автор заметки в "Вашингтон Пост" лишь отчасти приоткрывает завесу над тайной "литературного агента", сообщая, что ему принадлежит заметная, едва ли не главная, роль в расследовании загадочного убийства Светланы Равиц, девятнадцатилетней еврейки – эмигрантки из России. Дело, изрядно нашумевшее в конце семидесятых, уже многие успели позабыть, однако старожилы неформального общества коллекционеров газетных вырезок наверняка его помнят и уже лихорадочно перелистывают старые подшивки, дабы освежить в памяти все его обстоятельства.
Впервые имя Светланы Равиц появилось в воскресном выпуске "Нью-Йорк Таймс Бук Ревю" 17 октября 1978 года. В разделе литературных рецензий на 123-й странице Фил Малкопф дает весьма поверхностный анализ роману молодой и никому не известной писательницы Светланы Равиц "Мне больше нравится заниматься сексом, чем делать уроки", вышедшему смехотворным тиражом в небольшом издательстве "Уинстон Геар Эдишн". Малкопф лишь отмечает, что, несмотря на лихо закрученный детективный сюжет и на то, что ключевым стержнем романа являются наркотические грезы героини и с беспощадным натурализмом выписанные сексуальные сцены, роман юной писательницы будет интересен разве что узкому кругу университетских специалистов в области современной литературы. По мнению Малкопфа, роман чересчур интеллектуален, написан тяжелым, «громоздким» языком со множеством метафор и реминисценций.
Героиня романа – шестнадцатилетняя девочка-подросток, дочь русских эмигрантов, еще ребенком попадает в малознакомый, чуждый ей мир современной Германии. Загадочные обстоятельства, лежащие в основе интриги романа, страница за страницей окутываются все большей и большей тайной. Время и пространство в произведении – категории относительные. Героиня оказывается то в концлагере, то в еврейском гетто Германии 30-х годов, то подвергается садистским извращениям инквизиции средневековья, то она поборник христианства и приближенная апостола Петра в Риме начала эры, то – участница оргий при дворе русской императрицы Екатерины II. Восприятие романа, пишет Малкопф, усложняется еще и тем, что, несмотря на описание каждой эпохи языком того времени, всё окружающее для героини предстает в «немецком» свете. К примеру, Екатерина II в романе говорит по-немецки, а русский язык ее приближенных героиня не понимает, она слышит только сочетание звуков из звонких согласных и гласных. Однако, отмечает рецензент, "…роман не лишен детской непосредственности, восприятия мира глазами ребенка… Но это не умиляющий взор розовощекий младенец, это подросток, во внутреннем мире которого детские проблемы тесно переплелись с глобальными проблемами современного мира, и молодой писательнице удалось из грязной истории о половых извращениях и наркотической эйфории создать произведение, заслуживающее внимания серьезного читателя".
Пуритански настроенные родители завалили редакции провинциальных газет и местные муниципалитеты гневными письмами с требованиями изъять роман из всех городских библиотек (на самом деле этой книги в библиотеках и быть не могло по причине малого тиража), уничтожить весь тираж и впредь оградить их целомудренные чада от всякого рода «продукции», подрывающей нравственные устои американского общества. Хорошо отлаженная американская рекламная машина заработала.
Ровно через неделю "Нью-Йорк Таймс" выстрелила целую серию рецензионных залпов: "Рассвет и закат Европы, наблюдаемый сквозь вывернутое наизнанку влагалище", "Если бы Фолкнер написал гимн героину, то он написал бы его именно так!", "Детки дают прикурить своим родителям, но теперь они шалят, создавая романы". Рецензия Майкла Раша гласила: "Мне больше нравится читать Равиц, чем заниматься сексом". Джон Кастер написал: "Прочтя этот чертов роман, я умер как писатель". Еще через неделю роман "Мне больше нравится заниматься сексом, чем делать уроки" вошел в десятку бестселлеров по рейтингу "Нью-Йорк Таймс".
Оказавшись в зените славы, Светлана Равиц направо-налево давала интервью всем каналам телевидения и радио, ее фотографии не сходили с обложек журналов. Девятнадцатилетнюю писательницу приглашали читать лекции практически все университеты штатов, где есть кафедра литературы. Имя Светланы упоминалось в масс медиа столь часто, что статья на первой полосе "Нью-Йорк Таймс" от 21 ноября 1978 года выглядела вполне резонно в этой бесконечной веренице газетного «хайпа». "Опять об этой еврейке из России", – пробурчали главы американских семейств, расположившись в мягких креслах гостиных с газетой в руках, и тут же повскакивали со своих мест, когда до них стало доходить содержание заголовка.
Ночью 21 ноября Светлана Равиц была обнаружена мёр-твой с перерезанным горлом в квартире, которую она арендовала в центральном квартале Лос-Анджелеса. Делом об убийстве писательницы занялись специалисты ФБР. Газеты выдавали различные версии преступления. Самая убедительная из них гласила о том, что убийство совершил маньяк, психика которого расстроилась вследствие прочтения романа самой жертвы. Эту версию обсуждали и психиатры, чьи статьи заказывало каждое уважающее себя издание. ФБР воздерживалось от комментариев, сообщая лишь о том, что расследование идет полным ходом и к нему привлечены ведущие специалисты.
Тем временем скандальный роман возглавил списки бестселлеров. Его тираж побил все существовавшие рекорды. Экземпляр книги красовался на полках в домах всех без исключения домохозяек.
23 февраля 1979 года ФБР опубликовало официальную версию убийства и предъявило обвинение. Подозреваемым оказался русский эмигрант Степан Паневский. Суд состоялся 2 мая. Прокурор, выступавший в суде с позиции государственного обвинения, поведал все обстоятельства дела. Обвиняемый весной 1978 года в Нью-Йорке свел знакомство со Светланой Равиц. Цель знакомства – предложить девушке авторство романа, автором которого в действительности является обвиняемый. Летом того же года Равиц послала рукопись за своей подписью в несколько издательств. Положительный ответ пришел из "Уинстон Геар Эдишн". Роман был опубликован и меньше чем за год разошелся тиражом более 10 миллионов экземпляров. 21 ноября 1978 года обвиняемый прибыл в Лос-Анджелес в квартиру жертвы и совершил убийство, перерезав девушке горло опасной бритвой. В доказательство обвинение представило вещественные улики – отпечатанную на принадлежащей Паневскому машинке черновую рукопись романа, пометки на которой сделаны его рукой, снимки отпечатков пальцев с орудия убийства и предметов из квартиры жертвы. Прокурор инкриминировал убийство первой степени и попросил у присяжных применить к нему смертную казнь.
Речь адвоката сводилась к тому, что подзащитный невменяем. Будучи в России, Паневский неоднократно находился на излечении в психиатрических лечебницах, что в официальных документах значится как репрессии советских властей. Результаты экспертизы, проведенной независимыми американскими психиатрами на предмет душевного здоровья обвиняемого, были единозвучны в своем заключении – невменяем. Так же адвокат отметил, что у убийцы отсутствовали корыстные мотивы, ибо он оповестил жертву о своем визите телефонным звонком. В день трагедии Светлана Равиц сняла со своего банковского счета два миллиона долларов наличными. Как известно суду, деньги и другие ценные вещи из квартиры жертвы не пропали, хотя и лежали на видном месте. Защита попросила присяжных признать Паневского невменяемым.
Заслушав мнение судебных присяжных и экспертов – психиатров, судья вынес вердикт «невменяем» и постановил изолировать подсудимого от общества с принудительным лечением в тюремной психиатрической больнице штата Калифорния.
В этом деле, запутанном и противоречивом, точно одна загадка не разгадана по сей день: каким образом ФБР в такие рекордные сроки вышло на след убийцы? Как известно из статистики, подобные дела расследуются годами и преступника берут на последующих преступлениях с поличным, а чаще всего такие убийства так и остаются нераскрытыми. Степан Паневский не был судим на момент совершения им преступления, потому шансы вычислить его по отпечаткам пальцев были равны нулю. Также он не числился в ближайших знакомых жертвы, мало того, до судебного разбирательства ни одна живая душа не ведала о том, что преступник и жертва были знакомы. На суде не выступил ни один свидетель обвинения. Этот же вопрос был задан пресс-атташе ФБР в феврале 1979-го. Атташе ответил, что в ФБР была произведена литературная экспертиза романа "Мне больше нравится заниматься сексом, чем делать уроки", по результатам которой выяснилось, что его автором является не кто иной, как русский писатель Степан Паневский. По всей видимости, пресса была удовлетворена ответом. Никто не обратил внимания на тот факт, что Паневским в Америке была опубликована только одна книга на русском языке (а роман написан по-английски) тиражом всего одна тысяча экземпляров. Эта тоненькая брошюрка имела название "Черная вода Петербурга" и продавалась в овощных лавках на Брайтон-Бич (район Нью-Йорка, где проживают эмигранты из России). Недавняя публикация в "Вашингтон Пост" назвала-таки имя «виновника» скоротечного расследования – Кристофер Левингстон. Кем был Кристофер Левингстон? Гением от филологии и криминалистики? Или?..
Возжелав услышать ответ на этот вопрос, я решил задать его самому Левингстону. Найти адрес Кристофера Левингстона не составило никакого труда – конгресс лишил агента ФБР титула «секретный», и потому его адрес и номер телефона лежали у меня в кармане, стоило мне набрать заветный номер адресной справки. Я тут же позвонил Левингстону. В трубке изрядно шипело, хриплый низкий голос что-то невнятно пробормотал. Я представился обозревателем "Лос Анджелес Репорт" и попросил назначить время для интервью. Сквозь шипение я мало что разобрал, но адрес смог записать. Когда я подошел к нужному дому, увидел, что дверь была не заперта, но все же я постучал.
– Входите, открыто! – донеслось из глубины здания.
Я прошел террасу и очутился в просторной залитой ярким солнечным светом комнате. Посреди нее в кресле-качалке сидел пожилой человек в махровом халате, ноги его были укрыты шерстяным пледом.
Я представился, напомнил о назначенной встрече и подошел к хозяину, чтобы пожать руку. Левингстон приветливо улыбнулся и протянул мне высохшую старческую ладонь так, как обычно ее подают светские дамы для поцелуя. Его рукопожатия я не ощутил, и сам лишь слегка сдавил его запястье в пальцах. Он выглядел именно так, каким я его представлял, – вылитый университетский профессоришка, лысый, обрюзгший, с растрепанными остатками седых волос, на кончике носа – очки для чтения. На его коленях лежала раскрытая книга в старинном кожаном переплете. Его ответ на мой первый вопрос несколько меня ошарашил. Я спросил:
– Мистер Левингстон, не могли бы вы рассказать читателям "Лос Анджелес Репорт", когда и с чего началась ваша работа в ФБР?
Левингстон лукаво улыбнулся и прохихикал:
– Кто старое помянет, тому негр очко растянет!
Я заключил, что пока еще не все секреты ФБР можно предавать широкой огласке, и задал следующий вопрос:
– Мистер Левингстон, вся ваша жизнь непосредственно связана с художественной литературой. Скажите, какую роль в вашей работе играла литература последние 15 лет?
Мой собеседник нахмурил брови и произнес сердито:
– Литература не бродвейская актриска, чтобы играть бездарные роли, молодой человек. Литература – это… Эх! – Левингстон махнул рукой. – О чем с вами можно говорить?! Вы читали «Рай» Лесамы Лимы?
– Читал, – решил слукавить я.
– И не пытайтесь солгать, молодой человек. При одном упоминании имени Хосе Лисамы Лимы в глазах загорается огонь, и язык сам приступает изливать восхищения и восторги этой божественной прозе.
– А что вы скажете по поводу прозы Степана Паневского? – продолжал я гнуть свою линию.
Левингстон отвел от меня глаза, остановил взгляд в точке где-то далеко за окном на линии горизонта и лихорадочно закачался взад-вперед на изогнутых дугах кресла. Он молчал минуты две.
– Любой большой писатель, по-настоящему большой, великий, если хотите, – преступник. Замышляя произведение, он, как бандит, планирует преступление. Например, Гоголь. Русский писатель Гоголь, если знаете такого. Все его истории – это истории преступлений. "Тарас Бульба" – убийство. «Шинель» – кража. «Ревизор» и "Мертвые души" – изящно спланированные мошенничества. А Достоевский? Толстой и Тургенев, нуждой не гонимые, в один голос заявили, что только совершивший подобное преступление человек мог написать исповедь Ставрогина в «Бесах». Там речь идет об изнасиловании малолетней девочки. Исследователи установили, что каждая деталь, описанная в "Преступлении и наказании" реальна вплоть до нумерации домов, вплоть до ступенек в доме, где Раскольников убил старуху. А вы знаете, за что Альбер Камю получил Нобелевскую премию?
– Что-то из философии? Экзистенциализм? – почесал я затылок.
– Стыдно, молодой человек! Камю получил Нобелевскую премию в области литературы за роман «Посторонний». Его роман – исповедь человека, приговоренного к смертной казни за убийство. Убийство, совершенное в здравом уме из простой прихоти. Просто ему захотелось убить человека. Он ему не понравился. Этот человек не какой-нибудь безмозглый злодей. Он – интеллектуал, который видит в своем поступке единственный стоящий поступок своей жизни. И он не кается в содеянном. Убийство, описанное Камю, принесло ему славу и мировое признание. – Левингстон на секунду замолчал, высморкался в рукав халата и продолжил, раскачиваясь. – Я всегда восхищался этими бесчисленными авторами "крайм стори". Спланировав какое-нибудь бездарное ограбление банка, они, немедля, накропают весь этот план на бумаге, отправят своих героев лихо пострелять, побегать от полиции, и – хоп! Готов бестселлер, продав который, они заработают в сотни раз больше, если бы на самом деле ограбили банк. Во, ребята! Нужда и азарт! Эти бессмертные категории перевернут мир, спасут его!
Слушая Левингстона, я не заметил, как в комнату вошли полицейские. Я увидел наставленный на меня ствол револьвера, лишь когда человек в черной униформе произнес: "Всем оставаться на местах".
Левингстон продолжал качаться в своем кресле, бормоча что-то себе под нос. Два офицера остались стоять, направив на меня и Левингстона пистолеты. Гостиная Левингстона служила ему одновременно и кухней. Молодой полицейский подошел к холодильнику и открыл дверцу. Я невольно заглянул внутрь и тут же отвернулся. Но все же затем одним левым глазом я взглянул в сторону холодильника. В нем во весь рост стоял труп мужчины. Его горло было перерезано. На боковой полке холодильника лежала опасная бритва.
Преодолев отвращение, я внимательнее оглядел труп. Это был высокий, стройный мужчина средних лет. Его аккуратно уложенные темные волосы лишь на висках были присыпаны проседью. Лицо с волевым подбородком ухожено. Некогда белая рубашка и строгий костюм залиты кровью. В правой руке он сжимал картонную папку, на титуле которой крупными печатными буквами было написано: "Светлана Равиц. АД, Роман". Под титулом наискосок аккуратно по-девичьи было выведено: "Милый Кристофер, прочти роман и не забудь отвезти бабушке клубнику. Светлана".
Меня вывели из дома и посадили в полицейскую машину для составления протокола. К бунгало Левингстона подъехал санитарный фургон. Из него вышли два санитара и направились к дому. Минуту спустя они вывели под локти старика в махровом халате, который так и качался, смотря в горизонт. Его посадили в фургон, и санитарный автомобиль тронулся. На борту я успел прочесть надпись "Тюремная психиатрическая больница штата Калифорния".
На следующее утро газеты сообщили, что отставной агент ФБР Кристофер Левингстон был найден у себя в квартире в холодильнике с перерезанным горлом.
И все же, я оказался не прав. Настоящий Кристофер Левингстон был похож на Джеймса Бонда.